Мы с Крэйгом были в разлуке гораздо меньше времени, чем, как я думала, нам придется провести вдали друг от друга. Потребовалось всего несколько телефонных звонков, во время которых я описывала еду и людей, чтобы убедить его прилететь в Стамбул. Возможно, он по мне скучал, думала я, чувствуя себя счастливой. Моя новая сеть друзей помогла мне организовать идеальный отпуск как раз ко времени его приезда. С помощью друзей Селин удалось снять красивую квартиру-студию в Старом городе. Бенги, Батур и Селин угощали нас восхитительной едой, во время трапез мы пили ракию и ели мезе, заправленное оливковым маслом и лимоном. Мы сходили на экскурсию во дворец Топкапы с его огромными кухнями, купили специи на базаре и бросали симит чайкам, когда на пароме переплывали через Босфор. Это все было желанным антидотом после стрессов Центральной Азии и Ирана, а еда, великолепные виды и, самое важное, друзья сделали Стамбул моей самой любимой остановкой на Шелковом пути, по крайней мере пока.

Поэтому мы покидали Стамбул с неохотой. Но было важно исследовать и оставшуюся часть страны; этот город дает представление о Турции так же, как Нью-Йорк дает представление об Америке. Однажды рано утром мы уехали из тихого Старого города, как раз когда звучал призыв к молитве. В аэропорту мы сели в самолет, заполненный мужчинами в дешевых костюмах и небольшим количеством женщин, причем все женщины были в головных платках и длинных одеяниях. Мы должны были прибыть в Ван, город на восточной границе Турции, к завтраку.

Восточная Турция в общем-то не является местом, привлекательным для туристов.

Большинство путешественников отправляются на запад и не забираются дальше каменных труб Каппадокии. «В Ване нет ничего интересного!» – говорили мне мои стамбульские друзья, поражаясь, что мы туда едем. Ну, ничего, кроме курдских сепаратистов, о которых они меня предупреждали и советовали избегать.

Курдское население составляет тридцать миллионов человек (половина живет в Турции, остальные – в соседних странах). Это самая большая в мире этническая группа, не имеющая государственности. Хотя курдов трудно внешне отличить от турок, они говорят на своем языке, курдском, и по большей части держатся отдельно, живут закрытыми сельскими общинами. Отношения между курдами и турками напряженные. Турки склонны смотреть на курдов сверху вниз, курды обычно беднее, хуже образованы и строже следуют мусульманским традициям. («Хороший курд – это мертвый курд», – сказал мне один турок, с которым я познакомилась, а до этого высказывания он казался приятным человеком с хорошими манерами.) Дискриминация, выражавшаяся в запрете средств массовой информации на курдском языке и обучения в школах на курдском, привела к возникновению сепаратистского движения, а также террористическим актам по всей Турции и превращению юго-восточной части страны в зону боевых действий в 1980-е и 1990-е годы. В начале 2000-х турецкое правительство подписало мирный договор с сепаратистами, и по большей части волнения успокоились. Но примерно в то время, когда приехала я, «арабская весна» оживила и стимулировала этническое меньшинство. Пока протесты были по большей части мирными, но многие говорили, что это только дело времени и они вскоре перейдут в яростные, а правительство усилило меры безопасности на востоке.

Тем не менее я все равно хотела туда поехать. Ван, город на границе с Ираном, славился своими завтраками. В каждой из окружающих деревень делали свой мед, сыр и хлеб, и деревенские жители привозили это все на продажу в Ван. В 1930-е годы один предприимчивый курд решил выставлять еду в витрине магазина, и таким образом появилось первое заведение, где подавали завтраки. За ним последовали другие, и ко времени нашего приезда там была уже целая улица со множеством ресторанов, которая называлась «Улица завтраков». По большей части это была вотчина мужчин, которые заходили туда для сытного завтрака и многочисленных чашек чая по пути на работу.

Не важно, что у меня была своя теория завтрака: я была уверена, что в любой культуре, которая подчеркивает и делает упор на завтрак, традиционно нет хорошей кухни. Взять хотя бы немцев и англичан. В отличие от них в странах, где самая лучшая кухня, скучные завтраки. Китайцы едят то, что осталось со вчерашнего дня, а также рисовый отвар и быстро откланиваются. Итальянцы, как я вскоре узнаю, едят сухие крекеры. Даже во Франции завтрак – это простой круассан, да, восхитительно вкусный, но простой, и он очень сильно отличается от их сложных обедов и ужинов.

Но мы приехали в Ван ради завтраков, и после того как я многократно упрямо повторила своим стамбульским друзьям, что все равно поеду, они вздохнули и выдали целое море рекомендаций. Поэтому мы знали, что нужно пройти мимо нанятых зазывал, и кратчайшим путем отправились в заведение под названием «Sutcu Kenan».

Мы вошли в зал, где шаги отдавались эхом, и официант показал нам пальцем на второй этаж. Но поскольку мы приехали с багажом, мы выбрали столик, не доходя до лестницы. Официант беспомощно пожал плечами, разговаривать он с нами не мог. В дальнейшем во время путешествия нас непременно отправляли на второй или третий этаж ресторанов по всей восточной части Турции. Я обратила внимание на отсутствие женщин на первых этажах заведений. Их в обязательном порядке отправляли наверх, в «семейную» часть, они почти всегда были в головных платках или черных чадрах, которые напомнили мне об Иране.

Не понимая, насколько это бестактно, мы удобно устроились и сделали большой заказ. Я постилась все утро и ругала Крэйга за то, что он ел в самолете, – сама я была невероятно голодна. Официант принес лепешки, помидоры, огурцы и сыр фета. Этот набор напомнил мне наши формальные завтраки в Иране. Но после этого последовали тарелки с мягкими сырами с травами, оливки, пикантный мед, густые топленые сливки, посыпанные толчеными грецкими орехами, и густая паста под названием кавут, которая готовилась из толченой пшеницы, жаренной в растительном масле на слабом огне. Она выглядела и пахла как та паста, благодаря которой я поправила здоровье в Узбекистане. Я намазала мед, каймак и кавут на лепешку, эта комбинация оказалась пикантной, густой, сладкой, и ради нее определенно стоило вставать в четыре тридцать утра. Официанты также принесли небольшую чугунную тарелку с менеменом – турецким омлетом с томатной пастой и нарезанными кубиками овощами. Крепкий черный чай подливали много раз, и в результате мой голод был утолен.

Крэйг, журналист всегда и во всем, встал со стула и попытался поговорить с официантами, больше жестами, чем с помощью слов. Один официант достал мобильный телефон и набрал номер. Через несколько минут появился мужчина, который хорошо говорил по-английски, и представился. Его звали Гарун, он был гидом, работающим с туристами. (Эта процедура тоже оказалась повторяющейся и имела место по всему региону: официанты и подносчики багажа за чаевые быстро звонят предприимчивым гидам, когда люди типа нас, которые ничего не знают, оказываются в городе.)

Мы предложили Гаруну сесть, а официант, даже не получив заказ, принес ему стакан горячего молока. Гарун, как и большинство жителей города, был курдом. Он сказал нам, что курды не особо отличаются от турок.

– Мы выглядим одинаково, мы едим одно и то же, – сказал он.

По его словам, главным различием был язык. Некоторые курды все еще недовольны правительством и хотят иметь свою страну, как допускал Гарун. Но ситуация улучшается.

– Правительство теперь в большей степени относится к нам как к равным. У нас есть курдское радио и телевидение. И оно дает много денег в виде социальных пособий бедным.

Гарун предложил отвезти нас в расположенную неподалеку деревню на обед. Он казался достаточно дружелюбным, и у нас не было запланировано никакого маршрута после завтрака, поэтому мы согласились.

Когда мы шли пешком по городу к его машине, мы видели вокруг то, что напомнило мне о Востоке: пекари пекли круглый хлеб, который был похож на нан, а мясники, казалось, торговали исключительно бараниной, а не разнообразным мясом, как в Стамбуле.

– Я ем баранину десять раз, потом один раз говядину, – сказал Гарун. – Коровы невкусные. Если я не поел баранину, я несчастлив.

Мы забрались в его видавший виды микроавтобус и поехали вокруг красивого озера Ван. На единственном каменистом острове маячила христианская церковь, которую армяне построили тысячу лет назад, она напомнила мне полную волнений историю взаимоотношений этой этнической группы и турок. К концу Османской эпохи военные заставили более миллиона армян покинуть восточную часть Турции, многие умерли. Армяне назвали это геноцидом, и турецкому правительству еще предстоит разбираться с этим вопросом.

Мы проехали дорожный знак со стрелкой, указывающей на Иран. Повернув на узкую грязную дорогу, мы ехали еще несколько миль мимо домов, построенных из цементных блоков, пока не добрались до маленькой деревеньки, которая стояла на пересеченной местности. Перемежающиеся равнинами горы были покрыты снегом. Было начало апреля, но здесь все еще стояла зима.

Гарун сказал нам, что деревенька называется Каяла, и ее вид напомнил мне то, что говорили про Ван мои стамбульские друзья: «В Ване нет ничего интересного!» Мы пошли по грунтовой тропинке к ветхому жилью, в котором женщина кипятила кастрюлю молока на печи в пустой комнате и одновременно следила за двумя детьми. Стены и пол в комнате были земляными.

Гарун пошел по деревне в поисках друзей. Один отправился в Стамбул, как сказали ему деревенские жители, а другой – в Ван на весь день. Пока мы тащились по грязной тропинке, нам встретился человек, которого Гарун узнал, – деревенский имам, долговязый мужчина по имени Незметтин. Он совсем не походил на имамов, которых я видела в других местах. Вместо длинного свободного одеяния и длинной бороды на нем были штаны от спортивного костюма, поношенный свитер и вязаная шапочка. Он сказал, что также держит пчел. Он написал адрес своего сайта и спросил, не могла бы я продвигать его продукцию.

– Может, вы захотите продавать мой мед в Китае? – спросил он.

Я попросила попробовать. Он сказал, что, к сожалению, у него закончились запасы и больше меда до лета не будет. Он показал на сарай рядом со своим домом, мы услышали, как там жужжали пчелы. Через двадцать дней, когда сойдет снег, он откроет сарай, пчелы полетят к распустившимся полевым цветам и вернутся, чтобы делать густую клейкую жидкость, которую заберет Незметтин и будет продавать миру.

– Мед полезен, в особенности для нас, мужчин, – сказал Гарун Крэйгу и легко ткнул его в бок. Имам перечислил пользу: мед предотвращает артрит, помогает держать вес в норме и усиливает половую потенцию. Как он сказал, сам он ест по ложке каждое утро и каждый вечер.

Незметтин говорил о деревне извиняющимся тоном. Он сказал, что лучше всего приезжать в начале лета. Тогда не только много меда, но и овцы дают молоко, от которого идет прекрасный аромат – после выпаса на весенней траве. В июне деревенские жители в каждом хозяйстве делают по 150–200 килограммов сыра и хранят у себя во дворах, а потом достают по куску, чтобы медленно им наслаждаться на протяжении всего года.

– Сыр подобен вину, он со временем становится лучше, – сказал Гарун.

Но поскольку мы приехали в самом конце годичного цикла, практически ничего не осталось для наслаждения.

Как раз когда мы пришли в выводу, что приехали в самое худшее время из возможных, Незметтин спросил, не хотим ли мы остаться на обед. Но не обременим ли мы людей, учитывая, что еды осталось мало?

– Нет, нет, все в порядке, – сказал имам, жестом приглашая нас к себе в дом.

Мы сняли обувь у входной двери и вошли в скромное, но довольно уютное помещение – это была гостиная, в которой стоял телевизор со спутниковой антенной, а также обогревательный прибор современного вида и небольшой диван. Незметтин пригласил нас сесть вокруг круглого низкого стола, за которым жители Центральной Азии и турки обычно едят, хотя эта традиция по большей части исчезла в Стамбуле.

В кухне жена и сестра имама, которых нисколько не смутил приход неожиданных гостей, принялись за приготовление обеда. Они пригласили меня посмотреть, как они готовят свой вариант менемена, турецкого омлета, который мы ели с утра. Они готовили его с томатной пастой, репчатым луком и дикими зелеными травами, которые росли под ореховым деревом во дворе. Они использовали подсолнечное масло, что отличалось от береговой части Турции, где основным является оливковое масло. Женщины оставались в кухне во время нашего посещения и выходили в гостиную только для того, чтобы подать еду. Они принесли несколько блюд: салат из помидоров и огурцов, жаркое из курицы в томатном соусе с картофелем фри и густой йогурт без добавок. Вездесущие лепешки появились на столе как старые грампластинки. Как и хлеб, который мы видели в Центральной Азии и Синьцзяне, этот пекли в подземных печах тандыр, как рассказал нам Гарун, а потом описал хлеб, который напомнил мне о Востоке. Он добавил, что лаваш складывали про запас, как и сыр. Тонкий хлеб, который я впервые увидела в Иране, макали в воду или чай, перед тем как есть.

– Это очень хорошо во время войны, – с серьезным видом сказал Гарун.

Также стол украшал и ценный мед имама. Он держал запас для семьи, и я могла понять почему. Мед все еще оставался в сотах, и в темной вязкой жидкости все еще можно было рассмотреть кусочки пыльцы. Соты хрустели, как хорошее печенье, а мед оказался более пикантным и сладким, чем какой-либо, который я когда-либо пробовала. У меня во рту долго оставалось послевкусие, и я начала думать о том, как я могла бы его продавать, как просил Незметтин.

Я спросила, чем объясняется такой ярко выраженный вкус меда. Имам ответил, что он не добавляет никаких примесей. «Некоторые пчеловоды дают своим пчелам сахар, чтобы сделать мед слаще». И, как сказал имам, цветы тоже помогают. Очень жаль, что мы не увидим разнообразные цветы, которые вскоре должны зацвести, – а чем больше разнообразие, тем лучше мед. Оказалось, что секрет хорошего меда также объясняет и многие особые блюда, которые выделялись среди других по всему Шелковому пути: чем сильнее перекрестное опыление, тем лучше.

После того как мы все съели, женщины появились снова, на этот раз с халвой, широко распространенной сладостью типа нуги, а также пирогом с медом и грецкими орехами. Мы долго сидели над чашками с черным чаем. Когда имам достал коврик, на котором мог бы помолиться Гарун – он пропустил одну из молитв, пока вел машину, – я тоже захотела возблагодарить Аллаха за обилие еды, которой мы наслаждались в этой бедной деревне даже в самом конце зимы.

По всему Шелковому пути местные жители демонстрировали нам поразительное гостеприимство. В Синьцзяне меня принимали как члена семьи Нура; в Центральной Азии незнакомые люди приглашали нас на свадьбы, а те, с кем мы только что познакомились, зарезали для нас барана; иранцы смотрели за пределы политики и были рады подружиться.

Но даже при всем этом турки превзошли всех. Селин и несколько ее друзей размещали меня у себя дома и в гостиницах, при этом не просили ни цента и десятки раз кормили меня в Стамбуле. Но у горожан были средства, они могли себе позволить такое гостеприимство. Настоящим сюрпризом было то, что когда мы неожиданно появились в одном из самых бедных мест в Турции, нас так тепло приветствовали и так накормили, как это сделали в Каяле.

Кажется, турки всегда готовы к приему гостей. Я со временем поняла, что Селин и ее друзья не просто так хотели, чтобы я приготовила огромное количество китайской еды, это не было признаком ненасытности или обжорства; это была щедрость и благотворительность. Я, как скряга, не допускала возможности, что гость может привести с собой друзей или что соседи могут зайти просто так.

Мои турецкие друзья объяснили, что гостеприимство связано с уникальной историей их страны и ее положением на Шелковом пути. На протяжении веков иностранцы проезжали через Анатолию со своими экзотическими товарами по пути в Азию и Европу. Когда-то Турция была частью Священной Римской империи, а Стамбул (тогда известный как Константинополь) – ее восточной столицей. Турки, по мифологии, также были гостями на своей земле, поскольку они происходят из Центральной Азии, откуда мигрировали в Анатолию более тысячи лет назад. В XIII веке была организована система вакифов – религиозных благотворительных организаций, для того чтобы кормить путешественников по всей стране. В этих бесплатных столовых посетители могли получить мясное блюдо, рис и суп из пшеницы, овощи типа шпината и репы, а также халву на десерт. Тех, кто приезжал поздно вечером, ждали сливочное масло, сыр и лепешки.

Вакифы были порождением суфизма. Я больше узнала об этом мистическом ответвлении ислама в городе Конья, в Анатолии, где посетила мавзолеи Мевляна – поэта, основавшего суфизм, и Атеса бас Вели, его повара. Эти места захоронений считаются самыми важными святилищами в Турции и единственными местами в стране, где я посчитала, что должна прикрыть голову. Я была там в середине апреля, но в тот день шел снег, что только добавило святилищам мистический ореол. Мавзолей и музей Мевляна – очень спокойное место, поэт там жил и был похоронен. Там я зашла в кухню, одно из самых важных помещений. Вероятно, суфизм лучше всего известен людям благодаря танцующим дервишам, которые носили фески и свободные одежды и кружились на месте для достижения духовного просветления. Но здесь я узнала, что у них была и другая, в той же степени важная обязанность: приготовление еды. Во времена Мевляна образование дервиша начиналось в кухне. Только что принятые в суфийское братство молились и постились несколько дней в помещении перед кухней, перед тем как взяться за выполнение обязанностей, которые включали закупку бакалейных товаров, мытье посуды и приготовление еды. После того как ученик проходил период обучения в кухне, ему разрешалось есть в трапезной вместе с более старшими членами. Приготовление пищи указывало жизненный путь: вы начинаете «сырым» и заканчиваете «зрелым» или «готовым».

Недалеко от святилища Мевляна, в пригороде Коньи, находится ничем не примечательная могила его повара Атеса бас Вели. Я отправилась туда на такси с водителем по имени Абдулла и подумала, что он заблудился, когда тот повернул на боковую улочку, вдоль которой стояли скромные дома, граничащие с голым полем. Но именно там оказалось святилище – узкое кирпичное двухэтажное строение с остроконечной крышей. Скромное здание является одним из самых популярных в стране мест, привлекающих множество посетителей. Атес бас Вели, как объяснил мой водитель, был не просто поваром. Однажды Мевляна велел ему приготовить определенное блюдо, но во время его приготовления у Атеса баса Вели закончились дрова. Желая показать свою преданность, он сунул собственную ногу в огонь, чтобы его поддерживать. К счастью, Мевлян вмешался до того, как повар принес себя в жертву, и тут же повысил его в должности до своего заместителя.

Вскоре после того, как мы прибыли к месту захоронения, подъехал автобус, и из него вышло несколько десятков женщин из Стамбула, каждая принесла с собой небольшой полиэтиленовый пакетик соли. Они поставили пакетики в корзину рядом со святилищем и вместо них взяли другие пакетики, которые до них оставили другие паломники. Эта соль считается священной.

– Она лечит от депрессии, – сказала привратница, пожилая женщина, семья которой ухаживает за захоронением более двух веков.

– Может, это самовнушение, – заметил Абдулла, пожимая плечами.

Однако по пути назад в город я обратила внимание, что водитель перебирает четки. Я спросила, что он думает о суфизме.

– Трудно объяснить, – ответил он. – Как определить, кто такой суфий?

Ататюрк уничтожил дервишей, и суфизм стал в большей степени философией, чем религией. Но идея о том, что приготовление еды и гостеприимство священны, осталась.

Мы с Крэйгом обнаружили, что путешествовать по Турции на автобусе невероятно комфортабельно, и большую роль в этом играет турецкая гостеприимность. На автобусных станциях достаточно сидячих мест и много чая, который подают уличные торговцы. (Чай всегда пьют из маленьких чашечек в форме тюльпана, даже в пути, и он настолько распространен, что страна иногда казалась нам одной огромной чайной.) Автобусы ходят строго по расписанию, а сотрудники более внимательны, чем обычная американская стюардесса. Они одеты в рубашки навыпуск, застегнутые на все пуговицы, носят галстуки и бесплатно раздают напитки и легкие закуски. Также они предлагали бутылки с лимонным одеколоном, чтобы путешественники могли вытереть лицо и руки. Еда во время остановок готовилась тщательно и включала целый ряд восхитительных блюд: тушеное мясо, турецкую пиццу под названием лахмакун и кебабы. Я с удовольствием в любой день готова оказаться на остановке турецкого автобуса, который ходит по трассе I-95.

Однако во время путешествия по восточной части страны, где доминируют курды, были и напряженные моменты. На одной автобусной остановке дружелюбный продавец, который предлагал чай, спросил, как нам понравился Курдистан. Довольно часто полиция останавливала автобус, проверяла у всех документы и открывала багажное отделение, чтобы наугад проверить несколько сумок. Во время одной поездки на автобусе это произошло три раза. Они искали курдов-сепаратистов, часть из которых подозревались в терроризме. Но в сравнении с нашим вызывающим паранойю опытом в Туркменистане и Иране, в Восточной Турции все было относительно спокойно, и мы без приключений проехали Курдскую область.

Но и при этом между нами с Крэйгом начинало расти напряжение, которого не было раньше. Мое путешествие по Шелковому пути уже перевалило за половину, и мы оба стали думать о следующем этапе. Мы знали, что будет в ближайшем будущем: после окончания Шелкового пути мы сядем на самолет и полетим назад в Пекин на десять дней, потом в Вашингтон, где Крэйгу предложили поучаствовать в работе одного научно-исследовательского института. Но после этого у нас не было никаких планов. Перелеты через Тихий океан и мотание по миру начинало меня утомлять, и я подозревала, что и Крэйга тоже. Но какие у нас альтернативы? Хотим ли мы снова поехать жить в Китай? Или мы хотим устроиться где-то в США? Определенно, нам следовало решить этот вопрос, перед тем как думать о детях.

Во время долгих автобусных путешествий по Турции мы стали обговаривать возможности. У меня все еще оставалось двойственное чувство к кулинарной школе; иногда я думала о том, чтобы полностью от нее отказаться, а в другое время я хотела, наоборот, отдать ей все силы и энергию и превратить в нечто большее. Работа внештатником оставляет большую свободу действий. «Мы могли бы жить на Гавайях, – сказал Крэйг. – Или на побережье в штате Мэн». Но написание книг казалось нестабильным делом и становилось все более нестабильным с появлением и распространением Интернета и сокращением традиционных изданий. Крэйг сказал, что раз это не такой уж удачный выбор, то может найтись что-то другое, и выдвинул совершенно новую идею: поступить на службу в Министерство иностранных дел и стать дипломатом. Он не только обдумал эту идею, но и привез образцы тестов для сдачи экзамена в Министерстве иностранных дел и во время наших долгих поездок принялся изучать эти материалы.

Перспектива поступления Крэйга на службу в Министерство иностранных дел интриговала. Это означало, что его будут отправлять на работу в различные американские посольства по всему миру, где придется жить по нескольку лет. Казалось, что он прекрасно подходит для этой работы. Он был зарубежным корреспондентом и много писал о международных проблемах. Он хорошо говорит на мандаринском наречии китайского языка, а знание этого языка становится все более ценным. И такая карьера, с ее стабильностью и преимуществами, будет означать важный шаг вперед в сравнении с нашим нынешним образом жизни. У нас будет уютное жилье в американском стиле и медицинская страховка, покрывающая все возможные случаи. В Китае мы не имели ни того, ни другого. Если у нас появятся дети, они смогут ходить в хорошие международные школы. А для меня это будут идеальные обстоятельства, позволяющие мне продолжать писать.

Переезд каждые несколько лет будет означать, что у меня всегда будет какая-то новая тема, которой я смогу заниматься.

Но я не могла не сопротивляться. Если Крэйг поступит на службу в Министерство иностранных дел, то я становлюсь классической женой, которая сопровождает мужа туда, куда его пошлют. Я никогда никуда ни для кого не ездила. Смогу ли я как-то влиять на место нашего проживания? Как я вольюсь в ряды других жен, которых я представляла играющими в теннис и ходящими по портным дамами, у которых много свободного времени? Я стану играть в бридж и маджонг и от скуки начну прикладываться к бутылке после обеда? Я поделилась своими страхами, пусть и карикатурными, с Крэйгом.

– Ну а как насчет того, чтобы подумать о других вариантах? – спросил он, когда мы в очередной раз устроились в автобусе дальнего следования. Одной из предложенных им альтернатив была наша совместная работа в кулинарной школе. – Мы можем ее расширить или открыть еще одну в США и проводить время то там, то там.

Я сказала, что он, конечно, шутит. Он ответил, что нет. Но его же никогда раньше не интересовало приготовление пищи! И как это в любом случае может сработать? Он захочет работать на меня? Или я буду работать на него?

Он сказал, что речь идет не о том, чтобы я работала на него или он на меня. Мы будем работать вместе. Точно так же, как мы вместе работаем над нашими отношениями.

Но что, если будут разногласия? Кто будет принимать решение? – не отставала я. Да, когда мы познакомились, мы были коллегами и вместе работали в «Ньюсуик». Но тогда мы не были парой, и мы никогда не работали в одном офисе. И кулинарная школа – это нечто другое, я считала ее своей собственностью и не была готова ею делиться. В конце концов, это была моя кулинарная школа. Концепцию совместной работы в ней я принять не могла.

В городе Газиантеп в Центральной Турции я познакомилась с двумя сестрами, последовательницами суфизма, которые воплощали дух Мевляна и его повара. Газиантеп находится рядом с границей с Сирией и известен обильной и плотной едой, причем приготовление пищи там не менялось на протяжении веков. В отличие от средиземноморской части Турции, где большую часть меню составляют оливковое масло, овощи и морепродукты, традиционная кухня Анатолии состоит из баранины, сливочного масла, зерна и чечевицы. Моим гидом в Газиантепе была писательница, которая пишет книги по кулинарии, по имени Фелиз; она сразу же повела меня обедать в дом своей сестры. Обеим сестрам было за пятьдесят, они были очень близки и на протяжении многих лет жили в деловой части города в одном многоквартирном доме вместе с матерью. Но несколько месяцев назад мать умерла, и Ферда с мужем, вместе с которым они управляли успешным предприятием по производству пищевой пленки, перебрались в пригород, где живут богатые люди. Дом, построенный в американском стиле «McMansion», весь сиял и оказался самым шикарным из всех, в которых я побывала на Шелковом пути. Его окружала большая зеленая лужайка, а дорожка, ведущая к главному входу, была выложена мрамором. В кухне было много мраморных поверхностей. Также там стоял огромный холодильник из нержавеющей стали и вся другая техника, которую ожидаешь увидеть в модно и дорого обставленной западной кухне, плюс телевизор Sony с плоским экраном, закрепленный на стене.

И тем не менее это также был и традиционный дом. Красивые тканые ковры покрывали пол в кухне, а над дверными проемами в каждой комнате в рамках висели изречения, написанные по-арабски. В мраморной чаше лежал круглый талисман, оберегающий от дурного глаза. «Он не пускает злых духов», – пояснила Филиз, эхом повторяя то, что я слышала на протяжении всего Шелкового пути. Белый головной платок, украшенный вышивкой, сделанной цветными нитями, который раньше принадлежал их матери, висел на стене в гостиной. Я спросила сестер, почему они сами не носят головные платки, как делают многие женщины в этом регионе.

– Мы – суфии, – сказала Филиз. – Для нас религия – это нечто сугубо личное. Есть два типа мусульман. Те, кто говорит, что нужно носить головной платок и молиться по пять раз в день. Но мы считаем, что вера идет изнутри. Мы не следуем никаким определенным правилам. Мы против этого.

После того как сестры показали мне дом, мы устроились в уютном внутреннем дворике у Ферды пить чай. Как и в случае многих турецких женщин, знакомство с мужем ей организовала семья. Они вместе построили свой бизнес. Меня особенно интересовал ее опыт, после того как Крэйг поднял вопрос о совместной работе. Ферда призналась, что ее раздражает, когда некоторые новые партнеры отмахиваются от нее как от «жены».

– Некоторые люди не воспринимают меня серьезно, как равного партнера, хотя мой муж как раз на этом настаивает. – Она добавила, что женщины в Центральной Турции более консервативны, чем женщины в Стамбуле. – В Стамбуле, если женщины хотят свободы, они просто разводятся. Но проблема есть везде, и она вот здесь, – сказала Ферда и показала на свою голову. – В большинстве семей не все всегда идет гладко. Вы думаете, что у нас не бывает конфликтов? Цель – все уравновесить.

– В таких местах, как Газиантеп, где люди решают жить рядом со своими семьями, связи прочнее, – добавила Филиз. – Найти человека, за которого выйти замуж, – это не купить одежду, которая хорошо сидит. Требуется много времени, чтобы укрепить брак. Необходимы терпение и любовь.

После нескольких чашек чая мы вернулись в кухню, где Ферда приготовила мерсимекли кофте – пирожки с красной чечевицей и булгуром, а также юваламу – йогуртовый суп с крошечными фрикадельками из молотой молодой баранины с рисом. К двум блюдам также предлагался рисовый пилав и простой салат из листьев салата, помидоров и моркови. Кофте, в которые были добавлены сливочное масло, черешки чеснока и сирийский красный острый перец, намекали на нашу близость к Среднему Востоку. Я попробовала несколько йогуртовых супов по всей Турции, но самый вкусный был у Ферды – молодая баранина с рисом придавали супу густоту, словно в него добавили тапиоку, сверху она полила его растительным маслом с мятой, и это добавило восхитительный запах. Затем Ферда налила в стаканы айран – напиток, подобный йогурту, который напомнил мне центральноазиатский кумыс. Айран был немного лучше, но я была к нему равнодушна. Однако этот был очень свежим и острым, его привезли непосредственно из деревни, где жила домработница Ферды. Я отреагировала так же, как в первый раз на кисломолочный напиток из кобыльего молока в Киргизии, и чуть не подавилась.

На меня произвело впечатление то, что сестра так быстро приготовила довольно сложную еду, в особенности потому, что я связалась с Филиз только в предыдущий день, чтобы подтвердить свой приезд. Мой гид объяснила, что Ферде не требовалось идти в магазин за продуктами, потому что она привыкла к гостям.

– Некоторых гостей приглашаю я, другие сами себя приглашают, – пояснила она.

Ферда показала мне содержимое своего холодильника. Она достала курицу, которую можно использовать для приготовления супа или жаркого. Пакет замороженных фисташек размером с обычную упаковку у «Costco» можно использовать на десерт. Копаясь в холодильнике, она нашла круги лахмаджуна – турецкой пиццы, которую я уже видела на автобусных остановках.

– Вот что я использую, если у меня заканчивается все остальное. Хотите попробовать? – спросила она, отправляя заготовку в духовку. – Посмотрите, какая тонкая корочка, – сказала Ферда, поднимая лахмаджун после того, как он нагрелся. Блюдо приготовил ее любимый пекарь. И на самом деле оно было восхитительным – это была аппетитная лепешка с хрустящей корочкой, сверху – томатная паста и мелко рубленные молодая баранина, петрушка и красный перец.

– Это кисмет, – пояснила Филиз, используя слово, которое, как я обнаружила в дальнейшем, имеет турецкие корни. – Видите, еда находится здесь до гостя. А человек, отправляясь в чей-то дом, должен надеяться на свою удачу. У хозяев часто нет времени отправляться по магазинам, когда появляются гости. Поэтому все зависит от удачи.

После домашней еды и гостеприимного приема Филиз повезла меня посмотреть, как готовится лахмаджун. Его не пекут дома и не покупают в магазинах. Для этой лепешки требуется участие всего квартала. Вначале нужно купить овощи – петрушку, красный перец и помидоры – в овощной лавке или в супермаркете. Затем вы идете к ближайшему мяснику. Он – а это всегда он – выберет хороший кусок молодой баранины, мелко порубит ее с овощами и превратит ваши помидоры в пюре с помощью отжимного пресса. После этого вы со своим мелко нарубленными мясом и овощами и томатным соусом отправляетесь к ближайшему пекарю. Пекарь замешает тесто, скатает в шар, затем раскатает его и распределит по нему начинку с мясом, а после этого поставит в глубокую и широкую печь.

Мясник и пекарь имеют особую важность для общин и выигрывают от симбиоза, как объяснила Филиз. Кроме того, что мясники делают начинку для лахмаджуна, они часто готовят и кебабы, и другие мясные блюда, которые пекут в коммерческих печах, всегда в нескольких шагах от дома. Несмотря на то что у всех есть дома плиты и духовки, большинство местных жителей считает, что еда, которую нужно выпекать или запекать, лучше получается у профессионального пекаря. По воскресеньям во второй половине дня пекарни наполнены людьми, которые ждут, когда будет готова их еда. Важность мясника и пекаря, как мне кажется, отражала кое-что из кухни центральной части Турции, о чем я слышала еще в Киргизии от своей знакомой Гюльзат: «По сути это мясо и тесто». В Газиантепе тесто, в частности, готовилось с такой утонченностью, которая меня изумила.

Наиболее важным тесто было для баклавы. Греки и турки спорят о том, кто изобрел эту сладость, и те и другие утверждают, что это именно их изделие. Но на самом деле у десерта могут быть очень глубокие связи по всему Шелковому пути. Филиз подозревала, что идея слоеной сладости фактически появилась дальше на востоке, в Центральной Азии, с их традицией слоеного хлеба. (Хотя я видела только грубую версию баклавы в Узбекистане, во время своих исследований я нашла старые рецепты слоеного хлеба.) Фактически слово «баклава» может происходить от монгольского «байла», что означает «связывать». Даже более интересным является рецепт изделия, подобного баклаве. Оно называется гуллак, его можно найти в китайской кулинарной книге, написанной во времена монгольского правления. Другие выдвигают теорию о том, что сладкое изделие появилось в османской кухне.

Но независимо от того, где появился этот десерт, бесспорно, что в Газиантепе больше магазинов, торгующих баклавой, чем в любом городе мира: Филиз сказала, что их больше пятисот. Багажные отделения в автобусах на центральном вокзале заполнялись коробками с баклавой, которую развозили по всей стране. И хотя баклава так же распространена в Газиантепе, как плов в Центральной Азии, она гораздо аппетитнее. В «Gulluoglu» – одном из самых известных в городе заведений, торгующих баклавой, мы устроились поесть квадратики известной сладости, которую здесь делали с фисташками и сахарным сиропом, а не грецкими орехами и медом, как в случае греческой баклавы. Филиз предложила перевернуть десерт и есть его таким образом, чтобы прочувствовать во рту все слои баклавы. Слои вытяжного теста ломались все вместе, когда я вонзала в них зубы, и откусывание напоминало тот приятный звук, который слышится, когда вы наступаете на кучу осенних листьев. Мой язык погрузился в слоистую масляную сладость.

На следующий день Филиз отвела меня в кухню «Gulluoglu». Я была возбуждена как ребенок, которого привели на шоколадную фабрику Вилли Вонка. Мы познакомились с Байрамом, главным кондитером, который готовит десерт. Ему был шестьдесят один год, у него выступал круглый живот, а история его жизни оказалась такой же мифической, как у Вилли Вонка. Он с самого детства работал на производстве. Его отец был садовником предыдущего главного кондитера, и однажды отец привел молодого Байрама в дом своего господина. Кондитер заметил, как ребенок играет, делая куличики, и это напомнило ему о правильном приготовлении теста для выпечки. Главный кондитер тут же приказал Байраму работать у него, а семья Байрама поняла, что такое обучение – это возможность вырваться из нищеты, и с готовностью согласилась. Поскольку сладость является таким важным продуктом в Газиантепе, те, кто занимается ее изготовлением, пользуются определенным уважением, и должность можно передавать из поколения в поколение.

После того как мы надели белые халаты, шапочки и бахилы, Байрам показал нам пошагово, как делается эта сладость. Главным было раскатать вытяжное тесто до состояния абсолютной прозрачности. В старые времена это делалось вручную, и Байрам ради меня продемонстрировал процесс: он катал длинную скалку по тесту, пока у него со лба не начали падать капельки пота и чуть не попали на лист теста. Но в настоящее время на производстве есть машина. Кондитер положил кусок теста на конвейер компании «RONDO Dough-how & More», и из машины вышел длинный лист толщиной менее половины миллиметра. Еще один кондитер держал турецкий флаг за листом; ярко-красный флаг просвечивал насквозь. Машина работает быстро и точно, и благодаря ей производство баклавы удвоилось. Тем не менее Байрам готовит десерт точно так же, как его учил наставник, а когда он передает рецепт новым поварам, он предупреждает их: «Если напутать что-то в любой части рецепта, то наши предки в гробу перевернутся».

Подчиненные Байрама собрали баклаву. Один кондитер аккуратно положил один слой юфки, турецкого вытяжного теста, на большой квадратный поднос, а другой в это время опустил соломенную кисточку в чан очищенного сливочного масла, нагретого до 40˚С, и смазал тесто одинаковым слоем по всей поверхности. Два повара работали вместе, один выкладывал юфку, второй смазывал маслом, через каждые десять слоев они останавливались и добавляли слой молока и припудривали изделие пшеничной мукой грубого помола из твердой пшеницы. Поверх этого шел слой мелко дробленных фисташек, а затем слой более крупно порубленных фисташек. Еще пять слоев юфки положили поверх фисташек, затем еще десять слоев юфки с очищенным маслом. Потом баклаву нарезали одинаковыми ромбами – Байрам взял нож из рук одного подчиненного, чтобы поправить угол, под которым тот резал. Еще один повар отправил поднос в печь, где стояла температура 160˚С. Через пятьдесят минут десерт полили сахарным сиропом, нагретым до 106˚С. У меня голова закружилась от всей этой точности, и я с новым уважением отнеслась к десерту.

Филиз отвезла меня посмотреть на работу еще одного кондитера, который раскатывал листы теста еще тоньше и вручную. Я думала, что подобное невозможно, пока сама не увидела. Он раскатывал тесто для изделия под названием катмер, катая скалку взад и вперед в быстром темпе. Затем, после того как обычная раскатка больше не требовалась, он брал прозрачный лист и начинал быстро наматывать его на скалку и снимать с нее, чтобы лист получился еще тоньше. Эта работа была подобна тому, как я представляла себе работу с тестом неаполитанского повара, готовящего пиццу, но этот лист был таким легким, что когда повар сделал паузу, чтобы перевести дыхание, он спикировал на рабочую поверхность, как медленно опускающийся НЛО. Повар распределил по поверхности теста толченые фисташки, сахар и каймак – снова эти восхитительные густые топленые сливки, – свернул тесто квадратом и выпекал, пока оно не стало хрустящим. Баклава мгновенно вытеснила все остальные сладости, став моей любимой, но этим изделием турки эгоистично не поделились с остальным миром.

Но, несмотря на все мастерство, которое я видела при работе с тестом в Газиантепе, возникал вопрос: а где же лапша?