Глава 9

Я обещала Пегги посидеть с детьми во время каникул, чтобы она могла отдохнуть. В среду она их привезла.

Пегги мнется в холле, хочет поскорее уйти. Признается, что ей с Робом так не хватает немного «времени вдвоем», что они «буквально на грани развода». Сначала пойдут куда-нибудь пообедать, потом «кино и все такое», затем отправятся домой, чтобы «как следует потрахаться, извини за откровенность». Раньше я не замечала, как она говорит. Ведь это же Пегги! Зак обратил мое внимание на то, как она повторяет некоторые слова и фразы или подхватывает чужие выражения. Теперь я вижу ее по-другому, хотя часто об этом жалею. У старших детей с собой по чемоданчику, Гасси почти целиком набила его детской бижутерией.

Я веду их поплавать в «Лэтчмере» (там есть волновая установка), потом мы перекусываем в «Нанду» – цыпленок и жареный картофель (все добавки бесплатно!), затем идем с Говардом и коляской по парку к большой детской площадке. Вернувшись домой, опустошаем буфет в поисках ингредиентов для волшебных зелий и заставляем их шипеть с помощью пары ложек пищевой соды. Играем в «Лягушку», пока Гасси не начинает капризничать, делаем пиццу и под конец вечера валимся на мою кровать, чтобы посмотреть фильм про мышонка Стюарта Литла, который я купила на прошлой неделе.

Я постелила детям на диване в кабинете, но они остаются на кровати со мной: Гасси лежит, раскинув руки-ноги, точно морская звезда, Алфи захапал все пуховое одеяло, Хлоя свернулась калачиком у меня на руках. Лисы в саду тревожат пса, время от времени он яростно лает. Я лежу и думаю, видел ли Зак меня с детьми. Он считал, что Пегги вовсю пользуется мною, и мне следует давать ей отпор. А я люблю ее детей! И сестру тоже люблю. Он никогда не мог этого понять.

Рано утром я слышу заунывную музыку, которая странным образом разносится по саду из глубины переулка. Слов не разобрать, гаражная дверь вибрирует от звуков.

Выбираюсь из постели, осторожно освобождаясь от детских ручек и ножек, подхожу к окну, прислушиваюсь. «Я хочу быть любимым». Элвис Костелло и группа «Эттрэкшнс». Любимая песня Зака. Снова она. Небо города окрасилось в абрикосовый оттенок. Белая луна прячется за оранжевое облако. Поднимаю оконную раму, высовываюсь наружу, чтобы расслышать каждую ноту, и тут музыка обрывается.

Все трое проснулись в пять утра, я нахожу им занятия (раскраски, телевизор) и дожидаюсь десяти, чтобы отвезти их домой. Я спешу. Не хочу сердить Пегги, но поезд в Брайтон отправляется в половине одиннадцатого.

– Эх, как вы рано! – восклицает Пегги, увидев нас на пороге. – А мы с Робом как раз собирались сходить куда-нибудь позавтракать.

– Прости, пожалуйста! Хочешь, возьму их на выходные? У меня сегодня куча дел.

– Куча дел? – недоуменно повторяет она. – Каких таких дел?

Я вспыхиваю и отшатываюсь от двери, пытаясь скрыть раздражение.

– Встречаюсь кое с кем, – говорю я.

– А-а. – Она сжимает губы, таращит глаза. – С тем новым учителем, про которого рассказывала Джейн?

Я смеюсь:

– Нет!

– Тогда с кем?

Останавливается машина, сигналит, Пегги машет рукой в ответ.

– Как прошел вечер викторин? – кричит она пассажиру, опускающему стекло.

Я скрываюсь, пока она на меня не насела.

Еду домой, паркуюсь в конце улицы и выпускаю Говарда в сад. Надо было спросить Нелл, можно ли приехать с собакой, только я не рискнула. В доме беспорядок, диван в кабинете еще разобран. Времени на уборку нет. Приберусь после.

Выходя, краем глаза замечаю девушку. Она сидит на земле, возле ограды, вытянув ноги на тротуар. Под шортами у нее рваные черные колготки, парусиновые туфли без каблука (такие носят девочки в нашей школе), с плеча свисает курточка из кожзама. Посетители тюрьмы часто болтаются по соседним улицам либо сидят на краю парка, курят и ждут, пока начнутся часы посещений.

Быстрым шагом дохожу до светофора, жду, пока загорится зеленый, и вдруг сзади раздаются шаги и крик:

– Эй! Куда же вы?

Оборачиваюсь. Передо мной стоит девушка. Вблизи вижу, что у нее длинные руки и ноги, овальное лицо и вздернутый нос, усыпанный мелкими прыщиками. Пахнет чем-то дорогим – то ли шампунем, то ли лосьоном для тела с базиликом и лемонграсом. И куртка не из кожзама – из натуральной кожи.

И тут я понимаю, кто она. Не угрюмая подружка, пришедшая в тюрьму на свидание с парнем, и не мать-подросток, а дочка Алана и Виктории Мерфи.

– Онни!.. Привет.

Она вытягивает из-за плеча прядь крашенных в два цвета волос и смущенно прячет лицо.

– Я ждала вас, а вы прошли мимо. Причем дважды.

– Ты приехала ко мне?

– Да, – отвечает она, чуть выкатив глаза, будто удивляясь моей тупости.

Несмотря на растерянность, мне хочется улыбнуться, и я едва сдерживаюсь. Тон у нее хамский, однако мне не привыкать. Подростки за грубостью прячут застенчивость. Порой им трудно даже рот раскрыть.

– Прости! Я тебя не заметила. Не ожидала… – Качаю головой. – Откуда ты узнала, где я живу?

– Зак дал мне адрес.

– Когда? Недавно?

Она хмурится:

– Давно. Очень.

– И ты его хранила все это время?

Она пожимает плечами:

– Ну да.

Я смотрю на нее в изумлении. Зак никому не давал наш адрес. Он очень трепетно относился к своей частной жизни.

– Разве вы меня не ждали?

Пытаюсь вспомнить наш разговор на прошлой неделе. Неужели я что-то упустила? Давно это было. Вроде бы речь шла о производственной практике. Вряд ли я просила ее со мной связаться. Почему она поджидала меня возле дома? Почему не постучала?

– Эх, совсем замоталась! Даже не знаю. – Смотрю на часы. – Мне пора на электричку. Давай поговорим по дороге к станции.

Она пожимает плечами.

Зеленый человечек мигает, я иду через дорогу.

– Надолго приехала в Лондон? – спрашиваю я.

Она молчит. Сзади гудят. Перейдя на другую сторону, я оборачиваюсь и вижу застрявшую посреди дороги Онни. Мимо нее проносятся машины.

– Онни! – протягиваю руки, хватаю лишь воздух.

Ревет двигатель, мимо проносится мотоцикл.

Она ждет разрыва в потоке машин, перед ней резко останавливается автобус – и в три прыжка Онни добирается до тротуара.

– Ох! – облегченно вздыхаю я и крепко хватаю ее за скользкий рукав кожаной куртки. – Что случилось? Ты что-нибудь уронила?

– Нет. Я просто… Не знаю.

Она краснеет, хотя на лице ни одной эмоции.

– Слишком короткий зеленый, да?

– Я задумалась. – Онни отворачивается и едва не плачет.

Выдержав паузу, бросаю взгляд на часы. До электрички осталось совсем немного. Пытаюсь говорить спокойно:

– Мне правда пора! – Кладу руку девушке на плечо. Сквозь куртку проступает ключица. – Можешь зайти попозже?

Она отстраняется.

– Зря я вообще приехала!

– Ну что ты, совсем не зря! – Я улыбаюсь. – В любой другой день я бросила бы все дела, а сегодня у меня встреча. Ты ведь понимаешь? – Внезапно мне становится ее жаль. – Я действительно рада тебя видеть, и если могу чем-нибудь помочь – только скажи!

– Правда?

– Да. Ты в Лондоне до вечера? Давай встретимся после обеда, попьем кофе.

Она медленно моргает. Ярко-синие глаза покраснели от слез.

– Я не пью кофе. Мне нельзя. Он будто бы повышает мою нервозность. – Она презрительно пожимает плечами, несогласная с запретом.

– Тогда чаю! – жизнерадостно восклицаю я.

Онни кивает, закусив губу.

– Пройдись со мной немного, – предлагаю я. – Мне на станцию, да и тебе, наверное, туда же.

– Я приехала на метро. Ужасно далеко!

– Очень жаль! – Я снова смеюсь. – Лучше на электричке или на автобусе.

Мы приближаемся к парку, проходим мимо ряда викторианских домов. Онни несет рюкзачок цвета хаки, задевая меня по плечу на каждом шагу. Она молчит, плотно сжав губы. Взгляд мрачный. Я размышляю о том, какими неприветливыми кажутся порой подростки. Вроде бы кто-то говорил, что ей восемнадцать. Она выглядит гораздо моложе. Главное – держаться с ней как ни в чем не бывало.

– Что новенького? – радостно спрашиваю я.

– Ничего.

– Что там с твоей стажировкой? Удалось убедить маму?

– Об этом я и хотела с вами поговорить.

Мы подходим к центральной дорожке, поворачиваем к кафе и теннисным кортам.

– Неужели?

– Она разрешит лишь в том случае, если я поселюсь у того, на кого можно положиться. Вот я и решила принять ваше предложение.

– Мое предложение?!

На площадке для игры в шары два воробья наскакивают на белку.

– Вы ведь сказали, что я могу снять у вас комнату…

Я мешкаю перед калиткой у футбольного поля. Снять комнату? Неужели я это предложила? Мне бы и в голову не пришло. Чужие в доме мне ни к чему. Особенно сейчас.

Пытаюсь придумать, как бы от нее избавиться, оборачиваюсь и вижу, что она стоит, облокотившись на забор. Худенькие плечи, тонкие запястья. Натягивает рукава до кончиков пальцев, горбится. Снова смотрю на часы. До поезда остается десять минут.

– Всего на пару недель! – уговаривает она.

– И когда начинается стажировка? – Я придерживаю для нее калитку.

Онни не спешит. А вдруг ее прислали меня отвлечь, чтобы я пропустила электричку и опоздала в Брайтон?

Она небрежно пожимает плечами:

– В понедельник, но я решила приехать сегодня.

– Я не уверена…

– Вам удобнее в воскресенье? Или в понедельник? В первый день могу поехать прямо туда, после уже к вам.

Сую руки в карманы, калитка захлопывается.

– Вряд ли это хорошая идея. Я придумаю какой-нибудь другой вариант. Давай поговорим позднее.

Она смотрит в небо. Начинается дождь.

– Когда вернетесь?

– Сразу после обеда. Мы сейчас проходили мимо кафе, можем встретиться там в два часа.

Она с ужасом смотрит на зеленую лужайку, будто это покрытые льдом просторы Антарктики.

– Что же мне делать до двух?!

На Норткоут-роуд есть отличная библиотека, и я хочу посоветовать ей пойти и почитать книжку или купить газету, однако выражение ее лица меня останавливает. Не то чтобы оно враждебное или мрачное – девушка выглядит совершенно потерянной. Она в отчаянии. Несмотря на деньги и привилегированное положение, претензии и хамское поведение, она ничем не отличается от проблемных ребят в моей школе. Они тоже часто не знают, куда себя деть.

Говард дома один, заперт в кухне. Почему Зак дал девочке наш адрес? Наверное, тоже пожалел. Неожиданно для себя лезу в сумку за ключами.

– Иди ко мне домой. Раньше я прятала запасной ключ недалеко от входной двери, но он куда-то подевался. Бери мой. Можешь составить компанию моему псу. В кухне есть хлеб, в холодильнике несколько кусков пиццы. Извини, у меня немного не прибрано – не успела навести порядок. Не смущайся, будь как дома. Увидимся позже. Захочешь выйти – оставь ключи под цветочным горшком.

Она берет связку, небрежно вешает ее на средний палец, и мне тут же хочется выхватить ключи у нее из рук. Что я натворила?!

Она пожимает плечами, и неясно, сделает она так, как я сказала, или же по-своему.

– Клево, – говорит Онни.

Сквозь выпуклую крышу станции Брайтон проглядывают солнечные лучи, снаружи в тучах открываются просветы, в них видно голубое небо. Семья рассматривает карту. У входа в спортклуб «Фитнес-Ферст» подростки курят одну сигарету на всех.

Дом Пита и Нелл недалеко от станции, на уступе холма. Парадная дверь цвета морской волны выходит прямо на тротуар. Позвонив, я изрядно нервничаю. Зря приехала. Пустая затея.

В воздухе чувствуется запах озона. На крыше уселись и галдят белые чайки. Кто-то упражняется на флейте. Заку здесь не место. Слишком много света и четких линий. Ни одного темного угла, чтобы спрятаться.

– Живи настоящим, – говорил он. – Никогда не возвращайся.

Я готова повернуться и сбежать, и тут запыхавшаяся Нелл распахивает дверь. На плече у нее лежит младенец, темные волосы растрепаны, щечка на белом покрывальце раскраснелась.

– Ах! – непроизвольно восклицаю я. Порой я не могу смотреть на маленьких детей спокойно.

Нелл улыбается, прикладывает палец к губам и впускает меня в дом. С нашей последней встречи лицо у нее заметно округлилось, густые волосы стали длиннее. Мы тихонько здороваемся, и я крадусь вслед за ней по узкому коридору, потом спускаюсь по ступенькам в кухню и изо всех сил прислушиваюсь.

Я озираюсь в поисках подтверждения своей догадки. В комнате не прибрано – в раковине грязная посуда, на стойке куча бумаг. Из кувшина на столе вываливаются разноцветные махровые тюльпаны. Мебель бледно-серая, одна стена выкрашена в сиренево-синий. Большая пробковая доска увешана всякими домашними мелочами: письма и телефонные номера, детские рисунки. Ни следа Зака – ни масляных красок, ни рулонов бумаги. Осматриваю спинки сосновых стульев в поисках случайно забытой плечевой сумки. Там висят только детские вещи и кухонные полотенца и еще мужская флисовая кофта на молнии. Зак ни за что бы не надел такую.

Скрестив ноги, на полу сидит маленький мальчик в комбинезоне и строит башню из кубиков «Лего».

– Бабах! – щебечет он, обрушив башню.

Нелл осторожно кладет младенца в кроватку-корзину на подоконнике. Снаружи – маленький садик, в который ведут несколько ступенек.

Разве можно прятать мужа от жены в доме, где живут твои дети?

– Лиззи! – поворачивается ко мне Нелл. – Мне так жаль Зака! Это ужасно! И все же я рада тебя видеть снова.

Она распахивает объятия. Я послушно иду к ней (переживших утрату все норовят обнять), но она стремительно отворачивается, чтобы повесить атласное покрывальце на спинку стула.

– Прелестный ребенок, – справившись со смущением, говорю я. – Мальчик или девочка?

Мы обе склоняемся над корзинкой.

– Девочка, – отвечает Нелл. – Глэдис.

– Глэдис. Обожаю несовременные имена. Молодцы, что выбрали такое редкое!

Нелл игнорирует мое замечание.

– Ей шесть недель, – шепчет она и поправляет одеяльце. На нем лежит маленький кулачок. Я глажу ребенка по головке, трогаю ручку, и она вцепляется в мой палец. – У вас с Заком не было детей?

– Нет. – Возникает неловкое молчание.

– Кофе! – восклицает Нелл. – А потом поболтаем.

Она суетится с чайником, вынимает из шкафчика чашки, спрашивает, как я добиралась, извиняется, что не успела испечь торт, просит Пиджа достать «печеньки-вкусняшки» из банки со сладостями. «Да-да-да!» – твердит она, присматривая за сыном. Я наблюдаю за ней, ища хоть малейший намек во взгляде или в уголке рта. Вряд ли она стала бы спрашивать, были ли у нас с Заком дети, если бы он находился в доме. И все же она ведет себя странно и слишком напряжена. Нелл явно что-то знает.

Наконец Нелл сдвигает в сторону лишние предметы, чтобы освободить место для чашек и блюдца с овсяным печеньем, и садится.

– Отлично! – устало восклицает она, смотрит на меня, потом быстро отводит взгляд. – Как мило, что ты нашла время нас навестить.

В прошлый раз она вовсе не казалась такой напыщенной. Тогда она больше походила на жительницу юго-восточной Англии, нежели аристократку из Блумсбери. Я давно заметила, что материнство многих заставляет вспомнить о своих корнях.

– Жаль, что мы не часто общались, – говорю я, сделав глоток. – Так славно пообедали вместе, а потом… Не знаю. Жизнь стала суматошная.

– И не говори! Хотя от Лондона до Брайтона совсем недалеко, выбраться к вам было нереально… Недели так и мелькали. Потом пошли дети, и свободного времени стало чертовски мало!

– Зак был не особо общительным, – я перевожу тему разговора. – Некоторые умеют дружить, у него же не получалось. Мне кажется, Заку не хватало встреч с близкими людьми. Не знаю, что ему мешало видеться с ними чаще. Возможно, гордость или застенчивость.

Нелл сдержанно смеется.

– Ладно, не застенчивость, – признаю я.

– Возможно, – повторяет она.

Что она пытается мне сказать?

– Похоже, он никогда не смешивал разные сферы своей жизни, – замечаю я, внимательно глядя на нее. – Работа, Корнуолл, детство, остров Уайт…

– Остров Уайт? – Она убирает руку, подпиравшую подбородок, и заправляет за ухо выбившуюся прядку волос.

– Он там вырос, – поясняю я.

– Я думала, что в Уэльсе.

– Нет, на острове Уайт. – Она что, специально меня путает? – Разве он тебе не рассказывал?

– Нет. – Нелл качает головой.

Насколько близко она его знала? Вспоминаю, как он клал голову мне на колени, и я перебирала его волосы. У невыносимого поведения Зака была ужасная подоплека: отец придирался к матери по любому поводу, будь то ее внешний вид или готовка, всячески измывался над ней. А Зак, бедняга Зак, единственный ребенок в семье, отчаянно нуждался в похвале отца и поэтому просто наблюдал, не в силах вмешаться. Он пронес эти моменты через всю жизнь, они мучили его, и он изо всех сил пытался забыть. Разве я могла винить его за то, как он порой со мной обращался?

– Детство у него было то еще, – замечаю я.

– Да что ты? Насколько я знаю, его родители давно умерли. Они ведь были весьма состоятельными людьми?

– Большой дом – особняк Марчингтон. Гувернантки, престижная школа, яхт-клуб. И все это не стоит ничего, если за закрытыми дверями отец-алкоголик избивает мать, а она безропотно терпит.

– Не знала. – Нелл опирается коленями о край стола. – Наверное, он очень любил тебя, Лиззи, если смог тебе открыться. Мне так жаль, – неловко добавляет она, – ну, ты понимаешь. Для тебя это ужасная утрата!

– Спасибо за сочувствие.

Я вздыхаю, провожу пальцами по лицу. Она в замешательстве, поэтому ведет себя так странно. Я и забыла, какую неловкость испытывают некоторые при виде чужой утраты.

Снова вздыхаю. Внутри такая пустота, что хочется плакать.

– Вы с Питом тоже были ему дороги, – с трудом говорю я.

– Неужели? – Она замечает выпавший из букета розовый тюльпан, вынимает его, склоняет голову набок и раздумывает, куда бы его воткнуть.

– Кроме вас он не общался ни с кем из эдинбургских друзей. Я-то в университете не училась, просто окончила курсы библиотекарей. Я понимаю, насколько важны университетские друзья и…

– Вообще-то мы познакомились не в университете, – говорит Нелл, ставя розовый тюльпан рядом с оранжевым.

– Вот как? – Я подаюсь вперед. – Разве вы не изучали вместе изобразительное искусство? Я думала, что Зак с Питом были единственными взрослыми студентами на курсе.

– Пит – да. Мы с ним действительно учились вместе. Но не с Заком.

– Что же изучал Зак? – Кровь приливает к щекам. – Разве не изобразительное искусство? Какая у него была специальность?

Нелл смеется:

– Никакая! Он не учился ни в художественном колледже, ни в университете. Он вообще нигде не учился! – Она снова смеется, на этот раз презрительно.

Я отпиваю кофе.

– Ничего не понимаю! Он сказал, что вы познакомились в Эдинбурге.

– Да, в Эдинбурге, но не в Эдинбургском университете. Чувствуешь разницу? Зак был продавцом в магазинчике для художников на Принсес-стрит. Назывался «У да Винчи». Перед выпускными экзаменами мы постоянно туда заглядывали, покупали угольные карандаши, бумагу, потом зависали в пабе. Словом, отвлекались от учебы как могли.

Шея горит, ногам становится холодно. Еще одна ложь. Вспоминаю автобиографическую заметку для брайтонской выставки «Свет на воде», которая так и не состоялась. В качестве места учебы Зак указал Эдинбургский колледж изящных искусств.

– Так где же он учился?

Она пристально смотрит на меня:

– Зак был неплохим художником, этого у него не отнять. Талантливый самоучка с художественным чутьем, но не более. Он не всегда рисовал то, чего хотели клиенты…

Свой голос кажется мне неестественно высоким и напряженным:

– Разве все вы не переехали в Брайтон после окончания учебы?

– Мы с Питом – да. Предварительно подыскали себе работу. Пит проходил стажировку в компании «Кумжа Медиа», там и устроился. Я приехала с ним и тоже не осталась без дела. А Зак нас здорово удивил. В Эдинбурге мы с ним болтали о том о сем, и в магазине он был очень услужлив. Судя по всему, некоторое время у него был роман с моей соседкой Марго. Он явно положил на нее глаз. Потом вдруг нагрянул к нам ни с того ни с сего. В Брайтон. Приехал автостопом в сентябре. Разыскал наш адрес… – Она умолкает, хмурится, морщит нос. – Не знаю, как ему это удалось. Когда мы пришли с работы, он ждал нас на пороге. Зак любил море, верно?

Нелл откидывается на стуле назад, чтобы проверить, как спит младенец.

– Да, – стоически отвечаю я и смотрю на свои руки, лежащие на столе. – Зак любил море.

– И тогда, – сообщает Нелл, вернувшись в прежнее положение, – он стал жить с нами. Мы с Питом снимали квартирку в Хоуве, вот только цена кусалась, и мы подыскивали третьего жильца. Так что Зак появился вовремя. Жили мы весело, он был тот еще кадр!

Нелл накрывает мою руку своей.

– Я была к нему очень привязана.

– Была?

Она пытается на что-то намекнуть. «Обаятельный», «тот еще кадр» – такие эпитеты учителя часто используют на родительских собраниях…

Она делает вид, что в этой фразе ее смутило лишь прошедшее время.

– Прости! – восклицает Нелл. – На самом деле я его почти не знала. И все же я рада, что он был счастлив. Ему с тобой повезло!

Она улыбается. Пидж выбирается из-за стола и просится в сад. Нелл отпирает заднюю дверь и велит не запачкаться, потому что скоро к нему придет друг. Он карабкается по ступенькам и усаживается на небольшом газоне. В руке совочек, ребенок роет землю в поисках червей. Благополучная, нормальная жизнь.

Делаю глубокий вдох:

– По телефону я сказала, что у меня есть пара вопросов. Тебе они могут показаться странными. После аварии Зака всплыли кое-какие нестыковки…

– Правда?

– К примеру, в Брайтоне он не жил с вами все время. Он снимал жилье или?..

– У нас он оставался месяца четыре. Потом съехался со своей девушкой. У нее была квартира рядом с торговым центром «Черчилль-сквер».

В груди щемит. Он сказал, что я первая женщина, с которой он живет вместе, что ближе меня у него никого не было. Солгал. Представляю, как он лежит в ее постели. В ее объятиях. Зарывается лицом ей в шею. Закусываю губу.

– Не знала.

Нелл ободряюще улыбается:

– Там он тоже надолго не задержался. Не больше года. Встретил тебя и…

От внезапной догадки у меня кружится голова.

– Ее, случайно, не Ханна звали?

– Шарлотта Рид.

Нелл отворачивается, чтобы проверить Пиджа, и я замечаю на ее лице то ли смущение, то ли чувство вины. Трудно сказать наверняка. Невербальные сигналы ее тела недвусмысленно говорят, что тема закрыта.

– Расскажи о ней.

– Она была милая. И молодая – гораздо моложе Зака. Занимала престижную должность в Сити. Из тех элегантно одетых девушек, что бегут на работу в кроссовках, а в сумке носят сменные туфли на шпильке. Мы с Питом виделись с ними довольно часто… – Она умолкает и прикусывает губу, чтобы не сказать лишнего. – Шарлотта пылинки с него сдувала. Мне она нравилась. Прелестная девушка. Ему с ней крупно повезло.

Нелл сметает со стола невидимые крошки.

Я делаю глоток кофе, чувствуя горечь, зажимаю чашку обеими руками.

– Что же случилось?

Нелл вздыхает:

– Она хотела за него замуж, он жениться не хотел. История старая как мир.

Она снова выглядывает в окно. Наверняка удивляется тому, как Зака угораздило выбрать меня, хотя у него была умница-красавица Шарлотта Рид. Чувствую себя виноватой, и в то же время мне радостно и горько. Я сбита с толку – ни одна из нас не говорит того, что хотела бы. Зака здесь нет, зря я приехала. Посреди счастливых будней этого дома я лишняя, словно заноза на гладкой поверхности.

В комнате неестественно тихо. Руки Пиджа двигаются, сюда не доносится ни звука. И вдруг у нас над головой раздается скрип, точнее, два разных скрипа.

На стеклянную дверь обрушивается водопад грязи. Пидж слишком сильно налег на совочек, и земля полетела во все стороны.

Нелл вскакивает, отбрасывая стул.

– Осторожнее там! – кричит она сквозь стекло.

– И что это было? – спрашиваю я.

– Маленький проказник, – восклицает она, то ли не поняв вопроса, то ли уходя от ответа.

Нелл убирает чашки со стола, я помогаю. Споласкиваю их под краном и прислушиваюсь, стараюсь уловить шум, поглядываю на потолок. Я слышала шаги. Там кто-то есть! Нелл спрашивает меня про мать, я коротко отвечаю, что после подтверждения диагноза ее физическое состояние стало быстро ухудшаться.

– А как твоя собака? – оживленно восклицает она, совсем как в нашу первую встречу. – У тебя вроде была собака?

Я ощущаю беспокойство. Приехав сюда, я ни разу не вспомнила о Говарде. Онни и ключи, висящие у нее на пальце. Пора возвращаться!

– Да. Пес стал для меня большим утешением. Глупо звучит, правда? Зак тоже его любил.

– Ничуть не глупо! – сочувственно восклицает Нелл.

Я встаю, она провожает меня до двери, обнимает и просит не пропадать.

– Непременно позвоню! – бодро обещаю я.

Дверь закрывается, я немного отхожу и останавливаюсь. Прислонившись к стене, смотрю на полоску моря над крышами домов. И это все? И теперь мне остается лишь покорно вернуться в Лондон? Нелл пыталась поскорее меня выставить, точно знаю. Тому может быть куча причин, однако шаги я действительно слышала.

Судя по возне с замком, к двери подходит Пидж.

– А, – разочарованно протягивает он. – Я думал, пришел мой друг.

Я смотрю мимо него. В дверном проеме застыла удивленная Нелл, за ней у стола сидит мужчина.

Сердце замирает.

– Забыла что-нибудь?

Нелл идет ко мне, загораживая обзор, и вытирает руки о передник. Мужчина за ее спиной встает. Хочет спрятаться? Нет, подходит к кухонной двери. Я бессильно прислоняюсь к стене. Свет падает сзади, лица не видно. Я задерживаю дыхание, пока он не заговаривает.

Слова падают как пепел.

– Привет. Жаль, что разминулись. Я работал наверху, мне сегодня нездоровится и…

Нелл выглядит одновременно смущенной и сердитой.

– Помнишь Пита?

– Да, – отвечаю я. Ноги подкашиваются. Какая же я дура! – Рада встрече.

Нелл оправдывается. Рассказывает, что Питу нездоровится, он порывался сунуть голову в дверь и сказать «привет», но у него микробы, и он задремал. «Нездоровится», «сунуть», «задремать». Выбор таких слов – отличный способ сгладить неловкость.

– Работаю не покладая рук, – пожаловался Пит, поспешно отступая к лестнице. Он гораздо ниже Зака, волосы светло-каштановые, лицо круглое и пухлое. Ни впалых щек, ни складок вокруг рта. – Лиззи, я ужасно сочувствую твоей утрате!

Ему не терпится уйти. Представляю, о чем они говорили перед моим возвращением!

– Неужели мне обязательно с ней разговаривать? Лучше пересижу наверху.

– Ладно. С тебя причитается!

О боже! Я совсем их не виню. Мне тоже не хотелось бы вести беседы с вдовой старого друга. Нет, даже не друга, ведь она его «почти не знала». На меня обрушивается горькая правда. Зак не был их лучшим другом. Они когда-то общались, и, похоже, он им не особо нравился. Его здесь нет. И не было.

Пит исчезает на лестнице, шагая через две ступеньки.

– Ничего страшного, – негромко говорю ему вслед. – Бывает.

Поворачиваюсь к Нелл.

– Хорошо, что ты вернулась, – говорит она. – Я так переживала! Ты ведь не знала про Шарлотту, а тут я влезла со своими откровениями.

– Немного неожиданно, только и всего.

– Прости! – Она берет себя в руки, смотрит за плечо. – Ты ничего не забыла?

– Хм. Да. Нет. Но… – Я тут же теряюсь, потом вспоминаю. Шарлотта. Вот с кем надо поговорить! Возможно, она что-то знает или хотя бы посочувствует. – Вообще-то да. Ты не могла бы дать мне телефон Шарлотты? Если есть, конечно. Знаю, странная просьба, только для меня это очень важно.

Нелл меняется в лице.

– Извини, но нет, – говорит она. – Нет.

Я тут же отступаю.

– Разумеется! Это так бестактно с моей стороны! Не знаю, чем я думала. Вряд ли она захочет говорить со мной.

Нелл смотрит на меня в упор:

– Дело не в этом.

Мне становится холодно. От ее слов пробирает дрожь.

– Наверное, у тебя нет ее номера. Давно это было! К чему он тебе?

Нелл качает головой:

– Ты не понимаешь. Я не могу. – Она понижает голос, с опаской оглядываясь через плечо. Ее слова падают тихо и мягко, как снежинки, как крошечные кусочки льда. – Я не могу дать тебе номер Шарлотты, потому что она мертва.

Скромная свадьба. К счастью, на большее Лиззи не претендовала. Вандсуортская мэрия, утро среды. Она и я, несколько ее близких друзей и родственников. Прости, Алфи, ты не будешь мальчиком, сопровождающим невесту (единственный неловкий момент). Увы, никто из моих однокашников приехать не смог (потому что никто их и не приглашал). Лиззи отнеслась с пониманием. «Все равно кроме тебя мне не нужен никто!» – сказал я, и она улыбнулась так, что у меня внутри все сжалось.

После церемонии мы отведали шампанского и сэндвичей в ближайшем пабе, сплавили гостей и отправились в кровать. Голая Лиззи в моих объятиях – наконец-то! Восхитительное вступление в брачные отношения, все-таки есть нечто особенное в положении законного мужа. Приятный сюрприз! Я сказал ей, что сегодня самый счастливый день в моей жизни. И это была не совсем ложь. Теперь я понимаю, что это совсем не ложь.

Старуха сейчас в «Буках», вместе со своими уродскими финтифлюшками. Я потихоньку занялся домом. Выкинул жуткий ковер, ободрал обои. Стены покрасил в клевый серо-голубой цвет – как у Пита с Нелл в Эдинбурге. Впереди ванная и кухня. Лиззи твердит, что надо дождаться получки, и все же я раскрутил ее на новый матрас – якобы старый был недостаточно жестким. На самом деле он так и кишел микробами, но этого я не стал ей говорить.

Да и работается теперь лучше. В Уимблдоне я снял крохотную студию неподалеку от стадиона, где проводятся собачьи бега. Перестроенный склад, цокольный этаж, моя комнатка не больше коробки для обуви, естественного освещения нет. Аренда обходится дешево, вдобавок владелец сделал мне скидку – с условием, что я помогу смотрителю с кое-какими ремонтными работами. Нужно поменять стекла почти во всех окнах, хотя это не к спеху.

Мне нравится полумрак. Вкрутил еще одну лампочку: когда пишу, направляю на картину оба источника света. Работаю над серией под названием «Сломленные дни». Звучит паршиво? Написал и теперь сам вижу, что паршиво.

На студии полно сплетников, сующих нос не в свое дело: в конце коридора вязальщица – девица-панк из Словакии, парень моих лет, который фотошопит уродских лошадей, несущихся по волнам, пара трафаретных печатников, скульпторша. Во время обеда они слетаются в кухоньку и давятся лапшой быстрого приготовления. Хотели и меня затащить, поэтому постоянно приходится держать дверь на запоре. Включаю в плеере белый шум. По большей части никто и не знает, что я у себя.

Готовить Лиззи не умеет. Учу, как надо это делать по моему. Шаг за шагом веду ее к правильному питанию. При виде ее холодильника меня буквально выворачивает наизнанку – овощи в ящиках все вперемешку, морковь грязная, куча просроченных продуктов. Банка маринованных огурцов стоит чуть ли не со времен коронации! И за собой Лиззи особо не следит, она та еще неряха. Учу ее не покладая рук.

Однако все это не так уж и важно. В ее объятиях я закрываю глаза и чувствую себя почти счастливым. Счастье так близко, что я вот-вот до него дотянусь. Много лет мне не было так спокойно. Напряжение практически спало. Резко снизил дозу, время от времени принимаю по половине таблетки, чтобы унять дрожь в коленях.

Никогда не думал, что рядом со мной будет такая женщина, как Лиззи. Вот значит, каково быть нормальным. Если так, то я не возражаю. Главное, что она не нагоняет на меня скуку.

С ней я чувствую себя в безопасности, она меня ценит и видит во мне только хорошее. Она никогда меня не предаст! На днях я сказал: «Только ты и я». Это слова из песни Джо Джексона. Она взяла меня за подбородок, посмотрела в глаза и закончила цитату: «Только ты и я против целого мира».

В городе лето. Высоко в синем небе пронзительно кричат стрижи. Над распустившимися розами кружат пчелы. Жаловаться не на что. Сижу в шезлонге посреди лужайки, рядом стакан превосходного «Гленгойла». (Надеюсь, чертова собака его не перевернет.) Лиззи копается в саду. Мне это даже нравится. Напоминает о матери, та тоже вечно возилась в земле. Лиззи высаживает цветы, купленные вчера в местном питомнике. Я думал, это будет скучно, однако меня неожиданно тронуло ее усердие и то, как она тщательно отбирала рассаду. В горшки решила посадить ярко-розовую герань, вдоль дорожек – цветущие белым декоративные растения. Вернувшись домой, мы занялись сексом. «Никак мною не насытишься?» – спросил я. Лиззи даже не обиделась. «Никак!» – воскликнула она и навалилась на меня сверху своим мягким голым телом.

Она пополнела, грудь и бедра налились, вокруг талии появился небольшой валик. Замужество пошло ей на пользу. Складка у губ уменьшилась – ведь ей уже не приходится ухаживать за матерью каждый день. Научил ее давать отпор сестре и не бросаться сломя голову на помощь, когда новорожденного нужно купать или когда Пегги хочется прилечь. Лиззи идет новая стрижка, если можно так выразиться. Обкорнал ее покороче, чтобы не жевала концы прядей. «Ты мог бы на этом зарабатывать, – заявила она. – Если захочешь найти прилич… ну, то есть другую работу». (Я решил не заострять на этом внимания.) Красится она ужасно, даже после тех денег, что мы выложили за косметику от Бобби Брауна. Сегодня она постаралась и накрасила губы красной помадой, которую выбрал я. Так и хочется их облизать!

Кричу, чтобы надела перчатки, весь маникюр испортит! Села на корточки и объявила: «Я же говорю, что мой маникюр – пустая трата времени! Я, конечно, ценю твою заботу. Ты добрый, очень добрый!» Подошла ко мне и хотела поцеловать, а я отстранился и сказал, что не люблю грязных рук. Она снова рассмеялась и заявила, что мне придется подождать, пока она не закончит, потому что сейчас их мыть бесполезно.

Господи, да ее ничем не обидишь! Я знаю, что в людях она видит только хорошее, однако никак не ожидал, что она увидит его и во мне. Лиззи влияет на меня благотворно. Вот я это и признал! Оказывается, мне нужно было лишь встретить правильного человека, и все само по себе наладилось.

Я так разнежился, что того и гляди усну.

Лондон влияет на меня благотворно.

Лиззи влияет на меня благотворно.

Я был бы как в раю, если бы только Шарлотта перестала названивать.

Пожалуй, не надо было спать с ней в ту ночь, после которой я съехал, хотя какого черта – тот раз был на дорожку!