Глава 27
Портрет, заслуживающий внимания

Я стояла в нерешительности у двери в нашу столовую, в ту самую комнату, в которой всегда завтракала, обедала и ужинала, не подозревая о том, что сажусь за стол вместе с чудовищем.

Сколько раз отец вонзал нож в мясо, воображая, что режет человеческую плоть? Какой бы разгоряченной я ни чувствовала себя по дороге сюда, сейчас я начинала осознавать реальность того, что намеревалась сделать. Мои нервы натянулись до предела, я вздрагивала от малейшего шума. Даже биение моего собственного сердца вызывало во мне тревогу.

Я понятия не имела о том, что скажет отец в свое оправдание или что он может сделать, если я его разгневаю. Меня немного успокаивало только то, что мой брат будет присутствовать при этом и он не позволит, чтобы со мной что-то случилось.

Жаль, что я не была так же уверена в отце. Скорее всего, он уже перешел границу здравого смысла. Вероятно, никакие доводы не заставят его сдаться полицейским детективам. Вероятно, мне следовало прийти вместе с Томасом и взять с собой констебля. Я слышала звяканье приборов о тарелки, которое доносилось приглушенно с той стороны двери.

Теперь было уже слишком поздно бежать за помощью.

Я взялась за дверную ручку и помедлила несколько мгновений, чтобы справиться с чувствами. Нельзя сломаться даже раньше, чем я брошу ему вызов. Если дам волю своему страху, он его почувствует и доберется до моей сонной артерии, можно не сомневаться.

Я сняла руку с дверной ручки и взялась за свое горло. Он вполне способен меня убить, как и утверждал Роберт Джеймс Лиз. Я несколько раз моргнула, собираясь с духом.

Как глупо с моей стороны не захватить с собой оружие! Почему я решила, что он пощадит собственную дочь?

Благодарение небу, Томаса нет рядом, а то бы он не преминул указать мне на все то, что я делала совершенно неправильно. Может быть, мне следует тихонько пройти обратно по коридору и выбежать в ночную тьму. У меня нет никакой поддержки и нет никакого средства для защиты.

Перед моим внутренним взором промелькнула милая мамина улыбка. Отец нечаянно погубил ее. Есть у меня оружие или нет, я не позволю ему сделать то же самое со мной.

Я расправила плечи, собирая волю для битвы, которая мне предстоит. Сейчас или никогда – я и так слишком долго мешкала. Я повернула ручку, распахнула дверь и шагнула в комнату, подобно темному ангелу, слетевшему, чтобы свершить правосудие, ярость жгла мне глаза. Распахнутая дверь с грохотом ударилась о стену.

– Здравствуй, отец… – осеклась, когда лакей уронил тарелку, и ее бело-голубые осколки разлетелись по пустому столу. Я сжала руки в кулаки, будто именно этот испуганный лакей был в ответе за все проблемы на свете, но была слишком разгневана, чтобы почувствовать себя виноватой, когда он отпрянул от моего агрессивного вида. – Где отец и брат?

– Уехали, мисс, – он с трудом сглотнул. – Сказали, что не вернутся до самого ужина.

Какое чудовищное невезение! Я потерла переносицу. Конечно, в ту ночь, когда я решила бросить вызов зверю, он должен был собраться и уехать. Вероятно, он почувствовал, что петля затягивается на его шее. Я осознала, что лакей по-прежнему смотрит на меня, открыв рот, и знаком велела ему продолжать уборку.

Вероятно, он больше испугался моего костюма, в котором можно было бы изображать на маскараде смерть. Он еще не видел меня в черных бриджах и в костюме для верховой езды, а в сочетании с моими черными как вороново крыло локонами я, вероятно, выглядела настоящим олицетворением тьмы.

– Они не сказали, когда собираются вернуться?

Он покачал головой.

– Нет, мисс, но у меня возникло впечатление, что их не будет весь вечер. Лорд Уодсворт велел оставить входную дверь открытой и приглушить свет, когда мы отправимся спать.

Я крепче сжала кулаки. Если отец причинит какой-то вред Натаниэлю, я разорву его на части раньше, чем у королевы будет возможность отдать такой приказ. Потом я немного разжала пальцы. Нет нужды пугать нашего лакея еще больше.

– Я буду в кабинете отца ждать его возвращения, – сказала я чужим, незнакомым даже мне самой голосом. – Хочу, чтобы меня не беспокоили ни при каких обстоятельствах. Вообще-то вам всем было бы лучше рано лечь спать. Вы меня хорошо поняли?

– Д-да, м-мисс. Я передам ваши пожелания другим слугам.

Я быстро вышла из комнаты и побежала по коридору, чтобы никто не видел, как сильно я дрожу. Мне очень не хотелось быть грубой, но это гораздо лучше, чем потом чувствовать себя виноватой в их гибели. Если они все запрутся в своих комнатах, им ничего не будет угрожать.

Я попробовала открыть дверь кабинета отца. Она оказалась незапертой.

На этот раз я не стала прятаться, отец пройдет прямо сюда, как делает каждый вечер, поэтому я распахнула дверь и зажгла несколько ламп в этом мрачном помещении. Я обежала взглядом запретную комнату; теперь она показалась мне не такой пугающей, как несколько недель назад. Его стол больше не казался громадным чудовищем, как в тот раз, – теперь он походил просто на большой старый письменный стол, который был свидетелем многих страшных событий.

Знакомый аромат сандалового дерева и сигар, сопровождающий отца, также не вызвал у меня судорожного сердцебиения. Я даже обрадовалась ему и бросила ему вызов: пускай он призовет для меня сейчас дух отца. Я по очереди смотрела на различные предметы, которые передавались в нашей семье из поколения в поколение, и мой взгляд остановился на толстом открытом томе. Вспомнив загадочное послание матери, переданное мне спиритуалистом, я с любопытством подошла к нему.

Там лежал медальон с фотографии, точно так, как он говорил.

Я сглотнула, борясь с недоверием. Оказывается, Роберт Джеймс Лиз не был мошенником. Какая трагедия, что Скотленд-Ярд не послушал его. Возможно, они уже давно сумели бы остановить отца. Я наклонилась ближе, читая страницы, на которых была открыта книга, пытаясь понять значение этого отрывка.

Этот том был «Потерянным раем» Джона Мильтона.

Мой взгляд остановился на подчеркнутом слове «Ад», и я ясно вспомнила заголовок письма Потрошителя «Из ада».

Подчеркивающие это слово линии были похожи на раны, резкие и мучительные.

Если у меня еще оставались сомнения относительно виновности отца, то они исчезли.

Он сравнивал себя с Сатаной из «Потерянного рая». Что за извращенный манифест! Значение этого отрывка сразу же поразило меня. Именно в нем Сатана усомнился в своем мятеже; в тот момент он осознал, что ад всегда будет с ним, потому что он не смог спастись от ада в своих собственных мыслях.

Сатана никогда не обретет покой и рай, как бы близко ни подошел к нему в физическом смысле, потому что прощение всегда останется недосягаемым. Он никогда не сможет изменить свои мысли, и, следовательно, ад будет вечным. Признавая это, он превращает зло в добро, совершая самые худшие деяния во имя своей версии «добра».

Я смотрела на медальон в форме сердца, когда-то принадлежавший маме. Значит, это все было ради нее? Я осторожно сняла стеклянный футляр, защищающий книгу и подвеску. Я больше не позволю отцу использовать ее как предлог для злодеяний. Я надела медальон на шею, и меня охватило приятное чувство, когда он оказался на моей груди у сердца.

Я не могла находиться возле книги; я подошла к огромному портрету, висящему на стене. Мне всегда очень не нравился этот маниакального вида мужчина в позе горделивого убийцы и лежащий у его ног убитый медведь.

Я посмотрела на медную табличку внизу картины. Она была испачкана грязью, и я протянула руку, чтобы протереть ее рукавом. Но в этот момент картина сдвинулась внутрь стены.

Я отдернула руку, чуть не выпрыгнув из собственной кожи от страха.

– Во имя Господа, что это… – Когда сердце перестало бешено стучать о ребра, я подошла на шаг ближе. Этот портрет скрывал потайной ход.

Ледяной ветер дул с темной лестницы, и выбившиеся волосы шевелились вокруг моего лица, словно змеи на голове Медузы. Я поверить не могла в то, что видела. Вниз вела изогнутая каменная лестница, которая ждала своего исследователя. Или кричала, чтобы я повернула обратно. Трудно было понять, чего требует эта разверстая пасть.

Я стояла, одной ногой перешагнув порог неизвестности, а другой – в относительной безопасности знакомой комнаты. Кошмарное ощущение проняло меня до костей, так что они, казалось, застучали друг о друга от ужаса. Это должно быть то самое место, где хранятся призы Джека-потрошителя.

Меня раздирала нерешительность, лишала способности мыслить здраво. Я сделала шаг назад, закрыла портрет. Мне следует бежать к дяде, просить его вызвать Скотленд-Ярд и Томаса. Потом мы все спустимся в ад вместе. И все же я не уходила. Я пристально изучила портрет, стерла с таблички пятно и ахнула.

Моя ладонь взлетела ко рту, страх получил новое воплощение и предстал в виде фигуры человека. Его имя было Джонатан Натаниэль Уодсворт Первый.

Тот человек, в честь которого назвали моего дядю и брата. Отец явно презирал своего брата, но он повесил его тезку у себя в кабинете, чтобы спрятать место, несомненно, полное ужасных вещей; что бы это могло значить?

Это тайный подкоп под дядю? Он ставит ему в вину то, что он не спас маму? Если тайный ход ведет в ад, виновен ли дядя в том, что показал отцу дорогу туда?

Нечто похожее на тихий стон донеслось из-за портрета. Я заморгала. Прижавшись ухом к стене, прислушалась, но услышала только застывшую тишину, хранящую слишком много тайн. Может, я схожу с ума. Стены не умеют разговаривать.

Или, возможно, еще одна беспомощная жертва томится в ловушке там, куда ведет эта лестница. Сердце мое лихорадочно билось, кровь с шумом неслась по жилам. Мне просто необходимо спуститься туда, необходимо спасти хоть одну из жертв отца! Я бросила взгляд на часы над каминной полкой. Было еще рано. Отец и Натаниэль вернутся только через несколько часов. А что, если… что, если там, внизу, Натаниэль? Что, если отец поймал его в ловушку?

Какой дурой я была! Мне не следовало ожидать, что отец будет играть по правилам. Он сказал, что уходит вместе с Натаниэлем, но это вовсе не означало, что мой брат действительно ушел из дома. Может быть, он в это мгновение там, связан и истекает кровью, обреченный на смерть.

Я больше не колебалась. Я толкнула картину и шагнула на лестницу. Какой-то слабый шум встретил меня из кажущейся бездонной глубины.

Там определенно есть кто-то или что-то.

Я собралась подобрать юбки, забыв, что не надела проклятое платье, потом чуть не оступилась, с удивлением глядя вниз. Положила ладонь на холодную каменную стену, которая указывала мне дорогу, по мере того как я все глубже спускалась во тьму, со ступеньки на ступеньку, так быстро, как только осмеливалась шагать по незнакомой лестнице.

Разумнее было бы захватить с собой масляную лампу или свечу, но мне не хотелось задумываться сейчас о своей непредусмотрительности. С каждым шагом вниз становилось все светлее, темнота уже не так давила. Должно быть, там оставили зажженную лампу – я даже не смела подумать, с какой целью.

Я содрогнулась, воображая тысячи ужасов, которые сейчас увижу. Мои шелковые туфельки неслись по камням, легкие как перышки, я прыгала со ступеньки на ступеньку. Слава богу, ноги в легких туфлях ступали бесшумно. Я забыла ботинки, когда уходила от дяди, и теперь это оказалось благословением. Легкая походка даст мне время сориентироваться, не выдавая моего присутствия.

Когда я достигла конца лестницы, меня встретил теплый свет. От одной мысли о том, что такое приветливое свечение могло предварять вход в пропасть ада, у меня кожа покрылась мурашками. За последним поворотом, перед тем как я увидела все помещение, я остановилась, прижавшись спиной к стене, и прислушалась.

Но не услышала никаких звуков, издаваемых человеком. Только тихое, ритмичное шипение и постукивание вращающихся частей парового механизма вторило ударам моего сердца. Должно быть, именно эти звуки я слышала раньше.

Пшш-чу. Пшш-чу.

Я закрыла глаза. Что бы ни издавало эти звуки, оно могло быть только чем-то ужасным.

Пшш-чу. Пшш-чу.

Запах медицинских настоев и горелой плоти доносился до моего укрытия, выворачивая мой и без того уже растревоженный желудок. Теперь мне уже не хотелось удовлетворять свое любопытство, но, если там пытают брата, мне нужно сделать этот последний шаг.

Я втянула ртом воздух, стараясь вдохнуть как можно меньше тошнотворного запаха, потом отлепилась от стены. Для этого потребовалось две попытки, но в конце концов я заставила себя войти в комнату.

Отвратительный холод страха быстро распространился по моему телу подобно крысам, разносящим Черную смерть. Я увидела лабораторию – гораздо более зловещую, чем любая из выдуманных в романах. Как и в лаборатории дяди, вдоль стен тянулись полки, уставленные банками с образцами в два-три ряда. В отличие от дядиной лаборатории, эти образцы хранились в беспорядке, а дерево, из которого были сделаны полки, выглядело полусгнившим.

Я отпрянула назад и наткнулась спиной на что-то мягкое и мясистое на полке у самой стенки. Мир перестал вращаться, когда я резко обернулась и увидела плоть, туго натянутую на механическую руку, кожа на которой была грубо сшита крупными, неровными стежками.

Судя по ее виду, отец отрубил руку по локоть, потом заменил некоторые кости пальцев и предплечья металлом перед тем, как покрыть ее украденной кожей.

Ранки от проколов иглы окружала краснота, инфекция явно разъедала эту искусственную руку. Мой корсет будто стал в десять раз теснее, и я покачнулась, внезапно задохнувшись.

Пшш-чу. Пшш-чу.

Это не может быть реальностью. Я закрыла глаза и молилась, чтобы, когда я их открою, мир снова стал нормальным, но было глупо мечтать об этом. Я проглотила желчь, быстро подступающую к горлу, когда рассмотрела подробно окровавленный предмет, на который наткнулась.

Черные волнистые линии заражения покрывали эту чудовищную руку. Пальцы с серыми кончиками дергались, ногтевые ложа высохли на стыке с металлом и костями.

Что бы отец ни пытался сделать с этой… штукой, он потерпел неудачу.

Пшш-чу. Пшш-чу.

Пар вырывался из странного устройства, заставляя мертвые пальцы сгибаться через равные интервалы. Я была так потрясена, что даже не прикрыла рукой рот.

По крайней мере, мое сердце не сошло с ума, я чувствовала его биение во всем теле, оно качало кровь так быстро, что я боялась свалиться с ног из-за его безумной спешки сбежать. Если бы отец, или даже Блэкберн, выскочил вдруг из темного угла, я бы умерла на месте.

Я медленно отошла от механической руки, покрытой плотью, и стала обводить взглядом комнату, перескакивая от одного ужаса к другому.

Животные в банках с образцами находились в разной степени разложения, их плоть и мягкие ткани распадались в жидком аду. Грубо сделанные отвратительные объекты лежали на столах по всей мини-лаборатории. Птицы, разорванные на куски, торчали из пасти мертвых кошек, сцены жестокостей природы были выставлены с отвратительной целью – превозносить торжество сильных. Это напомнило мне о гораздо более мрачном варианте домашней лаборатории Томаса. Я подошла ближе, не в силах удержаться от желания лучше рассмотреть эти ужасающие творения.

На другой полке я заметила бутылку из-под имбирного пива, наполненную темно-красной жидкостью. Я взяла ее, повертела перед собой. Жидкость уже свернулась и превратилась в желе. Джек упоминал о ней в одном из своих писем. Он не лгал.

Я выдохнула, и выдохнутый воздух превратился в маленькие белые облачка пара. Здесь, внизу, стоял невыносимый холод. Я потирала руками предплечья, шагая к машине, стоящей почти в центре комнаты, которая издавала те самые тихие звуки «пшш-чу», и остановилась, чуть не споткнувшись о собственные ноги, когда увидела самый ужасный из всех предметов.

Человеческое сердце находилось под стеклянным колпаком, а тихие звуки издавала машина, которая снабжала его электричеством и заставляла продолжать биться.

Прижав руку ко рту, я заставила себя успокоиться, не кричать и не задыхаться. Трубки, наполненные жидкостью, выходили из этого органа и тянулись над столом к чему-то, что я не могла рассмотреть, не подходя ближе. Я смотрела на жидкость, пропускаемую через сердце прибором для трансфузии, – она была черной, как нефть, и от нее шел запах серы.

Пшш-чу. Пшш-чу.

Я проглотила отвращение. Отец действительно потерял рассудок. Призраки его жертв окружали меня, предостерегали, что надо вернуться, убежать. Или, может быть, это мой собственный инстинкт предостерегал меня, приводил в состояние «сражайся или беги». Но я не могла удержаться и постепенно огибала стол, – так убитые проститутки не могли устоять против выпивки – я не могла уйти, не увидев, куда сердце перекачивает свою странную жизненную силу.

Дыхание мое участилось, ускоряя пульс и заполняя организм добавочным кислородом, и от этого я одновременно еще сильнее нервничала и готова была упасть в обморок. Я слышала внутри себя вопли: «Нет! Вернись! Беги!», но продолжала двигаться вперед.

Пшш-чу. Пшш-чу.

Закрытый деревянный ящик, длиной и шириной с сосновый гроб, стоял на полу, и трубки исчезали в нем, словно черви, зарывшиеся в землю. Я не хотела знать, что в этом ящике. Я остановилась, чувствуя, как инстинкт самосохранения рывком отдернул меня назад.

Но я заставила его замолчать.

Я не должна была трогать крышку, но понимала, что это невозможно. Меня тошнило от ужаса, я знала, почему-то просто знала, что я там найду, и не могла уйти, не узнав правду. Я смотрела, как моя дрожащая рука тянется вниз, по собственной воле, и приподнимает рассохшуюся крышку.

Внутри этого гроба лежала моя мать.

Ее серая плоть – из лоскутов сгнившей кожи вперемешку со свежими заплатками – блестела под слоем неестественного пота. Кожа на челюсти сгнила, создавая впечатление постоянной презрительной усмешки. Под пересаженной кожей бурлила искусственная жизнь.

Отец не пытался завершить успешную трансплантацию органа. Он пытался вернуть маму назад из мира мертвых – через пять лет после смерти.

Весь страх, который я в себе сдерживала, разбился, как стекло. Я закричала, выпустила крышку и попятилась назад, наткнувшись на стол. Тихий шум машин стал громче. Или, может быть, я была готова лишиться чувств. Я закрыла лицо руками, пытаясь избавиться от картины, пылающей в моем воображении. Этого не может быть. Он не мог такое сделать.

Никто, даже самый безумный преступник, не попытался бы сотворить нечто столь богопротивное. Мы ошиблись в мотивах Джека-потрошителя. Даже Томас не мог бы предсказать подобное.

Я все время пыталась оттащить себя прочь, отвести взгляд от сгнившего лица и разложившегося тела. Но не могла сдвинуться с места: казалось, ужас был таким сильным, что приморозил меня к месту. Время словно застыло. Жизни вне этого ада не существовало.

Но самым худшим были мои чувства. Меня до краев переполняло отвращение, но одновременно мне хотелось повернуть электрический выключатель и закончить то дело, которое он начал. Я ненавидела эту часть себя, ненавидела свое желание вернуть мать обратно, такое сильное, что я готова потворствовать этому безумию. Кто большее чудовище – отец или я?

Мне стало совсем плохо. Я повернулась, наконец прислушавшись к своим первобытным инстинктам, и бросилась к лестнице. На первом повороте я столкнулась с чьим-то телом. С теплым телом.

Оно крепко схватило меня и толкнуло обратно, и я снова закричала. Только когда я подняла глаза, у меня вырвался вздох облегчения.

– О, слава богу, – задыхаясь, проговорила я, цепляясь за него изо всех сил. – Это ты.