Глава 17
Сердце зверя

Слухи о Бедламе, населенном чудовищами, оказались правдой.

По крайней мере, они казались мне вполне правдоподобными, когда мы быстро шли по холодным каменным коридорам. Я крепко держала свои шелковые юбки, прижимая их как можно ближе к телу, пока шагала мимо камер с преступниками и безумцами.

Из них высовывались руки, похожие на ветви деревьев, ищущие, куда можно пустить корни. Или, может быть, они искали выход из этого сырого ада. Блэкберн не держал меня под руку и не предлагал опереться на него – он верил, что я сама способна постоять за себя в этом гиблом месте.

Вопли страдающих душ носились вокруг нас, но мы упорно шли вперед. Вонь от немытых тел и ночных горшков, которые давно уже не выливали, выворачивала наизнанку мой желудок. Чем дальше мы проникали в сумасшедший дом, тем отвратительнее становился воздух, и меня охватывал ужас при мысли о возможности стать одной из тех больных, которые нас окружали.

– Сюда, – сказал Блэкберн и повел меня по еще одному мрачному коридору.

Мой мозг бурлил от вышедших из-под контроля мыслей. Одна из них пугала меня больше всего: как объяснить тетушке, где я была, если Натаниэль вернется домой раньше меня.

– Это чуть дальше, – бросил через плечо Блэкберн; его шаги стучали по полу так, словно какой-то великан отзванивал колоколом время в тишине ночи. – Преступников размещают в самом сердце этого зверя.

– Очаровательно. – Волны холода грозили сковать мои руки и спину. Мне не доставляло удовольствия думать об этом месте как о живом дышащем организме, у которого есть нечто похожее на сердце.

Сердца обычно символизируют сострадание, а это заведение уже давно лишилось этого качества. Вопли приговоренных были в нем единственным признаком жизни. Я не понимала, как мог Блэкберн выдержать посещения такого места и не замарать свою собственную душу.

Обитатели камер рыдали сами с собой, разговаривали на придуманных ими самими языках и рычали, как звери в зоопарке. Я не понимала, как дядя выживает в этом кошмаре, но он был человеком с крепким рассудком. Если кто-то и мог пожить в Бедламе и выйти оттуда еще более сильным, то это дядя Джонатан. Вероятно, он уже нашел способ исследовать различные образцы плесени, покрывающей пятнами влажные стены и пол.

Эта мысль заставила меня улыбнуться, несмотря на страх. Именно это дядя и сделал бы в такой ситуации. Он бы превратил это в гигантский эксперимент, чтобы заполнить время, не сознавая, что его поместили сюда против его воли. Возможно, мне придется уговаривать его покинуть это место, когда настанет момент. Он, вероятно, скажет:

– Арестован? Ты уверена? Мне бы нужно провести здесь еще один день, чтобы систематизировать мои открытия.

Потом я ему буду объяснять, почему это плохая идея, а он устроит скандал. Стоит ему начать эксперимент, и все остальное не имеет значения.

Мы шли так быстро, как только могли, но я все же замечала озверевших людей, мечущихся в клетках. Они напоминали хищных зверей. Эти люди отличались от других безумцев: в их взглядах был заметен некий расчет. Я и думать не хотела о том, что бы они сделали со мной, если бы вырвались на свободу, и ускоряла шаг, пока буквально не натыкалась на спину Блэкберна.

Чтобы отвлечься, я стала думать о других вещах. Я была рада, что Натаниэль отправился поговорить с адвокатами до нашего похода сюда. Я надеялась, что он уже нашел способ опротестовать арест дяди. Он продумает мельчайшие детали этого дела и не сдастся, пока не добьется успеха.

Наконец мы остановились перед камерой, вход в которую был перегорожен всего несколькими ржавыми брусьями, вделанными в сплошной камень в верхней части проема. Полагаю, это позволяло передавать туда поднос с едой и водой.

Блэкберн снял с пояса кольцо с ключами, которое вручил нам надзиратель, когда мы зарегистрировались на входе, и сделал мне знак отойти в сторону. С его стороны было глупо думать, что я буду стоять в стороне, когда он откроет замок. Я не могла дождаться, когда увижу дядю.

Суперинтендант Блэкберн кивнул, словно заранее предвидел мою реакцию.

– Ну, как вам будет угодно.

Со скрипом и стоном, который разбудил бы то, что лучше бы оставить спящим, решетка распахнулась с издевательским гостеприимством. Блэкберн отошел назад, позволяя мне переступить порог первой. Какой любезный джентльмен.

От ужасного шума, несущегося из темноты, мои руки покрылись гусиной кожей. Подавляя приступ паники, я вошла в убежище ученого, где меня приветствовало кошмарное хихиканье недавно обезумевшего человека, и застыла на месте при виде открывшегося мне зрелища.

– Что за… – я едва узнала дядю в том существе, в которое он превратился.

Скорчившись в углу маленькой каменной камеры, он раскачивался из стороны в сторону, а с его потрескавшихся губ слетал странный смех. Рядом с ним валялся опрокинутый кувшин для воды, судя по его виду, давно уже пустой.

– Что с ним случилось? – я в шоке схватилась за ближайший брус, чтобы устоять на ногах. Как он мог так быстро сломаться? Наверняка он не мог совсем потерять рассудок всего за несколько недель.

Что-то тут не так. Блэкберн ничего не ответил.

Когда дядя не смеялся, он что-то бормотал, но так тихо, что я не слышала слов. Кто-то одел его в тонкую женскую ночную рубашку, покрытую желтыми и бурыми пятнами. Те крохи еды, которые ему давали, попадали в основном на эту грязную рубаху.

– Как можно так обращаться с человеком, не представляю себе! – прорычала я. – Это… это больше чем неприемлемо, мистер Блэкберн!

Сам Сатана, должно быть, властвует над этими пропащими душами. Я не знала, что может быть хуже, чем ад (или это место), но призывала тысячу страшных смертей на того, кто повинен в такой жестокости.

Подняв с полу потрепанное одеяло, я встряхнула его, и облака пыли закружились в слабом свете, проникающем в камеру сквозь решетку на двери. Камера находилась в предполагаемом сердце этого заведения, и все же здесь царил холод, которого не было даже в сыром коридоре. Я медленно подошла к дяде, опасаясь напугать его, но мне отчаянно хотелось узнать, что он все время шепчет.

Чем ближе я подходила, тем сильнее становился запах, который висел в воздухе. От дяди пахло так, будто он не мылся последние две недели и справлял нужду прямо на пол. Я боролась с поднимающейся тошнотой. Его светлые усы стали длинными и неухоженными, они слились с отросшими на лице волосами и сбились в колтуны. В его глазах было нечто странное – кроме безумного, несфокусированного взгляда. Он казался страшно напуганным.

Набросив ему на плечи одеяло, я опустилась на колени и пристально вгляделась в него. Именно тогда я заметила перевернутую миску с жидкой похлебкой и ее странный цвет.

Моя кровь застыла, как Темза зимой, волны холода полились по рекам и притокам моих вен. Я готова была убить того, кто это сделал. Я бы прикончила этого подлого зверя с такой жестокостью, что убийца из Уайтчепела показался бы безвредным котенком, играющим с клубком из кишок, после того как я бы с ним разделалась.

– Его накачали наркотиками! – я гневно смотрела на Блэкберна, будто он лично приложил к этому руку. Поскольку он его арестовал, его тоже следовало считать виновным.

Он медленно прошел через камеру и присел рядом со мной, избегая моего обвиняющего взгляда. Не было чем-то необычным давать безумцам наркотики, чтобы их успокоить, но мой дядя не был безумцем и не нуждался в подобных лекарствах.

– Одному Богу известно, на что способны эти порошки, – сказала я. – Вы не можете по крайней мере защитить его, пока он здесь? Какой от вас толк, или вы просто стараетесь превзойти всех по части ужасов?

Блэкберн покраснел.

– В подобном месте наркотики часто бывают единственным способом успокоить… – его голос оборвался под моим гневным взглядом. – Этому нет оправданий, мисс Уодсворт. Уверяю вас, это сделано не со злым умыслом. Здесь почти всем дают… экспериментальные сыворотки.

– Прекрасно. Мне теперь стало намного лучше, – я выдернула из волос ленту, потом оторвала полоску ткани от подола юбки и собрала немного липкой гадости в самодельный узелок из ткани. Я отнесу его в дядину лабораторию и сделаю анализ на яды и смертоносные токсины. Я никому не доверю анализ, я сама узнаю правду. Может быть, это безвредное успокоительное лекарство, которое дают «почти всем», а может быть, и кое-что похуже.

Любой, способный дать нечто подобное здоровому человеку, – преступник, он так запятнал себя, что ему нельзя доверять. Блэкберн относится к той же категории.

Сидя на корточках, я заглянула в лицо дяде.

– Дядя Джонатан, это я, Одри Роуз. Ты меня слышишь?

Дядя бодрствовал, но мог с тем же успехом спать с открытыми глазами. Он не видел меня и никого другого в камере, только те образы, которые возникали в его мозгу. Я помахала рукой перед его лицом, но он даже не моргнул.

Его губы шевелились, и я с трудом сумела разобрать, что́ он повторял с тех пор, как мы вошли в его камеру. Он произносил свое полное имя, Джонатан Натаниэль Уодсворт, словно в нем заключалась разгадка всех тайн вселенной.

Значит, я не узнала ничего полезного. Я осторожно встряхнула его, игнорируя волну разочарования, накатившую на меня.

– Пожалуйста, дядя, посмотри на меня. Скажи что-нибудь. Что угодно.

Я помолчала, ожидая какого-нибудь знака, что он меня слышит, но он лишь напевал свое имя и хихикал, раскачиваясь из стороны в сторону так сильно, что это выглядело почти агрессией.

Мои глаза умоляли его посмотреть на меня, ответить, но ничто не могло вывести его из транса, в котором он находился. Слезы разочарования подступили к моим глазам. Как они смеют так поступать с моим дядей! С моим отважным, умным дядей! Я вцепилась в его плечи, встряхнула его сильнее – мне было все равно, какой жестокой я кажусь Блэкберну. Я была ужасным созданием. Я была эгоистичной и напуганной, и мне было наплевать, кто об этом узнает.

Мне был нужен мой дядя. Мне нужно было, чтобы он помог мне оправдать его, чтобы мы могли остановить безумца и его череду убийств, которая, несомненно, еще не закончилась.

– Очнись! Ты должен бороться, чтобы выйти отсюда! – из моего горла вырвалось рыдание, и я трясла его так, что у меня самой стучали зубы. Я не в силах потерять и его тоже – после того как я уступила маму смерти, а отца – опиуму и горю. Мне было необходимо, чтобы кто-то остался. – Я не смогу сделать это без тебя! Пожалуйста!

Блэкберн протянул руку и мягко отвел мои руки.

– Пойдемте. Я приведу врача, который проследит за ним. Сегодня мы больше ничего не можем для него сделать. Когда наркотик выветрится из его организма, он сможет разговаривать с нами.

– Да? – спросила я, вытирая лицо тыльной стороной ладони. – Как мы можем быть уверены, что этот ваш врач – не тот самый, который дал ему эту… отраву?

– Прошу прощения, мисс Уодсворт. Я совершенно уверен, что это была обычная процедура. Знайте: я прослежу, чтобы все поняли, что, если вашему дяде опять дадут наркотик, последует суровое наказание.

Его тон и выражение помрачневшего лица были достаточно угрожающими, и я ему поверила. Несколько успокоившись, я позволила Блэкберну увести меня из камеры, но перед этим я поцеловала на прощание дядю в макушку. Мои слезы уже высохли, и я прошептала:

– Клянусь жизнью, я это исправлю или умру.

Когда мы вернулись в экипаж, Блэкберн дал кучеру мой адрес на Белгрейв-сквер. Мне надоело, что мужчины говорят мне, куда мне ехать, и я постучала костяшками по стенке кареты, удивив обоих. Мне было все равно, чего хочет Натаниэль, что скажет тетушка Амелия и что подумает обо мне Блэкберн.

– Собственно говоря, вы можете высадить меня на Пикадилли, – сказала я. – Мне там нужно кое с кем срочно поговорить.