Глава 10

Сидя в электричке, я смотрю в окно. Мимо проносится Хэссокс и Берджесс-Хилл, аэропорт Гэтуик, Ист-Кройдон. Мысли мелькают. Никак не могу согреться. Все время думаю о родителях той бедной девушки. Их горе иное, чем у меня. Я даже представить не могу какое.

Трагическая случайность, как выразилась Нелл, когда я спросила о подробностях.

– Никто не виноват, просто не повезло.

В тот день, когда мы вместе обедали, она рассказала об этом Заку.

– Почему же он ничего мне не сказал? – недоумеваю я. – Не понимаю.

Нелл пожала плечами:

– Вряд ли это сильно его тронуло.

Я знаю, что она не права. Еще как тронуло! Думаю, он очень переживал.

Жаль, что все́ подробности мне неизвестны. Однако хватает и половины. Почему я так разволновалась? Я чувствую свою ответственность и причастность. Как хрупка жизнь!

На станции Клэпхем по ошибке сворачиваю в подземный переход. Если идти через мост, то выходит короче. Мысли путаются. Такое чувство, будто я что-то потеряла. Останавливаюсь посередине темного тоннеля, мимо спешат люди. Проверяю, на месте ли кошелек и телефон. Что еще? Ключи. Впадаю в панику, потом вспоминаю: Онни. Собака.

Скорее домой!

Выйдя со станции через нижний проход, между супермаркетом и цветочным лотком, я понимаю, что за мной следят. Спешу по Сент-Джонс-Хилл, мимо шашлычной и магазина ковров «Адмирал», на Южной Кольцевой сворачиваю влево, иду в обход многоэтажек у Спенсер-парк и чувствую покалывание в спине – будто разряды тока. Каждые несколько шагов оглядываюсь через плечо. На втором повороте замечаю рыжеволосого мужчину в черном блестящем пуховике. Он стоит возле мебельного магазина и изучает витрину. Это не Зак. Кого он отправил за мной следить? Неужели я узнала слишком много? Я пошатываюсь от голода. Наверное, просто показалось.

Добегаю до перекрестка на Тринити-роуд, перехожу на другую сторону и несусь к своему переулку. В крови бушует адреналин, я нажимаю на кнопку звонка. Как странно трезвонить в собственную дверь! Жду. Тишина. Заглядываю в окно – в гостиной никого нет. Снова звоню, потом стучу. Никто не открывает. Цветочный горшок! Я велела оставить ключ под ним, если будет выходить. Приподнимаю горшок. Оттуда свисают корни. Копошатся мокрицы. Ключа нет.

Встаю, заглядываю в щель почтового ящика. Через нее видно кухню. Задняя дверь на защелке. Пес не подходит, чтобы лизнуть меня в нос. Никто не встречает, никто не лает. Вдалеке шумит транспорт, раздаются гудки и вой полицейской сирены.

Тщетно пытаюсь сохранять спокойствие. Что же я наделала? Как можно было отдать ключи от дома девчонке, которую я едва знаю? Почему я решила, что она заслуживает доверия? Вероятно, она ушла насовсем, исчезла, забрав ключи и собаку. Ключ от машины на той же связке. Оглядываю улицу. «Микра» на месте. Хорошо хоть ее не взяла!

Дохожу до конца улицы, останавливаюсь на углу. Никто за мной не идет. Если мужчина в блестящем пуховике и следит за мной, то сейчас он выжидает и присматривается. Стою и слушаю. Сегодня в тюрьме тихо. С парковки для надзирателей задним ходом выезжает машина с пожилым водителем. У ворот охранник в форме разговаривает по мобильному, из кармана брюк свисает цепочка для ключей. Тучи сгущаются и темнеют, на землю падают крупные капли дождя.

Я поворачиваю налево, к улице, перпендикулярной моей. Хотя до дома еще полквартала, я все равно прислушиваюсь в надежде услышать лай Говарда, снующего в кустах. Ничего.

Иду дальше, пересекаю Магдален-роуд, потом по Лайфорд-роуд, мимо скаутского клуба, где мы с Пегги занимались в группе брауни, мимо особняков поп-звезд и телеведущих. Перейдя на следующую улицу, замечаю машину, медленно двигающуюся вдоль обочины. Оглядываюсь через плечо. Красный «Форд». Он тормозит, я иду как ни в чем не бывало, и вдруг он резко газует. Внутри двое. Ускоряю шаг, потом пускаюсь бежать.

Тротуар пуст. В поле зрения никого. Мчусь сломя голову, мгновенно выдыхаюсь. Подбегаю к небольшому участку парка, выходящему к магистрали, ныряю за ближайшее дерево. Чуть дальше тупик. Красный «Форд» приближается. Доехав до конца тупика, останавливается. За рулем мужчина, на пассажирском сиденье пожилая женщина. Водитель оглядывается по сторонам, меня не замечает. Выезжает на середину дороги, двигатель глохнет. Потом снова заводится, машина рывком двигается с места, исполняет разворот в три приема и скрывается из виду.

Парень учится водить, рядом сидит его мать. Прислоняюсь к дереву и вздыхаю с облегчением.

Сворачиваю на узкую тропинку, ведущую к магистрали. Небольшой островок зелени, брошенный на произвол судьбы – гнездышко из разросшихся деревьев и кустов ежевики, мусорные урны и укромные норы, в которых можно укрыться, сверху пышные кроны. Здесь тихо, только птички щебечут в ветвях. И больше никого.

Возвращаясь домой, твердо знаю, что застану там Онни. Дубль два. Позвоню, и она откроет. Придется ухватиться за дверной косяк, не то Говард собьет меня с ног. Должно быть, Онни выскочила за молоком. Чайник горячий. Она ест тосты. (Подростки их обожают.) Позволяю себе немного помечтать: на плите стоит обед, в кухне тепло и уютно, как было год или два назад, когда со мной жил Зак.

Все по-прежнему. Цветочный горшок валяется на боку. Бедняга! Обычно в нем растут анютины глазки или розовые цикламены. Сейчас там пусто, лишь голая земля. Крышка почтового ящика с ржавыми петлями открыта на дюйм – я пыталась заглянуть внутрь и не опустила ее. Стучу в дверь, никто не выходит.

Звоню в справочную Управления экономического развития. Меня соединяют с автоответчиком Виктории Мерфи, я называюсь и прошу ее перезвонить.

Сажусь на бордюр напротив дома, укрывшись от дождя под плющом, обнимаю колени, кладу на них подбородок и жду.

Потом я понимаю, что прошло менее часа – минут пятьдесят. По улице с непроницаемым лицом шагает Онни, за нею на поводке бредет Говард. Кожаная куртка застегнута, волосы аккуратно заплетены и заткнуты за воротник. Она словно не замечает дождя. Мне хочется накричать на нее и даже ударить.

Я сдерживаюсь.

– Ну, здравствуй, – говорю я. – И где вы двое пропадали?

Говард вырывается и несется ко мне, подпрыгивает и облизывает мое лицо.

Онни замирает посреди улицы. На щеках алеют пятна. Тушь потекла, на скуле фиолетовая полоса.

– Я вышла вас встречать, – говорит она. – Топала пешком до самой станции. Вы сказали, что вернетесь в два. Вас там не было! Похоже, вы опять прошли мимо меня.

Я осматриваю Говарда, провожу руками по мокрой шерсти. На спине пятно – видно, катался по земле. Пахнет тиной и чужими духами.

– Прости, – говорю я. – Решила вернуться другой дорогой.

– Неужели вы не подумали, что я могу выйти вас встречать?

– Нет, и в голову не пришло.

Иногда проблемные подростки в школе пытаются мне хамить, ведь я не учитель. Снова думаю о том, что Онни не способна контролировать свой тон: то ли она слишком избалована, то ли ее не долюбили, а может, и то и другое. Наверное, она копирует чужие интонации. Стараюсь быть терпимее. Сегодня мне трудно проявлять чуткость.

С трудом отстраняюсь от Говарда.

– Мои ключи у тебя?

– Ага.

Она протягивает связку, я отпираю дверь. Говард несется к своей миске и шумно лакает воду. Онни нерешительно топчется на пороге. Не глядя на нее, швыряю плащ на перила, иду на кухню к Говарду и решаю попросить ее уйти. Прячу голову в чистое кухонное полотенце, нарочито долго вытираю волосы, чтобы собраться с мыслями. Мне жаль девчушку. У нее явно большие проблемы, но в своем теперешнем состоянии я не смогу ей помочь. У меня нет ни сил, ни возможностей. Нужно как следует обдумать то, что я сегодня узнала.

– Ну? Вы довольны? – спрашивает она. – Вам как, нравится?

– Что именно?

Недоуменно выглядываю из-под полотенца. Она обводит кухню руками. Утренний беспорядок – лужицы пролитого молока, груда грязных мисок из-под хлопьев, детские рисунки, свернутый подгузник – исчезли. Все поверхности вычищены, сливная полка раковины пуста. Ведро и швабра стоят у стены. В воздухе остро пахнет антисептиком и лимоном. Кухонный стол, прежде заваленный бумагами, пуст.

– Как это мило с твоей стороны! – восклицаю я, испытывая смешанные чувства. – Ты убралась!

Она стоит с моим плащом в руках, стряхивает капли воды и оглядывается в поисках подходящего места, чтобы повесить его сушиться.

– Здесь было очень грязно.

– Как мило… Я поражена.

Она смотрит мне в глаза и задирает подбородок, словно пытаясь сократить расстояние между нами.

– Зак ненавидит беспорядок, – заявляет она. Свет падает так, что размазанная тушь на щеке кажется синяком. – Он говорит, что вы неряха. Он попросил меня все убрать. Я сделала это ради него!

Стою на лестничной площадке, прислонившись спиной к стене. В рот будто мела насыпали, голова гудит. Онни хлопочет на кухне, стучит дверцами шкафчиков. Не знаю, что она там ищет. Я считала, что ее прислали меня отвлечь, только теперь уже не уверена. Неужели она и есть тот след, который я искала?

Правду она мне не скажет. Я пыталась расспросить ее, но девочка замкнулась.

– Когда он так сказал? – спросила я. – Что ты имеешь в виду? О чем ты вообще говоришь? Зачем ты здесь?

Она отшатнулась, села на стул и съежилась. Потом извинилась:

– Зря я это сказала. Осталась одна и напридумывала себе невесть чего. Не обращайте внимания, я всегда несу чушь! Не сердитесь.

Мне хотелось вытрясти из нее правду. Однако я напомнила себе, что она лишь подросток, причем довольно инфантильный.

– Я не сержусь, – заверила я. – Просто расскажи, как было. Когда он велел тебе прибраться в кухне?

– Давным-давно.

– И что ты сегодня себе напридумывала?

– Ничего.

– Ты только что сама об этом говорила. Ты видела его?

– Кого?

Я пристально на нее посмотрела.

– Ты ведь говорила… Ты придумала…

– Я уже давным-давно совсем одна, – пробормотала она.

Онни вжала голову в плечи и начала пощипывать кожу вокруг пальцев.

Я сказала, что мне нужно отлучиться, и поднялась сюда, чтобы взять себя в руки.

Возможно, она не имела в виду ничего конкретного. Возможно, она таким странным образом хотела показать, как близко знала Зака, и тем самым оправдать свое неожиданное появление. Но чтобы называть меня неряхой?! Так обозвал меня Зак на корпоративе. Она говорила в настоящем времени. Вспоминаю охотничьи сапоги у вешалки в Сэнд-Мартине. И как Онни слонялась возле домика в Галлзе. Она за мной следила. Она явно что-то знает.

Задняя дверь хлопает. Иду в ванную, выглядываю в окно. Онни стоит под дождем. Без куртки. Нашла теннисный мячик и бросает его Говарду. Тот носится по кустам, земля летит во все стороны.

Она поднимает взгляд, бледное лицо блестит. Видит меня. Я распахиваю окно.

– Ты же простудишься насмерть! – кричу я.

Она ничего не отвечает, ее бьет дрожь. Господи, я довела ее до слез!

– Сейчас налью ванну.

Закрываю окно, наливаю ванну. Когда она наполняется, на пороге раздаются шаги. Я пробую воду и судорожно подбираю слова.

– Вот так! – говорю я. – Вроде достаточно горячая.

Онни снова молчит и раздевается. Грязная и мокрая насквозь туфелька ударяется о ванну. Девочка тяжело дышит.

– Полотенца возле двери, – сообщаю я и встаю. – Если что – я внизу.

Закрыв дверь, прислоняюсь к ней спиной. Она всего лишь ребенок, повторяю я себе. Об этом нельзя забывать!

В кухне звонит мой мобильник. Едва успеваю взять трубку.

– Это Виктория Мерфи, – звучит голос.

Я начинаю здороваться, она перебивает:

– Вы звонили? Понятия не имею, чем я могу вам помочь. – Голос напряженный, будто она говорит сквозь зубы. Вряд ли она меня помнит.

Я напоминаю, что я жена друга ее юности, Зака Хопкинса, та самая, которая задержала их с ланчем на прошлой неделе. Потом пускаюсь в объяснения. Ко мне приехала Онни. Теперь с ней все в порядке, хотя на некоторое время девочка исчезла, поэтому я запаниковала и мне очень жаль, что я напрасно ее потревожила…

Виктория молча слушает мою сбивчивую речь, просит повторить. Да, Зак дал Онни наш адрес, и она приехала ко мне в Лондон. Да, она ушла примерно на час, потом вернулась.

– Выражайтесь яснее: она у вас или нет?

Виктория напоминает мне нашу учительницу физики Джойс Поплин – на игровой площадке воплощение строгости, зато на уроке сама доброта. Слишком четкий ход мыслей, чтобы отвлекаться на любезности.

– Онни у меня.

– Значит, сейчас она у вас в доме? – отрывисто бросает Виктория.

Я поясняю, что она вымокла и сидит в горячей ванне. Собираюсь предложить ей приехать и забрать дочь, она снова меня перебивает. Громко и нараспев Виктория начинает ругать Онни: какая она бесцеремонная, какая она неисправимая, и деньгами-то их попрекает, и никогда не слушается, а они с мужем столько для нее сделали, в какие только чертовы школы не устраивали, и лекарства-то она наверняка взять забыла, и с врачами ведет себя отвратительно…

– Она славная девочка! – Неожиданно для себя я пытаюсь защитить ее от имени всех восемнадцатилетних девушек, которые провалили экзамены и обманули надежды амбициозных матерей.

– Мне нужно с ней поговорить! – твердо заявляет Виктория. – Передайте ей трубку.

Дверь ванной закрыта, я тихо стучу, прижав телефон к плечу, чтобы ничего не было слышно.

– Онни, – шепотом зову я.

– Входите.

Окно распахнуто. Сквозняк. На подоконнике блестят капли дождя, на полу лужи. Дерево склоняется прямо в комнату.

Я думала, что Онни уже вылезла и завернулась в полотенце или даже оделась. Однако одежда лежит на полу кучкой. Зак складывал свои вещи точно так же. Она все еще в ванне, худенькое тело кажется совсем белым. Наверное, никак не может согреться – руки прижаты к телу, кисти спрятаны под покрытыми пятнышками ногами.

– Твоя мама, – говорю я и протягиваю телефон.

Вода выплескивается из ванны. Онни качает головой:

– Да ну ее!

– Так нельзя! – говорю я одними губами.

Она пристально смотрит на меня, злобно морщит нос и тянется к трубке. На пол летят тучи брызг. Я быстро отворачиваюсь, успев заметить на запястьях багровые шрамы.

Начался новый учебный год, и я хочу, чтобы она бросила работу. Летом все было идеально. Мы прекрасно проводили время. Вкусная еда. Сад. Секс. Это и есть секрет счастья. Почему никто не напишет об этом в самоучителе «Как стать счастливым»?

Лиззи утверждает, что любит свою работу, потому что та дает ей общение с разными людьми – школьниками, родителями, учителями. Вряд ли это нормально. Ей должно вполне хватать меня. Пытаюсь это объяснить. Она без умолку болтает про новых учеников: какие, видите ли, они милые в форме, которая им велика, как они гордятся своими дневниками и пеналами. Разве они понимают ее так, как я? Ничуть. Скоро будут отсиживаться в библиотеке со своими телефонами да обжираться конфетами. Знают, что она их не выдаст. Они ее просто используют, злоупотребляют ее добротой.

Вчера сказала, что волнуется за одного из стажеров, который учился по ускоренной программе. Он плакал, спрятавшись за стеллажами.

– Он? – воскликнул я.

– Да, он. Его зовут Энгус. Ему никогда не приходилось учить целый класс.

Я сказал: «Тебе не столько платят, чтобы ты еще и психиатром работала. Его зарплата наверняка выше твоей». Думал, обидится, а она лишь рассмеялась.

– Твоя правда, приятель! Хорошо, что я не делаю это за деньги!

– «Твоя правда, приятель»?! – повторил я. – Разве так говорят?

Весь вечер этот Энгус не шел у меня из головы, я прямо-таки изнемогал. Вспомнил Полли Мильтон, чья неверность закончилась плохо. Пришлось закусить губу, чтобы не предостеречь Лиззи. Как там французы называют оргазм? Маленькая смерть. В постели, когда она была готова кончить, я отстранился. Сидел на краю кровати и ждал, пока не почувствовал ее руку на плече. А после сразу же скрылся в ванной. Она ласково звала меня по имени, я ее проигнорировал. Передернул, пытаясь думать о других женщинах – вспомнил сексапильную вязальщицу со студии, – но постоянно видел лицо Лиззи, представлял, как она жмурится, когда целует меня, как влажные волосы падают на ее раскрасневшиеся щеки.

Вернувшись в постель, обнаружил, что она спит.

Даже не проснулась! Я же ворочался без сна, потому что так и не кончил. Посреди ночи позвонила Шарлотта, поставил мобильник на беззвучный. За завтраком Лиззи тихонько напевала, читая утреннюю газету, будто ничего не случилось. Внутри меня все клокотало: чертов Энгус распустил слюни как баба, и она кинулась его утешать, а на меня ноль внимания! Придумал вот что: сказал, что уезжаю в Галлз (этим летом я там почти не был), – она же вместо того, чтобы возмущаться или плакать, только и бросила: «Неплохая идея». Даже от чертовой газеты не оторвалась!

Щелкнул по ней пальцем, смял. Лиззи чуть опустила газету, посмотрела на меня. Я сказал, что она могла бы поехать со мной, если бы бросила работу, а она спросила:

– Как будем счета оплачивать?

– Мы могли бы продать дом.

– Дом мамин. Когда она умрет, он будет принадлежать и мне, и Пегги.

Я сдержался и сказал:

– Мы могли бы выращивать овощи-фрукты, придерживаться здорового образа жизни. Ребенка завести, наконец.

В тот момент я был настроен решительно.

– Могли бы, – кивнула Лиззи. Ее глаза загорелись, потом она поразмыслила и рассмеялась. – Ты вроде хотел новую машину. И мы даже начали на нее копить. Учти, на выручку с продажи овощей авто с откидным верхом не купишь!

– Я мог бы продать картину!

Она сложила газету и поднялась.

– Знаешь что? Пока мы не заработали наши миллионы, отправляйся-ка один. Надеюсь, поездка пойдет тебе на пользу.

Мы были женаты всего пару месяцев! Она должна увиваться за мной круглые сутки. Раньше она буквально ходила вокруг меня на цыпочках, исполняла любые капризы. Что произошло? Неужели дело в Энгусе?

Решил ее проверить.

– Возьми больничный на пару дней, – велел я. – Скажи, что простудилась.

Стоя на пороге, она лишь улыбнулась. Сообщила, что после работы задержится: сначала у нее собрание, оттуда поедет к матери.

Собака взвизгнула.

– Прости, Говард! – воскликнул я. – Я наступил тебе на лапу?

Ясное дело, она вернулась, чтобы проверить, в порядке ли он. Я притворился, что раскаиваюсь: упал на колени и как следует почесал ему пузо. Когда я поднялся, она обвила мою шею тонкими руками и воскликнула:

– Я тебя обожаю!

Я крепко обхватил ее за бедра.

– И я тебя!

– Не смогла бы жить без тебя!

Зарылся лицом ей в волосы, пнул собаку коленом. Я так крепко держал ее за бедра, что чувствовал тепло ее тела и даже пульс. Она едва вырвалась.

– И я бы не смог!

Дальше студии я не доехал. Белый шум. Дверь на запор. Тюбики краски выложены в нужном порядке, крышечки крепко завернуты. Бумажное полотенце, на котором они лежали, постоянно морщилось, я заменил его более сухим, и теперь все как надо. Ровно.

Розетка выдается из стены дальше, чем плинтус – примерно на дюйм. Халтура! Стараюсь не смотреть и ничего не могу с собой поделать.

Вязальщица слышала, как я пришел. Встретилась со мной взглядом и удивилась. Обычно я не показываю своих эмоций.

Не надо было брать трубку. Я разозлился на Лиззи, вдобавок чертовски не выспался. Вот и потерял бдительность. Неужели теперь ничего нельзя поделать? Неужели всему конец? Все же наладилось… Проклятие, только что я был по-настоящему счастлив!

Нет. Никакой это не конец. Нужно лишь как следует все обдумать и найти способ, выбрать стратегию.

Шарлотта сделала УЗИ.

– У него маленькие ручки и ножки! – воскликнула она. – Зак, ты меня слышишь? Я пыталась до тебя дозвониться. Ты потрясен? Прости! Один шанс из миллиона! Я сначала и сама не верила. Зайдешь ко мне? Я взяла отпуск на неделю. Понимаю, ты хочешь побыть один, но если ты не намерен участвовать в жизни ребенка…

Участвовать в жизни ребенка?! Она что, издевается?

Едва мне удается вставить слово, как я спрашиваю, откуда взялась моя сперма, и она отвечает:

– Помнишь, как мы занимались любовью в последний раз?

Занимались любовью – ни хрена себе!

Я говорю, что надо избавиться от ребенка, она начинает плакать.

– Слишком поздно! Нам нужно поговорить. Когда приедешь?

Она думает, что я работаю в арт-группе в Кардиффе («такую возможность грех упускать»). Я хотел дождаться, когда она перестанет звонить, и написать ей. Тут бы и конец отношениям. Как говорится, кончен бал. На такой поворот я вовсе не рассчитывал…

– Вероятно, на выходных, – сказал я. – Отдохни как следует.

Я отлично импровизирую и приспосабливаюсь к обстоятельствам. Надо только голову включать.

Лиззи вернется поздно. После работы поедет к матери, потом «заглянет на минутку» к Пегги, чтобы искупать детей. Тогда хорошо, что словацкая вязальщица меня заметила. В час дня она отправится жевать свою чертову лапшу вместе с остальными, а я выскользну. Оконная рама в коридоре прогнила. Никто и не заметит, что я вообще выходил.

Все получилось гораздо проще, чем я предполагал. Стараюсь не грустить.

Даже не знаю, чем я думал раньше! Теперь-то все будет по-другому.

Вазэктомия без скальпеля проводится под местным наркозом. Врач нащупывает под кожей семявыводящий проток и закрепляет его скобкой. Потом делает небольшой прокол, растягивает ткани и перевязывает проток. Никаких скальпелей, никаких разрезов.

Сначала я прочел об этой процедуре на сайте Общественного здравоохранения. Никаких кровотечений и швов. В отличие от традиционной вазэктомии менее болезненно и реже приводит к осложнениям.

Не знаю, сделал ли доктор Харрис все как надо. Во время процедуры я не мог открыть глаз. Видимо, она не для таких слабонервных, как я.