Глава 30
Бару стояла на вершине вулкана Тараноке возле матери Пиньон. Внизу простерся остров ее детства — заплаты плантаций сахарного тростника и кофе, угольно–черные берега… Темно–фиолетовое море, ластящееся к коралловому рифу. Бесконечные звезды.
На Тараноке были свои собственная политика и торговля, свои хвори и тревоги. Но ребенку Тараноке казался совершенным, цельным, принадлежащим только самому себе.
Империя явилась вместе со штормом.
В гавани замелькали алые паруса. Леса рухнули и вновь поднялись, заключенные в просмоленную обшивку, воплощенные в грот–мачты и реи. Мор скосил и гаванских и равнинных, и трупы их сбросили в кратер, не разбирая, кто где. Дети спали за туфовыми степами школы. Там их учили любить и жениться согласно чужеземным убеждениям, а также работать на судоверфях — «социализированный федерат (класс 1), знаков отличия нет».
Маски казнили мужей докрасна раскаленным железом. Их крики служили напоминанием: старые обычаи негигиеничны.
— Мы должны быть безмерно благодарны, — заговорила мать Пиньон — тем самым голосом из детства Бару, источником чистой непререкаемой истины. — За мыло и санитарию. За то, что наши дети не умирают в младенчестве, но растут и постигают все имена порока. За удовольствие, которое приносит нам жизнь, посвященная труду на благо великой цели. Знаешь ли ты, дитя мое, что прежде мы погибали от абсцесса зубов? То была одна из главных причин смертности на Тараноке. Но Маскарад привез сюда и зубных врачей!
Бару сложила в уме счетовода — таблицу прихода и расхода, реестр с двойной записью: «отцы — каленое железо» против «мыла», и «зубные врачи» против «великой цели».
А Пиньон сняла улыбчивую маску матери и оказалась Кердином Фарьером — веселым, жизнерадостным торговцем шерстью, предвестником Империи с шестернями ее механизма в глазах.
— Ты хотела задать вопрос о природе и применении власти, — произнес он.
Волны моря тотчас застыли и превратились в сталь и фарфор, в паутину цепочек из множества рук, сходящихся к шлюзу, из водоотвода которого заструились из Тараноке к сердцу всего сущего кровь и расплавленное золото.
Причина и следствие. Расход и приход. Все взаимосвязано, мир — единая система, огромное созвездие.
Бару не могла охватить взглядом и постичь его форму: главная книга мудрости исчезла. Троюродная сестра Лао передала ее к шлюзу по цепочке рук, затянутых в перчатки.
— У нас, в Фалькресте, найдется ответ на любой вопрос, — заверил ее Кердин Фарьер. — Все внесено в каталоги и расставлено но своим местам.
— Даже восстания и личности бунтовщиков, — заметила Бару.
Он поднес к лицу белую фарфоровую маску, лишенную всякого выражения, и Бару вспомнила, что его имя — Странник.
— Мы продолжаем распространять свою власть, — изрек он. — Когда работа будет завершена и наша гегемония охватит мир, никто и ничто не сделает ничего без нашего соизволения. «Добровольно» станет синонимом «по повелению». Закон Империи поселится в каждой душе и проникнет в каждую клетку. Боль и бесхозяйственность отойдут в прошлое. Останется гармония — и ничего более.
— А если Ордвинн вырвется на волю? — нахально поинтересовалась Бару.
Рычаги и шестерни внутри самой Бару позволили ей лишь предположить такое допущение. То был сиротливый осколок логики, риторический прием, примененный для того, чтобы вызвать к жизни сокрушительную отповедь.
— Что, если их не подчинить?
Маска уставилась на нее пустым взглядом идиота. Внизу, под ее подбородком, пузырилась слюна. Император на Безликом Троне…
— Сила бунтовщиков быстро становится их слабостью, — ответил он слаженным хором голосов. — Это глупое упорство, дикость и звериная ярость. За нами же — мощь империи, деньги, настойчивость и масштаб, все мускулы учета, закона, индустрии и воинской повинности. Наша сила — высшего порядка. Мы вернемся. Мы купим их оптом, воспитаем на свой лад, поманим будущим счастьем — и Ордвинн послушно наденет маску.
Меж тем тараноки заключали браки с плосконосыми иноземцами или отправлялись на корабли, чтобы трудиться и воевать в чужих землях, и в жерле вулкана Тараноке затеплилось пламя.
— В итоге мы неизменно побеждаем, — проскрипела маска. — Будущее за нами.
— Да, — прошептала Бару.
Из–за фарфора маски упали на плечи, рассыпались рябиново–рыжие кудри.
— Ты знала это с самого начала. В долгосрочной перспективе Ордвинн будет подчинен.
Дым вперемешку с пеплом обжег горло, не позволяя вымолвить ни слова.
— Но сколь бездумно непродуктивен круговорот восстаний и реконкист! — продолжал хор голосов. — Сколько крови и труда пропадет даром в грядущие десятилетия! И сколь милосерднее было бы отыскать самый краткий, наибыстрейший путь к миру!
— Такова высшая цель, — сказала маска насмешливым мужским голосом, который Бару впервые услышала в пактимонтских доках, — голосом человека по имени Вестник. — Ради нее вы и стали нашим особым инструментом для выполнения весьма тонкой работы.
«Я раскрою секреты власти, — подумала Бару, отчаянно цепляясь за давнюю детскую опору. — Знание — это контроль. Я оберну власть в свою пользу и спасу свою родину».
Она сделает все ради Тараноке.
Странно, но во сне она еще не утратила способность плакать.
* * *
Тепло…
Как не хотелось разрушать и покидать жаркий кокон!
Он обволакивал ее со всех сторон. Шатер. Шкуры.
«Стоп, — подумала она. — Назад. Спать. Не думать».
Тепло в кольце ее рук. Сомкнутых в объятьях. Тепло в ее сердце.
— М-м… — сонно протянула Тайн Ху. — Привет, ваше превосходительство. Привет тебе, Имуира. Куйе лам.
Щелки лучащихся довольством глаз сомкнулись вновь. Под тяжестью ее тела рука Бару онемела до самого плеча. Тайн Ху чуть повернулась, чтобы изгибы их тел совпали еще совершеннее, прижалась губами и носом к шее Бару, засопела и вздохнула во сне.
Еще один миг безмятежного счастья.
Но механизмы ожили. Скальпели и зубья шестеренок безжалостно расчленили настоящее на прошлое и будущее. Как будто в душе Бару пробудился вивисектор, отделяющий от тела органы «последовательности событий», скользкие, сочащиеся сукровицей жилы «плана», «результата», «степени риска» и «вероятности провала».
Счетовод, очнувшийся в женщине, вспомнил об испытании.
Бару Рыбачка уткнулась подбородком в гладкую макушку своей возлюбленной и беззвучно завыла от горя.
Пути назад нет. В далеких городах, в гаванях и в штурманских рубках определены условия и заведены автоматы. Договор записан чернилами, деньгами и кровью. И вот — конец игры.
Пути назад нет.
* * *
Какова же она?..
В Тайн Ху чувствовалась сила. В мускулах, привычных к секире, мечу и доспехам, в надменном повелительном голосе. И даже в ее крови — по понятиям знати.
Чего еще оставалось желать, чего вожделеть? А Бару вожделела — запретная плотская жажда не оставляла ее ни на губернаторском балу, ни в лесу — с первого взгляда.
Что еще можно найти в ней, кроме столь притягательной силы?
Наверное, еще много сокровищ. Просто не сосчитать, сколько всего в ней еще осталось непознанным… Целое небо ее души, мириады едва намеченных, ждавших своего часа созвездий.
Тайн Ху безмятежно спала, приоткрыв рот. Ее красота оказалась особой — не законопослушной, не урунской материнской дородностью, не изысканным чистопородным произведением фалькрестских человекостроителей. Она была женщиной–воином, повелительницей, воплощением целого народа.
Сколько в ней тайн! Счет мог бы длиться вечность.
Но время уже истекло.
* * *
«И мы задумались: как же выявить нелояльных?»
Бару надела льняную рубашку, табард и штаны, пристегнула к поясу саблю Аминаты и вышла наружу, в утреннюю прохладу. Часовые вокруг шатра княгини Вультъяг были расставлены широко. Все знакомые лица — личная дружина Тайн Ху, из Вультъяга. Благоразумно не обращают на Бару внимания.
Не глядя ни на кого, Бару прошла мимо часовых и поднялась по склону наверх — туда, где носильщики свалили ее пожитки. Отыскала церемониальный кошель. Пристегнула его к поясу.
«У нас есть превосходный метод».
Повсюду горели утренние костры. Полуголые воины возле них остервенело истребляли вшей, которые поселились в их рубахах.
Бару вдыхала запахи карри и кофе. Многоголосье песен на иолинском, урунском и двух стахечийских говорах звенело над лагерем. Здесь собрались все те, кто услышал ее имя и откликнулся на зов, пронесшийся над Ордвинном.
Она породила Волка, с самого начала зная о грядущей расплате.
— Зате Олаке! — позвала она князя.
Старый шпион поднялся от костра и оперся на плечо травницы.
— Ваше превосходительство?
— Для тебя есть дело. Очень нелегкое.
В сумрачных вороньих глазах мелькнула печаль. Неужели он полагает, что понял?
Бару твердила себе: «Когда с этим будет покончено, я изменю мир. Никогда ни одной женщине не придется делать то, что сделала я».
Но внутренняя боль — словно от проглоченной бритвы или чашки кофе с истолченным стеклом — не стихала.
— Отправляйся в лагерь вультъягских воинов, — приказала она. — Возьми лошадей и несколько верных людей… Дзиранси и еще кого–нибудь из его ягаты. Передай княгине Вультъягской, что она разжалована. С сегодняшнего дня она находится в изгнании.
В усталом напряжении Зате Олаке ждал дальнейших приказов королевы, которую помог возвести на трон.
— Под охраной отвезите ее на север. Велите ехать вперед, пока Зимние Гребни не поглотят ее. Скажите: если она вернется в Ордвинн, ее ждет смерть.
— Да, нам нужна династия, — вымолвил Зате Олаке и с искренним сочувствием посмотрел на Бару.
Он так долго манипулировал фигурами, столь тщательно ликвидировал любые угрозы… Теперь он не сомневался, что все понимает. Любой, пусть даже такой дорогой ценой.
«Мы дадим вам то, чего вы хотите больше всего на свете. То, чего вы жаждете с детства».
Бару двинулась прочь. Зате Олаке добавил ей вслед (превосходный, хоть и ненамеренный удар):
— Жаль, что она допустила необходимость подобной меры.
* * *
Час настал, условия совпадают, сделка завершена. Она приняла ее. Она знала, чего от нее хотели, и сама сказала им об этом.
Однако механизмы, завод которых еще не кончился, отбивали: «Пора. Пора. Пора».
Причин медлить нет.
Бару прижалась лицом к боку лошади — колючему, шершавому, воняющему потом — в безуспешной попытке заплакать, вскрыть душу, словно гнойник, и вытечь на траву без остатка. У нее ничего не получилось. Сердце как будто закупорилось запекшейся кровью.
«Я совершила ужасное злодеяние. Настолько чудовищное, что теперь я могу совершить любой грех, обмануть любое доверие и пойти на все что угодно. Какой бы вред ни причинила я себе, хуже мне уже не будет».
Верно. Преступление совершено давным–давно. Теперь наступила расплата.
Она сказала жрице–нырялыцице: «Я хочу спасти свой дом, Тараноке. И я делаю для этого все».
Оседлав лошадь, Бару тронулась через лагерь на восток — без знамени, неузнаваемая и неприметная. Барабаны стучали побудку, вызывая сонные протестующие стоны. На ней были простое охотничье платье и шлем, чтобы спрятать лицо.
Ни время, ни место известно не было. Заранее оговаривались только условия завершения сделки: сомнение рассеяно, победа одержана. И план отхода: «Ускользните из лагеря и положитесь на нас. Мы будем готовы».
Бару стиснула губы и накрепко затянула броню вокруг сердца, похоронив что–то очень важное в руинах собственной души. Надвинула на лицо маску — холодную сталь дисциплины под кожей.
«Привыкай, — приказала она себе. — Теперь так будет всегда».
И сразу же подумала: «Бару, ты — дура. Высокомерное мерзкое чудовище. Ты должна остановить это. Как угодно».
На восточном краю лагеря ее ждал рыжеволосый стахечи. Он сидел в седле, на его шее красовался яркий платок, завязанный «тещиным узлом» поверх куртки. Именно он однажды подошел к ней в доках и спросил невзначай: «Вы знаете «Сомнение об иерархии»?»
— Пора, — произнес он. — Сейчас, в час победы, мы можем быть уверены, что даже самые осмотрительные изменники сбросили маски. — Он ухмыльнулся — горделиво или угрожающе, а может, и кровожадно. — Вы прекрасно справились, приведя их к Зироху и выиграв сражение. Вы проделали превосходную работу.
— Стой! — крикнула Бару ему в лицо. — Верни все обратно! Я передумала!
Яростно налетев на него, она снесла ему голову. После того, как его тело растоптали лошадиные копыта, Бару пришпорила скакуна и помчалась обратно в лагерь.
Конечно, в реальности она не сделала ничего подобного. Глупый бунт ничем не мог ей помочь. Возможно, из этого и вышел бы сиюминутный прок. Но сиюминутность вряд ли что–то решала.
Наверное, ее безмолвный вежливый кивок встревожил рыжеволосого. Миг — и человек по имени Вестник отвел взгляд. В глазах его мелькнуло мимолетное сочувствие, как и у князя-шпиона.
— Едем, — сказал он. — Я позаботился обо всем остальном. Челюсти смыкаются. Нам нужно убраться отсюда побыстрее.
Бару шевельнулась в седле, собираясь оглянуться, но шепот Вестника приковал ее к месту:
— Нет! Не оглядывайтесь. — процедил он. — Позади ничего нет! Ясно вам? Теперь надо смотреть только вперед.
И они двинулись на восток, мимо часовых. Преодолев Зирох, они направились к огромному бурному Инирейну, Току Света. Там и предстояло выступить Волку, дабы встретить морскую пехоту, которая не придет никогда.
Сперва ехали в тишине, нарушаемой пением птиц и шумом воды, плещущейся о тучные берега. Зажмурившись, Бару стерла окружающий мир, сменив картину воспоминаниями о своих прекрасных злодеяниях.
«Ты провернула отличную сделку», — похвалил Бару ее внутренний счетовод.
И это было правдой — для юной женщины в доках, опальной технократки, разъяренной словом «Зюйдвард». Для той Бару, отчаянно искавшей путь в Фалькрест.
Но та Бару не понимала самого главного…
Раздался чей–то крик. С севера приближался топот копыт — к ним мчался отряд латной конницы, поджидающей в засаде за рощей ладанных кедров. Вестник удивленно покосился на Бару.
— Весьма небрежно, — заметил он.
«Отсфир! Он просидел целую ночь, снедаемый горем, и размышлял над предательством друга! Наверняка с восходом он сообразил, отчего Лизаксу, самый разумный и дальновидный из них, вдруг восстал против меня», — подумала Бару.
Возможно, он читал письма Лизаксу. Вероятно, он нашел черновик послания, где спрашивалось: «Не боишься ли ты их постепенного возвращения? Как, по–твоему, есть ли нам на что надеяться на протяжении пяти десятилетий или даже ста лет?»
Так или иначе, но он догадался, почему Лизаксу задавал такие вопросы. И понял истинный смысл ответа Бару Рыбачки, хладнокровного и изворотливого счетовода.
Должно быть, тогда он не поверил себе. Однако решил сесть в засаду и подождать. И теперь наконец увидел, какое чудовище князья Ордвинна возведут на трон.
«Он убьет меня», — решила Бару. Эта мысль принесла ей искреннюю радость.
Вытащив из седельной сумы узкий продолговатый предмет, Вестник метнул его вверх. Ракета взвилась в синее небо, волоча за собой длинный хвост из зеленого дыма.
— Гоните во весь дух! — велел он, приникнув к шее своего коня.
Бару, пустой бессловесный механизм, подчинилась.
Но почему? Как же так?.. Еще ночью она была уверена, что утро не настанет никогда. Как вообще хоть с кем–либо могло случиться нечто подобное? Как можно абсолютно точно знать что–то, но полностью игнорировать это?
Неужто есть вещи, неподвластные рациональному мышлению?
Люди Отсфира продолжали погоню. Бару услышала, как сам Князь Мельниц что–то заорал ей вслед, и над ее головой просвистели первые стрелы.
«А если ни Лизаксу, ни его горе, ни его догадка здесь ни при чем? Вдруг они сговорились убить меня и Тайн Ху, а потом подыскать для Ордвинна другую королеву? Хотя бы Игуаке, выданную замуж за Отсфира. Все лучше, чем две трайбадистки».
Окружающий мир превратился в игру смутных теней, куда менее реальную, чем память о Тайн Ху.
Но внезапно в игру вступили новые тени, появившиеся впереди. Всадники в алых табардах и стальных масках, вооруженные тяжелыми арбалетами. Морская пехота Маскарада — точнее, Вестника. Мчится к ним.
Рыжие кудри Вестника отчаянно развевались на ветру.
— Гони! — крикнул он. — Вспомни о том, что ждет тебя впереди! Не забывай о награде!
И он пришпорил коня.
Но Бару медлила. Она не будет спасаться бегством.
«Вспомни, что тебя ждет впереди…»
Вспомни «шакалов», «Армию волка», седобородого Зате Олаке, верную дружину, ныряльщиц–иликари и Тайн Ху, Тайн Ху, Тайн Ху…
Почему все сложилось именно так? Почему она допустила такой финал? Она могла бы остаться в лагере и приказать войску совершить марш–бросок на север. Могла разделить армию по княжествам и отправить воинов по домам или бежать с Тайн Ху, скрыться с ней в Зимних Гребнях. Могла бы отыскать способ изменить своей же собственной измене. В конце концов, ключевой фигурой была она, Бару, а не изможденный Волк и не собранные вместе мятежные князья. В конечном счете только Бару и была главным оружием.
Но тогда, конечно, никто никогда не спас бы Тараноке.
Стрела ударила загнанную лошадь в крестец. Та с визгом упала, волоча за собой задние ноги и заваливаясь набок. Бару с размаху рухнула наземь и вскрикнула, ударившись головой о слишком свободный шлем.
Весеннее небо над головой. Величественная утренняя заря.
Если ей и хотелось умереть, то недостаточно сильно. Тело самовольно вскочило, рука потянулась к сабле, ноги сделали пару неверных шагов.
Подняв взгляд, она увидела Отсфира. Князь мчался к ней с обнаженным мечом — взгляд исполнен горя и лютой ненависти.
Болт, выпущенный из арбалета, отскочил от шанфрона его коня. Князь моргнул от неожиданности, и в тот же миг второй болт пронзил его грудь. Отсфир обвис на поводьях, на губах его выступила кровавая пена, и он упал.
«Вы не погибнете на Зирохе». Что ж, очередная ложь. Совсем мелкая по сравнению с прочими.
«Прощай», — подумала Бару.
Она обернулась к морским пехотинцам, которые спешили к ней на помощь, и увидела Вестника. Он напряженно указывал на Бару вытянутой рукой и не шевелился.
Да, человек по имени Вестник предложил ей возвышение такой ужасной ценой.
Взгляд его был устремлен на что–то позади Бару, а ее шлем ограничивал обзор.
Вестник открыл рот, чтобы предостеречь ее…
Молот верного дружинника Отсфира ударил по шлему Бару. В ее глазах потемнело. Все вокруг исчезло, словно перед ее носом с треском захлопнули дверь.
* * *
Вестник и впрямь позаботился обо всем остальном.
Княгиня Игуаке, выпив утренний бульон, проглотила вместе с ним и приправу, подкинутую очищенным. Он, конечно же, сумел добавить в чашу Игуаке тетродотоксин — иноземный яд, к которому ей неоткуда было иметь привычку. Передав похвалу повару: «От новой приправы у меня даже губы онемели!» — в самый разгар утреннего совета княгиня обмякла и умерла, разбитая параличом. Так скончалась Коровья Царица, мечтавшая о новой империи и свободной жизни для своего народа.
Глава ее разведки с ревом ворвался на кухню.
— Чья рука сгубила нашу княгиню?! — заорал он.
— Та самая, что движет всеми нами, — ответил помощник главного повара и метнул в лицо главы разведки сковороду с кипящим маслом.
Пиньягата, Князь Фаланг, проводил войсковой смотр перед походом. Он с трудом дышал обожженными в сражении легкими, но его воины стояли навытяжку и вспыхивали гордостью от его одобрительных кивков. Но вот из строя, бросив копье, с улыбкой выступил какой–то бледнокожий человек.
— Бару Корморан подводит итоги, — произнес он, вонзая нож под подбородок князя.
Князь–копьеносец умер стоя. Увы, ему не довелось увидеть мир в своих землях.
В лагере «Армии волка» воцарился хаос: боевых коней разбил паралич.
Кровь и дым завладели Пактимонтом. Солдаты адмирала Ормсмент взяли штурмом убежища мятежников, заливая кислотой потайные комнаты.
Судьба настигла и Глиняную Бабку, когда она тащилась вверх по лестнице в свои башенные покои. Княгиня чувствовала себя усталой и подавленной. Ее печалила кончина Отра и Сахауле, и со страхом ждала она вестей с заливных лугов Зироха. Вдобавок ее удручали воспоминания о давней любви, с некоторых нор вызывающие лишь вьюгу в ее сердце. Она задумалась и остановилась, и вдруг какой–то дерзкий рабочий выскочил из тьмы и окатил ее с головы до ног вонючим каустиком. Бабка поспешила в умывальню, и при первом же соприкосновении с водой каустик ослепительно вспыхнул буйным неугасимым пламенем.
Так ушла Эребог со стужей в глазах — единственная из ордвиннских владык, осмелившаяся побывать за Зимними Гребнями.
Очищенная, которой была вверена забота о княгине Вультъяг, не смогла отыскать своей жертвы.
— Выслана, — угрюмо буркнул дружинник княгини. — Отправлена на север с Зате Олаке. По приказу Честной Руки.
Лагерь «Армии волка» лихорадило.
По Зироху разлетались разные слухи.
— Отсфир и Вультъяг, втайне обручившись, сговорились свергнуть Бару Рыбачку и править Ордвинном вдвоем!
— Нет! Стахечи с Королем по Нужде идут вниз по Инирейну, вознамерившись завершить завоевание столетней давности!
Волк принялся искать хозяйку. Гонцы сбивались с ног. Орали лейтенанты и их помощники.
Но Бару Рыбачка словно в воду канула.
Обезглавливание завершилось. Теперь осталось собрать урожай — великое множество созревших семян — пока их не разнесло ветром. В конце концов, самым ценным трофеем, взятым с бою, стала легенда о Зирохской битве и о тайне, раскрытой на лугах Зироха.
С этим знанием можно было противостоять Маскараду.
С вершины холма Хенджа взвилась в небеса красная ракета. Очищенный, укрывшийся среди камней, поднял подзорную трубу и начал изучать обстановку.
Их плоскодонные баржи были брошены в болоте, в нескольких милях позади. Зрачки — до сих пор расширены от листа каменщицы, позволяющего не плутать в темноте.
Первые ряды морской пехоты поднялись из укрытий и двинулись вперед, буквально продираясь сквозь туман над южными болотами.
Часовые в лагере кинулись бить тревогу или замерли, парализованные ужасом. А морские пехотинцы начали скандировать в такт шагам, громоподобным хором выкликая то, что заучили наизусть по пути, на кораблях и на баржах. Они затвердили эти речовки без понимания — ибо кто же в Фалькрестской морской пехоте может говорить по–иолински?
— ОНА БЫЛА И ЕСТЬ НАША.
— С САМОГО НАЧАЛА, С ПЕРВОГО ДНЯ, КОГДА ВЫ НАЧАЛИ СЛАВИТЬ ЕЕ ИМЯ.
— СТУПАЙТЕ К СВОИМ СЕМЬЯМ. РАЗБЕГАЙТЕСЬ ПО ДОМАМ. СКАЖИТЕ ВСЕМ: ПОД ЕЕ МАСКОЙ СКРЫВАЛИСЬ МЫ. МЫ НАБЛЮДАЛИ ЗА ВАМИ. МЫ НАЧАЛИ ВАШЕ ВОССТАНИЕ ПО СВОЕЙ ВОЛЕ — СЕЙЧАС ПО НАШЕЙ ВОЛЕ ОНО ЗАКОНЧЕНО.
— БАРУ КОРМОРАН — ПОСЛАННИЦА ТРОНА.
* * *
Она очнулась в душной каюте военного судна, отчего–то уверенная, будто спала в объятиях пустоты.
Вестник сидел в кресле у изголовья ее койки и что–то черкал на листе бумаги. Книга, лежавшая у него на коленях, служила своеобразной подставкой. Вестник посмотрел на Бару, отложил перо и быстро захлопнул книгу.
Тем не менее Бару успела разглядеть рисунок: это был прекрасный мужчина с хмурым лицом и ожогом на шее.
Незавершенный набросок.
Воспоминания ударили, будто молот: «Прошлое — вот настоящий тиран».
Она разожгла пламя восстания, осознавая, что сама и потушит его. Она поклялась, что сердце ее останется равнодушным.
Но ей не удалось стать идеальным механизмом.
— Поплачьте, если нужно, — произнес Вестник. — Я рыдал, заслужив возвышение. Горевал о том, что предал.
Кружилась голова. Она оперлась на локти и уставилась на простыни, приподнятые над грудью и пальцами ног, по стоило ей повернуться к Вестнику правым боком, как он исчез. Не просто скрылся из поля зрения, а именно исчез.
Вестник, его книга и кресло — правая сторона каюты пропала без следа.
От изумления она рефлекторно взглянула туда, где он только что был. И он возник перед ней — мгновенно, как привидение — стоило лишь повернуться к нему левой стороной лица.
— Не можете выжать ни слезинки? Ничего страшного. Полагаю, бесстрастие для вас привычно. Армия, собравшаяся у Зироха, рассеяна, как и было задумано. Ваша работа завершена. Теперь за дело взялись другие. — Насупившись, он взял перо и взмахнул им в воздухе. — Кстати, в последние дни мы понесли серьезные потери. Я говорю об агенте, внедренном в иликарийское жречество, об одной из главных фигур ордвиннского проекта. Она была хранительницей секретов всех мятежников. Подозреваю, что ее вычислила и ликвидировала Зате. Не нашли ли вы каких–либо намеков на… Что вы делаете?
Изумленно подняв брови, он смотрел, как Бару, сжав двумя пальцами кончик носа, двигает его из стороны в сторону. Вправо–влево, вправо–влево — и всякий раз, стоило отогнуть его направо, кончик носа бесследно исчезал. Прекращал существовать.
— Позовите докторов, — прохрипела она.
* * *
Данный трюк — излюбленная стратегия Зате Явы, Маскарада, сил, правящих из–за Безликого Трона, — и в самом деле был изящен. Приманка. Заподозрил кого–то в крамоле и негигиеничном мышлении? Предоставь им теплое местечко для сборищ. Позволь им откровенничать между собой. А после — внимательно наблюдай за тем, кто поспешит проглотить наживку. Смотри, кто оказывает им поддержку, кто отмывает их деньги. Кто хранит их тайны.
Но со временем этот метод стал слишком предсказуемым. Следовало разработать новый — ведь науку властвовать надо развивать, как и всякую другую.
Зачем дожидаться неизбежного мятежа? Зачем рисковать обнаружить под боком измену в ключевой стратегический момент? Ордвинн не подчинить. Его князья, верования и народы — сущая головоломка. Ордвиннская система нездорова, невыгодна и не склонна меняться в соответствии с требованиями инкрастического развития.
Хочешь избежать лесного пожара — выжги сухостой. Нужна лишь подходящая искра.
Такая искра понимает, что непродолжительное и неудачное восстание сегодня — гораздо гуманнее, чем массовая резня через десять лет. Она смотрит вдаль — в будущее. И жаждет высшей власти — пусть даже самой страшной ценой.
И в следующий раз Ордвинн, заметив искру и протянув руки к теплу, вспомнит: «В прошлый раз мы обожглись».
Точно так же в фалькрестском Метадемосе воспитывают заключенных — позволяя бежать. Подсылают сообщника, спасителя. Передают с едой ключ. Позволяют вплотную приблизиться к свободе, почувствовать настоящий триумф: ведь так далеко они бы ни за что не разрешили зайти! Но в том и суть: беглец должен ощутить вкус победы, уверенность в том, что это уже не игра.
А затем победу нужно отнять. Сообщник окажется предателем. Ключ не откроет последнюю дверь к свободе.
После дюжины повторений большинство заключенных приучаются не обращать внимания ни на ключ, ни на отпертую дверь, ни на заговорщический шепот: «Беги!» Даже очутившись снаружи, они покорно ждут, когда их уведут обратно в камеры.
А спустя некоторое время начинают учить тому же новичков.
