ЛОРА

20 марта 2015-го

Первая фаза начнется в 8.20. По радио вещают, что «столица погрузится во тьму». Я смогу посмотреть частичное затмение, его в Лондоне будет видно, но смотреть из окна – совсем не то.

Заплетаю волосы в тонкую косичку до пояса, затем заматываю ее в пучок. Теперь я всегда прячу волосы, когда выхожу из дома, как те женщины, которым религия не позволяет показываться на улице без головного убора. Только мой муж видит их распущенными. Конечно, можно было бы их обрезать или больше не красить, но Бесс и так вынула из меня всю душу. Не позволю забрать и это.

Выхожу прогуляться, чтобы почувствовать атмосферу. В Грин-Лейнс все как обычно – гудят легковушки, разгружаются грузовики. Бильярдная закрыта, еще рано. Я больше не хожу туда – слишком вырос живот. Нельзя же все время бить из-за спины. Единственный вестник грядущего затмения находится не в небе, а в канаве. Там валяется газета с заголовком: «Ученые предупреждают: селфи на фоне затмения может ослепить». На небе никаких драматичных красок, сверху льется сиреневый свет. Если бы я не знала о затмении, то сочла бы, что это признак надвигающейся грозы, если бы вообще заметила. Только в парке Даккеттс-Коммон собралась кучка людей с очками в руках. Стою, скрестив руки на животе. Ни в какую «тьму» столица не погружается, даже сумерками не назовешь. Дети в колясках разделяют мое равнодушие – они сладко спят.

Вернувшись домой, обнаруживаю у порога пакет с логотипом «Кофе/Кость». Внутри записка. Джуно и Пайпер приходили с Маком, чтобы принести мне диетический завтрак. Жаль, что мы не встретились, я соскучилась. Кофе еще теплый. Бульон выливаю в раковину, а соки ставлю в холодильник. Надо бы поработать, но я понимаю, что сегодня вряд ли на что-то способна. Бесконечно проверяю телефон, нет ли новостей от Кита, стараюсь держать себя в руках, хотя, конечно, переживаю. Он сто раз говорил, что этим утром, скорее всего, будет вне зоны доступа. Листаю сообщения. Задерживаюсь на его фотографии – смотрю на свежевыбритое лицо.

Включаю телевизор. Оказывается, на Шпицбергене погода была прекрасная, не то что в Торсхавне. Мне жаль Кита, но вместе с этим я страшно злюсь – выходит, все было напрасно. Столько потрачено денег и времени – чтобы съездить на худшее затмение из всех.

Звонит телефон.

– Ни черта не было видно! – ругается отец.

– А говорят, на север следовало ехать.

– Чуть-чуть потемнело, и все. Как дела у Кита?

Вдруг понимаю, что мы с ним так и не разговаривали после того, как поссорились. Что, если это был наш последний разговор? У меня перехватывает дыхание. Хочу рассказать, какой Кит придурок – выдал Бесс, где находится, но не могу, потому что сама виновата.

– Папочка, – роняю я неожиданно для нас обоих.

– Что с тобой, родная? – В его голосе волнение. Еще чуть-чуть, и я вывалю на него все.

– Ничего, просто изжога. С Китом пока не разговаривала; боюсь, там тоже было не очень.

– Жаль. Слушай, тут по горизонтали: плохой поступок по благому намерению. Пять букв плюс четыре.

В голове пусто, мозг плавится от паранойи и дурных предчувствий.

– Не знаю, подумаю.

– Подумай, будь добра. А то оно мне еще пять слов разгадать не дает. Как там мои внуки?

– Хорошо.

Изнутри меня толкает маленькая ножка; поглаживаю это место, будто щекочу ему пятку. На следующие выходные надо будет пригласить папу к нам. На углу открылся новый ресторан, сходим. Рассказываю о том, что мне сегодня на УЗИ, выслушиваю последние новости о его обреченной на провал избирательной кампании. Пора собираться в больницу. Карта лежит в файле рядом с компьютером.

В одиннадцать проверяю телефон. Кит не звонил и не писал. По руке побежали мурашки, хотя он ведь предупреждал, что вряд ли позвонит до обеда. Натягиваю рукава и прячу больничную карту в сумку.

И тут меня озаряет. Плохой поступок по благому намерению, пять букв плюс четыре. Белая ложь.