Глава 13
Бару разбудила Мер Ло, и вместе они сели писать распоряжения о смене охраны и замков. Она поделилась с ним несколькими подробностями. Конечно, новости он принял с тревогой, но в подобных ситуациях явно разбирался.
— Медленный яд? В малой дозе? Надо проверять вашу еду и питье. У князя могут оказаться свои люди на кухнях.
— А вдруг он блефовал, — предположила Бару. Ее жизнь всегда была непредсказуема, и Бару не желала впадать в панику. — Прими меры, Ло, а я опять хочу подремать.
Если Зате Олаке и отравил ее, то доза оказалась слишком мала.
Бару сразу провалилась в сон, а проснулась отдохнувшей и свежей. Во время завтрака она непрестанно думала о Беле Латемане и будущем поединке, а еще о налогах и о «Сомнении предателя» и — невольно и с яростью — о треклятом словечке «Зюйдвард».
Как давно ушел и не вернулся домой отец Сальм! И ведь Бару до сих пор не узнала, кто и как убил его. Ведь он погиб насильственной смертью? Наверняка. Может, его убийца (или убийцы?) стал офицером, командиром гарнизона, городским стражником.
А если мать Пиньон выслеживала душегуба все эти годы? А если они оба и сейчас шпионят друг за другом и выжидают удобного случая, возможности обнажить абордажную саблю или нанести укол острым копьем?
Может, порой он поддразнивает ее: «Твоя дочь стала одной из нас. Она служит в Ордвинне. Надо сказать, неважно…»
Из приемной донесся крик Мер Ло.
У Бару был только один миг, чтобы собраться, прежде чем в кабинет ворвался Каттлсон. Шапка из волчьей головы скалилась в безмолвном рыке. За губернатором ввалились, гремя оружием и доспехами, солдаты гарнизона. С ними был хрупкий человечек в маске и перчатках, почти неразличимых на фоне его молочно–белой кожи.
— Корморан! — взревел губернатор. — Довольно с меня ваших выходок!
При виде вооруженных солдат сердце Бару пустилось вскачь, но она заставила себя кивнуть и улыбнуться. Что ему известно? Был ли у него Бел Латеман?
— Ваше превосходительство? Что–то срочное?
Каттлсон махнул рукой, веля охране выйти, и промаршировал к ее столу, глухо гремя но ковру подбитыми железом сапогами. Бледнокожий бесшумной тенью следовал за губернатором.
— Поединок?! — проревел Каттлсон. — С вашим собственным банкиром?! А я узнаю от князя Хейнгиля, что весь город, включая даже крепостных, уже делает ставки?! Новость долетела до самого Хараерода!
— Он оскорбил мою честь, — произнесла Бару, сидя на месте (незачем лишний раз чувствовать, насколько она меньше Каттлсона). — У меня не было выбора.
— Что за чушь?! Налоговый период на носу, а вы устраиваете мне спектакль и выставляете ваши отношения напоказ! Если вы заботитесь о чести, лучше бы подумали, как исправить репутацию таранокийских женщин! — Он грохнул по столу кулаком. — Вы — позор моего правительства, катастрофа для нашей власти!
Оборвав свою тираду па полуслове, Каттлсон сделал несколько шумных вдохов. Бледнокожий неподвижно стоял за его плечом. Бару поежилась и почувствовала, что готова вскочить и отвесить губернатору угодливый поклон, но задавила непроизвольную реакцию в зародыше. Как тяжело избавляться от вбитых в школе привычек, от рабского этикета!
— Я неустанно забочусь о том, дабы предоставить тем, кому не повезло с рождением, все возможности, — заговорил Каттлсон, пытаясь выжать из себя улыбку. А ведь обычно он улыбался легко и при малейшем поводе, и Бару даже стало его жаль. — Я искренне желал, чтобы вы преуспели на своем посту.
Я понимаю, что юность полна страстей, затмевающих порой здравый смысл. Но если у Парламента возникнут хоть малейшие претензии к налоговым сборам нынешнего года и если вы допустите крошечную ошибку, собирая свой урожай счетовода, меня отзовут! И тогда Ордвинн попадет в руки человека гораздо менее великодушного — и по сравнению с которым За те Ява покажется всепрощающей. Я не могу допустить такого! Я так долго добивался взаимопонимания с князьями. Я хочу, чтобы у сыновей и дочерей Ордвинна было будущее! Я не могу позволить вам погубить провинцию. Я говорю с вами как с равным! Прислушайтесь ко мне!..
Бару оторопела. Как быстро она приобретает спокойствие и неторопливую осмотрительность, которые вели ее через бальные залы, интриги и столкновения с врагом? Понадобился всего–навсего орущий на нее здоровый мужик.
— Мой поединок не погубит провинцию, — возразила она, скорее защищаясь, чем наступая.
— С вами я рисковать не могу. Вам недостает серьезности, степенности, подобающей вашему положению. Вы так молоды… — Каттлсон покачал головой, и волчья голова едва не клацнула челюстями. — Мне доложили, что в вашу башню проник неизвестный, и вы потребовали сменить стражу. Прошу любить и жаловать! Пока вы работаете в канцелярии, капитан Лодепон и его люди будут охранять помещение со всей возможной бдительностью. Что же до личной охраны…
Бледнокожий человечек за плечом Каттлсона, ни формой, ни внешностью совершенно не похожий на бравого вояку, истово кивнул. Тонкие мускулы его шеи скользнули под кожей испуганными змейками.
— Я решил вверить вашу личную безопасность одному из очищенных. — Каттлсон тревожно покосился на бледнолицего, что напугало Бару не на шутку. — Он будет находиться при вас неотлучно.
Нет. Неприемлемо. Бару наконец–то нащупала подходящий рычаг давления.
— У вас нет полномочий помещать меня под арест. Чтобы обеспечить урожайный налоговый период и оставить довольным Фалькрест, придется предоставить мне свободу. Если вы не согласитесь, то…
Губернатор раздраженно всплеснул руками.
— Не будьте капризной девицей!..
— Если меня лишат свободы, думаю, налоговый период окажется целиком и полностью дезорганизован, — продолжала Бару, сжимая кулаки, чтобы унять дрожь. — Вы не сможете обойтись без меня.
Каттлсон устало поднес руку ко лбу.
— Я предоставил вам все мыслимые возможности. Но вы сами меня вынуждаете. Я должен передать ваши полномочия более надежному слуге Имперской Республики. Белу Латеману, например.
Отчаянно стараясь сообразить, каким будет его следующий ход, Бару ухмыльнулась и с сомнением хмыкнула.
— Я назначена на должность в силу личных достоинств. Не вам меня смещать.
Каттлсон вдавил кулачищи в столешницу так, что стол заскрипел по углам.
— Вы еще успеете продемонстрировать ваши таланты! Но если вы не откажетесь от необдуманного, опрометчивого поединка, вы будете ранены. Ваше физическое и эмоциональное здоровье не выдержит подобных пертурбаций. И мне не останется ничего другого, кроме как заменить вас Латеманом… на этот период.
— Неужто? — не без удовольствия парировала Бару. — Ранена? Вы столь уверены в фехтовальном мастерстве Бела Латемана?
Каттлсон одернул куртку и сокрушенно покачал головой.
— Бел Латеман назвал заместителя, который выйдет на бой вместо него, как позволяет кодекс. Уж этот–то человек соответствует всем требованиям, клянусь вам, Бару! А после поединка народ поймет, что мое правительство всячески поддерживает брак Бела Латемана с Хейнгиль Ри, как почетный и достойный союз знати и технократии. А Ордвинн любит воинские забавы и состязания — если вы настаиваете на участии в подобном зрелище… Что ж, я должен быть уверен в конструктивности его последствий.
Слушая Каттлсона, Бару разложила но пунктам его план. Губернатор посодействует Латеману в стремлении занять ее должность. Также поддержит он и брак Латемана с дочерью своего лучшего союзника среди князей — и вдобавок ближайшего друга. Таким образом в его руки перейдет канцелярия счетовода, что еще сильнее привлечет к нему лояльных князьков. Умно и ловко!
Интересно только, кто подсказал все это Каттлсону.
— Кто является моим противником? — осведомилась Бару, чтобы выигрывать минуту–другую.
Каттлсон расправил плечи и гордо поднял подбородок.
— У вас — неделя. Бару, через семь дней мы с вами встретимся на площади перед Фиатным банком, в полдень. Без доспехов. До первой крови.
— Но кто…
Внезапно осознав, что к чему, Бару стиснула зубы, чтобы не выдать своего изумления.
Каттлсон с отеческой печалью человека, уверенного, что он здесь — единственная опора здравого рассудка, невесело улыбнулся.
— Да, Бару, мы с вами встретимся, — повторил губернатор.
* * *
Бледнолицый прилип к Бару, будто ремора. Похоже, избавиться от него не было никакой возможности.
Она пыталась говорить с ним, но он оставался нем как рыба. Бару решила поработать, но не сумела сосредоточиться. Хоть он и соблюдал приличествующую дистанцию, она сомневалась, что он пристально следит за ней. Да и как она могла изучать счетные книги, зная, что всем ее надеждам скоро придет конец! Мер Ло — тот прямо обходил человека–ремору па цыпочках, охваченный тем же трепетом, что и Бару (или обладая некими тайными знаниями о его способностях и склонностях).
Стемнело. Бару отправилась в жилые комнаты, и бледнолицый потащился за ней. Скрестив руки на груди, она крутанулась на месте и преградила ему путь. Тогда он в первый раз заговорил. Голос его звучал мягко и рассудительно.
— Я не могу причинить вам вреда. Я — лишь орудие. Я способен увидеть опасность и предотвратить ее. Более ничего.
— Посторонних мужчин в моей спальне не будет! — рявкнула она.
Голос ее звучал хрипло — от разочарования. Как такое могло случиться? Разве еще вчера она не чувствовала, что подчинит своей воле свою судьбу и все в Ордвинне в придачу? Что она видит — очередную тернистую дорогу? Как же Каттлсон смог ворваться к ней и уничтожить все это одним–единственным разговором?
Чего стоит власть кошеля и монеты, если ее не хватает на то, чтобы выгнать из собственного жилища чужака?
— Я не мужчина, — терпеливо объяснил очищенный. — Я — орудие, инструмент, с рождения нормализованный лекарством и звонком. Я должен служить и выполнять свой долг.
Увы, он не собирался оставить Бару в одиночестве!
«Значит, придется мыться и переодеваться в его обществе», — сказала себе Бару и приуныла. А она–то думала, что школьные гигиенические осмотры давно сгинули в прошлое!
Конечно, она не забыла о шумных помывках на борту «Лаптиара», но на корабле, по крайней мере, все делалось сообща. А сейчас в ее башне поселился странный персонаж с пристальным немигающим взором. Порой Бару казалось, что человек-ремора и не дышал! Натягивая на себя ночную рубашку, она решила выказать ему гордое презрение, заявив с уверенным таранокийским бесстыдством: «Да, это мое тело, и что с того?» Но стыдливость стала привычной для Бару и настолько въелась в нее за последние годы, что она так и не сумела повернуться к нему лицом.
Но с прагматической точки зрения разницы не имелось: обнажена она была или нет, взгляд человека–реморы не менялся.
Он нес свою вахту молча… и круглосуточно.
В итоге Бару махнула на него рукой и уснула.
На следующий день Бару хотела прогуляться на улицу, но стражники капитана Лодемона не выпустили ее. Лодемон настаивал на том, что она должна оставаться в башне, пока таинственный визитер не будет арестован. К сожалению, печать технократа не помогла: капитан принял суровый вид и приосанился.
Разочарованная Бару подумала о фехтовании. Вместо работы она принялась упражняться в своем кабинете, где с кряхтеньем старалась избавиться от раздражения под пустым взглядом очищенного.
Средство к спасению принес Мер Ло.
— Письмо, ваше превосходительство! Из стопки срочных! — Мер Ло покосился на бледнолицего. Взгляд очищенного подавлял; наверное, Мер Ло уже почудилось, что над ним навис гигантский микроскоп. — Штамп гласит: «В собственные руки, не для посторонних».
Капитан Лодемон, скрепя сердце, подчинился.
Развернув лист дешевой тряпичной бумаги, Бару прочла: «Их выводят и нормализуют в Фалькресте. Прибыли с тем же кораблем, что и новость о Зюйдварде. Подчиняются губернатору, но мне переданы слова власти над ними, для ограничения могущества Каттлсона. Запомните и ваше слово — «вздохнуть». Приказа он не нарушит, зато будет слушать вас. А нам нужно поговорить. Найдите способ».
Бару перечла письмо дважды, кивнула и вернула Мер Ло.
— Уничтожить. Ответ последует вскоре.
«Прибыли с тем же кораблем»… Значит, реморы были и на Тараноке. Вероятно, вынюхивали крамолу. Охотились на наших мятежных матерей и их мужей.
* * *
Ночью человек–ремора вновь последовал за ней в жилые комнаты. Бару собиралась приберечь слова до какого–нибудь ключевого момента и удивить врагов, по затем передумала. Какой в этом смысл? Каттлсон держит ее взаперти, ей разрешено только строчить послания и корпеть над счетными книгами.
Бару посмотрела на человека–ремору в упор и произнесла:
— Вздохнуть! Назови свое имя.
— Чистый Лист, — без колебаний ответил он.
Простую черную полумаску, казалось, намертво припечатали к его молочно–белой коже.
— Какие полномочия дает мне это слово?
Если неожиданность ее права отдавать приказы изумила человека–ремору, внешне это не проявилось никак.
— Вы можете распоряжаться мной в рамках закона и установленных норм. Вы не можете отменять приказы губернатора Каттлсона. — Внезапно, будто брешь в парусе под сильным порывом ветра, его губы раздвинулись в подобии улыбки. — Вы можете разрешать или запрещать мне говорить.
Восхищенная и слегка напуганная, Бару присела на краешек кровати. Что же с ним сделали в Фалькресте, если подчиняется одному–единственному слову, как марионетка? Вдруг в Фалькресте разработали особый кодекс чести, тайное вероучение или некий рыцарский орден, члены которого посвящают себя служению Империи? Нет, это не согласуется с инкрастической философией. Скорее, дело в научных методах — процедуры, режим, хирургическая операция или зараза из далеких стран…
Так или иначе, но в Фалькресте вывели новую расу, покорную и всецело приспособленную для службы. Перед ней воочию предстало будущее Империи, и, конечно, Бару не сомневалась, что к этому приложил руку Кердин Фарьер со товарищи. Исихаст — значит, «тот, кто превращает тело в храм».
А что бы сделала она сама, будь в ее руках раса таких, как Чистый Лист? Какой справедливости она бы добивалась? На Бару накатила волна восхищения, которая тотчас сменилась отвращением к самой себе. Бару поморщилась.
Что еще скрывается в Фалькресте?..
Она попробовала выяснить, какие приказы человек–ремора получил от Каттлсона. После этого она принялась засыпать его вопросами об Исихасте, Вестнике и Страннике, подобралась к Императору на Безликом Троне и, наконец, осведомилась о секретах Имперской Республики.
Но на каждый из вопросов ремора сухо отвечал:
— Не подлежит разглашению согласно приказу вышестоящего командования.
Но он улыбнулся, упоминая о собственных ограничениях!
Бару сменила тактику.
— Я отменяю все ограничения на твою речь, мимику и жестикуляцию, кроме явно оговоренных вышестоящим командованием.
Ремора (мысленно Бару продолжала называть его так — из-за бледности или неприметных черт лица, а может, из–за змеиной манеры двигаться) благодарно склонил голову.
— Вы относитесь к высшему разряду имперских слуг в Ордвинне, — произнес ремора. — А я благодарен за предоставленную мне возможность служить не только губернатору Каттлсону, но и вам, пока это явно не противоречит моему долгу по отношению к губернатору.
Как же воспользоваться жутковатым орудием, чтобы выбраться из клетки? Посеянные ею семена — дополнение к налоговой форме, поединок и дальнейшие цели — отчаянно требовали полива.
— Выйди за меня на поединок, — приказала она.
— Я не могу.
Проклятие. Если это не сработало…
— Доставишь ли ты по назначению мои письма?
— Да.
— Прочтешь ли ты их и доложишь ли об их содержании губернатору Каттлсону?
— Да, — сказал ремора и широко улыбнулся.
Чуть поразмыслив над его неуклюжей гримасой, Бару поняла: отменив ограничения на жесты и мимику, она позволила ему выражать удовольствие или неудовольствие. Похоже, ремора — не такое и лояльное создание, как она предположила… Нет, она опять заблуждается. Он — рабское существо и ревностно подчиняется букве приказа. Предоставленный же собственной воле, он будет стремиться удовлетворить столько вышестоящих, сколько сможет.
Он был нормализован таким образом, что получал удовлетворение от повиновения, словно собака. Он не отдает предпочтения ни ей, ни Каттлсону.
Однако Бару действительно предоставила реморе больше свободы повиновения — ведь теперь у него есть возможность слушаться не только Каттлсона, но и счетовода Империи.
А раз так, то Бару разговорит его!
— Тебя вывели и тренировали для умственной работы, — продолжала она, — верно?
— Во мне развивали все качества, необходимые для выполнения задачи.
— И ты предпочитаешь применять их, служа Маскараду?
— Имперской Республике, с вашего позволения, — вымолвил он и болезненно скривился — видимо, в его мозгу сработал условный рефлекс. — Я предпочитаю служить Имперской Республике с максимальным рвением. Я создан для того, чтобы защищать и повиноваться, но в мои обязанности входят и другие функции. Я способен давать советы и информировать.
— Дай мне оценку, — выпалила Бару, не сумев удержаться от возможности взглянуть на себя со стороны глазами умнейшего человека, напрочь лишенного собственного «я» и личного интереса. — Поведай мне обо мне самой — и тогда я тоже буду служить Империи наилучшим образом.
— Женщина с Зюйдварда. Будучи женщиной, вы имеете предрасположенность к абстрактному мышлению и работе с числами, но вас ослабляют склонность к сильным эмоциям и врожденный материнский инстинкт, смягчающий суждения.
Эту часть инкрастической доктрины Бару оставила без внимания.
— Будучи зюйдвардийкой, — добавил ремора, — вы имеете в крови факторы, способствовавшие успеху империи ту майя, но также унаследовали их расовую склонность к промискуитету и дикость, усугубленную негигиеничными брачными обычаями последних столетий.
Говоря это, ремора улыбался уже не столь неуклюже — теперь его физиономия выражала удовлетворение от применения своих талантов. Наблюдения и их анализ доставляли ему радость.
— Вы до известной степени одаренный математик, потенциальный полимат и перспективный савант имперского масштаба в дисциплинах управления. Ваша самоотверженность в работе и утилитарный характер немногих известных социальных связей указывают на такое похвальное качество, как прагматический инструментализм, но также допускают риск резко выраженной социопатии. Не исключен латентный трайбадизм, что может потребовать коррекционного лечения.
Его речь зачаровывала и немного злила — последнего хватило, чтобы злость выскользнула наружу окольным путем, в бессмысленном требовании:
— Тараноке. Называй мою родину «Тараноке».
— Я не могу.
Глупость с ее стороны. Нет причин тратить время на пустяки.
— Объясни, в чем я ошиблась. Почему моя власть ограничена?
— Ваша тактика эгоцентрична. Вы забыли, что вы — не единственный игрок за доской — и опыт значит не меньше, чем врожденный талант. Помимо прочего, окружающие стремятся расширить свое влияние и ограничить ваше. Ваша ошибка вызвана одним из фундаментальных изъянов человеческой психики: вы позволили себе счесть окружающих статичными и постижимыми механизмами, и лишь себя — действующей силой.
Как легко и приятно и отвратительно сладко было использовать его! Она заполучила в свои руки бледного безвольного оракула, способного разумно и авторитетно высказаться обо всем, чего ее душе угодно, и ничего не требующего взамен! Кстати, похоже, что его нижняя челюсть слегка обмякла? А дыхание сделалось гладким и глубоким, словно от действия сильных успокоительных? Информируя Бару, он использует свои навыки, он служит ей и искренне наслаждается этим.
Можно ли назвать рабством такое состояние? Ведь он и впрямь счастлив…
Ощущение счастья вбито молотом в сплав самого его существа.
В глубине души Бару подозревала, что Маскарад стремится переделать весь мир по образу и подобию Чистого Листа. Взрастить будущее поколение счастливых человеческих автоматов. Они уничтожили собственную природную аристократию, крича: «Яд в их наследственности, слабость в их семени!» Но даже с гибелью старых династий не исчезла одержимость улучшением крови. В Метадемосе определили, что поведение и жизненный опыт способны изменять наследственные клетки. Гигиеничное поведение взращивает разумных и дисциплинированных граждан, а социальный порок — распутных гедонистических паразитов.
— А мой следующий ход? Что я, по твоему мнению, должна сделать, чтобы упрочить свои позиции?
— Заведите любовника, — ответил он без всякого вожделения и вообще без интереса. — Арест по обвинению в негигиеничном поведении — самое страшное оружие, которое можно использовать против вас. Если я скажу губернатору Каттлсону, что у вас есть любовник мужского пола, мои слова будут приняты как факт любым имперским судом. Зато, в свою очередь, я хотя бы немного огражу вас от подозрений.
В животе томительно заныло. Ощущение почти ничем не отличалось от того, которое Бару чувствовала, осознав свою власть над ним — сильное, но абсолютно непохожее на похоть. Наверное, именно это сразу побудило Бару отвергнуть его предложение: ее плоть протестовала, невзирая ни на невозмутимость меноры, ни на ее искренний и тошнотворный интерес к покорному Чистому Листу. А может, причина была действительно разумной и коренилась в беседах с Аминатой о флоте. Именно тогда в Бару зародилось упрямое, неподатливое чувство, что пользоваться телом как инструментом влияния — в любой, самой невинной форме — тоже подчинение или компромисс.
Почему ее должны наказывать за целомудрие? Отчего ее спальня значит больше, чем счетные книги и деньги?
Ответом был стоявший перед ней человек.
— Ступай, — буркнула она и внезапно окаменела от ужаса. А вдруг она разговаривает во сне — ведь тогда Чистый Лист услышит и запомнит все ее бормотание! — Ступай охранять лестницу внизу, пока я сплю. Вздохнуть! Ступай.
На следующее утро Бару сказала себе, что ей снился Тараноке. Ее родной остров заполонили механические люди — гениальные мужчины и женщины. Они создавали под руководством Бару прекрасные вещи и без боязни общались между собой. Во сне все побережье Пепельного моря было населено ими и сделалось безупречно практичным, как аккуратная счетная книга, и каждый был на своем месте, будто звезда в созвездии.
На Бару обманывала себя. То был вовсе не сон. И она опять погрузилась в раздумья с зачарованностью ребенка, который сковыривает струпья со ссадин и не может остановиться.
Бару уже не понимала, что она чувствует — боль или восторг.
День поединка приближался. Времени до того, как Каттлсон отрубит ей руку или сделает что–нибудь похуже — и тем самым прикует ее к постели на длительный период — оставалось совсем мало.
Что Бару могла предпринять? Только ответить на письмо со словом власти.
И Бару начала действовать.
Под неотступным взглядом Чистого Листа она черкнула пару строк и передала свое послание Мер Ло. Ее записка была совершенного содержания: «Хотелось бы встретиться для обсуждения плана налогового периода».
Заге Ява явилась в тот же день.
