Вторник. 15 декабря
Андерс Шюман вежливо постучал в стеклянную дверь крошечного кабинета Анники Бенгтзон. Она удивленно подняла глаза от газеты, которую в тот момент читала, и жестом пригласила Шюмана войти.
— Чем могу помочь? — спросила она и встала, чтобы убрать одежду с единственного стула.
Шюман аккуратно затворил за собой дверь и постарался придать лицу бесстрастное, но одновременно дружелюбное выражение.
— Хочу узнать, что происходит с запретом на разглашение и с твоей работой, — сказал он тоном строгого, однако справедливого учителя. — Как тебе работается, нет ли конфликтов?
Анника Бенгтзон села на свое место, тяжело вздохнула и бросила недоеденную булочку в мусорную корзину. Волосы ее были аккуратно причесаны. Было похоже, что этой ночью она в кои-то веки наконец выспалась.
— Никаких проблем, — ответила Анника, — но у меня такое впечатление, что Берит и других эта ситуация раздражает. Они думают, что я скрываю ценную информацию, которой на самом деле не располагаю, и поэтому топчутся вокруг, стараясь ее выудить, хотя в этом нет никакой нужды — выуживать из меня нечего.
Главный редактор сел на второй стул и кивнул.
— Да, и у меня создалось такое впечатление, и я думаю, что это очень неудобная ситуация. Понимаю, что ты мне ничего не ответишь, но все же спрошу: знаешь ли ты что-то такое, чего не говоришь нам? Не говоришь о фактах, которые могут представлять хотя бы малейший интерес?
Анника посмотрела на Шюмана и похлопала густо накрашенными ресницами. Общаясь с Анникой, Шюман каждый раз испытывал внутреннюю неловкость — как будто она знала о нем то, чего не должна была знать.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
— Две вещи, — сказала она наконец. — Есть две вещи, которые я заметила, но о которых ничего не сказала. Насколько я могу судить, они ничего не прибавят к нашим статьям и репортажам, но до сих пор не были опубликованы по причинам сохранения тайны следствия.
— Я не буду спрашивать, что это за вещи, — сказал Шюман, — но положение осложняется именно из-за того, что ты о них умалчиваешь.
— Во-первых, глаза, — сказала Анника Бенгтзон. — Глаза у нее желтые. Я абсолютно в этом уверена, потому что ни у кого прежде не видела таких необычных глаз. Но это обстоятельство не упомянуто ни в одном полицейском пресс-релизе. На фотороботе глаза тоже не желтые — они зеленые.
Главный редактор кивнул, удивленный такой уверенностью, и молча ждал продолжения.
— Во-вторых, сумка, — заговорила Анника. — У девушки была продолговатая серебристая сумочка с коротким наплечным ремнем. Инспектор К. сказал мне, что в такую сумочку идеально укладывается небольшой пистолет с глушителем.
Шюман снова кивнул.
— Это и есть те самые две вещи, — констатировал он.
— Это и есть те самые две вещи, — подтвердила Анника.
— Да, по поводу этих мелочей не стоило так волноваться, — улыбнулся Андерс Шюман.
Бенгтзон вздохнула и потянулась к непочатой плитке шоколада.
Главный редактор решил выложить карты на стол.
— Знаешь, — произнес он, стараясь придать своему тону максимум непринужденности, — я думаю, что будет лучше для всех, если ты на какое-то время исчезнешь из редакции. Посидишь дома, пока не уляжется вся эта суета.
Анника Бенгтзон напряглась и положила шоколадку на стол.
— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила она.
— Пока ты в редакции, здесь сохраняется нехорошая атмосфера. Коллеги не хотят тебя подставлять и ограничивают свои контакты с полицией, так как там могут подумать, что ты выдала какую-то запретную информацию. Если откровенно, то это сильно нас сковывает и к тому же портит твои отношения с коллегами.
Анника упорно смотрела на плитку, ковыряя пальцами фольгу.
— Ты очень мило все это обставил, — сказала Анника, не поднимая головы.
— Что? — спросил он, прекрасно поняв, что Анника имеет в виду.
Она рассмеялась, откинулась на спинку стула и посмотрела Шюману в глаза.
— Я понимаю, почему ты злишься. Ты не получил места руководителя Ассоциации издателей газет и думаешь, что это моя вина.
Анника снова рассмеялась.
— Да что я манерничаю? Это действительно моя вина. Это я заставила тебя опубликовать статью, где было сказано, что наши хозяева — стая лицемерных гиен. Понятно, что они пришли в ярость и отвергли твою кандидатуру. Ты меня увольняешь?
— Нет, конечно нет! — воскликнул Андерс Шюман, испытывая невероятное облегчение оттого, что ему не пришлось ничего объяснять. — Я правда очень серьезно отношусь к запрету на разглашение — это подрывает твое положение среди коллег. Все остальное я переживу, в том числе и недовольство хозяев. Это дело прошло без особого резонанса…
— Конечно без резонанса. Они просто были безмерно счастливы, утопив ТВ «Скандинавия».
Главный редактор пожал плечами:
— Общее мнение было таково, что демократия уцелеет еще без одного коммерческого американского кабельного канала. Я говорю о другом. Я хочу, чтобы ты побыла на каникулах, пока не утихнет этот шум.
— Я не уйду на каникулы. Я уйду в оплачиваемый отпуск. С сохранением доступа к архивам и базам данных, чтобы я могла работать дома со своего компьютера и пользоваться моим паролем. К тому же — десять бесплатных поездок на такси в месяц.
Андерс Шюман почувствовал почти физическое облегчение — все прошло гораздо лучше, чем он предполагал.
— С сохранением содержания и с доступом в архив и базы данных, — согласился он, — но без такси.
Анника пожала плечами и бросила на стол шоколадку.
— Я могу идти домой?
Анника сидела на своем стуле, застыв как статуя, когда шеф вышел и затворил за собой дверь.
«Черт, — подумала Анника, — не ожидала, что он это сделает. Не думала, что у него хватит духу вытащить меня из холодильника и сунуть в морозилку, с глаз долой. Но он это сделал, он на это решился».
Она сидела на стуле, чувствуя, что падает. Это было привычное ощущение, предшествовавшее обычно панической атаке и пению ангелов. Но, к удивлению Анники, ничего не случилось — она не упала в обморок, и ангелы молчали.
На самом деле это будет громадным облегчением — уйти отсюда на какое-то время, но тут же ей стало грустно. Она выпадет из контекста, потеряет жизненно необходимое чувство принадлежности к коллективу, принадлежности к сообществу.
Можно найти другой дом, подумала она, понимая, что вот-вот расплачется. Она собрала в кулак волю, высморкалась в старую салфетку и подавила недостойную жалость к собственной персоне.
Она вошла в компьютер и стала просматривать файлы и папки. Все, что ей могло понадобиться, она отсылала в свой архив по адресу
[email protected].
— Что хотел от тебя Шюман?
В приоткрытую дверь просунулась голова Берит.
— Он отправил меня в бессрочный отпуск, — ответила Анника, тяжело вздохнув. — Хочет, чтобы я посидела дома, пока не уляжется этот скандал с терактом на банкете.
Берит вошла в комнатку и закрыла за собой дверь.
— Он объяснил причину?
— Он сказал, что вы, все остальные, чувствуете себя скованными, пока я нахожусь в редакции, — ответила Анника, изо всех сил стараясь скрыть горечь.
— Это всего лишь повод, — сказала Берит, — и ты это прекрасно знаешь. На каких условиях он отправил тебя в ссылку?
Анника снова вздохнула, и этот вздох больше походил на рыдание.
— Он отправил меня в оплачиваемый отпуск с сохранением доступа к архивам. И знаешь что? — Анника слабо улыбнулась. — Мне кажется, что это не так уж плохо. Я ничего не имею против того, чтобы немного отдохнуть. Весной мы переезжаем в Юрсхольм, я смогу спокойно собраться, организовать переезд, я смогу поработать над интересными материалами, не испытывая никакого давления. Это же неплохо, правда?
Берит улыбнулась подруге.
— Конечно, — сказала она.
— И знаешь, что еще? — заговорила Анника. — Деньги — очень полезная вещь. Я понимаю, что теперь вообще могу не работать, если захочу. Я могу сдать все свои архивные записи и заняться чем-то абсолютно другим — например, поступить в университет и изучить право или, скажем, русский язык.
Берит была единственным человеком, знавшим, сколько получит Анника. Точную сумму не знали даже Томас и Анна Снапхане.
— Тебе надо чем-то заниматься, — сказала Берит, — иначе ты сойдешь с ума.
— Кроме того, Томас, кажется, переходит на новую работу, — сказала Анника, — так что видеть его я буду еще реже, чем раньше. Он так преисполнился собственной важности, что того и гляди лопнет…
— Почему? — спросила Берит, потянувшись к плитке шоколада.
— Ты знаешь, что он работает с тем проектом о безопасности политиков совместно с Земельным советом и Министерством юстиции? Сейчас поговаривают о том, что он входит в группу разработки нового законодательства, регулирующего прослушивание телефонных разговоров, для Министерства юстиции. Не знаю, что из этого выйдет, но он уже развлекает всех наших знакомых историями о важности нового законодательства. Послушала бы ты, что он вещал в доме своих родителей в субботу.
Берит покачала головой:
— По всем признакам нам грозят весьма неаппетитные законы. Не хочешь пообедать сегодня перед уходом? Все-таки это будет наш последний обед в этом году.
— Сейчас, мне надо проверить, все ли я отправила..
Она просмотрела последние папки, отослала домой некоторые материалы о расследовании одного старого дела об убийстве и выключила компьютер. Порывшись в ящиках письменного стола, она вдруг поняла, что не хочет ничего отсюда брать.
Анника встала и подняла с пола сумку.
— Ну что ж, теперь моя очередь, — сказала она.
Дверь правительственного здания на площади Розенбад не открывалась, наверное, замерзла на холоде. Томас легонько потянул за медную ручку, украшенную тремя коронами, но дверь не поддалась. Он огляделся — не смотрят ли на него, потянул сильнее, и дверь открылась.
— Оп-па, — произнес он, поняв, как глупо прозвучало это восклицание, и вошел в здание.
Грязные ботинки оставляли мокрые бурые следы на белом мраморном полу. Он тщетно попытался их вытереть, прежде чем пройти сквозь вращающиеся двери.
Белая мраморная лестница вела в белое фойе. Шаги гулко отдавались под сводчатым потолком. Сердце было готово выскочить из груди, ладони противно вспотели.
Семь лет он ходил мимо здания секретариата кабинета министров, пока работал в Ассоциации местного самоуправления на Хорнсгатан. Семь лет он смотрел на этот бежевый фасад, уносясь мыслями в недоступную высь: каково работать в этом доме? каково каждый день приходить в построенный архитектором Фердинандом Бубергом дворец в стиле модерн? каково ощущать себя винтиком в машине власти?
Правда, он ни разу не был в этом здании. Работая над своим прежним проектом о безопасности политиков, он встречался с министерскими работниками в Ассоциации земельных советов, или в Ассоциации советов местного самоуправления, или в барах. Пер Крамне обычно предпочитал последнее.
Сейчас, оглядываясь, Томас испытывал неподдельное восхищение. Белый пол, инкрустированный гранитными треугольниками, четыре статуи у левой стены, мраморные колонны, сводчатые потолки.
У поста охраны стояли двое рабочих в комбинезонах и о чем-то спорили. Кроме них в фойе никого не было. Томас встал за ними. Получилась небольшая очередь. Томас взглянул на часы. Отлично. Надо тщательно рассчитывать время, чтобы не показаться ни слишком усердным, ни слишком небрежным.
— У вас нет разрешения, — сказала женщина-охранник, проведя карточки рабочих по прорези аппарата.
Рабочие недоуменно переглянулись.
— Это какое-то недоразумение, — сказал один из них. — Мы пришли на работу.
Девушка-охранник была одета в строгий костюм и блузку с галстуком.
— Ничем не могу помочь, — коротко отрезала она. — Ваших имен нет в списке. У вас нет разрешения на вход.
— Простите, — сказал Томас. — Может быть, вы сначала пропустите меня?
Она внимательно посмотрела на Томаса.
Он извлек водительские права из бумажника и протянул их девушке, которая в это время звонила бригадиру рабочих.
— Мне нужен Пер Крамне из Министерства юстиции, — сказал Томас, спиной чувствуя недовольные взгляды рабочих.
Девушка нажала на компьютере несколько клавиш и сняла с аппарата телефонную трубку.
— По лестнице наверх и прямо, — сказала она и снова занялась рабочими.
Томас постарался напустить на себя самоуверенный и раскованный вид, пройдя в дверь, ведущую к правительственным кабинетам. Он нажал кнопку вызова лифта и нос к носу столкнулся с заместителем премьер-министра.
— Добрый день, — сказал он. — Вам направо или налево?
— Простите? — Томас решил, что ослышался.
— Направо или налево? — повторил заместитель премьера.
— Э… — замялся Томас. — Я хотел подняться наверх.
— В таком случае рекомендую правый лифт. Вы нажали кнопку грузового лифта. Он останавливается на каждом полуэтаже, как у Джона Малковича.
Человек, знаменитый тем, что высказывал то, что думал, даже если знал, что его никто не слушает, весело улыбнулся и придержал дверь правого лифта:
— Только после вас.
Этого просто не может быть, подумал Томас.
Крамне встретил его в дверях своего кабинета на шестом этаже.
— Входи, входи. — Помощник министра горячо пожал Томасу руку. — Добро пожаловать! Ты бывал здесь раньше?
— Нет, сегодня пришел в первый раз, — ответил Томас.
— Хорошо, тогда мы совершим небольшое путешествие по коридорам власти, а потом я покажу тебе твое рабочее место. Что ты на это скажешь?
Пер Крамне, не ожидая ответа, отпер дверь, ведущую в коридор с рядом кабинетов. Томас сильно потел в теплом зимнем пальто и больше всего на свете хотел его снять.
— В Министерстве юстиции шестнадцать отделов плюс юридический секретариат и городской архив, — начал рассказ Пер Крамне. — Отдел, в котором работаем мы с тобой, занимается полицией и общими вопросами законодательства и охраны правопорядка. О, сними пальто, а то, пожалуй, сваришься.
Томас облегченно вздохнул, снял пальто, повесил на руку и поспешил вслед за новым коллегой.
— Здесь находятся кабинеты министра, генеральных директоров, статс-секретаря и политических советников, — оживляя рассказ жестами, заговорил Крамне, быстро шагая по коридору с белыми стенами.
Пол был устлан светло-серым толстым, как матрас, ковром. Ковер поглощал все звуки и сохранял чистоту воздуха. Проходя мимо кабинетов, Томас почти физически чувствовал сосредоточенность сидевших за столами людей, негромко обсуждавших важнейшие государственные дела.
— Вот, например, — сказал Крамне, остановившись у полуоткрытой двери одного из кабинетов. Он понизил голос и указал рукой на женщину, говорившую в этот момент по телефону. — Это генеральный директор юридического отдела Л-5 — криминальная юрисдикция. Чертовски умная дама. Много лет занимается вопросами сексуального насилия, проблемами реабилитации изнасилованных детей… Статс-секретарь министра — нет, это дальше — отвечает за юридические процедуры, суды, полицию и все подобное. Ему пришлось разбираться с нападениями на транспорте…
Томас приосанился, чувствуя, как по спине пробегает приятный холодок от такой близости к власти.
— Голубая комната, — сказал Крамне, ткнув рукой куда-то в угол. — По понедельникам здесь проходят собрания, здесь каждый отдел вкратце отчитывается перед министром о результатах своей деятельности. Как канцелярист, ты когда-нибудь тоже окажешься здесь.
— И где будет мой кабинет? — спросил Томас, перебросив пальто на другую руку.
Пер Крамне рассмеялся:
— Пока не здесь. Ты будешь при мне внизу, на четвертом этаже, — сказал он и свернул за угол.
Они попали в следующий бесконечно длинный коридор, устланный таким же темно-серым ковром. На одной стене в три ряда висели портреты всех бывших министров. Здесь голоса раздавались громче, подчас слышался смех. Прозвучали позывные дневного выпуска новостей.
— Это кабинет министра. — Пер Крамне остановился у двери справа и посмотрел на часы. — Он сейчас внизу, на совещании кабинета министров. Заседания проходят ежедневно с двенадцати до часу. Обычно он туда не ходит — для кворума достаточно пяти министров, но сегодня у них общий сбор, думаю, что он — один из инициаторов. Такие встречи трудно пропустить… Секретарь сейчас в другом кабинете.
Томас заглянул в министерский кабинет. Кабинет был похож на маленькую квартиру. В прихожей была комната секретаря, за ней располагался непритязательный кабинет, обставленный светлой современной мебелью. На стенах висели картины, стол был усеян бумагами, лежавшими вокруг компьютера. У одной из стен стояла полка, уставленная папками и детскими фотографиями. Окно смотрело на здание Риксдага и на реку Норрстрем. Вода казалась серой как свинец.
— За кабинетом небольшая спальня, ванная и туалет, — пояснил Крамне. — Говорят, что министр фанат судоку и часто медитирует в этой комнатке. Идем дальше?
Он указал рукой налево:
— Здесь сидит пресс-секретарь. Если министра увольняют, то вместе с ним уходят пресс-секретарь, статс-секретарь, заместитель и политические советники. Потом приходят ответственные за поддержание порядка, отвинчивают таблички, и на этом заканчивается старая эра.
— И сколько в сумме получается человек? — спросил Томас.
— Назначенных политических деятелей? Немного, человек пять-шесть. Все остальные из нас продолжают верой и правдой служить новому хозяину. Ты не голоден?
Томас покачал головой.
— Превосходно. Ты знаком с Карин, начальником планового отдела? Это она устроила твое назначение. Может, поздороваемся со статс-секретарем?
Крамне миновал еще несколько дверей.
— Джимми? Не хочешь познакомиться с нашим новым советником?
Статс-секретарь министерства юстиции вышел к ним в коридор в джинсах и бежевой ковбойке. Непослушные волосы топорщились.
— Привет, — сказал он, широко улыбнувшись. — Добро пожаловать на борт. Когда приступаешь?
Мужчины пожали друг другу руки.
— После Нового года. — Только теперь Томас начал осваиваться и почувствовал себя свободнее.
— Прослушивание — это настоящее минное поле, — поведал Джимми Халениус. — Тебе придется следить за каждым своим словом, чтобы оно попало по назначению, преодолев все бюрократические рогатки нашей министерской машины. Что у нас с графиком?
Последний вопрос относился к Перу Крамне.
— Первый разбор через шесть месяцев, — ответил начальник отдела. — Консультации в законодательном совете будут осенью, а предложения правительства будут представлены к февралю следующего года.
— Значит, новый закон появится 1 июля, через восемнадцать месяцев, — констатировал Джимми Халениус. — Твоя жена не привыкла работать в таком темпе, да? Она работает в газете?
Томас на мгновение потерял дар речи и от неловкости даже покраснел. Откуда, черт возьми, статс-секретарь Министерства юстиции знает, кто такая Анника?
— Моя лучшая подруга когда-то купила у нее машину, — пояснил Джимми Халениус, явно получая удовольствие от рассказа. — Это было девять, а может, и десять лет назад. Машина бегала как лошадка, пока не сломалась.
— Э… — промычал Томас, не зная, куда девать руки.
— Ну что, посмотрим на твой кабинет? — сказал Пер Крамне.
Ему не нравится, когда он не участвует в разговоре, подумал Томас, пожимая на прощание руку статс-секретарю.
Они с Крамне молча пошли по коридорам через стеклянные двери к лифтам.
— А где находится твой кабинет? — спросил Томас.
— Через три двери от твоего. Нажми четвертую кнопку.
Интерьер был почти такой же, как на шестом этаже, но скромнее и не создавал ощущения близости власти. Здесь было много стеллажей с журналами, на стенах висели полки с бюллетенями, а холл был устлан простым пестрым ковром.
Окно кабинета Томаса выходило на Фредсгатан, туда, где эта улица пересекалась с Дроттнинггатан. Кабинет был большой, но, судя по расположению, довольно темный.
Томас выглянул в окно. Улица Тегельбакен была отсюда не видна. Значит, он ни разу не видел окна своего будущего кабинета, проходя мимо Розенбада.
— Знаешь, в чем будут заключаться твои обязанности? — спросил Крамне, выдвигая из-под стола стул и усаживаясь. — Ты будешь компоновать предложения министерства, а потом готовые документы будут рассылаться на консультации. Каждый захочет высказаться по поводу наших предложений, и мы уже заранее знаем, как выскажутся те или иные организации. Полиция и прокуратура, как правило, оказываются довольными нашими предложениями. Канцлер юстиции обычно высказывается за, а советник по правам человека — против. Федерация адвокатов обычно выступает против наших предложений — они вообще всегда против всего и вся. Власти на местах, которым приходится разбираться с конкретными жертвами преступлений, и женские объединения обычно нас поддерживают.
— После этого начинается работа в отделах? — спросил Томас.
— Именно так. Ты слушаешь, что говорит тебе бог, тетушка бога, потом согласуешь это с сотрудниками отделов и отдаешь результат на суд руководителя отдела, то есть мне. Потом мы идем к руководителю отдела законодательных актов, который говорит: «Подумайте над этим, этим и этим». Потом мы думаем и докладываем о наших думах Халениусу и только после этого идем в понедельник на совещание в Голубую комнату. Все камни преткновения там рассматривает министр.
— Какие же это камни преткновения? — спросил Томас.
— Обычно речь идет о небольших изменениях и исправлениях. Они касаются степени подозрения, классификации по составам преступления, согласования с законодательством других стран и графика внедрения предложений.
Он игриво стукнул Томаса но плечу.
— Черт, — сказал он, — кажется, будет ветер с моря.
Томас улыбнулся и судорожно сглотнул.
Анника покинула здание редакции с чувством легкого головокружения. Она шла, не чувствуя под собой ног. На улице потеплело, ветерок окутывал, словно мягкое шерстяное одеяло. Она почему-то вдруг вспомнила эпизод из далекого детства — первый день летних каникул. Она у бабушки, бежит по лугу к озеру. Жесткая трава колет голые пятки и щекочет икры, а она предвкушает радость первого настоящего купания.
«Я не стану оглядываться, — решила Анника. — Я не оглянусь, чтобы посмотреть на дверь редакции. Может быть, я сюда больше не вернусь, и я хочу помнить ее такой, какой она была, когда я работала здесь и была частью моей газеты…»
Она остановилась и помотала головой, чтобы стряхнуть этот приступ сентиментальности.
Медленно, неуверенно переставляя ноги, она потащилась на автобусную остановку; тротуар был предательски скользок. Следующий автобус должен был подойти через тринадцать минут. Пойти домой или сесть на скамейку и подождать автобус? Но куда ей теперь спешить?
Она села на деревянную скамейку и вытащила из сумки сотовый телефон.
Кому позвонить?
Телефон Томаса был выключен.
Анна Снапхане не отвечала.
Поколебавшись, она позвонила инспектору К. по прямому номеру.
Он ответил.
— Здравствуй. Это звонит сучка — охотница за сенсациями, — представилась Анника. — Меня отправили на принудительные полевые работы. Из-за вашего запрета на разглашение меня послали в бессрочный отпуск с сохранением содержания.
— Мои поздравления, — ответил К. — Мне надо привезти тебе торт?
— Нет, — ответила Анника, — но, может быть, я подарю тебе торт. Ты на месте сегодня во второй половине дня?
— Могу куда-нибудь отъехать. Учти, я не люблю марципаны.
Автобус подъехал на пару минут раньше.
— Отлично, — сказала Анника. — Я обязательно найду торт с марципаном.
Она встала, вошла в автобус, показала водителю месячный проездной, прошла в конец салона и села.
По одну сторону дороги тянулся совершенно бесцветный серый парк Роламбшув. Сквозь деревья парка в тумане виднелась вода — Риддарфьерден.
Какое все же это ужасное время года, подумала Анника. И оно продлится еще несколько месяцев.
Она вышла у глазной клиники Святого Эрика на Флеминггатан и по Польсхемгатан спустилась до главного полицейского управления. Должно быть, К. что-то сказал на посту охраны, так как девушка сразу пропустила ее и проводила до самого кабинета К. с видом на Кунгсхольмсгатан.
— Где торт? — вместо приветствия спросил К., жестом указывая на стул напротив себя.
— Черт, — виновато сказала Анника, снимая куртку. — Я забыла. Как дела?
— Младшая дочка заболела отитом, а в остальном все хорошо, — ответил он. — Как твои дела?
— У тебя же нет дочерей, не так ли? — спросила Анника, усаживаясь на стул.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Нет, ты права.
— Вот видишь, — сказала Анника. — Я все знаю, но мало говорю.
— Но теперь ты в тупике, и в этом моя вина.
— Так точно, — согласилась Анника. — И я хочу знать, стоило ли это делать?
— Что? Заткнуть тебе рот? Стоило.
Инспектор встал, и Анника с изумлением увидела, что на нем надеты розовые габардиновые брюки.
— Слушай, ты настоящий представитель европейской поп-культуры, — не скрывая удивления, сказала она. — Ты, случайно, не член клуба фанатов Евровидения?
— Я член организационного комитета, — парировал он. — Тебе с молоком и с сахаром?
Она кивнула и принялась разглядывать кабинет, а инспектор вышел в коридор, чтобы принести кофе. Его любовь к гавайским рубашкам и шумной поп-музыке мало отразилась на убранстве кабинета.
С момента их знакомства прошло почти десять лет. Тогда он возглавлял расследование убийства стриптизерши Йосефины Лильеберг, девушки, мечтавшей стать журналисткой и найденной со следами удушения мертвой за надгробным камнем на еврейском кладбище в парке Кронеберг. За годы знакомства они обменялись морем информации, часто, хотя и не всегда, к взаимной выгоде. Иногда он говорил, что эти особые отношения закончены, но разрыв никогда не бывал длительным. Анника не питала никаких иллюзий относительно причин.
Инспектору К. был нужен рупор в СМИ. Он знал, что она почти всегда может настоять на публикации любой своей статьи, и это означало, что он может надежно внедрить туда нужную ему информацию, полезную для очередного расследования.
— Только не говори, что мы ничего не делаем, — сказал он, ставя перед ней чашку кофе, умудрившись при этом пролить его на стол.
— Наверное, вся деятельность происходит за стенами этого кабинета, — сказала Анника. — Но, видимо, тоже не всегда.
Инспектор К. тяжело вздохнул, рухнул в кресло и положил ноги на стол.
— Да, — сказал он, — ты права. Только треть всех полицейских офицеров раскрывает почти все преступления, а остальные почти ничего не делают. Это ужасная проблема — она состоит в том, что в наши дни молодые офицеры, заканчивающие академию, часто бывают умнее, чем их умудренные опытом начальники.
Анника подула на кофе. Он был дьявольски горячим и отдавал смолой.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она.
— В добрые старые времена было очень трудно заполнить полицейские учебные заведения, поэтому туда принимали всех, кто хотел. Теперь приходится отбирать, и на учебу попадает один из десяти кандидатов, поэтому только элита становится полицейскими офицерами. Это означает, что уровень сотрудников полиции стал очень неравномерным. Молодые офицеры талантливы и мотивированы, а старые — медлительные увальни, которых вообще ничего не интересует.
— Для решения этой проблемы надо закрыть все полицейские участки в пригородах и в сельской местности? — поддразнила инспектора Анника.
— Знаешь, проблема не в том, что мы закрываем полицейские участки по всей Швеции, проблема в тех участках, которые продолжают работать.
— В самом деле? — спросила Анника.
— Они открываются каждый вторник с десяти до двенадцати, а в остальное время сотрудники сидят в кабинетах и в лучшем случае решают кроссворды. Очевидным разумным решением было бы закрытие этих участков, увольнение старых, никуда не годных полицейских и замена их молодыми талантливыми кадрами.
— И тогда вы бы без затруднений решали такие задачи, как убийство на нобелевском банкете?
— У нас пока есть резервы, — сказал К.
— Я знаю, — кивнула Анника. — Ваши резервы — это «Новый джихад» и семья из Бандхагена.
— Все это не имеет ни малейшего отношения к убийствам в ратуше, — сказал К. — Сейчас мы много знаем о том, что там произошло.
Анника открыла рог, чтобы возразить, но передумала.
— Серьезно? — спросила она.
— Мы знаем, что убийца проникла в здание через главный вход в двадцать два часа сорок одну минуту. К этому времени ужин закончился и начались танцы. Первые гости уже покинули банкет и стали выходить через внутренний двор.
— Там творился настоящий хаос, — подтвердила Анника. — Официанты убирали со столов, люди толпами бродили но залу, многие пошли в туалет или отправились на танцы в Золотой зал… Но как она смогла попасть внутрь? У нее было приглашение?
— Мы думаем, что она начиталась «Квельспрессен», — съязвил К. — В конце концов, это вы написали, как это делается.
Анника засомневалась в реальности происходящего.
— Что ты хочешь этим сказать?
— «Как я пробралась на нобелевский банкет». Так называлась статья. Правда, она была напечатана в «Квельспрессен» несколько лет назад, но ты уже там работала. Одна из твоих коллег надела вечернее платье, туфли на высоких каблуках и прошла мимо охраны около половины одиннадцатого вечера, сказав: «Господи, как же холодно!» У нее не было ничего даже отдаленно напоминающего приглашение, но она сумела пройти в зал, где в это время находилась королевская чета. И никто ее не остановил. Мне помнится, что вы даже опубликовали фотографию, где эта дама танцует с премьер-министром.
Анника попыталась улыбнуться, но не смогла.
— Ох уж этот нобелевский банкет, — сказала она.
— Приблизительно то же самое и проделала убийца. Мы предполагаем, что у нее было подложное приглашение, но ей не пришлось им воспользоваться. Офицеры, стоявшие у главного входа, вспомнили ее; она курила на Хантверкаргатан, играя на сотовом телефоне, у самого входа во внутренний двор. Наигравшись, она поспешила внутрь, с телефоном в руке. Вечерняя сумочка болталась у нее на плече. Охранники видели, что дама сильно замерзла, и решили, что она вышла из здания, чтобы позвонить но телефону и покурить, а теперь возвращается назад.
— И они не остановили ее?
— Один из охранников даже подхватил ее под руку, когда она, поскользнувшись, чуть не упала. Она поблагодарила его по-английски, не глядя в лицо. Охранник вспомнил, что рука у нее была ледяная.
— Откуда они знают, что это она?
— Они узнали ее по фотороботу.
— Они помнят, во что она была одета?
— Все охранники утверждают, что отлично ее помнят, но дают абсолютно разные описания. Один говорит, что она была в красном платье, другие, что в сером или бежевом. Одни утверждают, что у нее на плечах была шаль, другие говорят, что плечи были голые. Думаю, они путают ее с двумя другими женщинами, которые в это время выходили из ратуши.
— У нее были бретельки, — сказала Анника. — Я уверена в этом на его процентов. Ты сказал, что она курила, — она же бросила окурок?
— Затоптала его в бугорок замерзшей собачьей мочи. Следующие свидетельства более смутные и менее надежные. Ее видели в колоннаде между входом и Голубым залом. Какой-то мужчина, выпивший свой бокал вина и бокал соседа, остановил ее и пригласил на танец. Она отвернулась и попыталась, не отвечая, проскользнуть мимо. Тогда мужчина схватил ее за руку, но она толкнула его в грудь и прошла дальше. Мужчина разозлился и попытался ее догнать, но она исчезла. Он узнал ее по фотороботу.
— Он не мог все это придумать, выдать желаемое за действительное?
— Возможно, но женщина была там именно в это время, так что, скорее всего, он говорит правду. Мы, однако, не знаем, через какую дверь она вошла в Золотой зал, мы не знаем, как быстро она обнаружила жертв, и мы не знаем, почему она стреляла именно в них.
— Вам известно, каким оружием она пользовалась?
— Вероятно, вальтером калибра 7,65, обычным бельгийским пистолетом. Никто не видел, как она доставала оружие из сумочки, поэтому ничего нельзя сказать с полной уверенностью. Еще кофе?
Анника попыталась еще раз представить себе эту женщину с оттопыренным локтем копающейся в сумочке.
— Она не стала доставать оружие? — спросила Анника. — Она стреляла сквозь сумочку?
— Похоже на то. Пуля оказалась израильской, без рубашки, с мягким наконечником. Я сейчас принесу еще чашку.
К. сбросил ноги со стола и встал.
— Пуля дум-дум? — спросила Анника. — Мне казалось, что они запрещены.
— Едва ли, — ответил К. — Их сейчас применяет даже шведская полиция. Объединение полицейских склонно считать, что использование смертоносных боеприпасов наиболее эффективно. Когда-то мы использовали вальтеры калибра 7,65 мм как табельное оружие, но многие полицейские слишком плохо стреляли для того, чтобы пользоваться таким оружием. Теперь мы пользуемся девятимиллиметровыми пистолетами. Оружие более мощное, и человека из него можно убить, даже если плохо прицелился.
— Но убийца прицелилась хорошо, — напомнила Анника, чтобы вернуть разговор в прежнее русло.
— Именно так, — согласился К. — Она прицелилась в сердце и пробила аорту. Почему бы тебе не разрезать торт, пока я схожу за кофе?
Он снова вышел в коридор, оставив Аннику наедине с ее несколько спутанными мыслями. Как Каролина фон Беринг влипла в эту историю? И какое отношение это убийство имело к Аарону Визелю?
Она порывисто встала и подошла к окну. Группа детей из ближайшего детского сада, одетых в ватные штанишки и шерстяные шапочки, шла по противоположной стороне улицы, взявшись за руки и выстроившись в маленькую колонну. Воспитательницы шли впереди и по сторонам, перешучиваясь с детьми. Пестрая процессия нестройно продефилировала к парку Кронеберг. Детишки в такт шагам размахивали руками — наверное, они пели.
Почему-то от зрелища детишек, идущих по городу такой группкой, у Анники на глаза всегда наворачивались слезы. Вот и теперь, глядя на детей с высоты третьего этажа, она ощутила в горле предательский ком. Господи, что с вами будет? Как вы выживете в этом чудовищном мире?
Они такие маленькие, у них такие коротенькие ножки, но есть взрослые, которые помогают им, защищают их от машин и опасной действительности. Господи, как же ей не хочется переезжать из Кунгсхольма, как не хочется покидать город, с которым она сроднилась. Что она делает, зачем ей переезжать в этот идиллический пригород?
— С погодой творится что-то невероятное. Лучше она не становится. Я тут стоял и взывал к богам погоды, но ничего у меня не вышло. Видимо, у них сегодня неприемный день.
Анника закрыла глаза, чтобы не видеть детей, потом отвернулась от окна и, открыв глаза, первым делом увидела розовые штаны инспектора.
— Почему фон Беринг? — спросила она. — Почему Визель? Она подстрелила их случайно или именно они были целью?
К. откинулся на спинку кресла.
— А ты что думаешь, Эйнштейн? Как по-твоему, зачем она прошла через все здание, чтобы выстрелить?
Анника тоже села.
— Она вошла в здание в двадцать два часа сорок одну минуту.
— Точно так.
— Она вошла в ратушу с Хантверкаргатан, пересекла внутренний двор, прошла через Голубой зал в Золотой, нашла жертв и выстрелила в них. Все это заняло четыре минуты.
К. взял со стола чашку, отхлебнул кофе и снова положил ноги на стол.
— Значит, она точно знала, в кого будет стрелять и где они будут находиться, — заключила Анника.
— Правильно.
— Но откуда она могла это знать?
К. молча смотрел на Аннику несколько секунд.
— Она получала сообщения на сотовый телефон от человека, находившегося на банкете, — сказал он, глядя в глаза Анника. — Он и подсказал ей, где следует искать жертвы. Во всяком случае, мы так считаем.
Анника почувствовала, что у нее зашевелились волосы на затылке.
— Откуда вы можете это знать? — спросила она.
К. снова замолчал на несколько секунд, сверля Аннику взглядом.
— Мы прочитали текстовые сообщения, — тихо сказал К. — Сообщение было отправлено с передающей антенны, с одного заранее оплаченного телефона на другой такой же. Сообщение гласит: dancing close to st erik. Оба телефона были зарегистрированы у оператора «Телия», куплены в одно и то же время на центральной станции в августе этого года. Их купили за наличные, а не по карточке и не в кредит. Поскольку услугами центральной станции пользуются сотни тысяч человек в день, вычислить покупателя практически невозможно.
Анника нервно облизнула губы и поерзала на стуле.
— Откуда вы знаете, что было послано текстовое сообщение? — спросила она. — С какого номера и когда? Как вы узнали, что в нем было сказано?
К. провел пальцем по чашке.
— Я не знала, что это технически возможно, — произнесла Анника, откинувшись на спинку стула. — Они что, прослеживают каждый разговор и каждое сообщение?
— Конечно, — сказал К. — Иначе как бы сеть получала плату за услуги?
Анника несколько секунд думала, переваривая услышанную информацию.
— Они получают плату, — сказала она, — потому что знают, кто кому звонит и сколько времени продолжается разговор, но они не знают, что говорят и что пишут в СМС. Это невозможно. Разговоры и тексты не записываются.
— Правильно, — сказал К. — И о чем это говорит?
Она думала целых четыре секунды.
— Вы нашли телефон.
К. наклонил голову набок и улыбнулся:
— Браво! Да, мы нашли его в мусорном контейнере у автобусной остановки близ главного входа, напротив медицинского центра Святого Серафима. Отпечатков пальцев не было, нашли только следы мыла, которое находится в туалетах ратуши. Сим-карта была стерта, но мы нашли ребят в гараже Накки, которые помогают восстанавливать любую стертую информацию.
— Как в Кнутбю? — спросила Анника.
— Как в Кнутбю. Так что означает текст?
Анника в недоумении посмотрела на К.
— У нее был сообщник, — сказала она. — Он помогал ей, находясь в ратуше.
К. кивнул и допил кофе.
— Да, по крайней мере один и еще один на улице: человек, управлявший лодкой. Но мы не знаем, что это за люди. У нас есть список подозреваемых, но доказательств пока нет.
Анника, ощущая легкое головокружение, во все глаза смотрела на К.
— Телефоны, говоришь, были куплены в августе? Три месяца назад?
— Да, в то же время, когда была похищена лодка. Это позволяет утверждать, что она прекрасно знала, что делает.
— То есть она не стреляла в кого попало? Она не промахнулась по Визелю и не случайно убила фон Беринг?
К. встал, подошел к окну, потом обернулся и посмотрел на Аннику.
— Очевидно, нет.
Анника ощутила укол в груди.
— Я так и знала, — сказала она, мысленно еще раз взглянув в глаза умирающей Каролины. — Я знала, что она была мишенью, и она это знала.
Анника посмотрела инспектору К. в глаза.
— Не было никаких угроз в адрес Каролины? Кто хотел от нее избавиться?
— Это нам пока неизвестно.
— Что-то должно выплыть, — живо сказала Анника. — Надо копнуть глубже. Каролина не удивилась своей смерти, это было видно по ее глазам.
К. внимательно взглянул Аннике в глаза.
— Это ты говоришь, — сказал он. — Не было ли еще чего-нибудь, что бы тебя удивило?
Анника посмотрела поверх головы инспектора в окно. Значит, Каролина действительно была мишенью убийцы. Кто-то хотел от нее избавиться.
— Что случилось после того, как прозвучали выстрелы? — спросила она.
К. снова сел, посмотрел на дно пустой чашки и выбросил ее в мусорную корзину.
— У нас есть свидетели, но их не так много, как ты могла бы подумать. Мы знаем, что она воспользовалась служебным лифтом, на котором спустилась, выйдя из Золотого зала. Оттуда до воды меньше сотни метров.
К. встал, выдвинул ящик стола и достал оттуда свернутую в рулон большую карту.
— Смотри сюда, — сказал он. — После Лильехольма вдоль берега Меларена нет застроенных пространств до самого Сёдерталье, за исключением вот этой маленькой дороги, Петтерсбергвеген в Мелархёйден. У нас есть свидетель, видевший двоих людей, ехавших на двух маленьких мотоциклах в Грендаль. Они могли незамеченными проехать от центра Стокгольма до Балтийского моря. Именно это, я думаю, они и сделали.
— Это невозможно, — сказала Анника. — Куда бы ты ни пошел, тебя всегда кто-нибудь увидит.
— В Стокгольме уйма зелени, — возразил К. — Защитники береговой линии и фашиствующие экологи об этом позаботились. Вы знаете, какова протяженность шведских берегов? Девять с половиной экваторов, и никто не даст вам разрешения построить хоть один дом на этой огромной территории.
Анника постаралась уловить логику преступления.
— Итак, кто это сделал? Какая-то группа? Чего хотели добиться эти люди?
Инспектор сел. Всю игривость как рукой сняло. Он был собран и абсолютно серьезен.
— У нас есть одна подозреваемая, — сказал он. — Есть одна личность, совпадающая по некоторым параметрам. Нам помогла твоя информация.
Анника от неожиданности моргнула.
— Ты шутишь?
— Нет. Ее глаза, — ответил К. — Ее золотисто-желтые глаза. Нам повезло с картотекой ЦРУ. Она американка, профессиональная убийца, очень дорогая и чертовски талантливая.
Аннике стало трудно дышать.
— Как ее зовут? — спросила она внезапно севшим голосом.
— У нее целый набор имен и национальностей, но ЦРУ она известна только по кличке. Она получила ее из-за цвета глаз. Она известна как Кошечка.
— Кошечка? — переспросила Анника.
— Угу, Кошечка, — ответил К., вставая. — Надеюсь, мне не надо объяснять, почему для нас сейчас так важно твое молчание.
— О цвете ее глаз?
— Для нас это решающая деталь, — сказал К., — но, как ты понимаешь, эта информация не должна выйти за пределы моего кабинета.
— Почему нет? — спросила Анника. — Многое здесь совершенно бесспорно, и, как бы вы ни старались, утечка все равно будет.
— Только не эта, — сказал К.
— Будет, — возразила Анника. — Утечки случаются всегда. Это лишь вопрос времени.
— Если эта деталь выплывет, — сказал К., — то, значит, проболталась ты. С этой информацией ознакомлен очень узкий круг лиц, потому что она касается не только нобелевского убийства.
Анника постаралась привести в порядок свои мысли и уложить его слова в какую-нибудь логическую схему.
— Вы ждете данных от зарубежных спецслужб, — сказала она. — Вы сотрудничаете с иностранными полициями по другим преступлениям. Где?
К. едва заметно улыбнулся.
— В США, Колумбии, Франции — и это не все.
— У вас есть еще что-то. Что?
— Мы смогли получить отпечатки ее пальцев. С Кошечкой это впервые удалось только нам.
— Каким образом вы сумели это сделать? — спросила Анника, затаив дыхание.
К. не смог сдержать улыбку.
— Она уронила одну туфлю на ступеньках, когда бежала к озеру, — сказал он. — Возможно ли поверить в такую удачу?
— Золушка смерти, — сказала Анника.
— Бьюсь об заклад, что ты видишь перед собой полосу с таким заголовком, — сказал К.
Он свернул карту и положил ее в ящик стола.
— Так когда я смогу воспользоваться этой информацией?
— Всему свое время, — сказал К., направляясь к двери. — Если ты уже наелась марципанов, то можешь пойти прибраться на кухне, потому что мне надо зарядить мой большой пистолет пулями дум-дум и отправиться на ловлю злодеев. В конце концов, я не хочу оказаться в составе тех двух третей, которые ничего не делают.
Он остановился в дверях.
— К тому же мы не можем допустить, чтобы ЦРУ вело нас в этом деле, — сказал он. — У нас и дома полно проблем.
— Потому что вы не знаете, кто ее нанял?
Правильно.
Она встала, надела куртку, повесила на плечо сумку и вышла из кабинета. Остановившись, она посмотрела инспектору К. в глаза.
— Какие есть предположения?
Он закрыл дверь, а потом ответил.
— Это определенно не «Новый джихад».
