— С меня хватит, — заявил Бел Латеман.

Бару подняла руку, отваживая от их столика трактирного слугу.

— Прошу прощения?

Они встретились, дабы показаться на людях вместе, как делали каждый месяц. Места для «свиданий» Бару выбирала так, чтобы создать видимость попыток укрыться от любопытных глаз.

В последнее время среди чиновников правительства провинции и коммерческой фактории вошли в моду обеды в заведениях, где прислуживали чистокровные бельтики, отличавшиеся особой сноровкой. (Бельтики были настоящей редкостью — их приходилось выкрадывать из лесов.)

Вот и сейчас эти слуги, жеманно улыбаясь, предлагали посетителям попробовать яства ресторанчика. Здесь подавали разносолы, к примеру, украшенная гарниром дичь, птица, маринованная в цитрусах и нашпигованная бычьим салом, и рыба — тунец или морской лещ, изжаренные на сосновых углях. Разорение ордвиннской знати научило перворазрядные заведения угождать иноземцам.

Обычно Бару и принципал–фактор, изысканно одетые, отправлялись в один из таких ресторанчиков во второй половине дня. Они поглощали пищу в сдержанном молчании и исчезали вместе в карете — якобы для более тесного общения. Мало–помалу Бару начала наслаждаться сшитыми по фигуре нарядами, небрежно подобранными украшениями и ревнивыми взглядами, которые бросали на нее местные технократы. Костюм и макияж Бела Латемана, законодателя местной моды, были безупречны.

Можно было сказать, что и принципал, и Бару отличались завидной аккуратностью и компетентностью.

Три года фальшивых свиданий подействовали усыпляюще: Бару давно решила, что он смирился со своим уделом и расценивал все как часть своей работы.

— Я сказал, что с меня хватит. Мне надоело играть роль любовника, — ответил Латеман, нарезая оленину мелкими кубиками. Он уставился в тарелку, костяшки его пальцев, сжимавших рукоять ножа, побелели. — Ваше превосходительство, я абсолютно уверен, что мне нет нужды описывать ущерб, нанесенный моей репутации — как финансиста, так и потенциального жениха — нашей…

Конечно, несправедливо так думать, но — почему именно сейчас? Почему ему вздумалось устроить сцену в преддверии столь важных событий? Как несправедливо. Он был совершенным, крайне полезным орудием — и в банке, и за обеденным столом.

— Договоренностью, — закончила за него Бару, подбавив в голос раздражения. — Пожалуй, вам нет нужды описывать ущерб.

— По я сделаю это. Вероятно, вы не осознаете, что появившись в обществе с очень юной женщиной из таких отдаленных мест, приобретаешь совершенно новую и необратимую репутацию! — Латеман опустил нож на тарелку так решительно, что она зазвенела не хуже корабельной рынды. Посетители ресторанчика тут же сделали вид, что не обращают на парочку никакого внимания. — Есть некоторые негласные правила, с которыми вы, похоже, незнакомы — что неудивительно, учитывая, где вы родились и воспитывались. Среди прочего, неприлично заводить личные отношения с подчиненными. А еще, как многие могут подтвердить, — крайне некорректно доверять ответственную имперскую должность неопытным юнцам, когда в наличии есть другие достойные кандидатуры!

Бару начала закипать. Хоть Бару и приготовилась к атаке, его слова все же попали в цель. С великим трудом она сдержала ответную колкость — фалькрестский афоризм о том, что мужчины мыслят конкретно и образно, а потому непригодны для работы с абстрактными числами и книгами. Лучше воспользоваться представившейся возможностью: его речь будет прекрасным поводом прекратить все встречи!

— Бел, — шепнула она, — я с удовольствием вам помогу. Вы сделали для меня достаточно.

Латеман склонился вперед. Фальшивая полумаска под его глазами была нарисована с поразительным мастерством.

Бару невольно отметила, что его ногти в крапинку тщательно подрезаны, и стала ждать ответной реплики.

— Бесполезно! Из этого конфузного положения нет достойного выхода, — зашипел он и сжал кулаки. — Я жду возмещения, иначе… — Он осекся, сглотнул и продолжал: — Иначе я извещу губернатора Каттлсона о дополнении к новой налоговой форме — я имею в виду ту самую о «разделе десяти билетов» — и доложу обо всей его крамольной сути.

Бару отсчитала пять вдохов и выдохов.

— Чего вы хотите? — спросила она, мимоходом уловив акцент, появившийся в ее афалоне, словно злость вытащила его наружу.

— Пожизненное пособие, учитывая, что моя карьера на имперской службе наверняка никуда не продвинется. — Он решительно стиснул губы. — И разрешение на брак из канцелярии правоблюстителя, необходимое для ухаживаний, которые я намерен начать.

Может, это приманка? Хитрость Зате Явы?

— Нет, — отчеканила она. — Коррупции на моей совести не будет. Я уволю вас и дам вам щедрое выходное пособие. А к Зате Яве можете отправляться сами.

В последний момент он сдержал крик, прозвучавший как дрожащий шепот:

— Не вам диктовать условия! Вы сломали мою жизнь! Без вашего содействия Зате Ява никогда не даст разрешения на мой брак с Хейнгиль Ри…

Хейнгиль Ри. Интересно. Значит, не одна она находит острые глазки принципала очаровательными.

— Дополнение к форме — чисто эмпирический опыт, безобидная часть моих исследований. Если вы и пойдете с ним к Каттлсону, мне нечего опасаться. — Бару безразлично пожала плечами — как ради себя, так и для устремленных на них глаз. — Просто не представляю себе, как вы рассчитываете добиться успеха в ухаживаниях за дочерью князя Хейнгиля. Браки с аристократами — убыточная игра для порядочного гражданина Имперской Республики.

— Она заслуживает вашей должности. Вы обесценили фиатный билет, вы игнорируете безнравственные забавы княгини Наяуру — что вы сделали, чтобы их прекратить? Вы хотя бы видите, в чем их опасность? А госпожа Ри не настолько слепа.

Бару сделала намеренно беззаботный — с расчетом разозлить его — глоток вина. Как это на него похоже — не замечать ничего вокруг, кроме страшной угрозы в лице княгини Наяуру и ее любовников!

— Прислушайтесь к себе. Ввязываетесь в лихорадку мечтаний о королевстве и наследстве. Давно ли вы сбились с верного пути?

Латеман благопристойно выпрямился и взял себя в руки. Бару поняла, что недооценила его, и убедилась в своей догадке, едва он вновь заговорил.

— Бару, вы поможете мне. Иначе я пойду к Зате Яве и дам показания — письменные, под присягой — что за три года ухаживаний вы ни разу не взглянули с интересом ни на меня, ни на любого другого мужчину. Тогда вы попадетесь к ней и никогда не сможете вырваться на волю.

Бару ничего не могла поделать с ответной реакцией. К такой угрозе — сколь реальной, столь и отвратительной — ему прибегать не стоило. Бару вскочила и наполовину сдернула со своей левой руки перчатку, прежде чем смогла остановиться и подумать. Вокруг зашептались. Бел Латеман был явно потрясен.

— Вы не посмеете, — выдавил он. — За вас некому выйти на поединок, кроме вашего бесхребетного секретаря.

— Латеман, — процедила она, — мне не понадобится заместитель.

— Тогда я откажусь, — заявил он, подняв подбородок. — Поединок — состязание равных.

Мысли вихрем закружились в ее голове. Теперь она принялась оценивать возможности и последствия. Она сфабрикует все что угодно! Она сумеет устроить настоящее представление, и она станет режиссером невероятного спектакля, сотканного из любви, ревности, коррупции, нарушения приличий, скандалов на почве расы, возраста, гигиенического поведения!

И Ордвинн содрогнется! Слухи просочатся во все закоулки.

Каждый житель Ордвинна будет судачить и сплетничать об этой сенсации.

Превосходно, не так ли?

Вот что ей нужно.

Бару молниеносно сдернула с руки наполовину снятую левую перчатку и швырнула ее на стол.

— До первой крови, — громко, чтобы слышали остальные посетители, сказала она. — За честь Тараноке, моей родины, которую вы оскорбили. Можете назвать заместителя. Но я буду драться сама.

Латеман неловко поднялся и вытаращил глаза.

— Последний шанс, — сказал он, несомненно, имея в виду: «Иначе я иду к правоблюстителю и заявляю, что вы — трайбадистка».

Бару скрестила руки на груди. Па ней было белое платье с кошелем на цепи у пояса. Она ждала ответа на вызов.

— Прекратите истерику, — пробурчал он, хотя сердцем вовсе не желал оскорбить ее — напротив, похоже, он хотел извиниться. Все превратилось в театр. — Подумайте о том, что Зате Ява сделала с Фаре Танифель.

Он сделал явный промах, но Бару на мгновение оцепенела.

— И вы еще смеете намекать, что я — изменница? Вы, замешанный в печатании нашей валюты для бунтовщиков? — Нет, не стоит перегибать палку. Бару сглотнула и надменно улыбнулась. — Вы под самым моим носом помышляете о другой женщине! Значит, аристократка древних кровей для вас — желаннее, чем савант, добившийся всего в жизни только благодаря личным достоинствам?

Посетители ресторанчика оживились. Бару, внезапно охваченная страхом подмостков, почувствовала, что ее бьет дрожь. Однако она продолжала стоять спокойно, думая: «Теперь он не сможет отказаться. Речь идет о его чести. Он же не хочет, чтобы его высмеяли».

А честь ему еще потребуется — для князя Хейнгиля.

Бел Латеман поднял перчатку и поджал губы.

— Вы заставили меня уволить моего лучшего секретаря, — процедил он, не в силах прекратить играть роль обиженного невниманием любовника. — Вы никогда не давали мне поступать по своей воле.

Дрожи Бару поддалась, только поднимаясь по ступеням к своим апартаментам.

В башне счетовода царила тишина. Служащие разошлись по домам.

— Ты можешь справиться с собой, — прошипела она, прислонившись к каменной стене и сжав кулаки так, что затрещали перчатки. — Это тоже твоя работа.

Что она сделала? Что могло толкнуть ее на столь поспешный, прямолинейный поступок? Поединок? Ей никогда не доводилось применять оружие в гневе, и разумеется, что подобное представление не ускользнет ни от Зате Явы, ни Каттлсона! Три года Бару куталась, словно в вуаль, в скучную, кропотливую, верноподданническую работенку. И приступить к задуманному следовало осторожно, до мельчайших деталей продумывая каждый шаг.

А теперь она попалась на приманку Латемана!

А что, если за этим стоит не он? Вдруг он — пешка в руках Зате Явы?

Проклиная трясущиеся пальцы, она заперла дверь, кинулась в спальню и налила себе вина — со скрупулезной точностью, не пролив ни капли. Вино горчило во рту, но Бару плеснула в бокал еще, мурлыча под нос песенку про названия звезд. Ее Бару услышала в детстве от матери Пиньон или от кого–то из теток, а может, в те ночные часы, когда их огромная семья собиралась па берегу и составляла из старых звезд россыпи новых созвездий.

— Оно отравлено, — раздался голос из ванной.

В «Наставлении о телесном разуме» говорилось, что характер человека определяется по предмету, к которому он устремится при неожиданном испуге — будь то дверь, оружие или письменные принадлежности. Бару вспомнила, что иногда бедолага может оцепенеть, уподобившись жертве перед хищником, и вздохнула.

Наверное, она отупела из–за алкоголя, а может, просто устала. Сейчас ее почти не волновало, останется ли она в живых или нет. Она видела столько ночных кошмаров, в которых ее буквально стирали с лица земли!

Бару неторопливо опустила бокал на стол и задумалась.

Пришелец уже убил бы ее, если бы хотел того. Помимо прочего, он не стал бы предупреждать ее о яде.

Значит, ей ничего не угрожает.

Если только это — не расчет, а акт жестокости. Возможно, он собирается причинить ей неимоверные страдания.

— Идите сюда, — произнесла она, вставая и освобождая кресло.

У незваного гостя оказались синие вороньи глаза Зате Явы, но гораздо больше седины в волосах и в длинной бороде. Одет он был в прочные сапоги и солдатскую куртку из оленьей кожи и шерсти, а зубы его выглядели неухоженными, как у бедного крестьянина. Посмотрев на его руки и пояс, Бару поняла, что он безоружен.

А лицо его было знакомым! Странно!

— Приветствую вас, — вымолвил он. — Ваш секретарь поднял такой шум, пытаясь отыскать меня. И я решил нанести вам визит.

Бару измерила взглядом расстояние до него — и до висевших на стене ножен.

— Где Мер Ло?

— В полной безопасности. Совсем вымотался — целый день все ныл да тявкал. Но вы правы, Бару. Вам надо быть начеку. — Он шагнул к столу, и Бару отступила, держась от мужчины на некотором расстоянии. — Стража в вашей башне ненадежна. Замки нужно обязательно поменять. Беда с вами, с технократами… — Взяв со стола ее бокал, он принюхался к содержимому. — Вы слишком уважаете утонченность. Вы без ума от сплетен, слухов, неосязаемых признаков власти. Вам и в голову не приходит, что кто–то может вломиться к вам с ножом и чиркнуть по горлу. А Ордвинн еще недостаточно цивилизован для тонкой политики.

— Я ожидала такой встречи, — сказала Бару. До ножен на стене было легко дотянуться. — Но не думала, что к имперскому счетоводу пожалует князь. Что побудило вас устроить этот маскарад, Зате Олаке?

— Вы, конечно. Молодежь уважает театр больше, чем смерть… — Отпив из ее бокала, он нахмурился и засопел. — Похоже, я переусердствовал с дозой. Но не будем терять времени. Зачем звали? Город уже знает, что я живу в уединении. Для чего понадобилось меня искать?

Неужели ее сердце только что пропустило удар? А резкая боль в животе — отозвалась спазмом в грудной клетке?

Внезапно Бару ощутила липкий страх, и ее ладони взмокли от пота.

— Как заслужить противоядие?

— Только правдой, — буркнул Незримый Князь, нетерпеливо постукивая пальцами по столу. — Разве я похож на человека, которому нечего делать? Зачем вы звали меня?

Она глубоко вдохнула, как будто собиралась прыгнуть в воду. При князе не было ни пера, ни пергамента, да и вряд ли он надеялся обвинить ее на основании письменных показаний. Но он — брат Зате Явы, а та, если захочет, найдет, чем подкрепить обвинение.

Зате способна удушить Бару — так же, как некогда утопила Фаре Танифель.

— Вы убили Су Олонори, — начала она, — чтобы никто не раскрыл секрета Тайн Ху с фальшивыми фиатными билетами. Но я раскрыла ее замысел и положила ему конец.

В Маскараде трудились хирурги, удалявшие голосовые связки собакам, чтобы те не могли лаять. Из них получались замечательные сторожа — безмолвные и бешеные. Именно их напомнил сухой, почти беззвучный смех Зате Олаке.

— Пожалуй, технически так и есть. Но вы не ответили на мой вопрос. Зачем вы начали ссужать золотом княжьих крепостных? Почему рассорились с губернатором Каттлсоном, чье благоволение и сейчас могло бы открыть вам путь в Фалькрест, к высоким постам? Зачем вы звали меня?

— Я обдумываю план восстания, — отчеканила Бару. — Вы возглавляете разведку мятежников и нужны мне как союзник.

— После таких речей, — негромко заметил Зате Олаке, — я могу отдать вас Зате Яве, и она сварит вас заживо. А вашу шкуру сохранят для опытов.

— Зате Ява и пальцем меня не тронет, — уверенно парировала Бару (как бы хотелось чувствовать эту уверенность па самом деле!). — Она стремится освободить Ордвинн. Маскарад для нее — лишь орудие, а Дурацкий Бунт она помогла подавить только потому, что он был обречен. Она гениально сыграла свою роль. У нее есть власть, и она выжидает подходящего момента и нужного человека. Этот человек — я.

— А если патриотизм моей дражайшей сестрицы не простирается столь далеко? Может, она встанет на сторону явного победителя, будь то восставшие или Маскарад?

— Я гарантирую вашему заранее обреченному на поражение восстанию верную победу. Без меня вы потерпите поражение.

— Фаре Танифель твердила то же самое. Но оступилась, сплоховала, и ее измена стала очевидна даже Каттлсону. У сестры не было выбора — пришлось завести дело и приговорить ее к смерти, чтобы не погибнуть самой. — Зате Олаке сложил пальцы домиком. — Отчего вы уверены, что справитесь лучше?

— Я способна повести за собой князей и народ.

Снова — сухой, беззвучный смех.

«Не сдавайся», — подумала Бару.

— Не сомневаюсь. Кстати, известно ли вам «Сомнение предателя»?

— Нет, — призналась Бару.

— По крайней мере, честно. Я сочинил его, на манер тех инкрастических «Сомнений», которые все вы так любите. Именно оно погубило Дурацкий Бунт, а сказано в нем вот что. Если ты — ордвиннский князь и чуешь назревающий мятеж, перед тобой встает выбор. — Он отпил еще глоток отравленного вина. — За кем пойти — за восставшими или за лоялистами? Если твоя сторона проиграет, тебе конец. Если победит, ты сохранишь свое положение и получишь выгоду. Но именно в восставших есть некая загвоздка: среди них пышным цветом цветет предательство! Вы понимаете меня, Бару? Предатели никогда не осудят акта измены. И потому сперва надежнее остаться с лоялистами и затаиться. А позже, когда бунтовщики наверняка победят, можно переметнуться на их сторону — якобы ты столь умен, что успел навредить в гнезде проклятых лоялистов. Но в чем вся суть, Бару?

Против хитроумной загадки Бару устоять не могла — даже при незваном госте в собственной спальне и яде, струящемся в собственных венах.

— Для того чтобы получить поддержку князей, необходим успех, но на него нельзя рассчитывать без покровительства знати. Если восстание не начнется с яркой победы, к нему никто не примкнет. Оно задохнется.

— Отлично. Мне всегда было любопытно, учат ли в имперских школах хоть чему–нибудь дельному. — Он кивнул и почесал в бороде, как будто их разговор и впрямь мирно протекал в туфовых стенах школьного класса. — Ни одно восстание не будет удачным, если лидеры не завоюют доверия осторожных и своекорыстных. Истовые мятежники и твердые лоялисты должны привлечь к себе середняков. Учитывая, что Маскарад — это почти нерушимая данность, — у лоялистов имеется значительное преимущество.

— Народ готов, — возразила Бару, хотя перед лицом княжеского возраста и опыта ее упрямство выглядело смехотворным. — Негодование его растет!

— Народ не может распорядиться своим гневом с толком. Уж я-то знаю, сам из простых. Мы с сестрой выбились в благородные, играя за Маскарад против мятежников. Нет, нам нужны князья, а они скованы «Сомнением предателя». Еще рано… — Он тяжко вздохнул. — Но то, что вы сделали с фиатным билетом, нам сильно помогло. Да и со времен замысла Тайн Ху обстановка изменилась. Князья боятся крестьянских бунтов, помещичьих мятежей, разорения, зимы — но не Маскарада. Надо подождать еще десяток лег, пока хворост накопится, и уж тогда высекать искру.

Бару захотелось закричать: «Они переименовали мою родину! Они уничтожили традиции моего дома и превратили Ириад в огромную верфь! И ты предлагаешь мне ждать еще десять лет?!»

— У вас нет выбора, — строго сказала она.

Зате Олаке резко поднял на нее взгляд, и глаза его блеснули в пламени свечи.

— Я ввязалась в бой. Через две–три недели мне предстоит поединок с принципал–фактором Белом Латеманом. Я устроила так, что дело идет о национальном достоинстве. Для меня наступил прекрасный момент, и я заявлю о себе.

— Сестрица не допустит поединка. Это ведь судебная традиция, а суды в ее власти. Вас не допустят на авансцену. — Зате Олаке поднялся, пожал плечами и осушил бокал вина. — Потерпите, дитя мое. Мы дадим знать, если понадобитесь, и уничтожим вас, если вы пойдете против нас. Вероятно, мы с сестрой не доживем до восстания. Но Тайн Ху и прочие — молоды и могут позволить себе выжидать. Дурацкий Бунт… забавное название, верно? Поразмышляйте об этом на досуге… Мы не допустим, чтобы Ордвинн погиб в восстании и захлебнулся в реках крови.

Бару сорвала со стены ножны.

— Противоядие, — прошипела она. — Сейчас же! Или я заколю вас за незаконное вторжение, а потом рискну справиться с ядом сама.

Зате Олаке уже стоял возле двери.

Обернувшись, он вновь негромко вздохнул.

— Рекомендую терпение и сдержанность, — усмехнулся он. — Возможно, я отравил вас. Кто его знает?.. Но если так, то скажу вам правду — яд действует очень медленно. И если вы хотите жить, Бару Корморан, станьте достойны противоядия.