Глава 6

– Женя? Ты мне снишься? – заплетающимся языком спросила девушка.

– Вставай. – Я помогла Тине подняться, накинула на плечи свою куртку и, поддерживая, вывела в коридор. Помешать нам никто не пытался, только тонконогий страж забегал вперед, открывая перед нами двери.

Наконец мы оказались на улице. Увидев Тину, Костя выскочил из салона автомобиля и бросился к нам. Секретарь помог мне довести девушку до машины Коваля и усадить ее на пассажирское сиденье. Голова Тины безвольно запрокинулась, глаза были полузакрыты.

– Вы двое отвезете ее в больницу, – начала распоряжаться я. – И побыстрее.

– Лучше в частную клинику, деньги у ее тетки есть, а лишняя огласка ни к чему, – протянул Коваль, беря руку девушки и считая пульс.

– Без тебя знаю, – огрызнулась я. – Уже звоню Юрию.

Мой приятель Юрий Агеев, в прошлом врач «Скорой», уже несколько лет был владельцем маленькой частной клиники «Асклепий». К его услугам я обращалась, когда кому-то из моих клиентов была нужна медицинская помощь плюс конфиденциальность.

Агеев сказал, что ждет нас. Даже предложил прислать машину, но я отказалась. Состояние Тины вовсе не было критическим. Ночная прогулка под дождем, потом день в холодном сквоте, да еще девочка чего-то наглоталась, и теперь ее сознание плавает по розовым волнам далеко отсюда.

– Поезжайте, – скомандовала я. Костя забрался на заднее сиденье и придерживал голову девушки так бережно, словно та была из хрусталя.

– А ты разве не с нами? – спросил Сергей.

– У меня еще тут дела не закончены, – сказала я и захлопнула дверцу его машины. Коваль тронул внедорожник с места.

Что ж, теперь, когда Тина в надежных руках, я могу никуда не торопиться.

Я вернулась в сквот. Стражник таращился на меня во все глаза.

– Вы это… убивать нас будете? – деловым тоном спросило дитя.

– Почему ее заперли? Эта девушка сидела под замком. Кто это сделал?

– Манс! – пожал плечиками стражник. – Он ее трахнуть хотел, а она не давалась – что-то они там не поделили. Вот он и посадил ее под замок, а себе Таньку взял, она шалава известная.

– Кстати, ты девочка или мальчик? – задала я давно интересующий вопрос.

– Девочка, вы что, сами не видите? – обиделось дитя. – А что вы делать собираетесь?

– Тебе лучше не знать, – мрачно сказала я, – особенно если ты девочка. Дуй отсюда. И вообще – иди лучше к толкиенистам, у них там как раз нехватка эльфов.

Перед дверью, за которой остался Алекс, я остановилась и прислушалась. Внутри было тихо. Я достала телефон, поиграла с настройками и опустила в карман. Потом выдернула стул и распахнула дверь. Соваться внутрь я предусмотрительно не стала, и правильно – просвистел пожарный лом и вонзился в гнилую половицу.

– Извини, я тебя недооценила. Ты, оказывается, и правда опасен, – сказала я, входя и беря матросика за горло. Алекс всхрапнул и завел глаза. Я ослабила хватку и толкнула его на кровать.

– Она сама со мной пошла! – прокашлял блондин. – На шею вешалась, блин. Не мог я ей отказать! Меня бы вышвырнули с работы, вы ж понимаете. Где я такую еще найду?

– «Такую» – это доверчивую и наивную? – уточнила я, запирая за собой дверь уже знакомым способом – стулом, продетым в ручки.

– Такую – это богатую сучку, которой скучно, – оскалился Алекс. – Эй, вы зачем дверь заперли?

– Это чтобы нам никто не помешал, – задушевно протянула я. – Для создания интимной обстановки, понимаешь?

Он с присвистом задышал сквозь сжатые зубы.

– Я ничего не делал! – наконец выдавил из себя Алекс.

– Я знаю, кто ты, Шамраев, – жестко сказала я. – Так что не виляй. А теперь расскажи мне в подробностях, чего именно ты не делал.

Голубые глаза матроса впились в меня, словно Алекс пытался прочесть мои мысли. Затем лицо блондина скривилось:

– Знаю я, чего вы мне паяете. Вы на меня убийство Аркадия Станиславовича повесить хотите.

– Сообразительный какой, – усмехнулась я.

– Да не в курсе я, кто его грохнул! – заорал Алекс. – Меня менты уже трясли, а мне и сказать нечего. Яхту я, как обычно, приготовил, баки залил, продукты и воду освежил, даже вина бутылочку запаковал – все, как Аркадий Станиславович любил. И ушел. А оно рвануло…

Матрос с тоской взглянул на потолок, где потрескивала еле живая лампочка.

– Конечно, настоящего киллера искать – дело тухлое, а я вот он, – сплюнул матросик. – Удобный кандидат. И папашу приплели…

– То есть ты не отрицаешь, что ты сын того самого шофера, погибшего шесть лет назад с родителями близнецов? – уточнила я.

– Чего мне отрицать? – удивился Алекс. – И так все, кому надо, знали об этом. Это вы чужая, вот для вас это была новость.

– Значит, неприязни к семье Горенштейн ты не испытывал?

– Да вы что? – изумился матрос. – Они матери пенсию платили по потере кормильца, потом меня в техникум устроили за взятку, только я учиться не хотел и вылетел скоро. Тогда Аркадий Станиславович меня к себе на «Счастливчик» взял. – Алекс Шамраев подумал и добавил: – Мне моя жизнь очень нравилась. Зачем бы я стал сам себе гадить? А теперь у меня вся биография под откос пошла.

– Это почему?

– Яхты-то больше нету, – хмыкнул юноша. – На фига тогда матрос? Анна Валерьевна под парусом не ходит, другую яхту покупать точно не станет. И девкам это ни к чему.

– А Вадим? – вдруг вспомнила я про хозяйского сына.

– Кто? А, жирный. Ему вообще все по барабану. Только мечтает, как за бугор свалить, родину кинуть.

Я смерила патриота Шамраева холодным взглядом и сказала:

– Так, вот про «девок» давай поподробнее. Особенно про твои шашни с Валентиной.

– А я чего? – пошел на попятный матрос. – Я ж говорю – сама на шею вешалась, проходу не давала! «Давай, – говорит, – убежим и станем жить как муж с женой!» – пропищал матрос, изображая Тину.

– Не похоже, – отрезала я. – Не верю, уж извини. Тина Горенштейн, конечно, девушка избалованная и своенравная, но на такую глупость даже она не способна. Это ведь ты ее уговорил бежать с тобой?

Алекс пошнырял взглядом по комнате, но мы были одни, и матрос слегка расслабился.

– Ладно, скажу. Но имейте в виду, если вы меня в суде прижмете, буду все отрицать, ясно? Да, девку хозяйскую я сманил. Когда менты меня за жабры взяли, я понял, что теперь мне покоя не будет. Да еще Анна Валерьевна на меня волком смотрит. А она знаете какая злопамятная? Я перед ней как яйцо на тарелке – чпок, и нету меня. Вот я и решил, что пора когти рвать. Сбежал, в сквот вписался, а потом посидел, подумал – а дальше что? За границу смыться – денег нету. Жилье снять – денет нету. Бабу новую найти и к ней вписаться – денег нету. Не с этими же лохушками…

И Алекс кивнул на белобрысый парик Дейенерис, валявшийся на полу.

– И ты позвонил Тине?

– Только свистнул, она прибежала, – сверкнул зубами блондин. – У друга тачку одолжил, привез ее сюда. Она давно верещала: «Какая у тебя жизнь интересная!» Вот я и дал ей нюхнуть… интересной жизни. А она мне рожу расцарапала. – И матрос продемонстрировал раненую щеку. – И не надо на меня так смотреть! – вдруг заорал Алекс. – Всякому хочется свой кусок счастья урвать.

– Кто ударил охранника? – Я резко сменила тему разговора.

– Чего? – не понял меня блондин.

– Кто ударил охранника по голове бутылкой – ты или она?

Матрос расплылся в ухмылке:

– Она, естественно! Девушки из-за любви и не такое делали. А вы думали, я на себя чужую вину возьму? Не, я не дурак. И вообще: попробуйте только мне что-нибудь предъявить при свидетелях – я скажу, что вы все придумали, чтобы оправдать эту психованную. Все знают – она чокнутая, по ночам по крышам ходит…

Я подавила сильнейшее желание размазать этого донжуана по продавленной кровати. Вместо этого я достала телефон и дала Алексу послушать кусок записи, начиная со слов: «Только свистнул, она прибежала».

– Сначала это услышит Тина. Думаю, ей будет полезно. А уже потом я отдам эту запись в полицию. Любая экспертиза докажет, что запись подлинная, а голос именно твой. Ты добегался, Шамраев.

Матрос проводил меня злобным взглядом. Я позвонила лично следователю ФСБ Махотину и сообщила, что сбежавший подозреваемый найден.

Конечно, я не собиралась отдавать запись спецслужбам – ведь я получила ее незаконно. Я частное лицо и не имею права ни вести допросы, ни записывать их на диктофон. Разумеется, ни один суд не примет запись нашей беседы в качестве доказательства. Но Шамраев этого не знает. Будучи уверен, что следователю и без того все известно, матрос на допросе примется петь не хуже канарейки.

Мне пришлось выдержать маленькую войну с прибывшим Умниковым.

– Евгения Максимовна, вы не имели права увозить отсюда Валентину Борисовну Горенштейн, – вполне резонно выговаривал мне Андрей.

– Девушка была в плохом состоянии, – лгала я, глядя честными глазами на молодого сотрудника спецслужб. – Ее жизнь была под угрозой. Состояние показалось мне тяжелым. Поэтому я взяла на себя ответственность – отправила девушку в больницу. Впрочем, я не врач. Так что могла и ошибиться.

– Вы должны были вызвать «Скорую»! – не отставал Умников. – Медики бы зафиксировали следы насилия, и мы могли бы предъявить это Шамраеву.

Ага, и медики зафиксировали бы наркотическое опьянение у бедной Валентины!

– Экспертизу для вас проведет Юрий Агеев, квалифицированный доктор с лицензией. – Я пожала плечами. – В любое время. Пожалуйста. А Шамраев вам сам во всем признается – такой, знаете, наглый молодой преступник, нисколько не отрицает своей вины. Главное, не забудьте сказать, что вам уже все известно.

Я едва заметно улыбнулась. Да, знаю, я действовала не вполне законно. Но если бы я всякий раз ждала, когда полиция приедет вовремя, а преступники раскаются сами…

В общем, в итоге Умникову пришлось меня отпустить. Я подписала протокол (уже сбилась, какой именно по счету) и была отпущена восвояси.

«Фольксваген» дожидался меня на проезжей части. Я села, пристегнулась и поехала в больницу к Тине, а по дороге набрала номер Анны:

– Анна Валерьевна? Это Охотникова. Да, все в порядке, ваша племянница в безопасности. Нет, все верно, ее похитили. Да, это матрос со «Счастливчика». Нет, я справилась самостоятельно. Благодарю вас. Это моя работа. Нет, с Тиной все будет в порядке. Просто легкая простуда. Клиника «Асклепий». Да, подъезжайте, встретимся там. Простите? По моей вине? Я готова обсудить ваши претензии. Но лучше при личной встрече.

Я слишком резко нажала на тормоз, и мой «Фольксваген» жалобно взвизгнул.

– Прости, малыш, ты тут ни при чем, – извинилась я перед верным механическим другом. Потом я из чистой вредности подрезала гробообразный тяжелый джип и с удовольствием выслушала все, что хотел мне сказать его хозяин. Настроение улучшилось, но только слегка.

Анна Горенштейн обвинила меня в том, что по моей вине девочка влипла в неприятности. Отчасти Анна Валерьевна права – я не доглядела за беспокойной подопечной, и девочка ускользнула у меня из-под носа. Но неприятности начались гораздо раньше! Можно подумать, это я воспитала Валентину Горенштейн такой – капризной и без царя в голове.

Коваль ждал меня у ворот клинки «Асклепий». Я рассказала другу о своей беседе с Алексом, умолчала только о том, что удар бутылкой нанесла охраннику Игорю именно моя подопечная. Да, знаю, риск неизбежен в работе охраны, но к своим пацанам Коваль относился как тренер к олимпийским надеждам сборной.

– Кстати, а как там вторая? – поинтересовалась я. – Твои «кузнечики» как следует приглядывают за Лизой Горенштейн? А то как бы нам с тобой не пришлось делать еще один рейд.

Коваль даже в лице переменился:

– Обижаешь, подруга. Все под контролем. Я отправил туда новую смену. А ребята пускай отдыхают.

– Тебе бы тоже не мешало, – сказала я. – Спасибо, Сережа. А куда подевался Константин?

– Помог довезти девицу и свинтил, – усмехнулся Коваль. – Мне показалось, он к ней неравнодушен.

– Хватит с девушки приключений, – твердо сказала я. – Пойду ее проведаю.

Мы попрощались, и я вошла в знакомый вестибюль клинки. Агеев был моим давнишним приятелем – когда-то я спасла его, тогда еще врача «Скорой», от буйного пациента. Будучи в сильном подпитии, тот принял доктора за любовника своей сожительницы и даже успел обвинить бедного врача в домогательствах и дважды ударить ножом. Он бы добил Юрия, если бы я не оказалась в нужное время в нужном месте. Я сломала алкашу челюсть и спасла жизнь Агееву. После этого случая он и ушел из «Скорой». Так что с тех самых пор Юра приветствует меня одними и теми же словами:

– Здравствуйте, мой ангел, кому я обязан своим процветанием!

Агеев лично проводил меня в палату на втором этаже, где под капельницей лежала Тина. По дороге доктор вполголоса говорил мне:

– Девочку твою мы на грешную землю вернули, завтра будет как новенькая. Это что, клиент? Опять таскаешь каштаны из огня для других?

– Работа такая, – улыбнулась я. – Когда можно забрать домой Валентину?

– Да хоть завтра. Но лучше пусть побудет здесь пару дней. Сначала детоксикация, потом курс антибиотиков и витамины. Тогда и забирай.

– Сейчас приедет тетка больной, – пояснила я, – ей про наркоту говорить необязательно. Кстати, девушка не сама это приняла – ее заставили.

– Где Алекс? – вместо приветствия спросила Валентина. Вместо ответа я неторопливо подошла к окну, выглянула – машины Анны на стоянке пока не было видно, подвинула ближе стул для посетителей, уселась, положила ногу на ногу. Тина следила за мной сощуренными глазами, затем я достала телефон и поставила воспроизведение записи.

Едва зазвучал голос белокурого матроса, Тина закусила губу. Я думала, что девушка попросит выключить запись, но Валентину я недооценила, девушка дослушала до конца.

– Сволочь. Предатель. Лжец.

Вот что сказала бедная богатая девочка, когда все закончилось.

– Как я могла быть такой дурой!

– Не надо себя винить, – я попыталась говорить мягко. – Не вы первая. Все закончилось. Вы живы, здоровы, скоро вернетесь домой. Ваша тетя уже едет сюда.

– Вот кого я меньше всего хочу видеть, – огрызнулась Валентина. – Не пускайте ее сюда, ладно?

– Как я могу?!

– Вы же мой телохранитель! И должны выполнять мои распоряжения. Вот и охраняйте.

Тут за дверью палаты послышались голоса, один из которых – властный и раздраженный – явно принадлежал Анне. Тина поморщилась как будто от боли.

– Ненавижу ее, – пробормотала девушка.

Анна ворвалась в палату так, как будто собиралась брать ее штурмом. Взгляд женщины просканировал комнату и остановился на мне.

– Евгения! – вскричала моя работодательница. – Что вы себе позволяете? Почему вы привезли мою племянницу сюда?! Не посоветовавшись со мной, единственной родственницей Валентины, берете на себя такую ответственность! Речь идет о жизни и здоровье девочки, и я этого так не оставлю!

Позвольте! Я же сама предупредила Анну, что Тина в клинике «Асклепий»! С момента нашего последнего телефонного разговора прошло совсем немного времени. Анна высказывала мне легкое недовольство, но сейчас она просто в ярости! Я внимательно посмотрела на хозяйку Семирадова. Щеки Анны Валерьевны горели, ноздри раздувались. В глаза мне дама старательно не смотрела.

Что ж, все понятно. Между нашим разговором и этой минутой случилось что-то, о чем я не имею понятия. И это «что-то» заставило Анну сменить тактику. Помнится, еще совсем недавно женщина благодарила меня за спасение племянницы…

За спиной мадам Горенштейн виднелась массивная фигура Юрия Агеева. Хозяин клиники делал мне из-за ее спины какие-то знаки, потом развел руками.

– Я не собираюсь оплачивать счет, так и знайте! – заявила Анна. – Вижу, вы хорошо знакомы с этим проходимцем, который здесь всем заправляет.

Я во все глаза смотрела на женщину. Что могло случиться такого, что настолько вывело ее из равновесия? Вежливость и кротость никогда не входили в число достоинств жены Аркадия, но это уже перебор. Анна на грани нервного срыва.

– Тетя, прекрати немедленно, не устраивай сцен, – донесся с кровати тихий хриплый голос Валентины. – Я сама оплачу счет. Ерунда какая…

– Что? – Анна повернулась к племяннице. – Что ты сейчас сказала?!

– Я говорю, что ты выглядишь смешно, – хладнокровно проговорила девушка. – Выставляешь себя на посмешище.

Анна задохнулась от злости. С минуту казалось, что женщина сейчас завизжит, чтобы выпустить скопившееся напряжение. Но мадам Горенштейн взяла себя в руки. Анна обернулась ко мне и бросила мне в лицо:

– Вы уволены.

Я не сразу осознала смысл ее слов.

– Простите?

– Не прощаю! – ледяным тоном произнесла Анна Валерьевна. – Уволены. У вас проблемы со слухом? Вы и этот ваш безногий приятель. Я уже позвонила ему и приказала убрать из моего дома всех этих гопников в камуфляже. – Анна торжествующе уставилась на меня: – Разговоры о вашем профессионализме оказались ложью. Вы не смогли защитить ни Аркадия, ни девочек. Так что я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Теперь нас будут охранять настоящие профессионалы.

– «Альбатрос-98»? – быстро сообразила я.

– Вас это уже не касается, – отрезала Анна Горенштейн. – Попрошу оставить в покое мою семью.

Женщина сделала такой жест, как будто выбрасывала что-то в мусор.

– А теперь попрошу оставить нас с Валей наедине. Я должна серьезно поговорить с моей племянницей.

Я посмотрела на Тину. Девушка ответила мне тоскливым взглядом. Предстоял грандиозный скандал, это было ясно. Я едва заметно кивнула Агееву. Доктор откашлялся и дипломатично проговорил:

– Анна Валерьевна, вашей племяннице нужен покой. Как врач, я…

Но женщина не дала ему договорить.

– Все вон! – ледяным тоном сказала Анна. Нам ничего не оставалось, как повиноваться.

Семейные дела Горенштейнов – не моя забота. Мое дело – охрана, и все. Конечно, мне хотелось защитить бедную Тину от гнева разъяренной фурии, но я не имела на это права.

Агеев пожал могучими плечами под белым халатом.

– Не волнуйся, счет она все-таки оплатит, – сказала я.

– Да я и не волнуюсь, – грустно произнес доктор.

Я вышла из клиники, уселась на водительское место своего «Фольксвагена» и задумалась. Что же могло произойти в эти полчаса – между телефонным разговором и приездом Анны в клинику? Это был самый главный вопрос, но на него у меня не имелось ответа. А фантазировать я не обучена.

Я набрала номер Коваля.

– Знаешь, я всякого навидался, – без привычного балагурства отозвался мой приятель, – но такое со мной в первый раз. Звонит твоя мадам, кричит, что я поставил под удар жизнь ее близких. Моих людей выкидывают из поместья буквально мордой об асфальт.

– «Альбатросы»? – уточнила я.

– Они самые.

– Ладно, я попытаюсь понять, что происходит. Извини, что втравила тебя в это. Я сама во всем разберусь.

Не дожидаясь ответа, я прервала связь.

Опустив руки на руль, я еще немного посидела, потом завела мотор и поехала. Я пока не знала, куда лежит мой путь. Чтобы думать, мне нужно двигаться, действовать. Долгие раздумья – не мой конек.

Я не слишком злилась на Анну. Во-первых, за время работы телохранителем я привыкла к тому, что клиенты часто ведут себя нелогично и странно. Пройдет время, и я обязательно выясню, в чем причина вспышки гнева Анны Горенштейн. И несправедливость увольнения меня тоже не волновала. Подумаешь, мадам на меня наорала – я видала вещи похуже. Меня беспокоило только одно – близнецы остались без всякой защиты.

Конечно, «Альбатрос-98» – охранное агентство, сколько лет на рынке услуг – видно даже из названия. Но у меня в памяти еще свежа свадьба близняшек. Сколько их там было, мальчиков в неплохо пошитых костюмах? И что, защитили они хоть кого-нибудь?

Ну, все! Они меня разозлили. Теперь это не просто работа, это глубоко личное.

Немного покатавшись по городу, я обнаружила, что мой автомобиль стоит напротив делового центра на Покровке. Ага, вот куда привела меня интуиция. Что ж, начинать можно с любого места. Но раз уж мы здесь – отсюда и начнем. Времени у меня теперь предостаточно…

Дмитрий Ващенко встретил меня крайне холодно. Уставился немигающим взглядом и даже сесть не предложил. Но мне было глубоко плевать на политес.

– Дмитрий Юрьевич, у меня к вам просьба.

– Неужели всего одна? Просто удивительно. В последнее время, Евгения Максимовна, от вас слишком много беспокойства. – Бизнесмен заложил руки в карманы и принял позу «агрессии на переговорах» – при внешней вежливости скрытое напряжение. – Вы поставили на уши этот тихий город. Нарушаете покой серьезных людей, предъявляете какие-то дикие невнятные обвинения. А теперь, как я слышал, докатились до откровенной уголовщины – кого-то там избили? Кем вы себя вообразили?

Ух ты! Господин Ващенко в курсе всех моих дел. Интересно получается…

– К сожалению, у меня мало времени, – подчеркнуто корректным тоном проговорила я. – Не хотелось бы потратить его на оправдания, никому не нужные.

– И все-таки поясните, что там у вас произошло, – дернул уголком рта бизнесмен. – Анна мне звонила и говорила что-то невообразимое…

– Мне удалось разыскать пропавшую Валентину и сдать в полицию ее похитителя. Девушка в больнице, с ней все будет хорошо. «Тот, кого я избила», пошел на меня с ножом. Иногда мне приходится действовать жестко, вот и все.

– Да, мне рассказывали про некоторые ваши подвиги, – едва заметно усмехнулся Дмитрий.

– Подвиги – это к героям мифов. А у меня просто работа. Дмитрий Юрьевич, не хотелось бы отнимать у вас время, я знаю, насколько вы заняты…

Бизнесмен понял намек и устало вдохнул:

– Хорошо, спрашивайте.

– Шесть лет назад Борис Горенштейн собрался в отпуск на тропические острова. Помните?

– Еще бы!

– Было что-то необычное до его отъезда?

– Не понимаю, что вы имеете в виду, – несколько обиделся мужчина. – Борис был здоров, не испытывал финансовых трудностей. В браке он был счастлив, интрижек на стороне не имел. Они с Татьяной были хорошей парой, вместе учились. Мы дружили семьями.

Тут Ващенко замялся, и я быстро сообразила, в чем дело. «Семьями» – это значит «со старой женой». Шесть лет назад возле Дмитрий Юрьевича была не Леночка, блондинка из фитнес-клуба, а Марьяна, ровесница бизнесмена.

– Дмитрий Юрьевич, мне нужен телефон вашей первой жены.

Сказать, что Ващенко удивился, значило назвать падение Тунгусского метеорита небольшой аварией.

– Что-о?! Зачем вам контакты Марьяны?

– В те дни она близко знала жену Бориса Станиславовича, они дружили. Марьяна может что-то помнить.

– Глупости, – отрезал Ващенко и внимательно посмотрел на меня. Потом махнул рукой: – Да, меня предупреждали, что с вами опасно иметь дело. Вы цепкая, как бультерьер. Ладно, но имейте в виду – у Марьяны теперь другая жизнь.

Ага, просит не перемывать кости ему и его новенькой жене…

– Уверяю вас, у меня чисто деловой интерес и всего пара вопросов.

Мне показалось, или на обратном пути я видела Костика, который попытался спрятаться за сейф?

Итак, я не стала откладывать дела в долгий ящик, я позвонила Марьяне. Бывшая супруга господина Ващенко отдыхала в итальянских Альпах, на горнолыжном курорте, и не сразу сообразила, что это за место такое – город Тарасов. В трубке слышались веселые голоса, на разных языках призывавшие мою собеседницу полюбоваться видом перед тем, как съехать по склону. Очевидно, воспылав страстью к фитнес-тренерше Леночке, Дмитрий Юрьевич повел себя по-джентльменски по отношению к бывшей супруге и выделил ей щедрое содержание. Марьяна могла не заботиться о завтрашнем дне, путешествовать по миру и ни в чем себе не отказывать.

В этой новой приятной и беззаботной жизни не было места проблемам, потому что Марьяна очень долго не могла понять, кто я такая и зачем звоню ей. Но, к чести бывшей жены Ващенко, услышав, что речь идет о погибших друзьях, женщина охотно согласилась сотрудничать.

– Вот только я совершенно не представляю, Евгения, чем могу вам помочь, – растерянно проговорила Марьяна. – Мне так жаль Танечку и Бориса! Много лет мы дружили, я помню, как родились их девочки… Кстати, как они там?

– Не слишком хорошо, – честно ответила я. – После дня рождения, когда сестры стали совершеннолетними, им явно угрожает опасность.

– Да, я слышала про гибель Аркадия, – пробормотала бывшая жена Ващенко. – Это такой ужас!

– Если вы действительно любите Лизу и Валентину, – я перешла к жесткому прессингу, не желая тратить время на светскую болтовню, – если хотите помочь мне спасти близнецов, расскажите мне все, что знаете.

– Конечно, я сделаю все, что от меня зависит! – испуганно сказала Марьяна.

Методам ведения допроса меня обучили еще в Ворошиловке. Суть состоит не в том, чтобы «проломить» защиту объекта – в конце концов, я не полиция, и моя цель не в том, чтобы выбить признание. А в том, чтобы заставить собеседника вспомнить то, что он сам считает прочно забытым. Нужно выцепить из памяти детали и подробности прошлого, а уж они потянут за собой остальное.

Именно так произошло с Марьяной. И пусть в начале беседы женщина клялась, что ничего не знает, к концу разговора она дала мне много поистине бесценной информации.

К примеру, я выяснила очень важную деталь – Борис устроил себе и жене каникулы посреди зимы не просто так. Бизнесмен хотел взять тайм-аут, собраться с мыслями, а по возвращении готовился произвести в своей компании какой-то «внутренний аудит».

Это подтверждало версию о виновности Аркадия в гибели брата. Кого еще Борис мог подозревать в финансовых махинациях? И кого он, отличавшийся резким стилем руководства, не решался вышвырнуть из компании или отдать под следствие? Напрашивалось всего одно имя – Аркадия, младшего брата.

Причем выяснила я это так: Марьяна вспомнила, что Танечка перед отъездом звонила ей, подруге, и жаловалась, что у Бори разыгрался гастрит. Болезнь была вызвана стрессом, стресс – проблемами в компании. Вот так!

– Скажите, Марьяна, Борис подозревал кого-то конкретно? Он говорил вам или своей жене о подозрениях?

– Сразу видно, вы не знали Борю, – вдохнула женщина. – Он бы никогда не стал делиться подозрениями и тем более советоваться. Он был жестким, авторитарным человеком. Ох, не тем будь помянут.

– А вы помните его доверенных людей?

– Евгения, простите, но это было так давно, – протянула моя собеседница. – Могу только сказать, что тем, с кем Боря работал, он доверял на сто процентов. И не прощал предательства.

– А вам знакома фамилия Кацман? – бросила я пробный шар.

– Соломон Израилевич? – почему-то обрадовалась Марьяна. – Колоритный старик! Как же, помню его. Умница и дельный бухгалтер. Он был правой рукой Бориса. Очень галантный с дамами, очаровательно старомодный. Помнится, утверждал, что женщин нужно носить на руках, а не запрягать их в непосильный воз, как принято у нас в России. Так он еще жив? Ему, должно быть, лет девяносто.

Бывшая супруга Ващенко пустилась в воспоминания о прежних днях, о прошлой счастливой жизни. К концу разговора в ее голосе слышались слезы. У меня не было ни времени, ни желания утешать состоятельную даму.

Я попрощалась с Марьяной.

Адрес Соломона Кацмана я узнала просто – по справочной. Старик не делал секрета из своего местопребывания. Бывший бухгалтер семьи Горенштейн проживал в просторном доме на тихой улице в историческом центре Тарасова. Двухэтажный особняк помнил, наверное, еще губернатора Пушкаридзе, но выглядел так, как будто был выстроен позавчера. Дом сверкал чисто промытыми стеклами, свежим белоснежным фасадом и кованой решеткой, преграждавшей вход докучливым посетителям.

Я позвонила в звонок на воротах. Ждать пришлось долго, очевидно, мою персону рассматривали на мониторе камеры видеонаблюдения. Наконец щелкнул магнитный замок, ворота открылись с приятной музыкальной трелью, и я ступила на терракотовые плитки двора.

Разумеется, старик жил не один. То есть семьи у Соломона Израилевича, судя по всему, не было, а вот обслуга в доме имелась. Охранник встретил меня у дверей, степенный мужчина (может быть, дворецкий, если таковые водятся в маленьких особнячках), провел в оранжерею.

Именно там ожидал меня господин Кацман.

Соломон Израилевич в вязаном жилете и нарукавниках поверх рукавов голубой рубашки был занят – пересаживал цветы. Кажется, это были орхидеи. Во всяком случае, что-то лианообразное, с яркими соцветиями, тонкими бледными корнями, похожими на жирных червей, и весьма специфическим запахом.

Старик поливал своих любимцев какой-то жидкостью ядовито-зеленого цвета. Услышав звук моих шагов, Соломон Израилевич всего на секунду поднял взгляд от растений, и мне показалось, что меня просветили рентгеновским аппаратом. Цепкий взгляд старика задержался на мне всего на миг, но я поняла – Соломон Кацман теперь знает обо мне все. Во всяком случае, многое.

Волевым усилием я заставила себя успокоиться и собраться – это вам не Марьяна Ващенко! Для поединка с таким противником мне понадобится все мое оружие – воля, интеллект, умение просчитывать собеседника. Иначе я уйду отсюда ни с чем.

– Мне показалось, или вы, Соломон Израилевич, не слишком удивлены моим появлением? – начала я первый раунд.

Старик поправил стильные очки в стальной оправе и едва заметно усмехнулся:

– Деточка, едва увидев вас, я понял, какие мы теперь огребем неприятности.

– «Мы» – это вы и Аркадий Станиславович? – уточнила я.

– Пусть ему земля будет пухом! – поднял глаза к стеклянному потолку Кацман. – Что вы, детка, вот уже шесть лет «мы» – это я и мои орхидеи.

– У вас красивый дом.

Тощий старик обвел взглядом свои хоромы и скривил тонкогубый рот:

– Много лет я мечтал жить именно так. Богатый тихий дом. Никаких волнений. Преданные слуги. Выдержанные вина.

– Вы счастливы? – в лоб спросила я.

Кацман поморщился:

– Деточка, вы поразительно бестактны. И умеете задавать очень неприятные вопросы.

– Давайте я вам помогу, – мягко произнесла я. – Я все знаю, Соломон Израилевич. Знаю, кто заказал убийство Бориса Горенштейна шесть лет назад. Знаю, по какой причине. Даже выяснила, почему это произошло именно в тот день.

Я немного помолчала. Старик не поднимал глаз от своих растений. Он словно ждал чего-то.

– Мне неизвестно только одно – имя исполнителя. Того, кто установил и привел в действие взрывное устройство, убившее Бориса и Татьяну. И едва не отправившее на тот свет девочек.

Мне показалось, или при упоминании о том, что близнецы могли погибнуть, по лицу отставного бухгалтера пробежала легкая судорога?

– Не надо искать этого человека. – Старик махнул рукой в резиновой перчатке. – Это просто исполнитель, не больше.

– Я все знаю, – повторила я. – Но мне нужны детали. Я просто уверена – именно вы можете мне помочь.

Старик бросил на меня оценивающий взгляд:

– Да, полагаю, вы говорите правду. Вы все выяснили, докопались до истины.

– Мне кажется, вы хорошо относитесь к Елизавете и Валентине. Вы не думаете, что девочки заслуживают правды?

Старик горько усмехнулся.

– Деточка, правды не заслуживает никто. Правда слишком ужасна…

– И все-таки расскажите.

– Вы же хвастались, будто все знаете? – Острый взгляд уколол меня насмешкой.

– Я выяснила, что Борис собирался по возвращении устроить внутренний аудит. И тогда Аркадий нанял киллера и устранил брата. Его даже не остановило, что вместе с Борисом погибнут его жена и дети. Видимо, младший Горенштейн был настолько напуган, что ему уже было все равно…

– Я догадывался, что вскоре случится беда. – Соломон поморщился, будто у него болели зубы. – Шесть лет назад Аркадий был у брата правой рукой, доверенным лицом. Борис Горенштейн был финансовый гений, создал свою империю с нуля. А Аркаша – всего лишь хороший исполнитель. Когда он попытался вступить в игру сам, то устроил растрату, какое-то время ему удавалось скрывать… Но долго утаивать от меня такое было невозможно. Борис был занятым человеком, он мог заметить не сразу, но я-то контролировал финансы семьи до последней копейки.

Старик вздохнул, снял очки и принялся протирать их замшевым лоскутом. В своих нарукавниках он выглядел удивительно старомодно, но взгляд был умным, цепким, ни малейшего следа старческой расслабленности.

– Я намекал Борису, что младший Горенштейн нечист на руку. Тот отмахивался поначалу: «Кто, Аркашка? Не смешите, Соломон, он никогда бы на такое не решился!» Но, в конце концов, вник в проблему. Сказать, что Борис Станиславович был расстроен, это ничего не сказать. Он был потрясен. Да, он был жестким и авторитарным руководителем, успешно выбивал с поля конкурентов, случалось, кидал партнеров… но семья – это было для него святое! Мысль, что собственный брат, которого он вытащил из задрипанного НИИ…

Кацман в сердцах махнул рукой, опрокинул горшочек с орхидеей, расстроился и принялся старательно собирать грунт.

– То есть до отъезда Борис не успел переговорить с братом? – уточнила я.

– Ну почему же? – хмыкнул старик, водружая орхидею на полку. – Борис пообещал брату: «Я с тобой разберусь, растратчик хренов. Посмотрю, насколько сильно ты успел мне нагадить, тогда и решу, что с тобой, болваном, делать». Именно этими самыми словами Борис подписал себе смертный приговор!

Бухгалтеру понравилась собственная фраза, и он с удовольствием повторил:

– Да, смертный приговор.

– То есть незадолго до взрыва братья ссорились.

– Да что вы, деточка! Кишка тонка у Аркаши против брата. Скорее Борис говорил все, что думает, а младший молча слушал.

Старик стрельнул глазами поверх очков:

– Этот, с позволения сказать, разговор был не предназначен для моих ушей, я стал свидетелем чисто случайно. Разумеется, когда случился этот кошмарный взрыв, я подозревал, что Аркадий взорвал брата с женой – тот был безжалостен и никогда не простил бы предательства… но ведь доказательств у меня не было.

– То есть вы все знали, но никому ничего не сказали, – подвела я итог. И вдруг вспылила, вспомнив лица близняшек на похоронах дяди: – Как вы могли! А еще называли себя другом семьи!

Кацман поджал и без того тонкие губы.

– А какой в этом смысл, деточка? Бориса и Танечку это бы не воскресило. Было очень важно сохранить статус-кво.

– Статус-кво… А, вот вы о чем! Если бы Аркадия арестовали за убийство брата, компанию бы раздербанили очень быстро, – сообразила я. – И вам бы ничего не досталось. А так вы успели отщипнуть кусочек. Намекнули Аркадию, что все знаете, но готовы молчать. И вот живете на покое, орхидеи выращиваете.

Это был, что называется, удар под дых. Но Соломон снес его, не моргнув глазом.

– Вы меня в чем-то обвиняете, деточка? – Колючие глазки уставились на меня поверх очков. Старик снял с полки новую орхидею – на этот раз ядовито-розовую – и занялся ее обихаживанием.

– Ну что вы, Соломон Израилевич! Как я могу!

Я развела руками, демонстрируя мирные намерения. Не стоит ссориться со стариком – он далеко не так безобиден, как может показаться. Думаю, с тех времен, когда Соломон был правой рукой местного миллионера Бориса Горенштейна, старичок сохранил свое влияние. Наверняка у него связи в высших сферах, дурак он был, если бы не заручился поддержкой сильных мира сего. К тому же сейчас господин Кацман наверняка ненамного беднее своего бывшего работодателя. А деньги могут многое.

Даже не подумав взывать к совести, у людей такого калибра она хранится в сейфе с высокой степенью защиты и достается на свет нечасто, я решила воздействовать на сердце старика. В конце концов, Соломон Израилевич был уже немолод, ничто человеческое ему не чуждо, а к близнецам он, судя по всему, испытывает симпатию. Поэтому я пошла сразу с козырей:

– А о девочках вы подумали? Они выросли в доме убийцы их родителей!

– Только о девочках я и думаю все это время, – вздохнул старик. – Имейте в виду: если вы расскажете им правду, девочки молчать не станут. Особенно Валентина. Но если они сунутся в это змеиное гнездо, то проживут сиротки очень недолго.

Я внимательно слушала. Из беседы с умным человеком можно почерпнуть немало полезного. Кацман пожевал сухими старческим губами, страдальчески скривился и проговорил:

– Вы – посторонний человек, наемный работник. Зачем вам все это? Зачем вам правда?

Я молчала. Терпеть не могу риторических вопросов. Кацман понял, что ответа не дождется, тяжело вдохнул, с озабоченными видом потыкал в орхидею палочкой и щедро полил зеленой жидкостью. Затем бухгалтер поднял на меня взгляд, и я поразилась тому, насколько страдающими кажутся его выцветшие глаза. Старик тихо проговорил:

– Не забывайте, милая – весь этот кошмар случился потому, что один немолодой еврей захотел, чтобы восторжествовала правда.

Я потрясенно смотрела на старика. Тот стянул с рук резиновые перчатки, опустился в кресло, покопался в нагрудном кармане рубашки, извлек упаковку какого-то лекарства. Я присмотрелась – это был нитроглицерин. Соломон бросил крошечную белую таблетку под язык и закрыл глаза.

Какое-то время я ждала, что будет дальше. Но ничего интересного так и не дождалась. Соломон Израилевич на секунду приоткрыл левый глаз, обнаружил, что я никуда не делась и стою у стола. Бухгалтер сделал отстраняющий жест рукой, закрыл глаз и откинулся на спинку кресла. Последние слова престарелого бухгалтера были такими:

– Идите, деточка, вы меня расстроили.