Глава 18
Резня в Уэльтонской гавани продолжалась до рассвета. Ордвиннские копейщики патрулировали берег на лодках и со смехом добивали матросов в воде, словно лучили рыбу острогами. Большая часть фалькрестийцев утонула, не добравшись до суши. Остальные теснились на палубах четырех уцелевших кораблей — некоторые мины отнесло течением в сторону, и они еще не взорвались.
Вот этими судами и занялись лучники князя Унузекоме. Горящие стрелы поджигали палубы и такелаж, но дисциплинированные, не поддавшиеся панике моряки Маскарада вооружились песком, тесаками, горшками со скисшей мочой и не давали огню распространиться.
Стоявший в гавани шум — возгласы победителей, стоны умирающих, звон склянок, бой барабанов и вопли офицеров Маскарада (они отдавали приказы своим экипажам) — доносился до княжеской усадьбы чудовищной атональной музыкой.
Первым взорвался «Маннерслет». Эта мысль преследовала, как наваждение, и Бару растравляла ее, точно ссадину. Ведь она путешествовала с его командой, зная, что скоро все они погибнут. Она лгала им, дескать, ничего необычного и не предвидится. И вправду, ничего необычного. Стандартное банальное предательство. Она притворялась, что все идет как должно. И она будет вынуждена делать то же самое снова и снова. Бару детально спланировала все, от Ордвинна до Фалькреста. Все было на своих местах, каждая деталь учтена. Но почему же первым взорвался «Маннерслет»? Почему не вторым, не третьим? Это явно неспроста…
Но нет, конечно, нет. Чистая случайность.
Бару постаралась выкинуть назойливые мысли из головы. Случайность. Совпадение. Они еще не раз скажут свое слово. Не стоит забывать о них.
— Они будут прорываться, — произнес Унузекоме.
Но бежать некуда! Выход из гавани блокировали дромоны и тартаны Унузекоме, укрывшиеся в бухточках и узких проливах неподалеку.
«Кордсбрет», один из четырех уцелевших кораблей, дал течь и вскоре затонул. В освещенную звездами гавань выплыли, распевая молитвы икари Химу, лучшие ныряльщицы Унузекоме. Это были женщины средних лет в набедренных повязках. Они постоянно жевали свежие листья камешцицы, чтобы расширить зрачки. Ручные мины, заведенные ими под днища, уничтожили еще два судна.
Последний из золотых галеонов в отчаянной попытке прорвать блокаду сам напоролся на мину, дал крен на нос и затонул.
Когда над гаванью, вспухшей от трупов и обломков дерева, взошло солнце, начались спасательные работы. Здесь план сводился к одному–единственному жесткому пункту: морские пехотинцы гибнут под водой, а драгоценные металлы — нет.
Восемь кораблей, как и было задумано, оказались разломлены пополам. Однако их груз — ярко–алые сундуки, приспособленные для дальних перевозок по суше даже пешими носильщиками, — рассыпался по дну бухты. Ныряльщицы (исключительно женщины — на побережье Ордвинна помнили вековые традиции ту майя, которые считали водолазное дело женским ремеслом) вышли в бухту с камнями и тросами. Некоторые исчезали внутри затонувших кораблей не на одну минуту.
Отыскивая сундук за сундуком, они привязывали к ним тросики с поплавками и выныривали, чтобы глотнуть воздуха. Часть удалось поднять вручную, с помощью шлюпочных команд. За остальными ныряльщицы отправились с привязанными к камням воздушными пузырями — те крепили к сундукам и освобождали от балласта.
Как же Бару хотелось попасть в гавань! Она бы могла пересчитывать добычу или считать погибших, чтобы заглушить гнетущую тоску вычислениями. Но сейчас она должна была притворяться пленницей Унузекоме и поддерживать маскировку — на случай, если ее полномочия еще пригодятся.
Из бухты выловили сапоги человека–меноры.
— А ныряльщицы, — спросила Бару у князя, — откуда они взялись? Их ведь сотни!
— Верующие, — объяснил князь, поправляя повязку на шее. — Они живут в каждой прибрежной деревушке, и среди них много иликари — с дисциплиной тела приходит дисциплина души. Мои ныряльщицы — самые лучшие в Ордвинне. Княжество Унузекоме исстари держится на них.
Бару проводила взглядом очередную стайку ныряльщиц, спрыгнувших с борта рыбацкого шлюпа с канатами и воздушными пузырями.
— Лист каменщицы — в помощь зрению. Зажимы и хлопчатка для ноздрей и ушей — против перемен давления. Но время, глубина, холод…
— Икари даруют им силу! — Унузекоме помотал головой и улыбнулся. — Хотите — верьте, хотите — нет. Я предпочитаю верить.
— Икари Химу, — предположила Бару, вспомнив совет в храме, масло и рассеянный свет. — Дарующая силу.
— И Видд, награждающая их терпением для задержки дыхания. И Девена, помогающая сбалансировать давление и не потерять путь наверх. В делах практических лучше прибегать ко всем троим… — Князь зевнул и тотчас поморщился, недовольный собой. — Прошу прощения… бессонная ночь, сами понимаете.
На лестнице донеслись шаги слуг, которые явились подавать поздний завтрак.
— Надеюсь, в делах восстания вы не полагаетесь на помощь богов, — произнесла Бару.
— Икари — не боги. Ордвинн слишком страдал от войн и бесконечных перемен, чтобы желать себе богов. Мы исповедуем торжество человеческой добродетели, — проговорил князь ровным тоном, и его глаза блеснули. — Они очень древние. Икари были бельгийками. Они жили здесь задолго до того, как мои предки и предки стахечи начали войны за эту землю. И живут до сих пор.
— Маскарад позаботится о том, чтобы положить конец всему. И он не забудет уничтожить иликари.
— Но женщина, которой поручены эти задачи, находится среди нас. — Улыбка князя угасла, словно мысль о Зате Яве напомнила ему о начале других заговоров, о сложных механизмах и хитросплетениях. Но в голосе его звучала спокойная надежда: — Видите? Они находят возможности уцелеть.
* * *
Ближе всех к Пактимонту были князь Хейнгиль, неизменный товарищ и спутник Каттлсона, и весельчак и пьяница Радашич.
Князь Радашич послал князю Хейнгилю письмо, дабы объяснить свой выбор. Люди Зате Явы перехватили его в пути и сняли копию. Позже Бару прочла копию и мало что поняла в происшедшем, но и этого с лихвой хватило, чтобы едва не разорвать бумагу в клочья от досады.
«Князю Хейнгилю, Охотнику на Оленей».
Далее следовал пробел, как будто Радашич хотел добавить к написанному и другие величания или что–то еще — например, личное имя Хейнгиля.
«Пишу прямо и откровенно, как ты всегда предпочитал. Когда ты получишь это письмо, я преступлю клятву верности, подниму восстание и выступлю маршем на Пактимонт. Знаю, ты не станешь читать слов клятвопреступника, и потому прошу тебя отдать мое послание твоей дочери, чье совершенство, не оспариваемое ни тобой, ни мной, не может быть запятнано или умалено пониманием поступков изменников. Она умна и найдет способ передать тебе все остальное. Надеюсь, когда-нибудь она будет править Ордвинном, чего ты, как мне известно, желаешь более всего на свете.
Ты — брат мне. Я часто говорил это пьяным, а теперь повторю то же самое в трезвом уме, запечатлев и письменно. Моя семья не смогла вырастить меня, и я обрел родных в твоей семье. Даже возмужав, мы не расставались, как родные братья. Во времена Дурацкого Бунта только твой совет уберег меня от ямы, предназначенной для казни водой. Помню, как спорил с тобой и уговаривал присоединиться к восставшим. Не забыл и твой неизменный ответ: «Мы дали клятву».
Все прочие Радашичи предпочли мятеж и были уничтожены. Остался лишь я. Благодаря тебе. Моя жизнь — твоя заслуга. Мои ошибки — полностью на моей совести.
Я — князь, славящийся обилием плодородных земель, веселыми пиршествами и непомерными долгами. Но я хочу оставить своим сыновьям имя, означающее нечто большее, чем хлеб и озорство. У тебя, мой названый брат, есть то, чего я хочу, — имя, при звуке которого люди вспоминают о твердости убеждений. Я тоже мечтал заслужить подобную участь и потому в последние годы обратился к философским книгам.
В них императоры и ученые дамы называют Истину путеводной звездой, не подвластной ни одному владыке. Названый брат мой, я убежден: если ты дал клятву верности владыке в фарфоровой маске и он скажет, что солнце черное, ты будешь слеп даже в яркий летний полдень. Ты заслуживаешь лучшего правителя. А солнце — золотое и доброе. Вот — высшая истина, которой мы должны хранить верность в первую очередь, и эту верность я должен отныне блюсти, если хочу хоть чего–то стоить в глазах окружающих. Они скажут, что предательство у Радашичей в крови и его нужно искоренить, как псари вытравляют ненужные для собачьей породы пятна. Но это ложь. Истина не нуждается в масках.
Итак, я иду войной на Пактимонт, дабы мои дети никогда не блуждали впотьмах под черным солнцем».
Земли Радашича лежали к северо–западу от Пактимонта. У него были хранилища с зерном, лошади и множество крестьян, восставших в поддержку беспорядков в Пактимонте с кличем «Честная Рука! Честная Рука!».
Однако в своем пронзительном послании князь даже не упомянул о том, что его люди — издольщики. Он выжал их налогами досуха, пытаясь расплатиться с собственными долгами, — и только золотые ссуды спасли их от верной голодной смерти. Возможно, осознание вины тоже заставило его стремиться вперед. Видно, не хотел он остаться в истории хлебным князем, который любил кутежи и лишь чудом не погубил свой народ.
Собрав своих дружинников и мятежных крестьян, Радашич двинулся маршем на Пактимонт. Как ни упрашивал его Зате Олаке ударить на восток, захватить княжество Хейнгиль и соединиться с Унузекоме, обеспечив восставшим контроль почти над всем побережьем, Радашич не согласился. Нет, он не желал нападать против названого брата…
У Финнмеледхенджа, посвященного иликари и угнездившегося среди садов и пасек, его войско остановилось. Дружинники и крестьяне дали своим лошадям отдохнуть и сами устроили привал. Здесь и нашел его князь Хейнгиль со своей тяжелой кавалерией. Он не читал и даже не видел письма Радашича, но это было не важно.
Он явился выполнить свой долг, а иначе и быть не могло.
Хейнгиль лично возглавил первую атаку, сломавшую его строй и докатившуюся до сердца колонны. Сыновья Радашича пали. И здесь, на кончике копья — может, копья Охотника на Оленей, а может, и нет — род Радашичей закончился.
Земля обагрилась кровью, которая напоила цветы, кормящие пчел.
Гибель Радашича лишила восставших лучшего союзника на приморских равнинах. Хейнгиль разбил неподалеку лагерь — для отдыха, но никак не для медитаций и молений икари Видд, поскольку тогда он бы нарушил данную Фалькресту присягу.
Бару читала обо всех этих событиях, сидя на балконе «Речного дома» Унузекоме. До нее еще доносились крики ныряльщиц: те воевали с холодом и с тяжелыми сундуками, начиненными золотом и прочими богатствами.
Бару поежилась и почувствовала за плечом призрак Зате Олаке. «Сомнение предателя»… Восстание казалось дезорганизованным, бестолковым и обреченным на провал. Никто из владык Внутренних Земель не пойдет за ними — ни Наяуру, повелевающая Сахауле и Отром при помощи своей железной хватки и собственных отпрысков… ни Игуаке, которая могла бы привести с собой Пиньягату и его копейщиков, не говоря уж о собственных неисчислимых стадах и кавалерии. Значит, мятежникам не удастся запастись зерном на зиму — и у них не будет кавалерии, которая двинется на юг весной. Они будут заперты на севере.
Неужели их положение безвыходно?
Восстанию требовался центр, вождь, лидер, главная надежда, а вовсе не имперский счетовод, якобы взятый в заложники.
Требовалась настоящая отступница, гениальная изменница, лучшее из лучших орудий Фалькреста, поднявшее народ Ордвинна на борьбу со своими хозяевами.
Но прежде чем ей удалось отыскать способ воплотить эту мысль в жизнь и взорвать синие пятна на карте, словно ориатийскую мину, ей кое–кто помешал.
Княгиня Тайн Ху спустилась с севера но Инирейну и смешала все карты.
* * *
— Вы должны быть на севере.
Слова Тайн Ху прозвучали над ухом Бару. Энергия, принесенная княгиней, будто гальванический разряд, пробудила Бару от рабочего транса.
Тайн Ху, как хищник, склонившийся над ее креслом. Похоже, она хотела оттащить Бару от стола. Княгиня резко согнула руку: наверное, чтобы схватить Бару за горло или обнять…
Бару ухитрилась не вскрикнуть вслух.
— Княгиня Вультъяг? О вас не доложили.
Вероятно, стражники Унузекоме снаружи решили, что Тайн Ху ждут.
— Каттлсон не поверит, что вы — несчастная и невинная пленница. Он пошлет своего очищенного убить вас. В Вультъяге будет безопаснее.
Тайн Ху обогнула стол и с любопытством уставилась на бумаги.
Бару посмотрела на ее четкий орлиный профиль.
— Что вы пишете?
Стол был завален черновиками воззваний — целым ворохом исчерканных листов пергамента, в основном разорванных и скомканных от досады. Благо, что все они — на афалоне, на котором Тайн Ху умеет говорить, но не читать!
— Пытаюсь составить план расходов. Распределить захваченные деньги. Просто привычка счетовода.
Бару принялась собирать бумаги, делая вид, что закончила работу. Хорошо хоть, что здесь нет развернутой карты лояльности!
— Может, я и не знаю алфавита афалона, — произнесла Тайн Ху, пригвоздив один из обрывков пергамента к столешнице растопыренными пальцами. Золотистая темнота ее глаз пугала. — Но я знаю, как на нем выглядит ваше имя. И оно встречается тут гораздо чаще, чем нужно для расчетов.
— Вы знаете, как выглядит мое имя? — переспросила Бару. — Забавно. Я приму это в качестве комплимента, если вы не возражаете.
И Бару откинулась в кресле с безмятежным видом, избегая цепкого взгляда Тайн Ху.
Зачем она сюда явилась? Почему Унузекоме не предупредил Бару о прибытии княгини?
Пожар, охвативший Ордвинн, мог бы призвать ее куда угодно!
Все вокруг, кроме пламени свечи, на миг замерло.
Затем Тайн Ху, стуча каблуками по половицам, обошла кресло. Бару хотела встать, но княгиня схватила ее за горло и с грохотом опрокинула на спину, подцепив ногой ножку кресла. Мебель незамедлительно треснула под весом Бару.
Тайн Ху обнажила меч.
— Стража! — захрипела Бару. В голове звенело, глаза затуманились красной пеленой.
Сильнее всех прочих ее чувств оказалось странное детское возмущение. Разве она не шептала на ухо жрице–иликари? Она же связала себя с прочими заговорщиками тайной ценою в жизнь!
Острие, вспоровшее скальп губернатора Каттлсона, защекотало ее лоб.
— Ты слишком много дала нам, — проговорила Тайн Ху. Голос ее звучал отстраненно, тонко, словно скрежет стекла под алмазом. — Я спасла тебя от Каттлсона, чтобы получить кое-что взамен. Но была чересчур щедрой, понимаешь, что я имею в виду?
— Вам не обойтись без меня.
Лицо княгини кружилось перед глазами, будто морской ястреб в небе. Как она могла забыть? Она повторила эту ошибку дважды! Игры князей и народов, десятилетия оккупации, века предательств и перестановок, огромный реестр политических интриг — и она наивно думала, что может стать ее центром, расставить фигуры и не стать пешкой!
— Золотых галеонов недостаточно. Нам предстоит одолеть «Сомнение предателя».
Острие меча кольнуло кожу.
— «Сомнение предателя» я выслушивала от Зате Олаке не один год. Я постоянно склонялась перед запретами Зате Явы — «время еще не пришло, наш час не пробил»… Теперь чае настал, и Ордвинн поднимается. — Тайн Ху умолкла, и клинок дрогнул от насмешливого пожатия плечами. — Какой нам сейчас в тебе прок? Может, нам будет безопаснее без маскарадского технократа, а?
— Рыбачка… — прошептала Бару.
Острие замерло. Княгиня взглянула на Бару сверху вниз, губы ее дрогнули, с любопытством выдохнув:
— Что?
— То самое имя, которое ты дала мне. В порту, три года назад. Бару Рыбачка, основа и опора, любимица икари Девены. — Бару оттолкнулась от пола и, вгоняя себя в безрассудную ярость боя, поднялась. Тайн Ху отвела клинок. — Ты знаешь новости? Ты слышала, что Радашич с бою взял Пактимонт? Видела, как горят алые паруса в Порт–Роге? Нет?! Теперь буду говорить я! Восстание с самого начала обречено на провал — остальные князья не пойдут за нами. Наяуру с Игуаке полюбуются, как нас будут топить, а после разделят наши богатства и земли. Но прислушайся к кличу своих собственных крепостных, Тайн Ху…
— Честная рука, — пробормотала княгиня Вультъягская. — Да. Даже Сентиамутам из предгорий знаком этот клич.
Бару никогда не приходилось убивать кого–либо лицом к лицу. И она пока не встречалась с настоящей — неизбежной смертью. Яд Зате Олаке был невидим, а от поединка с Каттлсоном ее спасли в последний момент. Резня в гавани оказалась скорее испытанием для желудка, чем для сердца.
А теперь, опираясь на край стола, она обнаружила, что ее бьет дрожь. Трясущимися руками она собрала со стола пергаменты и передала их Тайн Ху. Значит, она трусиха…
— Восстание возглавлю я, — сказала Бару. — Если не делом, то хотя бы именем. Однажды я уже расправилась с ордвиннскими князьями. Они боятся и уважают меня. Я подняла меч на губернатора и завоевала любовь народа. Я разорву заколдованный круг! Прочь «Сомнение предателя»!.. Видишь, что здесь написано? «Я, Бару Рыбачка, Честная Рука»! Вот мое новое имя!
— А что, если именно этому я и хочу помешать? — прошипела Тайн Ху. — Восстание должно быть ордвиннским!
— Князья — еще не весь Ордвинн! Они не смогли отстоять Ордвинн. И не смогут, сколько бы ни пытались. Единственная надежда на меня, простую чужестранку без примеси благородных кровей! — Бару грохнула кулаком по столу, сминая пергаменты, на которых еще не просохли чернила. — Я ваш последний и единственный шанс!
— Довольно, Вультъяг, — раздался из–за дверей голос Унузекоме. — Она права.
Бешенство княгини Вультъяг не на шутку испугало Бару — ведь, прячась за стенами школы, она уже успела позабыть обо всех унижениях и гневе покоренного народа Тараноке.
— Стоит ей укорениться среди нас, и от нее будет не избавиться. Она как клещ — разжиреет на нашей плоти, потом не вытащишь.
— Она заслужила свое место. Она хочет того же, чего и мы. И будет только символом, Вультъяг. Ничем более.
Конечно, Унузекоме за нее — огги вместе ходили в море, взяли добычу и стали товарищами.
Острие меча Тайн Ху вывело в воздухе крохотную аналемму, и Бару вспомнила ее слова, сказанные три года назад, в лесу, среди тишины и пения птиц: «Символы. Символы тоже указывают на власть… И сами вы — тоже символ, Бару Корморан».
Сердце Бару заныло при мысли о том, что какой бы выбор ни сделала Тайн Ху, она будет жалеть о нем до конца жизни.
— Ладно, — с кривой усмешкой сказала Тайн Ху, убирая меч в ножны. — Получается, что и ты присоединился ко двору будущих королей, Унузекоме. Мой бородатый сосед уже весь вне себя. Наконец–то он нашел союзника не столь своекорыстного, как я.
Жених Моря улыбнулся.
— Наверное, богатство Отсфира делает его одиночество еще горше.
— Вы довольны? — спросила Бару, поджав губы. — Секрета, которым я поделилась с иликари, было мало? Вам нужны еще какие–то доказательства?
Короткая пауза.
— В гавани тебя ждет пленница, — вымолвил Унузекоме.
* * *
— Этого я не сделаю! — воскликнула Бару.
В прибрежной грязи стояла на коленях капитан «Маннерслета». Несколько минут назад двое дружинников Жениха Моря выволокли ее, безмолвную и несгибаемую, из клетки и начали бить, пока она не упала. Во влажной грязи, будто маска, отпечаталось ее лицо.
Она не понимала по–урунски, но ее ни о чем и не спрашивали. Испытание предстояло не ей.
Бару не взяла с собой абордажную саблю, и Тайн Ху предложила ей свой меч.
— Ты предала их. Ты привела к гибели сотни человек. И станешь предательской королевой восстания, которое погубит еще десятки тысяч.
Закатные лучи осветили ее плечи, облитые кольчугой, и рассыпались на сотни блестящих колечек отраженного света.
— Убей ее. Распишись во всем кровью.
Тайн Ху сказала чистую правду. Бару уже убила эту женщину, приведя ее на смерть. Обезглавить ее — всего лишь исправить оплошность несработавшей мины, пущенной мимо стрелы, дрогнувшего копья.
Но Бару отвернулась.
Голос Тайн Ху зазвучал еще насмешливее.
— Забыла, кто ты? Ты предательница. Никто никогда не полюбит тебя. Никто никогда не назовет достойной или верной, вспомнив о том, как расплатилась ты с теми, кто взрастил тебя. Тебе не избавиться от клейма.
Измученная, не понимавшая ни слова женщина на песке сплюнула им под ноги.
— Надоело! — прорычала она на афалоне, стряхивая песок с униформы.
Чувствам здесь не было места. Ей и вправду не впервой убивать, верно? Разорив фиатную экономику Ордвинна, она вынудила князей обложить налогами их вассалов до полного истощения. Она погубила больных и слабых. От еще одной жизни тяжелее стать не должно.
Но — становилось.
Бару повернулась к княгине Вультъяг.
— Нет, — негромко, чтобы не спугнуть остатки храбрости, сказала она. — Я не буду ее убивать.
— А репаративные браки? А похищенные службой милосердия дети? А мертвые иликари? А содомиты? Их казнят раскаленными железными прутьями — тебе, Бару, не доводилось видеть это? — Голос Тайн Ху стих, превратился в шепот. — Не доводилось слышать их крики? Отомсти за все зло.
В приступе смутных сомнений, самоубийственного порыва, воспоминаний о муке от фарфоровой маски на лице, страха перед провалом испытания Бару вдруг поразила странная мысль. Она подумала об отповеди — о множестве спасенных Маскарадом жизней — о прививках, канализации, дорогах, школах и богатстве.
Она подняла руки, словно в панике или в попытке принять меч.
— Вультъяг, — заговорил Унузекоме, и его негромкий голос спас Бару от выбора. — Довольно. Мы видели достаточно.
Тайн Ху вложила меч в ножны.
— Пленница будет жить, — сказала она с улыбкой, в которой сквозило облегчение.
Сколько испытаний! Неужели им этого мало?!
Наверное, княгиня почувствовала ее ярость.
— Мы хотели увидеть, как ты поступишь.
— Ясно, — буркнула она.
Уж лучше частичная лояльность, чем вовсе никакой. Лучше — предатель поневоле, чем фанатик–социопат.
— С проверками покончено, — произнесла Тайн Ху, вскинув руку в перчатке, точно останавливая порыв Бару. — Перескажи капитану то, что ты написала. Но… — Она выгнула брови, и алые штрихи боевой раскраски шевельнулись на ее скулах. — Но не лги, Бару Корморан.
Волны прибоя мягко подкатывались к ногам Бару и отступали одна за другой.
Сделав шаг, Бару встала между двумя ордвиннскими владыками и капитаном «Маннерслета». Фразы на афалонском сразу закружились в ее голове — и эта легкость заставила ее усомниться в себе.
Ей так долго пришлось притворяться лояльной.
— Отправляйся в Пактимонт, — обратилась она женщине–капитану. — Иди в дом губернатора. Скажи Каттлсону, что я отрекаюсь от своего имени и должности, не признаю его фальшивой республики и всех ее властей. Передай ему, что я, Бару Рыбачка, Честная Рука, сделаю Ордвинн свободным.
Непонимание в глазах капитана сменилось гневом. Над гаванью разносились пронзительные крики чаек, дравшихся из-за мертвечины.
* * *
Отсфир Лизаксу и Тайн Ху прислали по Инирейну баржи, чтобы забрать свою долю добычи. Они собирались спрятать золото в предгорьях Зимних Гребней. Восстание получит свою северную твердыню, теплое гнездо на зиму.
Через два дня после резни в гавани на горизонте замаячили паруса «Сцильптера». Прикинув сроки, Бару возликовала: контр–адмирал Ормсмент использовала «Сцильптер» в качестве разведывательного авангарда. Если ее корабль вернулся через двое суток, значит, Ормсмент сперва последовала за пиратами на юг и проследила за ними, а уж потом повернула обратно.
Над «Сцильптером» взлетели сигнальные ракеты. Никто в Уэльтони, включая Бару, не знал, как прочесть сигнал, и она попросила князя Унузекоме отвести ее к нескольким пленникам, выловленным из бухты. Среди тех, кому удалось спастись, оказалась капитан «Маннерслета», круглолицая пожилая женщина с запекшейся под ногтями кровью. Унузекоме приставил к горлу Бару нож, и Бару, следуя своей роли, дрожащим голосом приказала капитану расшифровать сигнал.
— «Враг обращен в бегство. Шестеро уничтожены. Потерь не имею. Возвращаюсь полным ходом, прибываю через восемнадцать часов. Доложите обстановку».
— Говори, как отвечать, — потребовал Унузекоме.
Капитан «Маннерслета» поправила униформу и, поразмыслив, сплюнула. Начался спор — обсудили отправку письма… или пленника, или хрупа. Но «Сцильптер» быстро убрался восвояси — вероятно, на его борту рассудили, что молчание и пустая гавань означают беду. Князь Унузекоме приказал своему флоту уйти в укрытия вдоль побережья. Разумеется, князь надеялся на то, что суда Ормсмент подорвутся на ориатийских минах или же приблизятся к берегу и попадут в кольцо противника. Но фрегаты держались на безопасном расстоянии. Вскоре «Сцильптер» отделился от общего строя и двинулся на запад, к Пактимонту, с известиями.
Первый успех мятежников повлек за собой лавину несчастий.
В Пактимонте взялись за дело люди Зате Олаке — сектанты-иликари, пираты, воры, фанатики, выдернутые из погребов его сестрицы. И тогда–то и начались события, о которых так долго шептались. «Ночь сорванных масок» была в действии. Солдаты гарнизона не поспевали всюду и буквально валились с ног. Многие задохнулись или сгорели в химическом огне пожара, охватившего портовые казармы.
Убийцы, посланные к Каттлсону, наткнулись на двух очищенных, переодетых горничными. Живым не удалось уйти никому (с тех пор ни одна горничная в особняке губернатора не жаловалась на непочтительное отношение). Группа, отправленная за Белом Латеманом, не смогла отыскать его. По странному совпадению Хейнгиль. Ри как раз отправилась в гости — навестить княгиню Наяуру.
Совсем не повезло восставшим в Порт–Роге, где группа ныряльщиц должна была уничтожить огненосцы, стоявшие на якоре у сожженных башен. Им следовало забросить в хранилища страшного «Морского пала» зажигательные гранаты, сжечь оба корабля и лишить имперский флот его главных сил в Ордвинне.
Но Крофтер, адмирал флота провинции, нюхом почуяв неладное, приказала самым мощным своим судам сменить место стоянки и отойти от берега на милю. Несколько ныряльщиц предприняли длительное плавание в холодной воде, жуя листья каменщицы, чтобы не сбиться с пути в темноте. Первая, добравшись до «Эгалитарии», полезла на борт, но потерпела поражение. Капитан «Эгалитарии», повидавшая на своем веку десятки предательских ориатийских гаваней, приказала утыкать обшивку осколками стекла.
Ныряльщица порезала пальцы и упала в воду. Всплеск услышали вахтенные, и в воздух полетели ракеты. Одна из ныряльщиц, раненная арбалетным болтом с борта «Кингсбейна», прикрепила гранаты к перу его руля и сожгла судно. Другой удалось влезть на «Эгалитарию» по якорному канату и почти проникнуть в трюмы, но ее заколол не замеченный вовремя морской пехотинец.
В разгар переполоха в город прибыл с новостями «Сцильптер». Гарнизон не справлялся с беспорядками, граждан Фалькреста убивали каждую ночь, но флот еще удерживал гавань. Надежды на блокаду силами флота князя Унузекоме умерли в колыбели.
Губернатор Каттлсон, встретивший «Сцильптер», принял новость о том, что налоги разграблены, а Бару Корморан взята в заложники, с усталым безразличием.
— И почему я ничуть не удивлен? — сказал он у Зате Яве.
Однако губернатор хотел узнать, захлебнется ли бунт Унузекоме или все же начнет нарастать, поэтому и велел фрегату подождать с отплытием в Фалькрест.
Вспыхнувший бунт начал распространяться по Ордвинну. Но совсем не так, как планировали заговорщики.
