Глава 19
Любезнейший шеф

Стук пишущих машинок под ударами сотен пальцев встретил нас с Томасом, когда мы вошли в напряженно работающее агентство новостей вслед за суперинтендантом Блэкберном. Мой брат говорил, что почти все их истории были сенсационной ложью и что их ожидали судебные иски по обвинению в клевете. Я была с ним согласна.

Блэкберн нашел меня в лаборатории, где я усердно работала над теми уликами, которые использовали против дяди, и настоял, чтобы я сама увидела последний кошмар.

Блэкберн не слишком обрадовался предложению взять с собой Томаса, но я его убедила, что познания мистера Кресуэлла нам очень пригодятся. Томас, возможно, заметит какую-нибудь пропущенную подробность, а именно это и нужно для дяди. В конце концов Блэкберн уступил.

Лиза помогла придумать оправдание моему выходу из дома, сказав матери, что нам просто необходимо пройтись по магазинам. Тетушка Амелия была в восторге от того, что я занялась «подходящими для девушки делами», и отпустила нас, напевая себе под нос. Я заподозрила, что кузина вызвалась мне помочь, потому что это позволяло ей тайком удрать в парк вместе с новым ухажером. Какими бы ни были ее мотивы, я была ей благодарна и мне будет ее очень не хватать, когда они вернутся к себе в деревню.

Мои руки и ноги сводило от тревоги. Блэкберн был неразговорчивым молодым человеком, поэтому он произнес мало слов во время нашей поездки в экипаже. Я узнала только, что произошло нечто такое, что может вызвать сомнения в виновности дяди и не позволит затянуть петлю у него на шее.

Пусть Томас и не доверяет Блэкберну, но я дошла до такого отчаяния, что готова была принять любую помощь, даже если это означало последовать за человеком, который поместил дядю в сумасшедший дом, на самое дно ада.

Мы прошли мимо нескольких письменных столов, за которыми репортеры писали и возбужденно обсуждали новости этого дня. Казалось, в воздухе повисло напряжение, почти ощутимое физически, как электричество, гудящее в проводах и заставляющее светиться лампочки Эдисона.

В конце маленькой комнаты находился офис, где за огромным столом сидел тучный мужчина. Во всем его облике, даже в очках, читалось напряжение. Гравированная табличка на двери извещала всех входящих, что это редактор. Он выглядел мрачным, и эта мрачность сквозила в каждом его движении и поступке; она свидетельствовала о том, что он видел слишком много темных сторон жизни. Редактор по очереди оглядел каждого из нас, по-видимому, пытаясь понять, кто мы такие и каковы наши мотивы, потом остановил взгляд на суперинтенданте Блэкберне.

Редактор погасил сигарету пухлыми пальцами, потом жестом пригласил нас войти и присесть. Его движения были быстрыми и резкими.

Я смотрела, как крохотные оранжевые угольки превращаются в серый пепел, поднявшийся в воздух после нашего прихода. Густой клуб дыма завис над нашими головами, словно не желал пропустить то, о чем мы собирались узнать.

Я не нашла в себе сил высказать возмущение этим ядовитым дымом – слишком нервничала из-за тех новостей, которые могли оправдать или окончательно приговорить дядю. Однако Томас, казалось, был готов перепрыгнуть через стол и затолкать остатки табака курильщику в легкие.

Дрожащими руками редактор указал на чайный сервиз, стоящий на буфете у стены.

– Если кто-то из вас захочет подкрепиться, прежде чем мы начнем, прошу вас, угощайтесь.

Блэкберн посмотрел на меня, приподняв брови, но я покачала головой. Я не хотела задерживаться там дольше, чем необходимо. Это место подавляло меня, а редактор вызывал нервную дрожь.

– Нет, спасибо, мистер Дойл, – сказал он. – Если не возражаете, я бы хотел увидеть то письмо, о котором вы говорили.

– То, что вы сейчас увидите, довольно неприятно, – предупредил мистер Дойл, глядя именно на меня. – Особенно для юной леди.

Я улыбнулась, наклонилась над столом и произнесла самым любезным тоном, на какой была способна:

– В свободное время я вскрываю тела покойников. Два из них принадлежали жертвам Кожаного фартука. Запах, который заполнял комнату, мог поставить на колени мужчину, а я помогала дяде во время вскрытий, стоя в луже застывшей крови, – я откинулась на спинку стула, и кожаная обивка скрипнула, будто в знак неодобрения. – Что бы вы ни показали нам, мой желудок справится с этим, я вас уверяю.

Мистер Дойл побледнел, потом коротко кивнул и стал перебирать лежащие перед ним бумаги. Трудно было сказать, что его больше смутило – моя неподобающая для дамы деятельность или то, что я ему о ней сообщила нежным детским голосом. В любом случае я почувствовала себя немного лучше, заставив его самого ощутить неловкость.

Томас фыркнул, потом поднял руки извиняющимся жестом, когда мистер Дойл сердито взглянул на него. Блэкберн перестал выглядеть как должностное лицо; он казался таким же мальчишкой, как Томас, и ему лишь чуть лучше, чем Томасу, удавалось скрыть свой смех.

Я по-новому взглянула на Блэкберна. Томас прав: в его лице было нечто обезоруживающее. Одним застенчивым взглядом он завоевывал ваше полное доверие.

Мистер Дойл откашлялся.

– Ну, тогда ладно. – Он открыл верхний ящик стола, достал письмо, потом подтолкнул его по крышке стола туда, где сидели мы (кстати, на стульях с жесткими прямыми спинками). По-видимому, ему уже не терпелось от нас избавиться. Я чуть было не сообщила ему, что это чувство обоюдно. –   Это пришло по почте сегодня утром.

Томас схватил письмо раньше Блэкберна и меня и прочел вслух.

«Любезнейший Шеф, я все время слышу что полиция меня поймала но пока они меня ни остановили». Томас открыл рот, без сомнения, готовый высказать что-нибудь в духе Томаса, поэтому, чтобы ему помешать, я выхватила письмо из его рук и прочла его сама.

Грамматика была кошмарной.

Я быстро читала дрожащий петляющий почерк, и с каждым прочитанным предложением по моей коже ползло все больше мурашек. Чернила имели кроваво-красный цвет, вероятно, для того, чтобы нагнать страху на читателя, словно самого послания было бы недостаточно. Насколько я поняла, оно, возможно, было написано настоящей кровью.

Меня ничто не удивило бы, когда дело касалось этого безумца.

Когда я положила письмо, мои мысли закружились в водовороте надежды и страха. Хотя и нет гарантии, что это письмо дядю спасет, оно, несомненно, может помочь.

Томас и Блэкберн прочли письмо и откинулись на спинки стульев. Целую вечность никто не произносил ни слова, пока Томас не заговорил.

– Что за шутка насчет Кожаного фартука? Я не помню, чтобы полицейские говорили что-то шутливое об этом. Разве только он знает что-то, чего не знаем мы.

Редактор Дойл и Томас уставились на Блэкберна, ожидая от него ответа, но Блэкберн только вздохнул и провел ладонью по своему усталому лицу.

Красив он или нет, но он выглядел так, будто плохо спал с того последнего раза, когда я его видела.

– Понятия не имею, о чем говорит автор этого письма. Вероятно, он говорит о том, что в заголовках газет его окрестили Кожаным фартуком.

Я прочистила горло и посмотрела на мистера Дойла.

– Автор этого письма просил не обнародовать его несколько дней. Почему вы позвонили суперинтенданту Блэкберну?

Мистер Дойл обратил на меня свой взгляд, полный безмерной усталости.

– Даже если это письмо окажется фальшивкой, присланной каким-то ненормальным гражданином, я не мог сохранить его в тайне, не взяв греха на душу, – он сделал глоток чая, потом достал из кармана флягу и отпил из нее, нимало не смущаясь. –   Я не стал его публиковать, но если он выполнит свои угрозы, я не хочу испытывать угрызения совести.

Меня вдруг охватило чувство тревоги. Здесь происходило нечто странное, кроме покаянного заявления редактора. Нечто неуместное, чего я не могла до конца осознать. Потом меня осенило: Томас Кресуэлл вел себя необычайно тихо. Обычно в подобной ситуации ему было что сказать и о чем поспорить.

Он поднес письмо к самому лицу и понюхал. Я понятия не имела, как он сумеет сделать какие-то выводы из запаха, но не стала бы утверждать, что это невозможно. Это слово никак нельзя было применить к нему.

– Полагаю, его доставили в конверте, – сказал он, не потрудившись оторвать взгляд от письма. – Мне надо сейчас же взглянуть на конверт.

Мистер Дойл бросил взгляд в сторону Блэкберна, ожидая, что тот вмешается и скажет, что в этом нет необходимости, но Блэкберн нетерпеливо махнул рукой.

– Вы слышали этого молодого человека, Дойл. Отдайте ему любую улику, какую он попросит.

Сильно нахмурившись, редактор выполнил его требование. Он был не похож на человека, который склонен потакать капризам. Учитывая то, что сам Блэкберн был не намного старше моего брата, я была уверена, что мистер Дойл спрашивает себя, зачем он вообще связался с полицией.

Томас изучил все уголки конверта дважды, потом передал его мне, стараясь сохранить сдержанное выражение лица.

– Вам здесь ничего не кажется знакомым, Уодсворт?

Взяв у него конверт, я молча прочла надпись на нем. Обратный адрес отсутствовал, и на нем было написано только «Шефу. Центральное агентство новостей. Лондон» теми же вызывающими красными чернилами, что и письмо.

Сама мысль о том, что я могла видеть что-то раньше, была нелепой.

Потом меня поразила одна мысль, будто мне дали пощечину.

Неужели он подумал, что это я его написала в надежде помочь дяде? Значит, вот как он думает обо мне? Я похожа на какого-то бешеного лунатика, который ходит по улицам Лондона и делает то, что ему нравится, ни с кем не считаясь? Неужели мое положение дочери лорда проявляется в моем злоупотреблении своими привилегиями?

Я сунула ему письмо обратно.

– Нет, Кресуэлл. Я никогда раньше его не видела.

Если я ожидала какой-то реакции, назвав его по фамилии, то была жестоко разочарована. Он и глазом не моргнул, глядя на меня из-под своих длинных ресниц. Он всматривался в меня еще мгновение, потом кивнул.

– Тогда ладно. Я ошибся, Одри Роуз.

– Ошибся? – Блэкберн перевел взгляд с меня на Томаса, нахмурил брови. – Если верить слухам, с каких это пор протеже доктора Уодсворта ошибается?

– По-видимому, все когда-нибудь случается в первый раз, суперинтендант, – спокойно ответил Томас, наконец-то отводя от меня взгляд. – Хотя, так как в этом деле ошибся и более опытный человек, я уверен, вы можете посочувствовать. Скажите, каково это – быть…

Я положила ладонь на его руку и заставила себя неудержимо рассмеяться, чем заслужила странные взгляды от всех мужчин в комнате. Кроме Томаса, который сосредоточил все внимание на моей руке, касающейся его руки.

Проклятый Томас! Неужели я всегда должна спасать его от самого себя? Блэкберн является досадной помехой, не вызывающей доверия, но на этот раз он оказался полезным. Я не хотела, чтобы Томас сегодня превратил его во врага, особенно когда жизнь дяди, возможно, поставлена на карту. Я подняла руку.

– Прошу прощения. У Томаса такое хулиганское чувство юмора. Не правда ли, мистер Кресуэлл?

Томас секунду смотрел на меня, потом испустил длинный раздраженный вздох.

– Признаю, это справедливая оценка. Хотя вы сделали неверный вывод, как обычно, мисс Уодсворт. К сожалению, вам не досталось ни крошки таланта вашего дяди. По крайней мере, у вас привлекательная улыбка. Это не много, но, несомненно, возместит вам недостаток умственных способностей. Ну, – поправил он себя, переводя взгляд на Блэкберна, – по крайней мере, в глазах такого же скучного человека.

Я заскрипела зубами.

– Возможно, это и правда, но нам действительно пора идти. Нам еще надо провести тот эксперимент в лаборатории. Помните?

– В действительности вы опять ошибаетесь, моя дорогая.

Я так разозлилась, что готова была обрушить на него самые худшие ругательства, какие слышала в доках. Он испортил мою стратегию, которая позволяла нам уйти, и я, уж конечно, не «его дорогая».

Когда я уже потеряла всякую надежду, Томас посмотрел на часы.

– Нам следовало уйти ровно три минуты и двадцать три секунды назад. Если мы сейчас не бросимся бежать, наш эксперимент будет загублен. Лучше всего нанять кэб, – он повернулся к редактору и суперинтенданту. – Это было так же приятно, как соблюдать пост во время Великого поста, джентльмены.

К тому времени, как они поняли, что его прощальные слова были фактически оскорблением, мы уже выбежали через оживленный зал новостей и выскочили на прохладные вечерние улицы. Мы прошли несколько улиц не останавливаясь; нашим единственным спутником было молчание. В конце концов, когда мы отошли достаточно далеко, чтобы Блэкберн нас не мог заметить, мы остановились.

– В чем был смысл вашего вопроса? – спросила я; во мне опять закипал гнев. Я поверить не могла, что он действительно так плохо думает обо мне. Прощай, намерение говорить друг другу правду вне зависимости от обстоятельств.

– Я не выдвигал предположения, будто вы имеете какое-то отношение к написанию этого письма, Уодсворт, – ответил он. – Вы должны научиться справляться с этими вашими проклятыми эмоциями. Они только помешают нашему расследованию.

Мне не хотелось снова начинать этот разговор. Пусть он способен действовать как машина во время наших ужасных расследований, но моя кровь и кости сделаны не изо льда.

– Тогда что именно вы предполагали?

– Человек, который надушился духами «Хасу-но-Хана», два дня назад находился в тесном контакте с этим письмом.

Я закрыла глаза.

– Вы не можете говорить серьезно, Томас. Это и есть ваше великое открытие? Вы думаете, что можете опознать нашего убийцу по запаху духов? Как вы можете быть уверены, что ими не надушилась одна из работниц Центрального почтамта? – я воздела руки к небу. – Возможно, почтальон положил письмо рядом с другим, написанным чьей-нибудь тайной любовницей. Возможно, она надушила свой конверт любимыми духами возлюбленного? Вы когда-нибудь задумывались об этом, мистер Всезнайка?

– Два дня назад вы надушились этими же духами, – тихо ответил он, глядя в землю; всякий намек на вызов в его голосе исчез. – В тот вечер, когда вы ездили в сумасшедший дом и следили за мной до некрополя. Я уловил этот ваш аромат в переулке. Зашел в несколько магазинов, стараясь найти точно такой же… – он посмотрел на свои руки. – Я хотел купить вам эти духи.

Если бы он поднял руку и дал мне пощечину, я была бы не так шокирована. Вот что мой единственный на свете настоящий друг думает обо мне: я – чудовище, которое ждет, когда его спустят с поводка. Может быть, он прав. Я, безусловно, не собиралась плакать или умолять его мне верить. У меня даже не вызвало добрых чувств его признание в том, что он хотел купить мне подарок. Я жаждала крови. Особенно его крови.

– Итак, вы полагаете, что я имела к этому какое– то отношение! – почти выкрикнула я, потом пошла прочь, но обернулась. Он по-прежнему не хотел встречаться со мной взглядом.

– Как вы смеете? Как вы смеете думать обо мне такие ужасные вещи? Это самые популярные духи в Лондоне! К вашему сведению, моя тетя и кузина пользуются этими же духами. Вы хотите сказать, что одна из них написала это письмо?

– Ваша тетя попыталась бы спасти доктора Уодсворта? Или репутацию вашей семьи? – он тяжело вздохнул. – Она очень религиозна, не так ли?

– Я не могу… – Я покачала головой. – Это абсурд!

С ним все кончено.

Если он думает, что я, или моя тетя, или моя кузина могли отправить то письмо, пусть так и будет.

Новая, парадоксальная мысль заставила меня улыбнуться: Джек-потрошитель сделал мне одолжение. Его письмо, каким бы ни был его мотив, дало проблеск надежды для дяди. По крайней мере, теперь у него есть шанс побороться.

– Знаете, что? Вы тоже были вместе со мной в ту ночь, Томас. Возможно, мои волшебные духи попали на все ваши вещи. Я не удивлюсь, если окажется, что вы сами написали это проклятое письмо.

Я резко повернулась и плавной, но энергичной походкой пошла прочь. Потом подозвала кэб, оставив Томаса наедине с его обвинениями и недоверчивыми взглядами. К счастью, я и не подозревала, какой ужас ожидает нас в следующие ночи.