Глава 7

Выйдя из дома Кацмана, я с удивлением обнаружила, что на улице темно. Сегодняшний день, полный странных событий и суеты, подошел к концу. Я уселась в «Фольксваген» и завела двигатель, чтобы прогреть. А пока я сидела, раздумывая, куда же мне ехать. Наверное, домой. Анна Горенштейн уволила меня, так что я свободна от всяческих обязательств перед этой удивительной семейкой.

Думаю, вот здесь я поставлю точку в своем самодеятельном расследовании. Соломон Кацман ясно дал мне понять, что так будет лучше для всех. Да, выяснила я, что Аркадий Горенштейн заказал собственного брата – и что? Кому лучше от этой правды? Точно уж не близнецам – каково будет девочкам, когда они узнают: их опекун, любящий дядя и есть убийца родителей. Реакцию Тины я боюсь даже представить себе…

Именно в этот момент мобильный телефон заелозил у меня в кармане.

– Охотникова, – привычно представилась я. Может быть, это звонит новый клиент? Человек, которому нужна моя защита?

Да, это оказался клиент, но вовсе не новый.

– Евгения? – Голос Тины Горенштейн был уверенным и властным. Поначалу я даже решила, что со мной говорит Анна. – Добрый вечер, это Валентина.

– Слушаю, – осторожно отозвалась я. Своенравная девчонка всего за несколько дней знакомства уже успела создать мне множество проблем. Во что юная миллионерша ввязалась в этот раз, боюсь даже подумать.

– Я хочу, чтобы вы немедленно вернулись, – произнесла Валентина таким тоном, каким дети говорят: «Хочу эту конфету!»

– Ваша тетя уволила меня, вы же видели, Тина.

– Мне плевать, что там сказала эта психопатка! – взвилась девушка. – Она уволила, а я вас нанимаю. Между прочим, я уже совершеннолетняя. Почему-то все об этом забывают. Мне уже два месяца как восемнадцать, и я имею право распоряжаться своей долей наследства!

Да, действительно. Я настолько привыкла, что близнецов считают детьми, называют «девочки» и опекают, что как-то упустила из виду, что Тина и Лиза сами себе хозяйки и не нуждаются в няньках.

– Я буду платить вам сама, и работать будете на меня, – деловито говорила Валентина, – То есть на нас с сестрой. Кстати, я удваиваю ваш гонорар за услуги, сколько бы вам ни пообещала тетка. Вы согласны?

Я на минуту задумалась. Хочу ли я снова ввязываться в проблемы этой семьи? Ох, рановато я распрощалась с Горенштейнами.

– Хорошо, – решительно проговорила я. – Я согласна работать на вас, но у меня есть условие.

– Какое? – подозрительно спросила юная миллионерша.

– В том, что касается вашей безопасности, вы будете слушаться меня.

– Хорошо, Женя, – засмеялась девушка. Я впервые слышала ее смех – веселый, нормальный, совсем не истерический. – Можете приехать в клинику и забрать меня отсюда? Только мне нужна какая-нибудь одежда, вы понимаете?

– Буду через полчаса, – коротко сказала я и отключилась.

Тина ждала меня палате, одетая в пижаму, которую ей дали в клинике. Поскольку в «Асклепий» мы привезли девушку в бессознательном состоянии и в наряде Дейенерис, а ее собственная одежда осталась в шалмане, ехать домой Тине было не в чем. Мне пришлось заехать в торговый центр, работавший допоздна, и купить моей подопечной джинсы, кроссовки, свитер и куртку. Одежда была дешевой, да и размер я выбирала на глаз, но все подошло идеально. Теперь можно было везти девушку, не опасаясь, что ее примут за сбежавшую пациентку психушки.

Валентина выглядела на удивление неплохо. Для девушки, которую выманили из дома, накачали наркотой и хотели изнасиловать, пожалуй, слишком хорошо. Видимо, сестры Горенштейн были крепче, чем казались.

Пока Тина переодевалась, я спустилась к Юрию Агееву, хозяину клиники, и спросила о состоянии здоровья ВИП-пациентки.

– Слушай, Юрик, ее вообще можно увозить? Она в норме?

– Твоя клиентка в полном порядке, – успокоил меня врач. – Два часа под капельницей, и порядок. Антибиотки может принимать и дома. Легкая анемия, индекс массы тела низковат – от недостаточного питания. Но для девушки ее возраста и круга это норма.

Я оглянулась на дверь палаты и задала вопрос, который интересовал меня с первой минуты, как я увидела эту девушку:

– Юра, а что бы ты сказал о ее психическом состоянии? Вот так, навскидку?

Агеев поднял брови:

– У тебя есть причина для этого вопроса?

Я вздохнула:

– Оно тебе надо, а? Меньше знаешь, крепче спишь. Просто ответь.

– Знаешь, я вообще-то не психиатр, – осторожно начал Агеев.

– Ладно, брось! Ты за двадцать лет на «Скорой» всего навидался. Скажи, девушка не опасна для себя самой? У нее часто случаются истерики, нервные срывы. Она крайне неуравновешенна и возбудима, тайком пьет спиртное, курит втихаря от тетки. А недавно я застала девчонку на крыше – она ходила во сне, как лунатик.

Агеев усмехнулся и потер крупной ладонью абсолютно лысый, даже блестящий затылок. Волосы у Юры выпали еще во время работы на «Скорой», но приятель ничуть не переживал, а любил повторять фразу, которую одна старая рабыня сказала Юлию Цезарю: «Боги дают мужчине либо ум, либо волосы». Юра развел могучими руками и проговорил:

– Знаешь, ты нарисовала портрет типичного молодого человека. В восемнадцать все легко возбудимы, переходят от агрессии к слезам, закатывают истерики родным и близким, особенно когда те пытаются давить и воспитывать… а уж тайком курить и употреблять горячительные напитки – это классика!

– А если серьезно? – нахмурилась я. – Знаешь, у нее проблемы, это как-то не располагает к веселью!

– Если серьезно, оставьте девочку в покое, – уже без улыбки произнес Агеев. – Я пообщался с ней совсем недолго, но могу сказать – твоя подопечная абсолютно нормальна. Просто ей довелось пережить такое, от чего и у взрослого жизнь разобьется на куски. Девочка научилась справляться, научилась жить дальше. Не надо вешать на нее диагнозы. Это просто жизнь. Знаешь фразу: «Каждый час ранит, последний убивает?» Она актуальна и для дочерей миллионеров тоже.

Я попрощалась с Агеевым, усадила Тину в машину, и мы поехали в Семирадово. Я осторожно предложила переночевать в городе, но Валентина решительно заявила, что желает как можно скорее оказаться дома.

– Это мой дом, не только Анны, – упрямо выпятив маленький подбородок, заявила девушка. – Если моей тетке что-то не нравится, она может убираться на все четыре стороны. А мы с Лизой будем жить в Семирадове.

Некоторое время мы молчали, я крутила баранку, Тина смотрела в окно, хотя за черным стеклом ровным счетом ничего не было видно. Наконец девушка тронула меня за рукав и непривычно робко попросила:

– Евгения, можете никому не рассказывать о том… о том, что было? Никому, ладно? Даже Лизе.

– Конечно. – Я пожала плечами. – Это ваше право – хранить все в секрете.

– Надеюсь, этого недоноска посадят лет на десять, – злобно усмехаясь, проговорила девушка. Я поняла, что она имеет в виду Алекса. – И еще надеюсь, его там опустят, в тюрьме.

Я оставила это без комментариев. И, само собой, не стала напоминать Тине, что та сбежала с белокурым матросом по собственному желанию. И даже нанесла телесные повреждения охраннику, который мог помешать ей соединиться с любимым. Но девичья логика – слишком запутанная штука, чтобы в ней разбираться. Да еще и в такой поздний час.

Когда мы подъехали к воротам поместья, в Семирадове уже все спали. Дом стоял, погруженный в темноту. Светили только фонари, заливавшие светом двор, да горели окна в будке охраны. На звук мотора вышел заспанный тип в черной форме. На боку у него висел короткоствольный автомат, похоже, «Кипарис», с небольшой дальностью боя. Висел дулом в землю, как деталь гардероба. Если бы я была злоумышленником, то давно бы уже успела нейтрализовать охранника, несмотря на игрушку на боку. Тут я вспомнила, что ребятишек Коваля сменили «профи» из «Альбатроса-98».

– Пропуск! – потребовал охранник, светя мне в глаза ручным фонарем.

– Ты что, дебил, хозяев не узнаешь? – с ледяным презрением протянула Тина. Луч фонаря на мгновение скользнул по лицу девушки, и охранник отступил, бормоча:

– Извините, Елизавета Борисовна, не узнал.

– Поехали, – приказала мне девушка. Я тронула машину с места, и «альбатрос» послушно посторонился, давая нам дорогу. Ворота скользнули в сторону, и мы въехали на территорию.

Да, уровень профессионализма «альбатросов» был явно не на высоте! Этот придурок даже не понял, что перед ним не Лиза. Постороннему это простительно, но ведь он должен был знать, что молодая хозяйка не покидала пределов поместья. Он же должен отслеживать перемещения хозяев, иначе для чего он торчит на воротах – шлагбаум собой замещает?

Когда мы миновали ворота, Валентина тихонько засмеялась:

– Отлично, мы вот как поступим: проберусь к себе в комнату, а утром спущусь к завтраку, как будто ничего не было. Сделаю сюрприз тетке и Лизе заодно.

Мне показалось, или в голосе Тины звучала обида?

– Сердитесь на сестру?

– Эта свинюга даже не приехала меня навестить! – фыркнула Тина. – По-вашему, это нормально? Не знаю, чем моя сестрица занята, но я этого так не оставлю…

– Не думаю, что ваша идея с сюрпризом разумна, – попыталась возразить я. – После гибели вашего дяди нервы у всех на пределе. Может быть, не стоит волновать ваших родных? Давайте сообщим Анне Валерьевне, что вы вернулись.

Валентина свысока глянула на меня и насмешливо произнесла:

– Евгения, я вас наняла не в консультанты. Ваша забота – моя безопасность.

В этот момент Тина была поразительно похожа на свою тетку.

– Остановите здесь, – приказала девушка, дождалась, когда я притормозила, выскочила из машины и побежала к дому. Простучали по ступенькам подошвы кроссовок, и наследница скрылась в доме.

Я загнала «Фольксваген» на стоянку, предназначенную для автомобилей персонала. Вот удивится Анна, обнаружив, что Валентина вернулась! Еще больше госпожа Горенштейн удивится, когда увидит меня…

Но переживать по поводу того, что еще не случилось, я не привыкла. Отложив мысли о предстоящем скандале в дальний уголок сознания, я направилась к дому. В этот момент мое внимание привлек свет. Источник его находился в домике у бассейна. Стараясь ступать тихо, я прошла по плиткам к знакомой двери. Изнутри донеслись выстрелы и сдавленные рыдания. Кажется, Павел Станиславович вернулся домой!

Неожиданно свет в домике погас. Я видела, как за стеклянной стеной скользнула тень человека, крадущегося к двери.

– Павел Станиславович, добрый вечер, – негромко произнесла я.

– Евгения! Слава богу, это вы! – воскликнул хозяин домика, появляясь на пороге.

– Я могу войти?

– Прошу вас! Вы не представляете, как я вам рад!

Вспыхнул свет. Я переступила порог. Видимо, горничная уже успела убрать беспорядок, устроенный Тиной, – ни грязных стаканов, ни полных пепельниц. В домике царила идеальная чистота, немного подпорченная одинокой бутылью джина.

Маленький мужчина выглядел постаревшим, погасшим. После больницы Павел как будто сделался меньше ростом, и его редкие, зачесанные назад волосы окончательно поседели.

– Что происходит, Евгения? – растерянно моргая, спросил меня старший из Горенштейнов. – Анна даже не захотела со мной разговаривать! Обвинила в том, что я плохо влияю на девочек, особенно на Тину. А Вадим даже не поздоровался, представляете?

– За время вашего отсутствия кое-что произошло, – вздохнула я. – Но сейчас уже все в порядке. Если сложившуюся ситуацию можно охарактеризовать такими словами.

– О чем это вы, Евгения? – не глядя на меня, спросил маленький мужчина. Павел принялся бесцельно переставлять стаканы на столе.

– Я все знаю, Павел Станиславович, – произнесла я. Каждое слово падало в тишину стеклянного дома, как капля воды из неисправного крана – прямо по нервам. – Знаю, кто убил вашего среднего брата и по какой причине.

Маленький мужчина молчал, тяжело дыша. Интересно, насколько хорошо его подлечили в больнице. Как бы его не сразил очередной сердечный приступ… Но мне не было жаль этого человека.

– И вы тоже это знаете. Всегда знали.

Павел поднял на меня полные слез глаза и тихо произнес:

– Вы жестоки. Я слабый, мягкий человек. Такая ноша мне не по силам.

– Ваши артистические наклонности не помешали вам в течение шести лет скрывать правду от девочек, – сказала я. – Они прибегали к вам поплакаться. Доверяли свои детские секреты. А вы лгали им все это время.

– Я не мог! – наконец вспылил Шкарпетка. – Мы все – и девочки, и я сам – целиком зависели от Анны и Аркадия. Это страшная женщина…

– Простите?

– Это она толкнула моего брата на убийство! – задушенным шепотом выдал тайну Павел. – Она как леди Макбет. Аркашка был слизняк, сам бы он никогда не решился на такое. За него всегда, всю жизнь решения принимал кто-то другой. Он сидел и покорно ждал, какую кару назначит ему брат за растрату. Я уверен: это Анна предложила… выход из положения.

– Вы… уверены?

– Доказательств у меня нет, – скривился Павел, – да я и не собираюсь вступать с этой страшной женщиной в открытую борьбу. Я стар, болен и слаб. Знаете, зачем Анна устроила музей из комнат Бориса и Танечки?

– Мне она объяснила это так, чтобы близнецы помнили о родителях.

– Ничего подобного! – оскалил зубы Шкарпетка. – Это сделано специально для Аркадия! Чтобы напоминать мужу – вот, смотри, он хотел тебя вышвырнуть, но мы устранили его. Мы справились, мы оказались сильнее! Он шесть лет как лежит в могиле, а мы живы и процветаем!

Жутковатая мотивация, но, пожалуй, это похоже на Анну.

Я почувствовала, как учащается пульс. Перед глазами у меня всплыла сцена на кладбище. Вот Лиза говорит речь на могиле опекуна, и речь эта звучит настолько странно, что присутствующие чувствуют себя неловко и опускают глаза. Что сказала девушка? «Наш дядя был замечательным человеком. Все вы знаете, каким он был – добрым, щедрым, ярким. Думаю, многие из вас вели с Аркадием Станиславовичем дела, и знаете, что он был очень честным. Он любил своих друзей и был готов последнюю рубашку отдать любому, кто попросит. Каждый из вас может вспомнить только хорошее о нем. Но для нас с сестрой дядя был не просто опекуном. Он заменил нам погибшего отца, вырастил нас, воспитал. И всем, что у нас есть, мы с Тиной обязаны только ему». Да, именно так. Ни словом не упомянула Анну! Вот гости и переглядывались. Это была попытка косвенного обвинения, и Анна не могла этого не понимать.

– Скажите, Павел, как, по-вашему, близнецы не догадываются о том, кто виновен в гибели их родителей? – озабоченно спросила я.

Горенштейн опустил глаза. Так, понятно.

– Кому вы сказали? Павел, кому из девочек вы рассказали правду и с какой целью?

Я подавила желание взять Шкарпетку за плечи и как следует потрясти.

– Я не знал, – забормотал маленький мужчина. – Я не думал, что это приведет к таким последствиям…

– Будучи под градусом, вы проговорились Тине?

– Нет, Лизе, – всхлипнул Павел. – Она спокойная, уравновешенная девочка. Я надеялся, она воспримет все спокойно. Разумеется, я никогда не сказал бы правды Тине. Я взял с Елизаветы слово, что она сохранит это в тайне от сестры.

Да, и с этого момента у близнецов завелись тайны друг от друга. Я посмотрела на Павла и спросила напрямик:

– Вы столько лет молчали. Почему именно сейчас вы решили открыть правду?

Горенштейн обернулся и посмотрел на экран. Стоп-кадр запечатлел героя фильма «Ворон» – крупным планом лицо с густо накрашенными глазами.

– Из-за него, – внезапно севшим голосом произнес Горенштейн.

– Из-за Брэндона Ли?! – изумилась я.

– Его звали Костя, Константин Воронов, – тихо произнес Павел. – Он был студентом консерватории, где я преподавал теорию композиции. Он покончил с собой. Это было двенадцать лет назад. Но мне кажется, только вчера.

– Сочувствую, – проговорила я без малейшего сочувствия в голосе. Драмы и трагедии двенадцатилетней давности меня не интересовали. Куда больше меня волновали проблемы близнецов, причем сегодняшнего дня. Внезапно я уставилась на экран. Брэндон Ли был, как всегда, необычайно харизматичен.

– В этом виноват кто-то из ваших братьев? – сообразила я. – Аркадий, да?

– Борис. – Маленький мужчина на мгновение прикрыл глаза, а когда распахнул их, фамильные зеленые глаза Горенштейнов полыхнули лютой злобой. – Мой брат был тираном, это вы уже знаете, но не знаете, что он не терпел, когда ему противоречат.

– Не понимаю, – пробормотала я. – Вы взрослые люди, никого не касается ваша личная жизнь…

– Сразу видно, что вы не были знакомы с Борисом! – невесело усмехнулся Павел Станиславович. – Мой брат к тому времени уже достиг того, о чем мечтал – богатства, власти, влияния. А я… я был для него никто. И не имело значения, что я профессор консерватории, что меня ценят и уважают.

Павел горестно вздохнул:

– Я сам отчасти виноват – так глупо подставился. На закате жизни я полюбил. Константин Воронов был необычайно чутким, талантливым и ранимым. Это я его убил.

– Из-звините? – поперхнулась я.

– Нет-нет, на самом деле его никто не убивал, это было самоубийство, – успокоил меня Горенштейн. – У полиции не возникло сомнений. Просто мой брат поставил мне ультиматум – либо я прекращаю всякие отношения с этим молодым человеком. Либо… либо я пожалею. Так он сказал.

Маленький мужчина присел на диван и потер левую сторону груди. Потом поднял голову и произнес:

– Я решил, что смогу отстоять свое право жить так, как считаю нужным. Думал, у Бориса рука не поднимется сломать жизнь собственному брату. Но я его недооценил.

В стеклянном домике было тихо.

– Я должен был понять, что я для него ничто! Бориса интересовало только собственное процветание. Больше всего на свете он любил деньги. Точнее, любил делать деньги. На втором месте были его маленькие дочери-близнецы. Аркадия наш средний брат попросту презирал, но все-таки вял на работу в свою компанию. А ко мне Борис относился хуже, чем к собаке. Взять хотя бы это глупое прозвище – Шкарпетка. Он знал, как оно меня раздражает, и все-таки продолжал дразнить.

– Послушайте, Павел, почему вы не уехали? Вы могли бы перебраться в другой город и жить так, как нравится, – в сердцах сказала я. Терпеть не могу мужчин, похожих на раскисшее мыло.

– А деньги, милочка? – лукаво усмехнулся бывший профессор. – Заработок музыканта невелик. Мой брат-тиран купил мне квартиру, автомобиль, каждое лето я путешествовал по миру… Вы понимаете, секс-туризм необычайно привлекателен для таких, как я, – потупил взгляд музыкант. – Бориса все устраивало, лишь бы никто не знал о моих пристрастиях здесь, в родном городе. Но я посмел влюбиться…

Я с трудом сдерживала раздражение, слушая исповедь Шкарпетки.

– И что же случилось? – задала я вопрос, уже зная ответ.

– Борис сдержал свое слово, очень скоро я пожалел, что не послушался. Его люди – не знаю, кто именно, кто-то из службы безопасности – приехали к Косте и…

Все ясно, безопасники жестко прессанули его.

– На следующее утро я узнал, что Костя отравился, – будничным тоном сообщил мне Павел. – Я кинулся к брату. Ворвался в кабинет посреди какого-то совещания. Помню, там были какие-то люди… Этот омерзительный Базарчук и еще Ващенко, тот хотя бы с виду цивилизованный человек. Я кричал на Бориса, обвинял его в смерти Кости…

Павел встал, подошел к монитору и погладил черно-белое лицо на экране.

– Тогда мой брат вызвал психиатрическую бригаду.

Я не могла поверить своим ушам. Да, мне все говорили, что Борис Станиславович был властным, жестким, но чтобы сотворить такое с собственным братом…

– Три месяца спустя я вышел из больницы. За это время мой брат успел многое – он дал взятки врачам, и меня признали недееспособным. Я лишился работы – преподавать я больше не мог, разумеется. Мало того, Борис отобрал подаренное мне имущество – машину, квартиру. Мне отвели комнату на первом этаже дома, где проживали мои братья. Но я слишком часто пересматривал этот старый фильм, и тогда меня отселили. С тех пор я живу в этом домике. Я пью не так много, как вам может показаться. Но все-таки достаточно, чтобы мое старое сердце в один прекрасный день разбилось вдребезги.

И Шкарпетка улыбнулся мне грустно и обаятельно.

Больше всего мне хотелось сейчас вдребезги разбить стеклянную стену. Но я этого не сделала. Вместо этого я внимательно посмотрела на престарелого гомосексуалиста. Его печальная история любви тронула меня, не спорю, но сейчас меня волновало другое. Этот человек много лет ненавидел Бориса. Мало того, он ненавидел и Аркадия, который не вступился за брата.

Какие формы способна принимать столь долго лелеемая ненависть? Может быть, форму взрывного устройства?

С чего я вообще взяла, что Бориса убил Аркаша? Эту мысль подбросил мне не кто иной, как Шкарпетка. А что, если заказчиком был старший из братьев?

Додумать эту многообещающую мысль я попросту не успела, дверь стеклянного домика разлетелась вдребезги. Павел Станиславович позеленел и схватился за сердце.

Тина Горенштейн ворвалась в домик, как будто за ней гнались. Разбитое стекло двери еще осыпалось на пол, а девушка уже рухнула на желтый диван. Наследница схватила бутылку, сделала глоток и даже не поперхнулась, хотя в бутылке был неразбавленный джин.

– Лисичка моя! – простонал Павел Станиславович. – Ты меня в гроб загонишь! Ты так меня напугала! Что-то случилось?

– Случилось, – осипшим от джина голосом выговорила Валентина. – Они все пропали.

– Кто, милая?

– Все. Лиза. Анна. Гадик. В доме никого нет.

Мы уставились на Павла. Тот растерянно пробормотал:

– Я спал. Приехав из больницы на такси, я сразу прошел к себе и даже не видел Анну.

– Куда они могли деться ночью? – переводя взгляд с дяди на меня, проговорила Тина. Никогда еще я не видела девушку такой растерянной.

– Тина, не волнуйтесь. Может быть, этому найдется простое объяснение.

– Лиза никогда не уезжала так поздно! – Близняшка чуть не плакала. Исчезновение сестры выбило ее из колеи.

– Давайте осмотрим дом, – предложила я. – Уверена, вскоре все выяснится.

Мы вышли из стеклянного домика. На пути у нас возникли жутковатые тени – это были сторожевые собаки, охранявшие поместье. Я свистнула сквозь зубы, алабай Мишка подошел и ткнулся мохнатой башкой мне в ногу. Я погладила страшную морду.

– Видите, все в порядке. Собаки не лают, значит, никого чужого на территории нет. На воротах охрана. Все под контролем.

Как только я это сказала, из тени выступила мужская фигура в камуфляже. В поднятой руке сверкнуло что-то металлическое, и я отреагировала мгновенно – прыгнула и повалила мужика на землю.

– Пусти! – захрипел незнакомец. Свет упал на его лицо, и я увидела совершенно разбойничью физиономию в шрамах. Да, этот тип явно не из числа «альбатросов»!

Неожиданно ко мне подбежала Тина и принялась оттаскивать от поверженного противника.

– Не трогайте его! – Девушка колотила меня маленьким острым кулачком. – Отпустите, это Сережа!

Я выпустила незнакомца и повнимательнее присмотрелась к нему. Выглядел он чрезвычайно подозрительно. Одна сторона лица была невредимой, а вторая хранила следы старого ожога. Встретишь такого в темном переулке – сразу достанешь кошелек, не дожидаясь классической фразы про «кошелек или жизнь».

– Пусти, зараза! – Мужик сел и утер лицо рукавом камуфляжной куртки. – Сначала собак моих приваживает, теперь вот едва хребет не сломала…

– Кто такой Сережа? – спросила я, поднимаясь и отряхиваясь. Впрочем, я, кажется, узнала этого человека. В поместье он присматривал за сторожевыми собаками, неудивительно, что ему не понравилась моя дружба со свирепыми псами. Хромой мужик, вечно одетый в потрепанный камуфляж, с седой щетиной на физиономии. Однажды я видела его пьяным, но Анна не сделала ему замечания, хотя была строга со слугами.

– Сережа был папиным шофером, – пояснила Тина, помогая мужику подняться. Тот встал на поврежденную ногу, немного покачал колено из стороны в сторону и довольно кивнул. Вид у него был совершенно бандитский.

– Ваш шофер – Николай.

– Это сейчас. А раньше у нас был Сережа! – упрямо повторила Тина. – Он нам с Лизкой жизнь спас, ясно?

– Мне сказали, что вас выбросило взрывом через открытое окно машины, – осторожно проговорила я.

– Неправда! Мы с Лизой были на заднем сиденье, когда был первый взрыв, – спокойно объяснила Валентина. – Мы лежали на сиденье, поэтому нас не поранило осколками. Потом машина загорелась, мы закричали.

Тина как будто перенеслась в прошлое, в тот страшный день шесть лет назад. Глаза девушки расширились.

– Во дворе было много людей, но все почему-то стояли и смотрели. Дядя Аркадий, дядя Павел, Анна и Вадик. Сережа подбежал к машине и стал рвать на себя дверь. Ее заклинило, машину искорежило взрывом, но он все-таки открыл, вытащил нас из машины, и тут рвануло второй раз.

Тина погладила мужика по небритой щеке – той, где не было ожога.

– Нам ничего, а Сережа полгода провел в больнице. Потом мы упросили дядю взять его на работу.

– Добрый, – невнятно промычал Сережа. – И ты добрая. Не забывает, здоровается каждый раз.

– Лизка делает вид, что его не замечает, – передернула плечиками Тина. – Моя сестра идиотка. Она думает, если зажмуриться, чудовища исчезнут. До сих пор как маленькая.

– Сергей, скажите, – обратилась я к бывшему шоферу, – у Бориса Станиславовича было две машины, одна из них бронированная, с высоким классом защиты. Как получилось, что Борис и его семья сели в обычный лимузин представительского класса?

Инвалид покосился на Валентину. Девушка смотрела на него со странным выражением. Видимо, этот вопрос никогда не приходил ей в голову.

– Так это, броник был неисправен. С рулевой колонкой что-то.

– Неужели? – удивилась я. – И когда это выяснилось? Перед самым выездом?

Сережа кивнул, виновато косясь на молодую хозяйку.

– Повезло мне, – невнятно проговорил инвалид. – Нас было двое водил – я и Вовка Шамраев. Борис Станиславович Вовке больше доверял, говорил, он мягче водит, так он его посадил за руль. Не успели в ворота выехать, как рвануло.

– А кто последним ездил на «бронике», как вы его называете?

– Аркадий Станиславович накануне ездил в город. Тогда, наверное, и повредил.

Значит, все-таки Аркадий! Мои подозрения насчет Шкарпетки не оправдались.

– Так ты… знал? Ты все это время знал, из-за чего погибли наши родители? – неверяще спросила Тина.

Инвалид совсем уж неразборчиво забормотал:

– Не хотел я никому говорить, но теперь ему уже не повредит…

Мне показалось, что девушка сейчас ударит шофера. Я встала между ними и быстро сказала:

– Сейчас не время выяснять. Важнее понять, что здесь происходит. Идемте со мной.

«Дежавю» переводится просто – «уже было». Так вот, со мной это уже было – точно так же, как сейчас, я бежала к будке охраны. Точно так же подняла тревогу. Точно так же потребовала показать записи с камер. Шамраев был уволен Анной, и вместо него мне пришлось иметь дело с одним из «альбатросов» – за начальника у них был самый противный из всех. Наша неприязнь была взаимной – они еще не забыли, как сцепились со мной на свадьбе близнецов. Не знаю, удалось бы мне получить желаемое, если бы не Тина. Девушка безапелляционно потребовала, чтобы записи со всех камер немедленно были предоставлены. Поскольку Тина оставалась единственным платежеспособным представителем семьи, на которую работали «альбатросы» (Павла в расчет не принимали), то им пришлось подчиниться.

Итак, очень скоро мы своими глазами увидели, что произошло. Сначала камеры показывали обычную жизнь поместья – вот Анна проходит по двору, вот обслуживающий персонал завершил работу, усаживается в автобус и отправляется отдыхать. Интересное началось около семи вечера. К воротам подъехала незнакомая машина – черный внедорожник «УАЗ-Патриот». С крыльца спустились Анна и Вадим Горенштейн. Мать с сыном пересекли двор, вышли из ворот и уселись в машину. «Патриот» рванул с места и скрылся из виду.

Я отмотала изображение назад, потом еще раз. Я пыталась рассмотреть номера автомобиля, а также лицо того, кто был за рулем. Но номера оказались забрызганными грязью – случайно или намеренно, уж не знаю. А лицо человека, который сидел в «УАЗе», все никак не попадало в объектив камеры. Казалось, водитель знает, откуда ведется наблюдение, и специально отворачивается от объектива. За моей спиной всхлипывала Тина и тяжело дышал Павел Станиславович.

– Евгения, что вы пытаетесь там разглядеть? – наконец спросил меня Шкарпетка, когда я в третий раз отмотала изображение назад.

– Мне нужно знать, кто этот человек, – злобно огрызнулась я. – По-вашему, я трачу время даром?

– Не надо так волноваться, – поморщился маленький мужчина. – Почему-то все на меня кричат… Думаю, я могу вам помочь, Евгения. Кажется, я знаю этого человека. Если не ошибаюсь, это Малюха.