В сельской жизни есть любопытная особенность, с которой мои читатели – в большинстве своем, полагаю, наслаждающиеся электрическим освещением, распространенным в наши дни повсюду – возможно, незнакомы.

В отсутствие искусственного освещения сон человека делится на два обособленных периода, разделенных периодом бодрствования в темные ночные часы. Впервые столкнувшись с этим явлением в Друштаневе, я поначалу отнесла его на счет комковатого матраса, холода в спальне, общей чуждости окружения и так далее, но через некоторое время обнаружила, что для жителей деревни это в порядке вещей. (Привычки Джейкоба оставались неизменными дольше моих – думаю, оттого, что лазанье по горам отнимало у него довольно много сил.)

К той ночи, о которой я собираюсь поведать вам сейчас, я еще не выяснила причин внезапных ночных пробуждений. Я понимала только, что проснулась среди ночи, как просыпалась на протяжении нескольких предыдущих ночей кряду, и не могу немедленно уснуть вновь. Чтобы не потревожить Джейкоба, ворочаясь и кутаясь в одеяло, я предпочла встать с постели, завернулась в теплый халат и крадучись вышла из спальни, дабы занять себя чем-нибудь, пока сон не вернется.

Странное это время – такой период полночного бдения, если к нему не привыкнуть. Весь мир вокруг кажется сном в этот час, разум погружается в состояние сродни медитации; собственные мысли казались отстраненными, далекими, как экземпляры искровичков на столе – там, дома, в моем сарайчике. Я думала почитать, как в две предыдущих ночи, но устыдилась чрезмерного расхода свечей, а кроме того заподозрила, что свет лишь сильнее отсрочит возвращение ко сну.

Я спустилась в наш рабочий кабинет, где вряд ли могла бы кого-нибудь потревожить, но вместо чтения отперла и распахнула ставни. Холодный ветер ударил в лицо, окончательно разбудив меня, но в то же время усилив впечатление, будто все это происходит во сне. Эта отстраненность от самой себя оказалась очень приятной, и, усевшись в темноте, я предалась раздумьям о безоблачном ночном небе.

Прошу простить меня за временное отклонение от истинной цели моего повествования, но о небе стоит поговорить особо. В те времена в Фальчестере и во многих других местах свет от человеческого жилья затмевал часть звезд. «И что из этого? – спросите вы, не понимая, какое это имеет значение. – В небе все равно остается множество звезд!» Однако я помню свое детство, проведенное в Тамшире, достаточно далеко от ближайшего города, чтобы оценить разницу, и помню небо над горами Выштраны. Тебе, друг мой читатель, может казаться, что ты видишь множество звезд, но ты ошибаешься. Ночь много чернее и в то же время много блистательнее, чем ты мог бы вообразить, и великолепие неба способно посрамить самые роскошные из драгоценностей гостей Ренвика. А высоко в горах, где воздух много чище, чем влажная атмосфера Ширландии, я узрела красоту, какой не видела никогда прежде.

Я редко проявляю сентиментальность. Было тому причиной великолепие над головой или странное состояние ума – или и то и другое, – но я была потрясена до глубины души. Зрелище завораживало, но вскоре, почувствовав, что это слишком, я заставила себя обратить взгляд к куда более обыденной картине – к виду спящего Друштанева.

Обыденной – за исключением света, блеснувшего в некотором отдалении.

Это была не бриллиантовая точка звезды, а теплое, рассеянное мерцание огня. В одном из домов отворилась дверь, и в проеме показались два силуэта. Один – небольшой, округлый – был силуэтом женщины в шали, наброшенной на плечи. Второй, заметно выше, принадлежал мужчине, одетому в незнакомой мне манере, и в льющемся из дома свете я заметила еще кое-что совершенно неуместное – светлые волосы, совсем не по-выштрански собранные в косу на затылке.

Очарование звездного неба разом исчезло. Я подалась к окну, приглядываясь к парочке на пороге сквозь ночную тьму. Поначалу мне в голову пришла совершенно абсурдная мысль – что мистер Уикер завел любовницу из местных. Эти двое определенно были любовниками, судя по тому, как обнялись в дверях: мужчине явно не хотелось уходить, а женщине – отпускать его. Но волосы мистера Уикера были не настолько светлы и недостаточно длинны, чтоб заплести косу. Этого человека я в деревне прежде не видела, а в Друштаневе было не так много жителей, чтобы я смогла не заметить среди них этого блондина.

Оконная рама больно врезалась в живот. Только тут я осознала, что наполовину высунулась из окна, словно, сократив дистанцию на два фута, сумею разглядеть больше. Мой интерес никак не был связан с похотью; правду сказать, я с нетерпением ждала, когда же они прекратят целоваться, отстранятся друг от друга, и лицо мужчины окажется на виду. Но что мне в его лице? Его черты вовсе не объяснят, кто он такой! Отойдя от окна, я сунула ноги в грязные туфли, оставленные у дверей, и без единого звука выскользнула за порог.

Хотелось бы мне сказать, что причиной этому было подобное сну состояние, порожденное пробуждением среди ночи. Прекрасное оправдание. Возможно, в нем даже есть доля правды, но основную вину, конечно же, следует возлагать на мое нетерпение, распаленное задержкой наших исследований, и на безудержное любопытство, перешедшее в ту ночь все возможные границы.

К тому времени, как я вышла наружу, дверь закрылась. Я замерла, подбирая халат, чтобы он не тащился за мной по полузамерзшей грязи, и вскоре заметила движение: незнакомец шел вверх по склону, прочь из деревни. Определенно не местный. Мое любопытство усилилось. Я устремилась за ним, перебегая от дома к дому и прячась в тени на случай, если ему вздумается оглянуться.

Как далеко я намеревалась следовать за ним? Сама не знаю. В конце концов мне пришлось бы задаться этим вопросом, но прежде, чем передо мной встала необходимость выбора дальнейших действий, я оказалась полностью лишена возможности принимать решения.

Деревню окружала каменистая вырубка, вниз тянулись поля, а невдалеке, выше по склону, начинался лес. Углубившись в заросли, я обнаружила, что халат и ночная рубашка из рук вон плохо подходят для слежки за человеком, прекрасно знающим эту местность. К тому же на мне не было чулок, и холод ощутимо покусывал лодыжки. Густые заросли заслонили и Друштанев, и большую часть звездного света, и я ни о чем не подозревала, пока кто-то не схватил меня, крепко зажав ладонью рот.

Я тут же вскрикнула во весь голос, но крик прозвучал глухо, почти неслышно. Нет, он еще не был зовом на помощь: от неожиданности все мысли вылетели из головы, уступив место простейшим животным рефлексам. Рывком притянув меня к себе, незнакомец прошипел мне на ухо нечто неразборчивое. Я не могла сказать, говорил ли он по-выштрански или на каком-либо другом языке – в тот миг мой помутившийся разум не различил бы и ширландского. Рванувшись, я вновь попыталась крикнуть – и на сей раз это был крик о помощи, – но без особого успеха. Незнакомец коротко рыкнул на меня – без слов, но явно угрожающе, и я умолкла.

Однако вдвоем мы произвели достаточно шума, чтобы преследуемый услышал и оглянулся. На миг мне подумалось, что он может оказаться моим спасителем. К несчастью, надежды рухнули, стоило ему подойти к нам. Он заговорил – не со мной, но с моим пленителем – и тот ответил не по-выштрански и не по-ширландски. Они явно были знакомы – возможно, встреча их вовсе не радовала, но это не означало, что кто-либо из них примет мою сторону.

Ощущение, будто все вокруг – сон, исчезло, как не бывало. Я замерла в руках своего пленителя; мысли без толку метались в голове кругами, точно накрытая корзиной мышь. Что они сделают со мной? Похитят, убьют, покусятся на мою честь – возможным казалось все это и даже много худшее. Я пережила встречу с волкодраком и нападение дракона, но никогда в жизни не сталкивалась с людьми, желающими мне зла, и частичка разума, остававшаяся достаточно отстраненной, чтобы оценить картину в целом, с отвращением отметила, как скверно я справляюсь со сложившейся ситуацией.

Я очень благодарна этой частичке разума: стыд побудил меня собраться с силами. Взвесив свои возможности, я нашла их прискорбно скудными. При мне не было ничего ценного, чем можно было бы соблазнить похитителей и убедить их отпустить меня. До деревни было так далеко, что мой крик вряд ли услышали бы, даже если бы тот, кто держал меня, освободил мой рот. Хватка его была сильна, как хватка дракона, и, даже если бы мне удалось вырваться, по темному лесу в халате и ночной рубашке далеко не уйти. Абсурд, но в ту минуту я пожалела, что не прочла побольше захватывающих романов, так любимых Амандой Льюис, словно они могли бы послужить руководством к выходу из сложившегося положения.

Пожалуй, взвешивать возможности не стоило. Эти размышления привели меня в замешательство, и я опомниться не успела, как чужая рука, зажимавшая рот, исчезла, и тот, за кем я следила, начал совать мне меж зубов какую-то тряпку. Я заорала во весь не слишком-то громкий голос, рванулась раз, другой, но вскоре меня связали, заткнули мне рот кляпом и завязали глаза. Прежде чем поверх глаз лег сложенный носовой платок, я успела мельком взглянуть на того, кто схватил меня – это был еще один светловолосый человек, выше ростом и шире в плечах, чем первый. Как только я оказалась должным образом связана, он закинул меня на плечо, и мы тронулись в путь.

Значит, похищение – по крайней мере, для начала… Кровь холодела в жилах при мысли о возможном продолжении.

Вскоре мы (вернее, они, так как мне волей-неволей приходилось висеть на плече похитителя) удалились от деревни настолько, что эти люди сочли безопасным начать продолжительный разговор. Судя по интонациям, тот, кто схватил и теперь нес меня, был не на шутку рассержен на второго, ходившего в деревню к любовнице, и пространно отчитывал его. И вдруг, к немалому своему удивлению, я осознала, что понимаю это не только по интонациям – я понимала их язык!

Не слишком хорошо, стоит заметить. Если мои читатели-ширландцы когда-либо сталкивались с фермерами из отдаленных сельских мест, они могут составить впечатление о том, что я услышала в эту ночь: знакомые слова, перевернутые с ног на голову и с непривычно искаженными гласными. Конечно, эти двое говорили не по-ширландски, но понять их язык, едва я узнала его, оказалось легче, чем выштранский. То был какой-то невразумительный диалект айвершского, который я изучала в детстве.

Конечно, разница между тем, чтобы спеть песенку или прочесть стихи на айвершском или любом другом языке, и тем, чтобы понять гневную перебранку двух чужеземцев, один из которых тащит тебя на плече по ночному лесу горной Выштраны, бесконечно велика. Однако, узнав язык, я начала улавливать общее направление спора, каковой и осмелюсь воссоздать далее.

– Ты идиот, – раздраженно сказал тот, кто нес меня. Правда, использованного им слова я не знала, но подозреваю, что оно было куда более оскорбительным. – Я же запретил возвращаться туда.

– Я думал, вреда от этого не будет, – возразил юный повеса. (Я разглядела его лицо, пока меня вязали, и выглядел он всего на год-другой старше меня.)

Мой похититель фыркнул и резко дернул плечом, вскинув меня повыше.

– То есть, ты думал, что я не замечу. Тебе повезло, что заметил, иначе эта девчонка проследовала бы за тобой до самого лагеря.

– И что с того? – угрюмо спросил юноша. – Ты же сам тащишь ее туда.

Так оно и было, и мне даже думать не хотелось, зачем. Но знание было единственным моим оружием, и я продолжала слушать.

– Я не собираюсь позволять ей удрать обратно и поднять шум, – сказал тот, кто нес меня. – Может, местные и не обратят внимания на твои шашни со сдобной вдовушкой, но эта – нездешняя. Нужно узнать, кто она и что здесь делает. А после мы решим, что делать с ней.

Несмотря на это «мы», он говорил, будто главный – как минимум, из них двоих, а может, и не только. И в окрестностях они появились недавно, иначе успели бы узнать, что в Друштанев прибыли гости из Ширландии.

Я кашлянула. Все встало на свои места. Светлые волосы, диалект, в котором, хоть и с трудом, можно было узнать айвершский; выходит, эти двое – штаулерцы. В тот миг я не могла припомнить их историю во всех подробностях, но войска Айверхайма прошли через эти горы лет двести тому назад, и по окончании войны часть солдат, не получивших жалованья и отрезанных от родины, осели в этих местах. Их потомки, известные как штаулерцы, по большей части живут к северу от выштранских гор, но их молодежь частенько странствует через горы на юг, в Чиавору, с одной-единственной тайной (и весьма прибыльной) целью.

Контрабанда.

Вернее, не с одной, а с двумя целями, считая полночные шашни со сдобными вдовушками. Но главная из них – безусловно, контрабанда. Интересно, бренди или опиум? Впрочем, это было неважно – разве что могло подсказать, будут ли мои похитители пьяны или одурманены, решая мою судьбу. Употребляют ли контрабандисты свой собственный товар? Об этом я не имела ни малейшего представления. Как и о том, что делать с полученной информацией. Оставалось лишь держать ухо востро и ждать хоть какого-то шанса.

Вися вниз головой с завязанными глазами, я не могла понять, как долго меня волокли через лес. Кровь прилила к голове, плечо похитителя больно вдавливалось в нижнюю часть живота, и с каждым шагом путешествие становилось все более мучительным. К тому же моя одежда совсем не подходила для ночных холодов: зимние дни в Ширландии порой бывали теплее, чем эта выштранская ночь в середине флориса. Как следствие, когда похититель остановился и бесцеремонно сбросил меня наземь, для меня это оказалось полной неожиданностью.

Первой моей реакцией было чувство облегчения – я наконец-то смогла расслабить исстрадавшиеся мышцы живота и вздохнуть свободно. Со всех сторон слышалась малопонятная айвершская речь; мне не хватило познаний, чтобы уловить ее суть. Чья-то рука сорвала носовой платок с моего лица, и я вновь обрела способность видеть.

Даже крохотный костерок, горевший неподалеку, показался мне слишком ярким. Я заморгала и поджала под себя ноги – не столько чтоб спрятать обнаженные лодыжки, сколько чтобы согреться. Вокруг столпилось полдюжины человек, все – штаулерцы, и каждый следующий – куда более разбойничьего вида, чем предыдущий, хотя бы из-за того, что все они давненько не умывались. Мой похититель присел передо мной с платком в руке и обратился ко мне по-выштрански:

– Кто ты?

Вспомнив о перекрикиваниях с Дагмирой и о своей скверной грамматике, я почла за лучшее прибегнуть к стандартному айвершскому и заговорила на этом языке:

– Прошу прощения, я плохо говорю по-выштрански. Вы меня понимаете?

Брови его взлетели вверх, а остальные изумленно зароптали.

– Так ты из Айверхайма? – спросил мой похититель.

Судя по тому, что остальные держались поодаль, предоставив ему вести допрос, он и в самом деле был среди них главным. Поспешно освежив в памяти формальные местоимения (в переговорах с собственным похитителем вежливость – лучшая политика), я ответила:

– Нет, я из Ширландии. А вы и ваши товарищи – штаулерцы, не так ли? Я решила, что нам будет проще вести беседу на вашем языке.

Судя по смеху и негромким шуткам остальных, мое формально-вежливое обращение к их вожаку показалось им невероятно комичным. Ухмыльнулся и сам вожак.

– Из Ширландии, а? А что ты делаешь здесь, в Выштране?

Пока его люди шутили и смеялись, я быстро оценила все, чем располагала. Не слишком теплый халат – один, не слишком уместная ночная рубашка – одна, и пара туфель… В Друштаневе у меня было и другое имущество, но мы привезли с собой больше снаряжения, чем денег, а эти люди не захотят показываться в деревне, чтобы договориться о выкупе. Что же еще? Сосновые иглы, мелкие камешки, земля под ногами… И я сама.

Как было сказано выше, я уже стара и не опасаюсь шокировать или оскорбить кого-либо. Скажу откровенно, вспомнив друштаневскую вдовушку, я подумала о себе: не слишком «сдобна», но молода и здорова (что в глазах тех, кто ведет уединенную жизнь в горах, уже немало), к тому же не вполне одета… Удастся ли выменять свободу на собственные прелести?

Возможно, вы не поверили мне, когда я писала о своей ненормальной практичности? Возможно, то, что последует далее, вас убедит. Да, о таких вещах говорить не принято, но в ту холодную ночь мой ум был занят еще более холодными вычислениями: лучше уступить, не дожидаясь принуждений, и уступчивость может сохранить мне жизнь. Если, конечно, удастся себя заставить, в чем я была далеко не уверена.

Как бы то ни было, я не спешила прибегать к этой тактике и ответила на вопрос главаря контрабандистов совершенно честно:

– Я здесь для изучения драконов.

Судя по растерянности на его лице, он поначалу решил, что неверно понял меня из-за различий в произношении. Некоторое время он шевелил губами, будто пробуя мои слова на вкус в поисках согласных, в произношении которых я могла ошибиться – примерно как хингезцы, порой говорящие «суп», имея в виду «зуб».

– Балаур, – услужливо пояснила я в уверенности, что он опознает выштранское слово.

Главарь контрабандистов вытаращил глаза.

– Дра… Ты хочешь сказать, ты охотишься на них?

В те времена некоторые охотники на крупную дичь порой охотились на драконов из спортивного интереса, несмотря на невозможность сохранить трофеи, кроме разрозненных зубов и когтей.

Я покачала головой.

– Нет, изучаю. Для науки.

– Ты? – недоверчиво сказал он, широким жестом указав на меня, встрепанную юную женщину. (Формальным местоимением он, кстати, ни разу не воспользовался.)

– Не одна, – пояснила я, почувствовав себя виноватой в преувеличении собственной роли. – Я здесь со спутниками. С ширландским эрлом, его ассистентом и моим… моим мужем.

На последних словах я запнулась, вспомнив о недавних мрачных расчетах.

Главарь контрабандистов поскреб подбородок.

– С мужем, а?

Я лихорадочно думала, как быть – прибегнуть к обычным мелодраматическим угрозам вроде: «Если вы тронете меня хоть пальцем, он будет гнаться за вами до самого края земли!» – или попробовать получить свободу ценою флирта? Или заявить, что в данный момент нечиста? По моим представлениям, штаулерцы были последователями Храма, хотя большинство их айверхаймских братьев давным-давно перешли в магистрианскую веру. В конечном счете все эти противоречивые импульсы произвели на свет улыбку.

Даже не знаю, как ее описать. Представления не имею, как она выглядела со стороны, мне же самой она казалась противоречивой смесью надежды и отчаяния. Как бы там ни было, эта улыбка вызвала у главаря контрабандистов безудержный смех.

– Боже правый, женщина! – воскликнул он. Его божба свидетельствовала о том, что если он и из приверженцев Храма, то не из самых ревностных. – Ты хлопаешь передо мной ресницами и ждешь, что я поверю, будто ты здесь для науки?

– Да! – твердо ответила я. Недавнее замешательство тут же переросло в возмущение. – Для изучения выштранских горных змеев. Я – художница, моя обязанность – делать зарисовки. По крайней мере, я делала бы зарисовки, если бы мы знали, где найти драконье логово, и сумели подобраться поближе. Но до сих пор… – последовала комичная пауза: меня внезапно накрыло волной вдохновения. – Да ведь вы же должны знать! Обычно горные змеи не нападают на людей, как утверждает лорд Хилфорд, несмотря на то, что случилось с нами по пути сюда, но они – животные территориальные и не любят появления людей возле своего логова. Вы ведь контрабандисты, не так ли? Значит, вы прекрасно знаете эти горы! И уж точно знаете, где искать драконов. О, если вы поможете нам их найти, уверена, лорд Хилфорд щедро заплатит за это. Мы уже столько времени потратили впустую…

К тому времени, как мои запасы воздуха и слов иссякли, все, не отрываясь, смотрели на меня. От возбуждения я поднялась на колени, жестикулируя связанными руками, как чиаворская уличная торговка. Теперь мой похититель никак не мог бы усомниться во мне: изобразить такой сумасшедший энтузиазм было бы под силу разве что театральной актрисе. Многие ли из женщин, будучи похищены контрабандистами среди ночи, запрыгали бы от радости при мысли о том, что смогут расспросить их о драконах?

Главарь контрабандистов больше не сомневался во мне, но и не до конца поверил моим словам – просто потому, что не видел в них логики.

– А что вам за дело до драконов?

Боюсь, я почти захлебнулась во множестве ответов, готовых одновременно сорваться с языка. Из их свалки вышла победительницей безыскусная правда, хранившаяся в моем сердце с того момента, как я впервые взяла в руки крохотного пропитанного уксусом Изумрудика.

– Они просто прекрасны. И… и – ради науки, ведь мы до сих пор знаем о них так мало. Не знаю, отчего лорд Хилфорд предпочел Выштрану – возможно, оттого, что терпеть не может пустынь, а Выштрана не так уж далеко от Ширландии. Но… – я с запозданием собралась с мыслями. – Уверяю вас, мы здесь с научными целями. А у моего отца есть запас минсурградского бренди, который вполне мог добраться до нас через эти горы – так сказать, неофициальным путем, – и отец вовсе не был бы мне благодарен, помешай я вашим трудам.

При столь неразумном упоминании о его трудах лицо главаря контрабандистов затвердело, но это не привело ни к чему страшному, хотя вполне могло бы. Главарь контрабандистов уселся на пятки и продернул платок меж пальцами, словно пытаясь разгладить его.

– Ты сказала, с тобой еще трое.

Я кивнула.

– И все изучают драконов?

Я снова кивнула, и он бросил взгляд на одного из своих товарищей – не на юного повесу, а на другого, постарше. Тот присел и прошептал что-то ему на ухо – из-за тихого шепота и акцента я не разобрала ни слова. Главарь нахмурился, и я напряглась, но, судя по всему, сердился он не на меня.

– Твои друзья, – заговорил он, обращаясь ко мне. – Они могут сделать так, чтобы драконы прекратили нападать на людей?

Я обвела взглядом его товарищей. Только сейчас, приглядевшись, я отметила, что один из них опирается на свежевыструганный самодельный костыль, а платье другого жутко испачкано кровью – скорее всего, чужой. Ну, конечно! Им грозит та же опасность, что и друштаневцам, если не бо́льшая!

Сможем ли мы прекратить нападения драконов? Мы часто обсуждали их вероятные причины, но без наблюдений все это были лишь чистые спекуляции. Не зная причин, я могла лишь гадать, сможем ли мы как-нибудь повлиять на них.

Непрошеные советы – одна из прерогатив старух, посему, друг мой читатель, позволь уж посоветовать тебе следующее: если ты заблудился в лесу, и возвращение домой зависит от того, сможешь ли ты помочь штаулерскому контрабандисту, не время оценивать свои шансы с научной точки зрения. Самое время улыбнуться и ответить:

– Да, безусловно.

Главарь контрабандистов поразмыслил, молча поднялся и отошел в сторону, собрав вокруг себя остальных. Присматривать за мной никто и не подумал – в этом не было надобности. Что я могла бы предпринять, пустившись бежать в темноту? Я даже не представляла себе, в какой стороне Друштанев, и знала только, что где-то внизу. К тому же в горах водились волки и медведи, не говоря уж о злобных драконах.

Обращаясь ко мне, мой собеседник старался говорить как можно разборчивее, но его разговор со своими казался мне невнятной мешаниной звуков. Кроме этого, я опасалась создать впечатление, будто подслушиваю. Натянув на ноги ночную рубашку и халат, я съежилась под ними и устроилась так, чтобы сберечь как можно больше тепла.

К моему удивлению, через минуту после этого на плечи мне накинули грубое, резко пахнущее одеяло. Подняв взгляд, я успела увидеть все того же юного повесу, возвращающегося к остальным. Даже столь незначительный жест милосердия заставил меня воспрянуть духом и взглянуть на этих людей под новым углом. Они не были ни романтическими фигурами, какие можно представить себе, услышав слова «штаулерец» или «контрабандист», ни безжалостными головорезами, готовыми убивать по любому поводу. Это были простые люди – по большей части молодые, – зарабатывавшие на жизнь, возя через горы ящики с нелегальным товаром. Это ремесло процветает в данном регионе с древнейших времен – со временем меняются лишь границы, товары да возчики. Сей род занятий здесь уважают не меньше, чем овцеводство, и даже местные бояре почти не предпринимают попыток покончить с ним.

Даже «главарь» их, совещающийся с товарищами прежде, чем принять решение, казался человеком вполне демократического сорта. Совещание не затянулось надолго. Вскоре все разошлись, и главарь вновь присел передо мной.

– С рассветом, – сказал он, – мы отведем тебя обратно в деревню. Скажешь своим, что мы хотим встретиться с ними у родника под высокой скалой. Найдут они это место?

Родник под высокой скалой я наносила на карту собственной рукой.

– Да.

– Нам нужны деньги, – продолжал он. – И помощь. Вначале деньги, потом мы скажем, где драконы. А потом они утихомирят этих тварей. Пока они занимаются этим и не мешаются в наши дела, мы вас не тронем.

Суммы он не назвал, но торговаться о цене моей безопасности я с радостью предоставила джентльменам.

– Понимаю.

Контрабандист развязал мне руки, а затем и ноги.

– Поспи до утра.

Он поднялся и уже собрался удалиться, но мое глубоко укоренившееся ширландское стремление к хорошим манерам, совершенно неуместное в данных обстоятельствах, взяло свое. Слова сами сорвались с языка:

– Я – Изабелла Кэмхерст.

Он оглянулся через плечо и поднял брови. Уголок его рта дрогнул в намеке на улыбку.

– Хацкель, – ответил он.

Только имя… Ну что ж, не стоит упрекать преступника в нежелании рассказывать о себе более, чем необходимо.

– Благодарю вас, – сказала я ему вслед.

К тому времени приступ полночной бессонницы должен был давным-давно пройти, но кровь так стучала в висках, а земля подо мной была такой холодной и жесткой, что в ту ночь я так и не сумела уснуть во второй раз.