Книга: В команде с врагом. Как работать с теми, кого вы недолюбливаете, с кем не согласны или кому не доверяете
Назад: Глава 5. Первый момент напряжения: признаем конфликт и наши взаимосвязи в нем
Дальше: Существует больше чем одно целое

Диалога недостаточно

Самый значительный опыт сотрудничества заставил меня задуматься над наиболее обескураживающими вопросами. С 1998 по 2000 годы я работал над проектом в Гватемале, задачей которого было облегчить выполнение мирного соглашения, положившего конец тридцатишестилетней самоубийственной для страны гражданской войне. Проект свел воедино лидеров различных партий, властных структур и общественных движений, замешанных в жестоком конфликте: министров, бывших офицеров армии и партизанских отрядов, предпринимателей, коренное население, журналистов, молодежь. Интерпретации, взаимосвязи и обязательства, которые породили проект, привели к появлению множества важных инициатив по восстановлению разорванной ткани общественных отношений Гватемалы. Представитель ООН Ларс Франклин сказал, что семена, которые посеял данный проект, дали потрясающие всходы. Среди них следует отметить: четырех кандидатов в президенты с их предвыборными кампаниями, вклад в работу Комиссии по установлению исторической правды, Комиссии по финансовому согласию и Комиссии по надзору за соблюдением мирного соглашения, работу над районными стратегиями развития, разработку национальной стратегии по борьбе с бедностью и нового университетского курса, а также проведение шести отдельных «национальных диалогов».
Один из поворотных моментов в работе команды произошел на последнем заседании первой встречи. Участники сидели за круглым столом и рассказывали о личном военном опыте. Правозащитник Рональд Очаета, работающий в католической миссии, рассказал о своей поездке в поселение аборигенов, где он стал свидетелем эксгумации одного из массовых захоронений многочисленных жертв войны. После того как откопали трупы, он увидел в земле много мелких костей и спросил криминалиста, не ломали ли жертвам кости во время резни. Эксперт ответил, что дело в другом: в могиле были захоронены трупы беременных женщин, а маленькие кости принадлежали нерожденным детям.
Когда Очаета закончил рассказывать свою историю, в комнате воцарилась тишина. Я никогда не сталкивался с подобным и сам словно онемел. Казалось, мы молчали минут пять. Затем мы продолжили работать.
Этот эпизод сильно повлиял и на меня, и на команду. Пять лет спустя у участников проекта брали интервью, и многие из них связывали те важные достижения, к которым им в конце концов удалось сообща прийти, с тем откровением и той близостью, которые зародились в течение пяти минут молчания. Один из них признался: «После того как я услышал историю Очаеты, я всем сердцем почувствовал, что произошло. Я решил бороться за то, чтобы такого больше не случилось». Другой сказал: «Когда Очаета рассказывал о том, чему стал очевидцем, он был искренним, спокойным, умиротворенным, в его голосе не было ни следа ненависти. После этого наступило молчание, и, должен заметить, длилось оно не меньше минуты. Это было ужасно! Мы все были глубоко потрясены. Если вы спросите любого из нас, мы ответим, что эти минуты стали для всех нас своего рода причастием». В католической стране, такой как Гватемала, описать мгновение как массовое причастие, все равно что сказать: в этот момент команда была одним телом.
Я привел историю пяти минут молчания в Vision Guatemala в завершающей главе моей первой книги Solving Tough Problems («Решение трудных проблем»). Она воплотила в себе мое убеждение, зародившееся в Mont Fleur, что объединение с другими людьми и  достижение социальной целостности через него может стать ключом к сотрудничеству. Опыт подобных воссоединений в этом и других проектах отвечал моему стремлению к гармоничным союзам с другими людьми, в чем-то более компетентными, чем я сам.
В 2008 году я вернулся в Гватемалу на десятую годовщину проекта. Я был очень рад снова встретиться с моими коллегами, но переживал из-за того, что происходило в стране: тяжелый экономический кризис, усиление влияния организованной преступности и бандформирований, растущее разочарование в новом правительстве, которым руководил член нашего проекта Vision Guatemala, теперь президент Альваро Колом. Мне было интересно узнать, что команда думает о проделанной нами совместно работе, о которой я писал с таким энтузиазмом.
Я встретился за обедом со своей подругой, исследователем и левой активисткой Кларой Аренас. Клара знала, насколько важным я считал диалог в нашей команде, поэтому она с вызовом заявила, что она вместе с коллегами, также глубоко разочарованными результатами многих других переговоров, проходивших в Гватемале, выкупили целый рекламный разворот в газете, чтобы сообщить, что в дальнейшем они отказываются принимать участие в каких-либо переговорах. Ее товарищи приняли такое решение, потому что правительство ожидало, что организации, участвующие в переговорах, на время их проведения воздерживаться от забастовок, демонстраций и других форм выражения народного протеста. Аренас и ее коллеги не были готовы отказаться от основных методов ведения борьбы, позволяющих им добиться своих целей. И поскольку им не позволяли мобилизоваться, чтобы отстаивать свои взгляды и убеждения, они не собирались вступать в диалог с правительством. Я восхищался позицией Аренас и знал, что она пыталась сказать мне нечто важное. Но я не мог примирить эту информацию со своим пониманием сотрудничества, и меня не оставляло не находящее выхода напряжение.
Пять лет спустя произошли три события, которые помогли мне избавиться от внутреннего конфликта.
В октябре 2013 года у меня состоялся резкий разговор с Дэвидом Судзуки на заседании совета его фонда в Ванкувере. Судзуки — генетик из Канады, более сорока лет он выступает на научно-популярных радиопередачах и телешоу. Он выдающийся эколог и один из самых уважаемых публичных людей в стране. В тот момент он оказался в эпицентре противостояния экологов, компаний — производителей ископаемого топлива и федерального правительства. Спор шел о том, как Канада должна реагировать на изменение климата, в частности в связи с высоким уровнем выбросов углекислого газа на разработках своих нефтяных месторождений.
Перед встречей я прочитал одну из речей Судзуки, в которой он заявил, что согласится взаимодействовать с главами Ассоциации нефтяных компаний, только если они примут «определенные базовые принципы», например, о том, что «все мы живые организмы, поэтому к нашим базовым потребностям в первую очередь относится потребность в чистом воздухе, воде, почве, энергии и биологическом разнообразии». На мой взгляд, выставлять предварительное согласие с принципами в качестве условия ведения диалога было неразумно и непродуктивно, и я упрекнул в этом Судзуки. Но, с его точки зрения, в отсутствие такого согласия его участие не имело смысла и ему было бы полезнее направить свою энергию на мобилизацию политического и общественного мнения в поддержку своих принципов.
Наш короткий спор поразил меня. Я много раз слышал подобные аргументы от других людей в другом контексте: принципы, которых они придерживались, верны и должны быть признаны с самого начала в любом сотрудничестве. Я всегда с уверенностью отметал эти аргументы, потому что споры из-за принципов обычно и становились причиной неудачных переговоров. На мой взгляд, согласия можно достичь только через участие в переговорах, а не до их начала. Но я не мог проигнорировать вызов Судзуки, потому что то, на чем он настаивал, звучало верно, да и сам я относился к нему с глубоким почтением — словом, мне было нелегко проигнорировать его точку зрения.
Я начал понимать, что самоутверждение и взаимодействие — это скорее этапы на пути к достижению прогресса в сложных ситуациях, а не противоречащие друг другу способы его добиться, и оба они правомочны и необходимы. Различные формы самоутверждения: дебаты, кампании, соперничество, вражда, демонстрации, бойкоты, иски, жестокие столкновения — все это часть любой истории системных изменений. Самоутверждение и противостояние неизбежно создают раскол и конфликт. Но я думал, что, возможно, некоторые люди и организации могут самоутверждаться, пока другие взаимодействуют. Я слышал, что активисты называют разные роли в борьбе за реформы кабинетной и полевой работой. Я надеялся, что подобная иерархия полномочий означает, что, пока одни занимаются самоутверждением, я смогу заниматься взаимодействием в моей зоне комфорта.
В начале декабря 2013 года я вернулся домой, в ЮАР. Несколько дней спустя умер Нельсон Мандела. Недели подряд местные и международные газеты публиковали некрологи и воспоминания о его жизненном пути и наследии. Я также описал свои впечатления о его жизни, с которой оказалась переплетена и моя собственная. К 2013 году социальные и политические отношения в южноафриканском обществе стали более сложными и менее доброжелательными; многие начали по-другому оценивать результаты «волшебного» перехода 1994 года, которым руководил Мандела.
Так как это случилось вскоре после моего спора с Судзуки, я вдруг понял, что, сосредоточившись на попытках Манделы достичь своих целей через взаимодействие и диалог с оппонентами, я не обратил внимания на его попытки достичь тех же целей путем самоутверждения и борьбы. До того как этот выдающийся борец с апартеидом попал в тюрьму, он возглавлял несанкционированные демонстрации и другие кампании против правительства; он ушел в подполье и тайно выезжал за рубеж, а также стал первым командиром вооруженного крыла партизанского Африканского национального конгресса (даже в 2007 году лидерам ANC все еще отказывали в получении виз на въезд в США на том основании, что они были членами террористической организации). После того как Манделу освободили, во время переговоров, предварявших выборы 2004 года, а также во время своего президентства, он не раз подавлял своих оппонентов, чтобы протолкнуть свои инициативы.
Теперь, когда сложилась более целостная картина лидерства Манделы, я понимал, что он четко представлял, как и когда нужно взаимодействовать, а когда следует отстаивать свои права. Невероятное преображение ЮАР стало возможно благодаря Манделе и другим людям, прибегавшим как к самоутверждению, так и к взаимодействию. Размышляя о той роли, которую я сыграл в данном деле, я осознал, что видел только часть картины, ту, в которой физически принимал участие: хотя обычно я лично встречался с теми, с кем работал, на переговорах, организованных для того, чтобы помочь им вести диалог, многие из них вне совещаний большую часть времени сражались друг с другом. Фактически именно это противостояние и делало диалоги, которые велись на наших встречах, такими результативными. Однако теперь я сомневался в том, можно ли в самом деле, как я надеялся, разделять взаимодействие и самоутверждение.
Позже, в Таиланде в мае 2014 года, после месяцев жестоких столкновений по сценарию «Мы принуждаем» военные совершили переворот. Одних моих тайских коллег возмутили их недемократические методы. Другие испытали облегчение от того, что дальнейшая эскалация насилия была остановлена, они надеялись, что жесткая военная власть сможет ввести новые правила, которые позволят реализовать мирный сценарий «Мы сотрудничаем».
Я не мог точно сказать, с какой из позиций полностью согласен. Мне были понятны недостатки и опасность, которые несло военное руководство. Но я также понимал импульсивное желание хунты ввести упорядоченные и мирные переговоры: они подавляли самоутверждение, чтобы открыть путь взаимодействию.
Этот экстремальный пример предоставил мне последний кусочек головоломки, над которой я бился. Как я мог не видеть этого раньше: переворот был логическим результатом сотрудничества, на котором я сосредоточился после Mont Fleur. Признавая только гармоничное взаимодействие и отказываясь от хаотичного самоутверждения, мы начинаем душить социальную систему, в которой существуем. Вот что Аренас пыталась донести до меня шесть лет назад в Гватемале.
В напряженном сотрудничестве нельзя исключительно взаимодействовать или самоутверждаться — нужно найти способ делать и то, и другое.
Назад: Глава 5. Первый момент напряжения: признаем конфликт и наши взаимосвязи в нем
Дальше: Существует больше чем одно целое