Глава 29
Зирох с высоты…
Вот фаланга «Армии волка». Копейщики пяти княжеств и двух народов прикрыты щитами товарищей. Окутаны дымом. Сменяют погибших товарищей, пробираясь между их тел, в первые ряды. Стяги сожжены залпами хвачх. Лишь дым, точно знамя, реет над их головами: огонь им все еще друг…
Двадцать тысяч копий блестят в лучах заходящего солнца. Так они держали строй: кровь бешено стучит в висках от ужаса и веселья, у кого штаны мокры, у кого ум затуманен — словом, каждый справляется, как может.
Но как придают духу барабанная дробь, команды Пиньягаты и стрелы, летящие над головами во врага, несмотря на то что по лучникам палят хвачхи!
«Стоять. Стоять».
Да, надо держаться и ждать врага. Десять тысяч земляков, служащих захватчикам, на флангах, а в центре — пять тысяч пустоглазых масок с крючьями, пиками, тяжелыми щитами и огнедувами.
На севере Хейнгиль с четырьмя тысячами латной кавалерии заходит в тыл пяти тысяч кавалеристов Тайн Ху. Ее строй отвечает неуклюжим, беспорядочным топтанием на месте, колеблется между наступлением на запад и отходом на восток. Лошади упрямятся, точно везут тяжеленные мешки с песком. Люди суетятся, будто в отсутствие каких–либо приказов, словно Тайн Ху даже не командует ими вовсе.
А знамя Честной Руки, реявшее над холмом Хенджа, покачнулось и рухнуло. Скрылось среди поваленных каменных столбов.
* * *
Вот к чему привела ее идиотская доверчивость. Да, она знала, что Лизаксу умен. Но он казался таким идеалистом!
Похоже, бездне не суждено поглотить ее. Гибель наступит раньше. И ведь перед самой развязкой!
— Лизаксу! — крикнула она, стараясь перекрыть цокот копыт конницы. — Лизаксу! Сколько тебе предложил Каттлсон?
Зате Олаке, старик в кольчуге с чужого плеча, встал между Бару и всадниками.
— Мальчик мой! — рыкнул он. — Что ты затеял?
Клин всадников — четырнадцать человек — приблизился к ним вплотную. Бледнокожие стахечи настороженно поглядывали на Бару, Зате Олаке и своего князя.
Лизаксу пришпорил коня.
— Князь Лахта! Ваша светлость! Я помню, что вы сделали для нашего общего блага! Отойдите. Позвольте мне спасти нас всех!
— Чем они купили тебя? — отчеканил Зате Олаке. — Мне известно, что ты любишь и ценишь. Тебе дали лекарства для жены? Посулили свободу брака для дочерей? Тебе пообещали путешествие в Фалькрест, где тебя посадят в Парламент и «цивилизуют»?
Некоторое время князь Лизаксу глядел на него в остолбенении — и вдруг расхохотался.
— Ты меня с кем–то путаешь!
Но в ту же секунду он — следом за Бару — различил звук, раздавшийся за спиной.
Эти был равномерный грохот множества подков.
Взвились вверх стяги княжества Игуаке. На холм взлетели кавалерийские резервы Коровьей Царицы и княгиня собственной персоной.
Лизаксу выхватил меч, сжал губы, сузил глаза и опять пришпорил коня, без колебаний, без милосердия направляя его на Бару.
В ответ она обнажила оружие. Абордажная сабля Аминаты с тихим шорохом выскользнула из ножен. Мышцы заходили ходуном, ноги напружинились, принимая стойку, тело зажило своей жизнью — жизнью флотской системы.
Сам клинок не спасет своего хозяина…
Дружинники Лизаксу замерли, а потом повернулись к несущимся всадникам, к княгине Игуаке. Коровья Царица на скаку во всю глотку честила их «трусами», «содомитскими подстилками» и «вонючими каплями с кривого фалькрестского нужника».
Князь Лизаксу устремился к Бару. Кунья накидка бешено развевалась по ветру за его спиной.
— Стреляй, — сказала она.
Резко щелкнул тетивой арбалет Зате Олаке. Короткая толстая стрела вонзилась в горло жертвы. Князь Лизаксу, ученый владыка Высокого Камня, муж и отец, обвис в седле и рухнул наземь, не сказав напоследок ни слова и даже не изменившись в лице. Ему не осталось и мига, чтобы осознать свою смерть и обдумать ее онтологию.
Взглянув на мертвого, Зате Олаке покачал головой.
— Поверить не могу! Я-то полагал его человеком с принципами!
— А я могу, — ответила Бару.
Всадники из резерва Игуаке налетели на дружинников Лизаксу и втоптали их в землю. Игуаке надменно обогнула место их гибели и рысью подъехала к Бару.
— Увидела, что твое знамя рухнуло, — вымолвила она. — И подумала, что неплохо бы подняться на холм и помочиться на твой труп.
«Зачем что–то говорить, — вдруг подумала Бару. — Как хочется оплакать их всех — и этого человека, его вдову и сирот, и мысли, которыми он не успел поделиться».
— Ты своими руками лишила себя столь прекрасной возможности, — произнесла она вслух.
— Да, — согласилась Игуаке, прикрыв глаза от солнца и усмехнувшись. — Я заметила, что к тебе направляются люди Лизаксу без знамен. Никогда не доверяла этому грамотею! Так или иначе, но я подозреваю, что твоя Вультъяг вот–вот погубит нас. В общем, возможность помочиться на твой труп еще не потеряна.
Повернувшись к северу, Бару потянулась за подзорной трубой, но не решилась посмотреть на поле битвы в той стороне.
— Помогите поднять знамя, — сказала она.
Хоть до чего–то можно дотянуться. Хоть что–то еще в ее руках.
* * *
Фаланги медленно сближались.
Едва начнется прямое столкновение, едва сомкнутся с грохотом стены щитов, не будет ни пути назад, ни места для маневра. Два строя сольются воедино — центр с центром, фланг с флангом. Тогда придется давить, колоть, биться насмерть, пока кто–то не дрогнет и не побежит… или не будет стоптан кавалерией, зашедшей с фланга или с тыла.
А в кавалерийском сражении еще никто не одержал верх.
Лучники Отсфира продолжали вялый обстрел, жаля северный фланг противника. Они убивали несчастных, насильно забритых в солдаты в захваченных землях Радашича. Хвачхи Маскарада выпустили в ответ последние залпы, и их стойки опустели.
Позади пактимонтского строя иод огромным штандартом ехал губернатор Каттлсон. А на северной равнине, среди желтых цветов, челюсти его ловушки сомкнулись вокруг Тайн Ху.
Четыре тысячи всадников под командованием Хейнгиля зашли в тыл Тайн Ху с востока. Теперь на опушке леса показалась и вторая, скрытая до поры челюсть. Две тысячи кавалеристов из княжеств Отр и Сахауле, пылая жаждой мести за убитых князей, за хараеродское злодейство, вырвались из–за деревьев и устремились на Тайн Ху с запада.
— Плати по кровавым счетам! — орали они, насмехаясь над врагом–счетоводом. Кавалерией «Армии волка» командовал явно не тот человек. Пять тысяч всадников Тайн Ху нерешительно топтались на месте. Основу ее латной кавалерии составляли люди Игуаке — жители Внутренних Земель, которые не питали ни малейшей любви к лесной княгине с ухватками разбойницы. Вдобавок их лошади были измотаны и изнывали от жажды (стремительный дневной марш–бросок дал о себе знать) — и животным не терпелось избавиться от тяжкого груза.
Дезорганизованные, окруженные шестью тысячами тяжелой кавалерии без возможности отступить по флангу, они не имели никаких шансов в конном строю.
Тайн Ху подала сигнал, и всадники спешились.
— Отдай коней!
Глотки за глотками подхватывали приказ Тайн Ху, передавая его к дальнему крылу:
— Отдай коней! Стройся!
Постепенно здесь забурлил хаос другого рода. Воины готовились. Занимали позиции. И теперь латная кавалерия, вооруженная копьями и мечами, спешилась. Бросила лошадей. Отдала их новым наездникам: «шакалам», прятавшимся среди цветов в кустах. Велитам и лучникам, готовым вступить в бой.
Охотники были отправлены вперед — провести разведку и ждать удобного момента. Задачу эту Тайн Ху доверила самым надежным из своих людей, вультъягским воинам — Сентиамутам, Алеменуксам и прочим.
— Укрыться. Выжидать. И помнить: чем легче всадник, тем быстрее конь!
Кавалеристы же, расставшиеся с лошадьми, выстроились в фалангу и подняли копья навстречу четырем тысячам конников Хейнгиля. Это было давным–давно привычно и знакомо. Строиться в пешую фалангу — один из первых маневров, которым обучали любого из них.
О том, что лошадей следует отдать каким–то велитам, в уставах не было сказано. Но они безропотно подчинились приказам Тайн Ху.
Три тысячи новорожденной легкой кавалерии помчались на юг. Тайн Ху со своими дружинниками скакала иод знаменем кометы. Она так яростно пришпоривала своего белого коня, что его сердце могло взорваться и превратиться в еще одну комету.
Две тысячи латных кавалеристов, оставленные позади, были отданы сыну Игуаке — грозному и азартному прирожденному полководцу. Свернув на запад, они ударили по всадникам Отра и Сахауле с кличем: «Честная Рука!» — ибо Игуаке Ро видел Бару Рыбачку и тоже питал надежды на трон.
Гром копыт и столкновения двух огромных масс сотрясли равнину. Так началась битва на севере.
А спустя мгновение возле холма Хенджа, в тени леса схлестнулись фаланги противников!.. Недолгий стремительный бег — и сокрушительный, до треска в костях, удар щитов в щиты. Треск, скрежет, давка — натиск! Воины заработали копьями, отчаянно вопя и жмурясь, чтобы уберечь глаза от острого ливня щепок и обломков.
В центре копейщики Пиньягаты встретились с пехотой Маскарада, и князь обнаружил, что его славных воинов теснят. Фалькрестские латы надежно отражали стрелы, крепкие копья не ломались, а саперы из глубины строя метали через стену щитов кислоту, газ и огонь.
Беспощадные, исполненные чужеземной воли маски глазели на врага в упор.
— Стоять! — заорал Пиньягата.
Это была уже не команда, а мольба.
* * *
Знамя Честной Руки вновь взмыло над холмом. Его встретили радостным кличем.
У подножия холма Хенджа изгибались и смешивались друг с другом два строя. На правом фланге «Армии волка» изрядно потрепанные рекруты Игуаке получили подкрепление и вновь ринулись в бой. Теперь им повезло: они сумели даже сдержать натиск вражеского крыла — фаланг, состоящих из ратников Радашича. Копья работали вполруки, а прореха между противниками была широка: никому не хотелось прыгать в смертельную чащу с боевым воплем на устах.
Тем временем слева берсерки–книжники Лизаксу разбились о непреклонную фалангу княжества Хейнгиль. Одурманенные снадобьями, слепые к боли, берсерки бросились в мясорубку. Но двенадцатифутовые копья не испугались их, и стена щитов осталась глуха к их воплям. Фалангу Лизаксу охватил ужас. Берсерки не сломили противника, икари Химу не пронесла их в глубину вражеского строя.
Неуязвимые книжники погибли как простые смертные.
Левое крыло строя восставших дрогнуло. Распалось. Подалось назад под натиском вояк Хейнгиля, которые шли на них и без устали орали: «Держи слово!»
Казалось, прорыв неизбежен.
Но брешь заткнула ягата Дома Хуззахт — богатыри в латах, ведущие за собой отряды воинов.
Дружинники Хейнгиля столкнулись с броней стахечи и военным кличем возрожденного севера… и отступили.
Но ягата поторопилась.
Сместившись налево, богатыри оставили центр, где пактимонтская пехота в масках сошлась с лучшими воинами Пиньягаты. Вскоре пехотинцы обнаружили, что до совершенства им далеко, однако проявили упорство и продолжали рваться вперед на крыльях имперского превосходства.
Стиснув кулаки, Бару смотрела, как прогибается строй в центре. Вдруг она проиграет и Каттлсон победит? Что, если прибывшие морпехи обнаружат на поле боя лишь стаи ворон, пирующих на трупах мятежников?
«Твои ошибки спишут на кровь и пол. Ты должна быть безупречна».
— Север! — изумленно воскликнул Зате Олаке.
— Взгляни на север! — подхватила Игуаке.
На северо–западе кружили, сойдясь в рукопашной, две огромные конницы — Игуаке Ро бился с явившимися отомстить за Наяуру. На северо–востоке строй из трех тысяч копейщиков опустился на колено и вскинул копья, сдерживая удар кавалерии Хейнгиля, отсекая воинов от основной битвы.
Но части конницы Оленьего Князя удалось ускользнуть из сети.
После столь ловкого хода Хейнгиль быстро оценил обстановку и выбрал своей целью Тайн Ху. Молниеносно собрав дружину, он устремился за ней в погоню.
Они неслись на юг. Трехтысячная масса всадников с Тайн Ху на белом скакуне во главе уподобилась вулканической лаве. Лучшие из ее лучников на всем скаку разили стрелами латных преследователей, умудряясь не отстать от своих товарищей.
Однако могучие кони Хейнгиля настигали «шакалов». Ярд за ярдом «шакалы» приближались к пехотному строю, к обнаженному флангу Маскарада.
Загнанные лошади спотыкались, замедляли бег и умирали — стоя — от разрыва сердца. Дружинники Хейнгиля безжалостно истребляли отставших. Их кони набирали скорость. Чем легче всадник, тем быстрее конь… Но свежий конь — еще быстрее.
Бару услышала собственный крик. Сердце пронзило, словно занозой. Ей стало не до холодного анализа. Великий замысел Тайн Ху был близок к успеху, но конница Хейнгиля могла вот-вот разрушить все победоносные планы княгини.
Игуаке, сидевшая на коне, сплюнула на поваленные камни Хенджа.
— Будь я проклята, — заявила она. — Вы оскорбили меня, задвинув в резерв, ваше превосходительство. Но я обязана признать: в конечном счете вы поставили меня именно туда, куда нужно.
Она подняла руку, подавая сигнал. Ее барабанщики подхватили команду.
Резервные конники Игуаке клином понеслись по склону холма Хенджа. Ударили во фланг Хейнгиля за несколько секунд до того, как он настиг основную часть всадников Тайн Ху. С лету сломали вражеский строй, оттесняя его к северо–западу, бросили сломанные копья и взяли воинов Хейнгиля в мечи и молоты.
Охотник на Оленей убил четверых, а пятого спешил, обезглавив его коня, с кличем: «Держу слово!» Наконец один из воинов Игуаке вспорол брюхо княжеской лошади длинной пикой. Хейнгиль, запутавшись в знамени, рухнул наземь — под молоты и копыта. Связанный словом чести, он дрался до конца. Но никто не сомневался, что последняя мысль его была о дочери.
А перед княгиней Тайн Ху простерся беззащитный фланг пехоты противника. Кавалерии, способной остановить врага, больше не было.
Привстав в стременах, Тайн Ху махала рукой своим: «Вперед! Еще чуть–чуть!»
Лошади с пеной на губах визжали иод отчаянными ударами шпор.
«Шакалы» зашли в тыл строя Маскарада. Обрушили на недруга град стрел и дротиков, кружась в хороводе, жаля, будто осиный рой. Воины Каттлсона, поглощенные ратным трудом, целиком сосредоточились на прорыве вражеского строя и оказались меж двух огней. Стрелы и дротики вонзались в их затылки и спины. «Шакалы» выкашивали врагов сотнями.
Тайн Ху пригнулась к шее своего скакуна и повела отряд лесных воинов в атаку на личную дружину Каттлсона.
Те, увидев ее приближение, ударили в ответ.
Проклиная трясущиеся руки, Бару нащупала подзорную трубу. С замершим сердцем, затаив дыхание, навела резкость. Отыскала охотников и среди них — Тайн Ху. Княгиня в кольчуге и коже летела, как белоснежная стрела, прямо на сливки Пактимонта.
Дружинники Пактимонта, облаченные в новенькие латы, пришпорили своих мощных коней…
Зате Олаке затряс головой.
— Сворачивай! Дура, давай же!
Два отряда сблизились.
Конники Вультъяг свернули в сторону, в последний миг уклонившись от удара Каттлсона. Метнули копья. Выпустили стрелы. В туннеле подзорной трубы мелькнула Тайн Ху: княгиня натягивала тетиву и одновременно давала коню шенкелей. Скакавший рядом воин из семьи Сентиамутов рухнул на землю — кавалерийское копье пронзило горло смельчака.
Губернатор Каттлсон в алой эмалевой маске набросился на Тайн Ху. Княгиня Вультъяг швырнула лук, выхватила меч и скрылась в дымовой завесе, принесенной ветром из лесу.
— Нет! — прохрипела Бару.
— Ветер вот–вот переменится, — успокоил ее Зате Олаке.
Первым был сломлен строй южного фланга Маскарада. Рекруты князя Хейнгиля не устояли под стахечийскими копьями и яростными воплями: они побежали врассыпную, преследуемые ягатой Дома Хуззахт.
Затем дал слабину и северный фланг. Деморализованные солдаты из земель Радашича сломали строй, не желая гибнуть в чужом бою.
Вражеский центр еще стремился вперед, но крылья Пактимонта рассыпались иод натиском с фронта и смертью с тыла.
— Наша берет, — выдохнул Зате Олаке. — Мы победили!
Бару, притиснула к глазу подзорную трубу и отыскала просвет в серой пелене.
Мертвые лошади валялись повсюду. А вот и двое пеших! Алая маска, волчий плащ… Каттлсон — клинок в позиции «вол» — прыгает вперед, нанося удар. Тайн Ху — руки обнажены до плеч — оскальзывается в крови и кишках под ногами, увертывается, откатывается прочь, выигрывая дистанцию.
Густая завеса сомкнулась вновь.
— Ваша светлость, — сказала Бару голосом, хрустким, точно бумага, — мы победим, когда я буду действительно удовлетворена результатом.
Смутные силуэты двигались в клубах дыма вдали. Брошенное копье. Могучий удар из–за головы. Ослепительный сноп искр из скрестившихся клинков.
Срубленная голова упавшего на колени катится но земле.
Бару приникла к окуляру трубы, словно приросла к нему навек.
Из пелены вырвался белый скакун. Всадник — в плаще, тоже белом. «Волчья шкура, — подумала Бару. — Волчий плащ».
Каттлсон. Верхом на коне Тайн Ху.
Всадник поднял взгляд к вершине холма, где находилась Бару, и как будто уставился в окуляр ее подзорной трубы. Вскинул к небу кулаки в кольчужных рукавицах, в которых что–то трепыхалось. А потом — широко развел руки в стороны и развернул перед Бару штандарт, сорванный с древка, — огромную маску и рога. Вовсе не волчью шкуру.
Штандарт Каттлсона — в руках Тайн Ху!
Воины в строю завопили от восторга — в тысячу, в десять тысяч глоток:
— Вультъяг! Вультъяг!!!
— Жаль, что она не моя дочь… — сдавленно произнес Зате Олаке.
И заплакал от счастья.
* * *
Армия Пактимонта была разбита. Остатки кавалерии вышли из боя и с топотом умчались на юго–запад, сминая траву заливных лугов. Пехота Маскарада с большими потерями отступила в задымленный лес. Охваченные паникой рекруты бежали наравне со вспугнутыми огнем оленями, сдавались в плен, хоронились в медвежьих берлогах.
«Армии волка» был отдан приказ: «Не преследовать. Перестроиться. Встать лагерем».
Морская пехота, следующая вверх по Инирейну, могла подойти уже через день. Настало время перевязывать раны, чинить щиты, оплакивать мертвых, а еще — разоружить и изгнать прочь вероломных людей Лизаксу.
Но ни дисциплина, ни буря, ни иная угроза не могли удержать «волков» и «шакалов» от празднования победы. Двадцать лет они унижались перед Маской, дышали кислотными испарениями инкрастических законов, размножались по указке правоблюстителя!
Теперь всему этому — конец.
Ягата Дома Хуззахт веселилась и хмелела вместе с конниками Игуаке, хотя другого общего языка, кроме смеха и пива, меж ними не было. Семьи из Отсфира и Вультъяга, враждующие десятилетиями, забыли старые распри и плакали, крепко обнявшись. Над холмом Хенджа звенели воззвания к икари, перекликавшиеся с запретными песнями.
Одинокая пара воинов Пиньягаты блуждала по полю битвы и вела тревожный разговор о своих родных, голодающих дома. Неожиданно воины набрели на брошенные Маскарадом запасы сигнальных ракет.
— Продадим, — сказал мужчина своей боевой подруге.
Но та сдвинула брови и возразила:
— Выброси из своей головы всякое своекорыстие. Сегодняшней ночью надо будет порадовать героев дармовым фейерверком!
Позже дюжины воинов «Армии волка» сложили огромный костер из сырого дерева и покойников в масках и щедро полили его льняным маслом. Кое–кто возражал — будет вонять, но что с того? Ведь это будет вонь победы! К тому же среди солдат оказались и настоящие знатоки похоронного дела. Некоторые из них даже вспомнили, что спинной и головной мозг, сгорая, пахнет, как сладкие мускусные благовония.
Запаленный на закате, костер собрал вокруг себя десятки разрозненных компаний. Жаркое пламя сделалось для воинов центром вселенной, осью, вокруг которой вращался их мир вопреки всей астрономии и наперекор всем сентенциям учителей в школах службы милосердия. Солдаты рассказывали истории и плясали под перестук барабанов. Здесь, среди них, зарождался набросок легенды о Зирохской битве.
Можно сказать, эта легенда — искра протеста, крохотный рубин свободы, зардевшийся зимой и отшлифованный до блеска на Зирохской равнине, — и была главным завоеванием прошедшего дня. Люди, сражавшиеся на заливных лугах Зироха, вернутся домой с тайным знанием, за которое им пришлось заплатить собственной кровью.
Теперь они поняли, что, встав за мятежную королеву плечом к плечу, единым строем, они могут одолеть разъяренный Маскарад.
Их слова и песни разнесут славную весть по всему Ордвинну, от края до края. Переданная друзьям и детям, она окрепнет, наберет силу.
И каждый вновь вспомнит: Ордвинн не подчинить!
* * *
На закате предводители восставших собрались на холме Хенджа. Князь Отсфир, исполненный скорби, смотрел на союзников пустым, безрадостным взглядом. Прочие, не сговариваясь, оставили рядом с ним пустое место, где мог бы стоять его друг.
— Как? — с мольбой в голосе спрашивал Отсфир. — Зачем? Он же был так мудр! Почему?
Но ни горе Отсфира, ни хриплый кашель, рвавшийся из обожженных легких Пиньягаты, не могли заглушить всеобщего ликования. Они опьянели от счастья, которое словно прокатывалось но полю битвы и гремело по всей Зирохской равнине. Каттлсон и Хейнгиль мертвы. Фалькрест — далеко. Падение Пактимонта — неизбежно. Любовь простых ордвиннцев к Бару Рыбачке, к дарованным ею золоту и хлебу, к ее проворному тощему Шакалу и победоносному клыкастому Волку — велика, как никогда.
Бару стояла в кругу совета выше всех и балансировала на плоском камне древнего Хенджа. Она взмокла от пота и измучилась, ее сапоги износились, а перчатки успели прохудиться, однако все взоры были устремлены на нее. Кроме одного. Вультъяг, плотно запахнув плащ, смотрела куда–то вдаль. Может, пыталась заглянуть за линию горизонта?
— Честная Рука будет провозглашена королевой, — произнес Зате Олаке. За время битвы борода его потерпела изрядный урон, и теперь он выглядел диковато. — Могут ли быть какие–либо сомнения на данный счет?
— Мои помещики живут на ее деньги, — изрекла Игуаке. Она сменила снаряжение для верховой езды на княжеский наряд и роскошные украшения — без всякой практической надобности. Наверное, то был своего рода безмолвный крик счастья. — Такой власти я не могу отрицать. Полагаю, она будет хорошим правителем.
— Верно, — прохрипел Пиньягата. — Мой народ славит ее имя. Возможно, она принесет нам мир.
И он улыбнулся. Казалось, на миг ему стало легче дышать.
Зате Олаке развел руками и повернулся к Бару:
— Кому же быть королем? Для объединения Ордвинна нужна династия. Я думаю, надо поискать короля вне наших границ. Будет ли им правитель стахечи? Или какой–нибудь ориати — даже не знаю, каковы их царственные особы?
Игуакке вздернула подбородок, несомненно, имея в виду своего сына. Пиньягата зашелся в долгом приступе сухого кашля. В пустом, отстраненном взгляде Отсфира не проявилось ни малейшей искорки интереса.
Бару продолжала возвышаться над ними, стоя на камне Хенджа — предвестнике трона.
«Кому же быть королем?»
Она могла бы продержаться еще немного. Доиграть роль до конца и спастись. Но сегодня — день поражений и побед, великих усилий, ведущих к будущему поражению или победе.
Она так устала и поэтому не сдержалась.
Бару позволила правде вырваться наружу.
— Моя рука привыкла к одному–единственному клинку, — заговорила она. — А если в руках лук, я выберу из колчана проверенную в деле стрелу. Я возложила самое тяжкое бремя на плечи одного человека. И он вознес нас сюда. На вершину. В моих глазах ты стоишь целого легиона, Тайн Ху.
Бару преклонила колено и протянула свою руку Тайн Ху.
Взгляд Тайн Ху вспыхнул в наступивших сумерках. Подойдя, она ухватилась за запястье Бару. Подтянулась, влезла на камень, встала рядом. Ветер подхватил ее плащ и хлопнул тканью, будто сказав свое — негромкое, но веское — слово. Тайн Ху одернула плащ резким движением, как будто натягивала поводья коня.
Они стояли вместе. Бару затаила дыхание, с кружащейся головой, чувствуя тепло плеча героини Зироха, услышала ее тихий шепот:
— Я смела надеяться.
Круг совета безмолвствовал.
— Что это значит? — нарушил общее молчание Отсфир.
— Еще не догадался? — ответил Зате Олаке. — Ладно, я тебя просвещу: теперь мы знаем, что толкнуло ее на бунт.
Пиньягата сощурился.
— Не вижу династии. Если только не ошибаюсь… — Голос его зазвучал грубее, в нем появилась насмешливая заботливость. — Но ты ведь никогда не говорила, что ты мужчина…
— Пойдемте, — хрипло проронил Отсфир. — Она сделала выбор. Теперь им держать их совет…
Недосказанным осталось: «…А нам — наш».
— Но она — наша королева, — возразил Зате Олаке. — Есть и другие способы зачать наследника. Ничего страшного не случилось.
— Помолчи, Лахта, — произнесла Игуаке. В ее голосе чувствовалась какая–то напряженность, но вовсе не злость. Возможно, радость, если судить по улыбке. — Подождем с вопросами до завтра. А они пусть побудут вместе.
Князья двинулись прочь. Лишь сбитый с толку Дзиранси топтался на месте, пока Пиньягата не потащил его за собой по склону холма. Следуя за Князем Фаланг, он оглянулся на Бару в великом смущении. Игуаке, шедшая впереди, рассмеялась с нескрываемым удовольствием.
Они были вдвоем на вершине холма. Ветер с моря тихо плакал среди камней древнего хенджа в последних лучах заката.
— Имуира, — сказала Тайн Ху на уруноки.
Голос ее дрожал — от всего, что так долго оставалось невысказанным. Он был подобен легкому дуновению под крепчающим ветром.
— Куйе лам, — добавила она.
Бару сразу поняла смысл этих слов. Уруноки, язык ее родины и детства, не мог измениться.
Неуверенно, наперекор десяти годам страха, подавления чувств, железного самоконтроля, она коснулась плеч Ху, ее высоких скул… Кожа — как будто мигом исчезла, оголив плоть и нервы. Внезапный порыв холодного ветра заставил задрожать.
Огромные, всепонимающие глаза Тайн Ху приблизились. Совсем недавно она. жевала анис и смирнию — Бару чувствовала резкий, свежий запах.
«Гори они все огнем, — подумала она. — Захочу — и вовсе уничтожу себя. Но сегодня, один–единственный раз, буду собой».
— Прости, — сказала она. — Раньше я никогда этого не делала.
— Какой аскетизм, — сердечно хмыкнула Тайн Ху. В ее теплоте звучала совсем другая жизнь, какой у Бару не было и никогда больше не будет. — Не бойся. Моего опыта хватит на двоих.
— Сколько побед… — начала Бару, собираясь поддразнить ее.
Но Тайн Ху не дала ей договорить.
