Глава 6
– Погодите, Николай Петрович, что-то я ничего не понимаю… А в чём причина такого решения?
– Егор, не спрашивай, сам в догадках теряюсь, – вздохнул собеседник на том конце провода. – Поступило указание, лично от Ряшенцева, сам ему такой же вопрос задавал, но он молчит как рыба. Я так понимаю, что руководитель Федерации футбола – отнюдь не верхушка айсберга, есть люди и посерьёзнее… Надеюсь, со временем ситуация разрешится, хотя времени до чемпионата мира уже в обрез. В общем, ты форму поддерживай, а если будут какие новости, я тебе сразу сообщу. Спокойной ночи.
Я смотрел на зашедшуюся в коротких гудках трубку в своей руке, и мир рушился буквально на глазах. Ёкарный бабай, мундиале уплывал у меня из-под носа! Да что ж это такое?!
– Егор, что случилось?
Встревоженные взгляды супруги и тёщи скрестились на мне, отчего я почувствовал себя то ли грустным клоуном на манеже цирка, то ли смертельно больным человеком.
– Да так… Ерунда.
– Егор! – Голос Лисёнка сейчас был строг и требователен как никогда.
Поэтому я сознался:
– От сборной отцепили.
– Что значит – отцепили?
– Так вот, отцепили, сказали, что в Скандинавию летят без меня. А это последний сбор команды перед чемпионатом мира, на который теперь, получается, я не попадаю.
– Так надо кому-то пожаловаться, – встряла тёща. – Ты же вроде неплохо играл, голы забивал. Уж на что я далека от вашего футбола и то тут и там слышу, какой замечательный футболист Егор Мальцев. За границей, опять же, играешь!
Вот-вот, теперь не факт, буду ли я играть за «Челси» и дальше. Кто знает, как далеко решили зайти мои недоброжелатели. Честно сказать, за полтора года в Англии я уже не испытывал того первого восторга, с командой выиграл почти всё, что можно на клубном уровне. Меня теперь манил лишь титул чемпиона мира, а так я и на родное «Динамо» согласился бы.
– А кому жаловаться? – ответил я. – Это указание руководителя Федерации футбола СССР, к нему если только за объяснениями. Боюсь, что он всего лишь пешка в чужой игре.
– Ох, недаром Мессинг тебе неприятности напророчил, – приложив руки к груди, пролепетала Ленка, в глазах которой уже дрожали слезинки.
Я обнял её, чтобы успокоить.
– Ну, он же сказал, что помощь придёт, откуда не жду. Может, и впрямь дело устаканится.
Короче, бессонная ночь мне была обеспечена. Я завидовал здоровому сну как супруги, так и тёщи, оставшейся у нас ночевать, – её громкое сопение было слышно даже из-за закрытой двери. А я пялился в окно, через открытую форточку которого в комнату вливался более-менее прохладный ночной воздух, и вслушивался в отдалённые звуки расстроенной гитары и довольно сносно голосящего дворового исполнителя. Мало того что гитара расстроена, так ещё и по соседям играет. Мой чуткий слух сразу уловил непопадание в лад. Такое ощущение, что поёт один, а аккомпанирует другой – напрочь лишённый музыкального слуха.
Эх, вот ведь ребятня – ни забот, ни хлопот. А я тут столько на себя взвалил, что как бы не надорваться. И в самом деле, как-то я резко ворвался в этот мир. Хиты десятками вываливаю, иной композитор и поэт-песенник за всю жизнь столько не насочиняют, сколько я за пять лет. Согласен, припёрся на готовенькое, всё уже сочинили за меня, ну или почти всё, всё ж таки кое-что своё я тоже подкидываю. Группы сколачиваю, фестивали провожу – мало, что ли? Опять же, в футбол вон попёрло… Удачное взаимодействие физических ресурсов арендованного тела и моих мозгов человека будущего. И титулы выигрываю практически без угрызений совести, потому что достаются они мне потом и кровью. Потому, что если вдруг и задыхаюсь к 90-й минуте, еле ползаю, получаю по ногам или локтем в физиономию, то всё это ощущает не какой-то Егор Мальцев, а Алексей Лозовой. И если меня вдруг собьёт машина (тьфу-тьфу), то она собьёт меня, и помирать, корчась на обочине, буду я.
Утром я решительно набрал номер Ряшенцева. Новоиспечённого члена исполкома УЕФА в кабинете не было, отсутствовал где-то по делам, дозвонился ему ближе к обеду.
– Николай Николаевич, как же это понимать?!
– Что ты имеешь в виду, Егор? – вкрадчиво поинтересовался Ряшенцев.
Вот ведь жук, ещё невинную овечку из себя строит. Ладно, а я буду изображать оскорблённого в самых лучших чувствах человека на грани истерики. Хотя я и на самом деле был недалёк от этого.
– Так ведь по вашему же указанию меня из сборной отчислили! Чем я провинился-то?! Пьяный под забором лежал и позорил честь комсомольца? Плохо играл? Прекословил тренерам?..
– Егор, подожди, не части. – Я буквально видел, как поморщился собеседник. – Никто тебя не обвиняет в пьянстве или плохой игре. Вообще, это не телефонный разговор.
– Хорошо, давайте встретимся.
На том конце провода повисла пауза. Затем раздался тяжёлый вздох.
– Ладно… Можешь подойти ко мне сегодня часам к пяти вечера?
– Думаю, да.
– Давай подходи, и предметно поговорим, а то чего воздух-то сотрясать…
Пришёл, сел напротив Ряшенцева, вопросительно глядя ему в глаза.
– Тут вот какое дело, Егор… Сигнал на тебя поступил.
– Сигнал? Что за сигнал, от кого?
– Сигнал о, скажем так, недостойном поведении советского спортсмена и комсомольца за рубежом. Вот, знакома тебе эта мадам?
И подсовывает мне фотку улыбающейся Хелен. Смотрю я на эту фотографию, а у самого внутри всё опускается. И хочется рвать на себе волосы и костерить себя последними словами.
– Вижу, что знакома. А почему я показываю тебе эту фотографию, не догадываешься? И тут, я вижу, в кассу. Вот и подумай, что к чему, сложи два плюс два.
И в его взгляде одновременно чудесным образом сочетаются осуждение, сочувствие и осознание собственного превосходства. А я сижу, опустив голову, понимая, что сам себя подвёл под монастырь. Blya, да было-то один раз, и то, можно сказать, по пьянке! Разболтала-таки Ленка или квартира находилась под наблюдением? Если второе, то почему только сейчас об этом стало известно? Или… Или было известно давно, но некто ждал подходящего момента? Но это должна быть секретная информация, или я уже просто ничего в этой жизни не понимаю.
– От Фурцевой подарочек? – твёрдо смотрю я Ряшенцеву в глаза.
Тут он начинает елозить в своём кресле, прячет глаза, шевелит губами, в общем, пребывает в состоянии некой растерянности. Ага, не ожидал от двадцатилетнего пацана такого вопроса? Правда, замешательство бывалого партаппаратчика длилось буквально секунды, и снова взгляд прямой, а губы упрямо поджаты. Сейчас ка-а-ак пошлёт меня куда подальше…
– Егор, не важно, что и от кого, а важно, что ты начудил с этой, – кивнул он на фото. – Молись Богу, чтобы эта гадкая история не вышла за пределы моего кабинета. А то ведь могут и комсомольское собрание устроить, исключить, так сказать, из рядов за поведение, недостойное будущего коммуниста. А там и из Союза композиторов могут коленом под зад дать, и радио с телевидением закрыть для Егора Мальцева. Будешь свои песни в стол писать. Я не говорю уже о том, какова будет реакция твоей супруги. По-дружески советую, – доверительно наклонился ко мне Ряшенцев и понизил голос, – ляг на дно, не рыпайся. Система ещё и не таких, как ты, съедала.
Тут бы мне, оскорблённому в самых лучших чувствах, встать и гордо заявить: ну, во-первых, со свечкой над нами никто не стоял, а во-вторых, думаю, это наше с Хелен личное дело, Николай Николаевич! Но я не встал и не заявил, потому что Алексей Лозовой много чего повидал на своём веку и прекрасно понимал, что система и в самом деле сожрёт его и не поперхнётся. И никакие Шелепины не помогут. Тем более ещё не факт, что Александр Николаевич не в курсе происшедшего. Может, именно с его подачи всё и закрутилось? Или Фурцева постаралась подать ему всё под таким соусом, что у него просто не оставалось другого выхода.
Из здания Федерации футбола я выходил с чувством, что жизнь кончена и самый лучший вариант – немедленно броситься с моста в Москву-реку. Осуществить сей необдуманный поступок мне помешал окрик:
– Эй, Егор, здорово! Ты тут какими судьбами?
Оборачиваюсь – опаньки, Вовка Козлов! Тот самый Пеле, который привёл меня когда-то в спортшколу ЦДСА.
– Вовка! Здорово!
Обнимаемся, делимся новостями. Пеле в этом сезоне стал игроком московского «Локомотива», как и в моей реальности. Похвалился, что недавно руководство железной дороги выделило ему автомобиль «Москвич-408», вот только права не успел получить. Сейчас он направлялся в секретариат Федерации футбола СССР подписать кое-какие бумаги.
– Ну а ты как? Со сборной улетаешь в Скандинавию?
Тут я малость притух. Подумалось – а смысл скрывать, что меня отчислили? Причём не за плохую игру или реальный косяк, а из-за мимолётного увлечения. Между тем рядом остановилась парочка зевак, которые явно меня узнали и теперь с любопытством прислушивались к нашему разговору.
– Слушай, пойдём посидим, тут одно местечко есть неподалёку. Время-то терпит?
– Время есть, сегодня днём была тренировка, уже освободился.
Засели мы в одном тихом кафе под названием «Лада», заняли дальний столик. Официант меня узнал, выразил своё глубочайшее почтение. Я, выяснив, что последний раз приём пищи у друга был ещё утром, организовал ему обед и ужин одновременно, сам ограничившись лёгким салатиком и отбивной с картофельным пюре. На запивку взяли запотевший графин брусничного морса, хотя уж не знаю, откуда они завезли бруснику в начале июня. Скорее всего, в ход пошла замороженная, впрочем, на вкусе это не сказалось, пилось отлично.
По ходу дела я рассказал об отлучении от сборной и что на разборки ходил к самому Ряшенцеву. А вот о Хелен всё же не стал говорить, посчитал, что ни к чему запускать в народ информацию о моём косяке.
– Так а за что же тебя из сборной-то турнули? – спросил Пеле, так и застыв с поднесённой ко рту вилкой.
– Видно, нашлось за что, хотя Ряшенцев вокруг да около ходит, толком ничего не говорит. Думаю, кто-то из «небожителей», – на секунду поднимаю глаза к потолку, – зуб на меня за что-то точит, а за что – только и остаётся гадать. Может, за то, что несогласованную песню на недавнем фестивале в «Лужниках» спели. Эх, да что теперь… Ты ешь, ешь, горячее стынет.
Сидевшие за соседним столиком немцы, не стеснявшиеся громко разговаривать на своём лающем языке, всё чаще посматривали в нашу сторону. Наконец один из них поднялся и бочком подошёл к нам.
– Добрий вьечер! – поздоровался он на корявом русском. – Я есть вест дойче гешефтсман Ханс Вебер, моя есть собственный мануфактурен. Это есть мой партнёр. – Дежурные улыбки остальных немцев. – Здьесь заключить контракт с «Трёхгорный мануфактурен»… Это есть вам найн интерес, я думать. Ми вас узнать, ви есть известный фуссбальшпилер и шлагерзэнгер Ехор Мальсефф. Ми просить вас фото… э-э-э… цур эринерунг.
– На память, что ли?
– Я, я, на памьять! – радостно оскалился немчура.
Ладно, не жалко. Надеюсь, этот Ханс не является тайным последователем фюрера или педофилом, сфотографировавшись с которым я окажусь так скомпрометирован, что интрижка с Хелен покажется просто детской шалостью.
Просидели мы почти до 8 вечера, я широким жестом отверг притязания Вовки на оплату счёта, заявив, что достаточно зарабатываю, чтобы угостить друга, да ещё и оставить официанту хорошие чаевые. Мы сердечно распрощались, обменявшись напоследок телефонами, и я пешком отправился домой. Захотелось просто пройтись, хотя идти было не так уж и близко. А что, когда я последний раз вот так, не спеша, гулял по Москве? Уже и не вспомнить.
Вечер входил в силу, над столицей багровел закат, не иначе завтра сильный ветер, а то и вовсе дождь. Этим приметам я ещё от бабки был обучен. А память невольно возвращала к разговору с Ряшенцевым. И к мысли, что смиряться с таким положением нельзя ни в коем случае. На карту поставлено многое, если не всё. Кто знает, дотяну ли я до следующего чемпионата мира, случиться может что угодно. Тем более что в этом году сборная подобралась достаточно сильная, чтобы побороться за медали главного турнира четырёхлетия.
Если это всё интриги Фурцевой, можно ей открыть глаза на недостойное поведение дочери, рассказать о попытке суицида. Блин, плохо, что доказательств нет, кроме ножа с отпечатками пальцев. Тогда можно рискнуть подключить деятелей повыше рангом Екатерины Алексеевны. На приём к Шелепину хрен пробьёшься, а вот Тикунов – вполне реальная кандидатура. Надеюсь, министр внутренних дел СССР не замешан во всех этих событиях. Где-то дома должен быть телефон его приёмной, завтра же с утра позвоню.
Однако с визитом к Тикунову пришлось повременить.
– Вадим Степанович находится в рабочей командировке, на этой неделе его не будет. Позвоните на следующей, – предложили мне на том конце провода.
Нормально… Время-то уходит, чемпионат мира всё ближе, сборная уже в Дании, завтра играют матч в Вайле со сборной полуострова Ютландия. Там ещё несколько игр – и в Англию, бороться за «Золотую Нику».
А может, есть смысл пообщаться с кем-нибудь из заместителей? Например, с Захаровым. Мы с ним как-то сталкивались в кабинете Тикунова по поводу сериала «Следствие ведут ЗнаТоКи», но не более того. И тогда он мне показался мужиком нормальным. Может, через него удастся связаться с Тикуновым?
Но и тут меня ждал облом. Оказалось, Николай Степанович уехал в командировку вместе со своим непосредственным руководителем. Да что ж такое!
Кто следующий на очереди? Хм, не кинуться ли мне к Суслову? Он на данный момент как главный идеолог в отсутствие Спорткомитета СССР курирует и спорт тоже, как средство идеологической борьбы на международном уровне. Ну а культуру – само собой, Катя под ним ходит, что прикажет – то и сделает. Больше никого на горизонте не вырисовывалось. Действительно, оставался Суслов, который один раз уже прислушался к моим пожеланиям, и я не думаю, что он об этом после пожалел. Во всяком случае, после расклейки новых афиш билеты улетели в момент, а трансляция фестиваля на СССР и страны социалистического содружества побила все мыслимые и немыслимые рейтинги, как написала «Комсомолка». Хотя какие рейтинги в СССР… Наверное, сами придумали, но телеаудитория у фестиваля была огромная, тут можно не сомневаться. Так неужто Суслов в этот раз не выручит?
В прошлый раз мне домой звонили от него, когда просили подъехать к Суслову на работу. А сейчас в справочной мне дали какой-то левый телефон, в итоге пришлось тащиться на Старую площадь лично. От сидевшего внизу дежурного узнал, что Михаил Андреевич в отпуске, будет через две недели. Значит, и секретарша отдыхает параллельно, когда ж ей ещё в отпуск ходить, как не вместе с шефом.
Суслов, понятно, дал себе передышку после фестиваля, хотя мне всегда казалось, что члены ЦК пашут без выходных и отпусков. Оказывается, они тоже люди и две, а то и три недели отдыха могут себе позволить. А мне-то что теперь делать?
Принялся перебирать в уме всех больших начальников, с кем сводила судьба и к кому я мог бы обратиться. Ряшенцев – отыгранная карта, Тикунов и Суслов в режиме ожидания, Шелепин – недоступен, можно даже и не пытаться. Фурцеву отбрасываем, она сейчас, судя по всему, мой враг номер один.
Семичастный? Так-то мысль неплохая, учитывая, что Владимир Ефимович в прекрасных отношениях с Шелепиным, давние друзья, а значит, его слово весит очень прилично. С председателем КГБ мы помимо банкета по случаю победы на Олимпийских играх пересекались ещё в ложе динамовского стадиона. Возможно, в аудиенции не откажет. Жаль, телефонов нет, придётся ногами идти.
Добрался до площади Дзержинского, сунулся к дежурному офицеру, представился, кто я есть и с какой целью пожаловал. Об отлучении от сборной говорить не стал, а то сразу могли послать подальше. Просто заявил, что вопрос государственной важности. А разве нет? На кону стоял престиж нашей страны на международной спортивной арене, и я считал себя не последним человеком, от которого зависело успешное выступление сборной в Англии.
На моё счастье, хоть Семичастный оказался на месте. Причём мог меня принять практически сразу, как мне сказал оформлявший пропуск дежурный. Но это «сразу» растянулось на полтора часа, которые я провёл в приёмной главного чекиста страны, любуясь спартанской обстановкой, из которой выбивалось большое полотно – пейзаж, изображавший речной берег и склонившуюся над водой иву. Как-то сразу захотелось на этот бережок, окунуться в прохладную воду. В Москве жара стояла прямо-таки июльская, впору и в самом деле брать Ленку, сынульку и чесать за город. Позагораем, искупаемся…
– Мальцев, заходите, – вывел меня из раздумий голос адъютанта в майорских погонах, исполнявшего роль секретаря.
Не без волнения я переступал порог кабинета председателя Комитета госбезопасности СССР. Сидела-таки во мне вбитая веками в предков боязнь перед царскими опричниками, с течением времени превратившимися в чекистов. Нынешние, «оттепельные», конечно, не зверствовали, как «соколы Берии», но страх так просто не вытравить.
Впрочем, Семичастный встретил меня с улыбкой, хотя и предупредил, что у него буквально пятнадцать минут, чтобы меня выслушать. И выразил надежду, что мой вопрос действительно государственной важности.
В общем, выложил я о звонке Морозову, о последующем визите к Ряшенцеву и фотографии Хелен Миррен, с которой если что и было, то до свадьбы с Ленкой. А затем… Ну, что скрывать, рассказал и о притязаниях на мою сексуальную свободу со стороны дочери Фурцевой. Подвёл черту, что именно Екатерина Алексеевна затаила на меня личную обиду и откуда-то нарыла факт моего прелюбодейства с молодой лондонской актрисой, после чего накапала Ряшенцеву с требованием вывести меня из состава сборной.
Семичастный слушал и глядел на меня с лукавым прищуром тёмных глаз, казалось, видевших тебя насквозь. Когда я наконец закончил свои излияния, он наклонился к столу, и его взгляд стал ещё пронзительнее.
– Тебе бы, Егор Дмитрич, с такими дедуктивными способностями к нам в Комитет в аналитический отдел, – усмехнулся Семичастный. – Хотя, по большому счёту, всё это легко просчитывалось, неудивительно, что ты тут же Екатерину Алексеевну в главные свои недоброжелатели записал. Кстати, мы в курсе, что её дочь к тебе неровно дышит, но вот о случае с попыткой вскрыть себе горло слышу впервые. А ведь просил же присматривать за Светланой…
Он откинулся в кресле, задумчиво глядя куда-то мимо меня. Впрочем, через несколько секунд снова сосредоточился.
– Думал я, что ты смиришься и не станешь дёргаться, а тут вон и до меня добрался… Егор, могу я рассчитывать на понимание с твоей стороны?
– Н-н-ну… Наверное, да.
– Тогда давай поговорим откровенно, как взрослые люди. Фурцева в данном случае всего лишь исполнитель, фото Хелен Миррен и историю твоего, скажем так, грехопадения она выдала Ряшенцеву по нашей просьбе… Неужели ты думаешь, что жил в Англии без присмотра? Да-да, телефон тоже прослушивался, и в квартире стояли жучки. Если ты думаешь, что не представлял интерес для вражеских спецслужб, то сильно заблуждаешься. Дальше я буду говорить, а ты – слушать. И учти, покидая этот кабинет, ты оставишь расписку о неразглашении.
– Хорошо, – кивнул я.
– Так вот, пару месяцев назад к нам поступила оперативная информация, что в отношении тебя готовится серьёзная провокация. Подробностей, к сожалению, мы не знаем, но, как заверил наш внедрённый в их структуру человек, то скандальное интервью с английским журналистом – сущий пустяк на фоне того, что британские спецслужбы затеяли против тебя на время проведения чемпионата мира по футболу, куда ты обязательно должен отправиться в составе сборной СССР. Мы решили, что единственный вариант оградить тебя от возможной провокации – какое-то время не выпускать в Англию и в другие капстраны. Год, а лучше два или три. Поэтому, извини, твой контракт с «Челси» продлён не будет, и на чемпионат мира ты не сможешь попасть… Понимаю, это серьёзный удар, особенно отлучение от главного футбольного турнира четырёхлетия. Уверен, ты помог бы команде. Но мы не можем тобой рисковать, это будет удар и по нашей стране, сам должен понимать.
– Так… Как же… Да бог с ним, с «Челси», но чемпионат мира!.. Ну приставьте ко мне человека на время моего пребывания в Англии, а лучше двух. Да я из расположения сборной никуда!
– Послушай, ещё раз повторяю. Мы. Не имеем. Права. Рисковать! – с металлом в голосе отчеканил Семичастный, и я понял, что переубедить мне его не удастся.
Наверное, на моём лице тут же все мои чувства и отразились, так как взгляд главного советского чекиста смягчился.
– Да ты сильно-то не расстраивайся. В Союзе у тебя семья, будешь за «Динамо» играть, песни сочинять, как и раньше. Поклонницы ещё не достали? Пачками письма из ящика выгребаете? И в подъезде дежурят периодически? Что делать, такова оборотная сторона славы. Многим артистам, кстати, нравится, – подмигнул он мне и добродушно улыбнулся.
А мне вот было не до смеха. Всё летело в тартарары, будущее окончательно окрасилось в чёрные цвета, и только мои Ленка и Лёшка виделись двумя светлыми пятнышками в этой беспросветной мгле. А я так мечтал сыграть на главном футбольном турнире моей жизни! Можно, конечно, утешать себя мыслью, что на чемпионате мира 1970 года мне будет всего двадцать четыре, а в Германии-74 – двадцать восемь. Но кто знает, что случится через год-другой. Тут и травма возможна, и то, что я по-прежнему буду находиться под колпаком у спецслужб… Хотя кому я буду к тому времени, уже как четыре года невыездной, интересен? Опять же, как там без меня будут ребята из моей группы? Звонить им и говорить, чтобы дальше двигались без меня?
– Ладно, Егор, мы с тобой уже больше, чем я рассчитывал, просидели, – вывел меня из ступора Семичастный. – Дела не ждут, а тебе ещё расписку нужно написать. Вот тебе перо, чернила и бумага, пиши. Я, Мальцев Егор Дмитриевич, одна тысяча девятьсот сорок шестого года рождения…
Всю дорогу домой я придумывал отмазку для супруги. Не скажешь же Ленке о её английской тёзке, а насчёт провокации тем более, раз уж подписку дал о неразглашении. Единственным вариантом остаётся та самая лишняя песня на фестивале, за которую я якобы был отлучён от сборной и получил выговор по комсомольской линии. Хотя, конечно, никакого выговора не было, но для усиления момента сгодится. Мол, чемпионат мира пролетает мимо, но он не последний в моей жизни. Зато буду с вами неотлучно, не считая выездных матчей за «Динамо»…
Следующим утром я заставил себя встряхнуться, сделать зарядку и после завтрака сел составлять план действий на сегодня. Я всерьёз решил заняться изготовлением опытного образца кубика Мальцева. Для этого, как я уже упоминал, мне на первом этапе понадобится толковый столяр. Когда Ленка спросила, над чем это я так упорно размышляю, показал ей чертежи кубика и рассказал о первостепенной задаче.
– Погоди, у моего папы есть знакомый столяр, он такие вещи делает – закачаешься. Кстати, вот эта хлебница, которую папа нам подарил, – его рук дело.
Я перевёл взгляд на хлебницу. Действительно, вещь симпатичная, ладно сделана, покрыта вырезанными узорами и сверху – коричневым лаком. Такая даже с рук потянула бы рублей на пятьдесят по нынешнему курсу.
– Можешь узнать у отца телефон этого мастера?
– Конечно, сейчас же и позвоню папе.
Короче, после обеда я уже сидел в столярной мастерской Виктора Васильевича Лапотникова и показывал ему чертежи загадочного изделия.
– Интересно, интересно, – бормотал столяр, разглядывая мои наброски сквозь линзы очков. – Я так понимаю, вся конструкция держится на центральной трёхмерной крестовине, на которой свободно вращаются центральные кубики. А все остальные кубики держатся друг за друга благодаря выемкам. Хм, вроде ничего сложного на первый взгляд, но по ходу дела разберёмся. Слушай, у меня тут срочный заказ, обещал человеку сегодня сделать. Давай завтра с утра займусь твоей игрушкой. Оставляй чертежи… А лучше и сам приходи, если есть возможность, если что – будешь подсказывать.
Так и получилось, что на следующее утро под моим руководством Виктор Васильевич принялся за кубик Мальцева. Сделал заготовку из просушенного бука (по словам столяра, хранил года три, словно чувствовал, что пригодится), просверлил в каждом квадратике отверстия, вставил в них винты и взялся соединять конструкцию, прикрепив на внутреннюю подвижную форму… Мне казалось, что всё получается идеально, но Лапотников периодически качал головой, отбраковывая ту или иную деталь механизма. Как бы там ни было, но уже к обеду опытный образец был готов!
Я держал в руках стандартный кубик из четырёх рядов во всех плоскостях, разглядывая разноцветную, покрытую лаком поверхность. Мысленно перекрестившись, взялся за одну из граней, которая провернулась с лёгким сопротивлением. Затем вторая, третья… Столяр с нескрываемым интересом наблюдал за моими манипуляциями.
– Спасибо, Виктор Васильевич, вы Мастер с большой буквы, – пожал я ему руку. – Вот две сотни, как договаривались. Кстати, на будущее, если я вдруг попрошу ещё у вас сделать такие кубики, выручите?
– Да без вопросов, Егор, обращайся! Мне самому понравилось эдакое мастерить.
– Отлично, договорились. Только, напоминаю, об этом изделии – никому. Мне ещё нужно патент на него оформить.
– Да за кого ж ты меня, мил-человек, держишь?! Договорились же, а я слово своё держу…
Визит в «Патентное ведомство» чем-то напомнил первый мой поход в ВУОАП. Правда, тогда я был ещё никем, а сейчас моя персона была настолько известной, что первый же чиновник, с которым я здесь столкнулся, попросил у меня автограф. И мне удалось как-то быстро миновать так называемую «комнату сумасшедших», где отфильтровывали психов от нормальных людей.
В отделе, куда меня направили, сидело несколько человек, и моё появление также произвело фурор.
– А вы, Егор Дмитриевич, почему со сборной не уеха ли? – поинтересовался один из сотрудников отдела, грузный мужчина лет пятидесяти, без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами, но при галстуке.
– Травма, – скупо отбоярился я. – Вот чертежи головоломки и опытный образец. Можете ознако миться.
Кубик Мальцева тут же пошёл по рукам. Грани уже через минуту были так перекручены, что даже меня взяло сомнение, смогу ли я кубик собрать. В 1980-х навострился делать это довольно легко, и сейчас, к счастью, былые навыки проснулись от многолетней спячки, так что, как только головоломка снова оказалась в моих руках, я вернул цвета в исходное состояние.
– Да-а, вы действительно гений! – развёл руки худющий старик со сползшими на кончик носа очками. – Коллеги, я думаю, такое изобретение достойно авторского свидетельства, вы со мной согласны?
Ответом ему был хор из восклицаний: «Конечно!», «Безусловно!», «Само собой!»…
Для начала мне пришлось ознакомиться с «Положением по патентованию». Привлёк внимание абзац, где говорилось, что в социалистическом обществе недопустимо использование патентообладателем исключительного права в ущерб общественным интересам.
«Суд вправе пресекать подобные действия. Если патентообладатель отказывается уступить (продать) патент или выдать разрешение (лицензию) на использование его изобретения, имеющего особо важное значение для государства, то по решению Совета министров СССР патент может быть принудительно выкуплен государством либо соответствующей организации может быть дано разрешение на использование изобретения с установлением вознаграждения патентообладателю».
Ну так я и не держусь за своё изобретение, которое на самом деле и не моё вовсе. Просто приятно сознавать, что Советский Союз получит от продажи лицензии или просто реализации игрушки по всему миру миллионы валютных рублей. Для родины, как бы это ни высокопарно звучало, моя помощь окажется весьма существенным подспорьем.
Авторское свидетельство, правда, мне сразу не выдали, сказали, придётся какое-то время потерпеть, нужно проверить кубик на новизну, а то вдруг у кого-то уже есть что-то подобное. Попросили оставить опытный экземпляр и чертежи им, естественно, под расписку.
– Я уверен, что никто в мире ничего подобного не делал, – доверительно сказал мне тот же старик, – так что, молодой человек, готовьтесь месяца через три получить авторское свидетельство. У вас он в единственном экземпляре?
– Пока да, – ответил я, думая о столяре, который при желании мог наклепать этих кубиков сколько угодно. Хотя если нужна твёрдая порода дерева, да ещё просушенная…
– Больше пока не делайте, а то… мало ли.
Мне выдали расписку, в которой моя игрушка была названа просто «Кубик-головоломка».
Я не гордый, у Рубика, кажется, официально он тоже назывался по-другому, что-то вроде «магический куб», но в народе всё равно получил известность как кубик Рубика. Так что и этот после всех проверок, думаю, будет называться кубик Мальцева.
А позже, сидя на лавочке в скверике – одном из зелёных островков в центре Москвы, – я думал, куда пристроить головоломку после того, как получу авторское свидетельство. В то, что государственная машина раскачается сама собой и начнёт штамповать увлекательную игрушку для детей и взрослых, я сильно сомневался. Без толчка тут не обойтись. Тем более на массовый поток можно поставить модель исключительно из пластика. Вот только к кому потом сунуться со своим рацпредложением?
