Пятница. 11 декабря
Андерс Шюман стоял у окна своего углового кабинета и смотрел на русское посольство. Территория посольства пряталась в темноте, освещен был лишь небольшой пятачок у ворот — тусклым фонарем и светом, льющимся из будки, в которой мерз дежурный солдат. Иногда солдат выходил из будки, чтобы согреться, пройдясь несколько раз вдоль металлических ворот.
Как бы удивился этот часовой, если бы сейчас действительно что-то произошло, подумалось главному редактору. Солдат был бы крайне изумлен, если бы кто-нибудь подъехал на автомобиле к посольству и открыл пальбу по его зданию или перелез бы через забор и спрыгнул на территории посольства. У солдата не было бы ни малейшего шанса, потому что на стороне нападавшего были бы все преимущества: внезапность, решимость и знание последовательности действий.
«Мы страшно уязвимы, — подумал Андерс Шюман. — Мы ужасно открыты. Невозможно сохранять бдительность и готовность в течение суток напролет, не упуская ни одной мелочи в системе безопасности. Эта проблема стоит сейчас перед всем миром, не только перед западными демократиями. Каждый человек оказывается беспомощным перед лицом беспощадных преступников».
Деньги, власть и влияние, подумал Шюман. В мире всегда находились люди, стремившиеся кратчайшим путем овладеть всем этим, но создается впечатление, что методы становятся все более грубыми, а положение день ото дня ухудшается.
Пошли слухи о том, что убийство на нобелевских торжествах совершила женщина. На пресс-конференции полиция не подтвердила, но и не опровергла этот факт. Не было сказано ни слова об угрозах или об организации службы безопасности. Охрана была на месте, и никто до сих пор не понимает, где система дала сбой. Все шло по плану, и пока никто не может сказать, где оказалось слабое место.
Пошел снег, одинокие снежинки медленно, словно нехотя, начали падать на асфальт. Андерс Шюман потер горящие от усталости глаза, несколько раз моргнул, вернулся к столу и посмотрел на часы.
«Может быть, мне не стоит больше всем этим заниматься, — подумал он. — Если наступила новая эра, если таково теперь положение вещей, если бал правит терроризм, а безопасность становится смыслом жизни, то, наверное, мне стоит уступить место другим. Если терроризм уже здесь, то, значит, свобода личности уже мертва. Безопасность будут использовать как аргумент для оправдания больших ограничений, усиления надзора, что окончательно подорвет свободу информации. Наверное, для того, чтобы соответствовать новой эпохе, понадобятся новые журналисты, потребуются, видимо, и новые лидеры».
На мгновение Шюман испытал чувство острой жалости к себе. Владельцы газеты не испытывали к нему доверия и рассчитывать на весомый пост в их империи он не мог.
— Приехала Анника, — раздался по селектору голос Янссона.
— Зайдите ко мне, — ответил Шюман, наклонившись к аппарату.
Интересно, кто ее сегодня одевал? Анника вошла в кабинет главного редактора в ковбойских сапогах, в черном клетчатом жакете, с огромной грязной сумкой и в розовой кружевной юбке. Волосы она собрала в высокую прическу, а вместо заколки воспользовалась шариковой ручкой.
— Адвокат подтвердил, что она не может писать о стрельбе и обо всем, что произошло непосредственно после нее, — сказал Янссон, плюхаясь в кресло. — Она также не имеет права давать интервью или каким-либо иным способом распространять эти сведения. Уголовное преследование за разглашение не предусмотрено, но зато грозит огромный штраф. Одному богу ведомо, как они могут совмещать оба эти решения…
— Что ты видела? — спросил Андерс Шюман.
— Как ты сам только что слышал… — начала Анника Бенгтзон, утонув в кресле. Она была бледна и немного взвинчена. На лбу выступили капельки пота.
Главный редактор махнул рукой. Анника съежилась под его взглядом, не имея сил протестовать.
— Я очень хорошо видела женщину, которую они подозревают в убийстве, — сказала она. — Очевидно, там было мало людей, которые…
Она провела рукой по волосам и случайно выдернула из прически ручку. Вся копна волос упала ей на лицо.
— Я провела три с половиной часа в штабе национальной криминальной полиции, пытаясь составить фоторобот этой девушки. Вышло не очень хорошо, но полицейские говорят, что это лучше, чем словесный портрет.
— Значит, ты видела убийцу? — спросил главный редактор, смутившись от своего неподдельного волнения. — Значит, стреляла женщина. Ты видела и сцену убийства?
Анника неуверенно посмотрела на свои лежавшие на коленях руки.
— Убитая смотрела на меня, — сказала Анника и, подняв голову, посмотрела в глаза шефа. — Она смотрела на меня, умирая.
— Каролина фон Беринг? Ты видела, как ее застрелили?
Анника машинально отбросила с лица волосы и закрепила их ручкой. Отвечая, она устремила взгляд куда-то поверх крыши русского посольства.
— Она смотрела на меня как-то особенно, — сказала Анника Бенгтзон, глядя в окно и сцепив руки на коленях.
— Тебе нечего сказать нам, твоим работодателям?
Она посмотрела на Шюмана, по лицу ее пробежала мимолетная тень.
— Я не знаю, что делает полиция, помимо того, что видела своими глазами. Думаю, что вы информированы гораздо лучше меня. Полагаю, что теперь мало кого интересует аромат духов королевы Сильвии.
Андерс Шюман подавил раздражение и обратился к ночному редактору:
— У нас есть возможность обойти запрет?
— Если верить адвокату, то нет.
Шеф встал, не в силах усидеть на месте.
— Этого я и боялся, — сказал он излишне громко и в отчаянии всплеснул руками. — У нас уникальный свидетель, но полиция связала нас по рукам и ногам. Закон о терроризме в действии. Нам запретили писать о самом громком преступлении, и на каком, спрашивается, основании? Ведь мы пока еще живем в демократической стране!
Янссон бросил взгляд на часы, недовольный, как всегда, ненужной эмоциональной вспышкой.
— Глава двадцать третья юридического процедурного акта, — сказала Анника, — параграф десятый, заключительный раздел. Показания ключевых свидетелей засекречиваются руководителем расследования в случаях особо серьезных преступлений. Это очень старый закон, призванный предотвратить утечку информации, которая может повредить следствию.
— Всегда найдутся разумные причины для того, чтобы ограничить свободу слова, — сказал Шюман, погрозив пальцем подчиненным. — Но как они вообще смогли такое допустить? Неужели в ратуше не было охраны?
Анника Бенгтзон потерла ладонями глаза.
Конечно, она была, но нобелевский банкет никогда не считался особо опасным и рискованным мероприятием. Уровень обеспечения безопасности не менялся уже много лет. Полиция работает совместно со службой безопасности, организаторами банкета и администрацией ратуши. В этом нет ничего необычного.
— Полицейские охраняют входы и выходы, а люди из службы безопасности работают в зале, — подытожил Шюман.
— Именно так, — устало подтвердила Анника. — Оцепление вокруг ратуши никогда не бывает слишком плотным. Охраны намного больше в концертном зале, во время самой церемонии награждения. Там блокируют Верхний рынок и часть Королевской улицы…
А телохранители? — спросил Шюман. — Где они были, черт бы их побрал?
— Полиция безопасности никогда не распространяется о личной охране, — сказала Анника. — Но существуют правила, согласно которым осуществляется полицейское сопровождение членов правительства, королевской семьи, высокопоставленных гостей из-за рубежа. Полиция в таких случаях выполняет определенные уставами функции…
Андерс Шюман поднял руку, заставив Аннику замолчать.
— Я говорю о полной неспособности полиции работать! — сказал он. — Как такое вообще могло произойти? Я хочу сосредоточиться именно на этом! Полиции не удастся умыть руки, оправдываясь отсутствием нужного законодательства…
— Не хочешь ознакомиться с обзором утренних изданий? — спросил Янссон, неловко поерзав в кресле.
Андерс Шюман, побагровевший от обуревавших его чувств, сел за свой стол и знаком велел ночному редактору продолжать.
— У нас практически нет снимков места преступления, — заговорил Янссон. — Ульф Ольссон, этот идиот, обожающий снимать знаменитостей на разных событиях, сделал пятьсот снимков принцессы Мадлен, но ни одного снимка события преступления. У него, видите ли, была неподходящая диафрагма и камера с неважным разрешением. Анника сделала несколько фотографий в Золотом зале, когда ратуша уже была оцеплена, — таких снимков нет больше ни у кого, — но снимки сделаны сотовым телефоном, и их качество оставляет желать лучшего. Один снимок мы разместили на восьмой полосе, один — на девятой. Двое судмедэкспертов у лужи крови. Очень сильные фотографии.
— Что еще у нас есть? — поинтересовался Шюман.
— Мы продолжаем следить за Шведским телевидением, не выпустят ли они какой-нибудь материал, но они пока ничего не передают. Камера работала в Золотом зале в момент преступления, но она, к сожалению, была установлена возле оркестра. Вопрос заключается в том, что они сняли и что выпустят в эфир.
— Конечно, они ничего не покажут, — сказал Шюман. — Зачем им это нужно?
— Но это же совершенно особый случай, — возразил Янссон.
Шюман едва не задымился от злости.
— В чем дело? — спросил он. — Что делает это убийство таким особенным, кроме того, что оно было совершено в таком месте и в такое время?
— Это тройное убийство, — сказал Янссон. — Второй охранник только что скончался, третий находится в критическом состоянии. Никто не считает это рядовым убийством.
— У убитых охранников, наверное, были жены и дети, — заметила Анника.
Шеф снова встал:
— Значит, это убийство настолько необычное, что ради него нам нужно новое законодательство? Оно такое особенное, что нам понадобился новый набор этических правил?
Анника Бенгтзон посмотрела на часы, потом переглянулась с ночным редактором.
— Что еще у нас есть? — спросила она.
— У ратуши, на улице, было много внештатных фотографов, так что много материала есть у них. Весь город оцеплен, так что на большинстве фотографий мы получим угрюмые лица полицейских и военные машины. Страницы десять и одиннадцать — полиция на охоте.
Андерс Шюман не мог сидеть, он встал и подошел к окну, став спиной к русскому посольству.
— Планирует ли полиция в ближайшее время начать аресты? — спросил он.
— Лодка, на которой бежала убийца, была обнаружена в Грендале. Полиция думает, что дальше она поехала на машине к югу, в Сёдерталье. Возможно, у нее были сообщники — один в лодке, другой в машине.
Андерс Шюман взял ручку и постучал ею о ноготь.
— Почему к югу?
— В полиции заявили, что они были готовы к такому повороту и сразу заблокировали дороги. Если бы она поехала на север или на восток, ее бы точно поймали. На запад — вода, остается только одна дорога — на юг. У нас есть предположительный график ее бегства. Полиция считает, что в Шерхольмене она была до двадцати трех часов пяти минут, так как в это время дорога в этом месте была блокирована.
Шюман увидел, что Анника смотрит на ручку, и отбросил ее в сторону.
— Как с фотографиями жертв?
Так как дорожная полиция и паспортные отделы закрыли для публики свои архивы, раздобывать фотографии жертв стало постоянной головной болью. Еще одно последствие теракта 11 сентября. Новая эра наступила.
— И фон Беринг и Визель были публичными людьми, поэтому их фотографий великое множество. Агентство Пелле опубликовало кадры передачи из Голубого зала. Там они сидят рядом, весело беседуют и поднимают бокалы. Качество не блещет, но мы поместили их на шестой и седьмой страницах… Еще у нас есть фотографии королевской четы, их реакция. Конечно, они не видели, что произошло, но Берит сумела сделать из этого захватывающий рассказ. Король и королева сидели в Галерее Принца и беседовали с некоторыми лауреатами, когда раздались выстрелы. Если измерить расстояние, на котором это произошло от королевской четы, то от убийцы ее отделяли какие-то десять — двенадцать метров, пусть даже половина этого расстояния — массивная каменная кладка…
— Что вы поместили на обложке? — перебил Янссона Шюман.
— Ждем фоторобот, заголовок гласит: «Лицо убийцы», или что-нибудь в этом роде.
Андерс Шюман почувствовал, что сейчас его усталый мозг сожмется и превратится в жалкую горошину, венчающую спинной мозг.
— Мы ждем фоторобот, составленный нашим корреспондентом, но не можем его напечатать. И все из-за чертова запрета полиции на разглашение, будь они неладны, — не дают работать…
Он упал на стул и махнул рукой.
— Идите заканчивайте номер, — сказал он. — Но я хочу увидеть номер перед тем, как он пойдет в печать.
Когда коллеги покинули его кабинет, Андерс Шюман встал, подошел к окну посмотреть, что делает русский солдат.
Будка была пуста.
Солдат ушел.
Анника вернулась в свою комнатку и записала все, что смогла вспомнить. Она записала по памяти все, что случилось на ее глазах, включая танец с Боссе. Она записала все детали, все, что сказали полицейские, все, что она видела и чувствовала.
Получился весьма неважный, путаный текст, но он все равно не предназначался для публикации. Аннике нужна была подпорка для памяти; она участвовала во многих судебных процессах и знала, как многое забывают свидетели. Со временем память тускнеет, а она хотела сохранить свои первые, истинные ощущения.
Для того чтобы даже следы текста не попали на сервер газеты, она поместила его в своем электронном архиве в Сети, в почтовом ящике
[email protected]. Там Анника хранила тексты, к которым хотела сохранить доступ с других компьютеров, но сделать их недоступными для газеты.
Она выключила компьютер и продолжала сидеть, бесцельно глядя в пространство. Тело просто кричало от усталости, но она была уверена, что ночью не сможет уснуть.
Она увидела, как в курилку прошел Янссон с сигаретой и чашкой кофе. Анника схватила куртку и выбежала за ним.
— Да, кажется, он был в препоганом настроении, — сказал Янссон, глядя на Аннику, которая присела рядом с ним с чашкой в руке.
— Он всегда такой, когда я рядом, — сказала Анника с преувеличенным вниманием разглядывая кофе. — Он был просто в ярости оттого, что я написала о наших хозяевах и ТВ «Скандинавия». Ты слышал, что он не получил место председателя Ассоциации газетных издателей.
Янссон закурил сотую за день сигарету и выпустил клуб дыма в чашку.
— Думаю, что ты все принимаешь слишком близко к сердцу. В конце концов, он взрослый человек и должен нести бремя своей ответственности. Если он будет сильно волноваться по поводу подобных пустяков, то у него не останется времени ни на что путное.
Руке, державшей тонкую пластиковую чашку, стало горячо, и Анника перехватила чашку.
— Я знаю Шюмана, — тихо произнесла она. — Знаю лучше, чем думают многие. Я знаю, в чем он убежден, и поверь мне, есть вещи, которые он воспринимает очень серьезно. Например, его назначение. Все будет нормально, но не прежде, чем его простит председатель совета попечителей. Дай ему полгода, и тогда он снова начнет хорошо ко мне относиться.
Янссон смачно отхлебнул кофе.
— Что за ерунда, «снова начнет хорошо относиться»? — спросил он, сделав глоток. — Освещение нобелевского банкета — это очень почетная работа!
— В паре с Ольссоном? Ты шутишь. Да еще в таком наряде?
Она дернула себя за подол разорванной внизу розовой синтетической юбки. Она видела, что Янссон смотрит на нее своим особым, только для него характерным взглядом — смотрит, как на необычное растение или странную птицу, — без осуждения, но с любопытством ботаника или орнитолога.
— Как там все было на самом деле? — спросил он и затянулся дымом.
Анника на мгновение закрыла глаза, воспроизводя по памяти впечатление, возникшее у нее, когда она вошла в Голубой зал.
— Сначала вид меня просто ошеломил. Нестерпимо яркий свет, масса людей. Еда невкусная, первая перемена вообще была несъедобной. Но там тепло, нет промозглого холода, как часто говорят…
В конце концов она оказалась за одним столом с Боссе, работавшим в другой вечерней газете. Они встречались и раньше, например когда писали об убийстве Мишель. Карлссон в замке Юкстахольм. Тогда они непринужденно болтали, подначивали друг друга и пили.
— Правду говорят, что журналистов всегда сажают за колонну, чтобы они ничего не видели?
Анника кивнула:
— Чистую правду. За три с половиной часа мы так и не узнали, что происходило за главным столом. По телевизору все видно намного лучше. Тебе хотелось бы там побывать?
— Ты и в самом деле видела убитых?
Анника тяжело вздохнула и собралась с мыслями.
— Только одну в Золотом зале — там умерла фон Беринг.
Она умолкла, вспомнив взгляд женщины, неестественную неподвижность ее тела.
— Я видела, когда в нее выстрелили, потом я упала на пол рядом с ней…
Голос ее дрогнул, в горле появился булькающий хрип, который она попыталась замаскировать глотком кофе.
— Но убийцу я в тот момент не видела, то есть я не видела, как она стреляла.
Янссон закурил следующую сигарету.
— Но как же ты помогала составлять фоторобот?
— Я столкнулась с убийцей за несколько секунд до выстрелов — она наступила мне на ногу.
Анника поставила пластиковую чашку на пол и стянула с ноги сапог. На стопе вздулась иссиня-багровая шишка размером с пятикроновую монету. Кровоподтек был отчетливо виден сквозь колготки.
— Вот это да! — сказал Янссон.
— Фоторобот опубликуют завтра, могу держать пари. Им надо свериться с другими свидетельскими показаниями.
— Как они это делают? Кто-то рисует портрет?
Анника почувствовала, что из плеч ушло свинцовое напряжение.
— Нет, сейчас строят компьютерное изображение. Сидишь в старом здании полицейского управления на Королевской улице, в обычном офисе с тремя компьютерами. Работать они начинают с человеком, который, по их мнению, может дать им лучшее описание. После того как ты расскажешь им все, что видел, тебя просят снова рассказать то же самое, но в обратном порядке. Это позволяет нарыть новые детали. Когда рассказываешь о чем-то в хронологическом порядке, то стараешься соблюсти логику, чтобы рассказ не терял связности…
Анника понимала, что ее несет, но не могла остановиться; слова лились из нее, как из шлюза, долго перегороженного воротами. Янссон слушал, кивал и курил, и это успокаивало.
— Потом мне предложили сделать перерыв на пятнадцать минут. Я попила кофе, а когда вернулась, портрет был уже готов, и мне предложили сказать, что в нем не так. Я сказала, что прическа. Полицейский рассмеялся и сказал, что девять из десяти женщин всегда начинают с того, что не соответствует прическа. Я продолжала вносить изменения. Мне пришлось вносить их до тех пор, пока картинка меня не удовлетворила. Это заняло много времени…
— И он сидел за компьютером и рисовал носы?
Анника отпила остывший кофе и отрицательно покачала головой.
— Там есть специальная компьютерная программа — в ней заложены сотни носов разных форм, которые можно поворачивать и менять их размер. Потом идут глаза, губы и так далее…
— Вот это да, — еще раз сказал Янссон.
Анника смяла пластиковую чашку и вдруг поняла, что Янссон спрашивает, чтобы успокоить ее, а не потому, что его интересуют фотороботы.
— Спасибо, — тихо сказала она.
Ночной редактор затушил сигарету в пепельнице и резко встал.
— Да, — сказал он, — но этого недостаточно.
Он вышел, и Анника осталась одна в курилке, глядя сквозь покрытое никотином стекло на утреннюю суету в редакции. Начинался новый день.
Томас вдруг увидел, как колеблются на потолке спальни отсветы уличных фонарей. Его разбудил какой-то звук, который он никак не мог вспомнить. Несколько секунд он лежал неподвижно, прежде чем окончательно проснулся.
Снаружи доносился какой-то грохот — то ли от автобуса, то ли от грузовика — обычный городской шум, повседневный городской стресс. Колеблющиеся отсветы превращали дом в баржу, вечно качающуюся на волнах. Рев автомобильных двигателей делал из спальни резонатор, концертный зал, в котором непрерывно играла музыка уличного движения. Эта квартира надоела ему до тошноты, до того, что ему хотелось кричать. Как было бы хорошо навсегда убраться отсюда!
Усилием воли он оторвал взгляд от колеблющегося светового пятна на потолке и скосил глаза в сторону.
Анники не было.
Она не пришла домой.
В душе шевельнулась тревога: что могло случиться? Почему она вечно подвергает себя опасности? Освещение нобелевского банкета не могло занять всю ночь, не так ли? О чем там можно писать, кроме ожерелья королевы Сильвии?
Он снова уставился в потолок и тяжело сглотнул.
Это было давно знакомое противное чувство. В последнее время он часто ощущал раздражение, оно не давало покоя, как камешек, попавший в ботинок. Анника никогда не считалась с тем, что она жена и мать!
В этот момент он услышал, как открывается входная дверь. По полу пробежал прохладный ветерок, словно стремясь уравнять температуру в отапливаемой спальне и на зимней улице.
— Анника?
Она включила свет и на цыпочках вошла в спальню.
— Привет, — прошептала она. — Я тебя разбудила?
Он приподнял одеяло и изобразил на лице улыбку.
Это не ее вина.
— Нет, — ответил он. — Где ты была?
Она села на краешек кровати, не сняв свой уродливый жакет. Выглядела Анника как-то странно.
— Ты не слышал вечерние новости?
Томас взбил подушку и сел.
— Я смотрел спортивные новости по третьему.
— На нобелевском банкете была стрельба. Я оказалась рядом и все видела. Всю ночь я провела в полиции.
Он посмотрел на жену так. словно она находилась где-то далеко, вне пределов досягаемости. Если он протянет руку, то не сможет к ней прикоснуться — просто не дотянется.
— Как такое могло случиться? — запинаясь, спросил он.
Она вытащила из потрепанной безобразной сумки газету. В нос Томасу ударил запах свежей типографской краски.
УБИЙСТВА НА НОБЕЛЕВСКОМ БАНКЕТЕ
— ночная полицейская охота
Полный рассказ о трагедии на нобелевском банкете.
Потеряв дар речи, Томас принялся рассматривать фотографию, на которой были изображены мужчина и женщина с поднятыми бокалами. Темноволосая женщина и совершенно лысый мужчина. Оба смеются, оба превосходно, празднично одеты.
— Убили лауреата по медицине?
Анника перегнулась через мужа и ткнула пальцем в женщину:
— Она была убита, Каролина фон Беринг. Она была председателем Нобелевского комитета Каролинского института. Я видела, как она умирала.
Она сбросила жакет, вздохнула и, сгорбившись, свесила голову на грудь и как будто начала похрапывать.
Она вдруг стала такой близкой, что ему захотелось немедленно успокоить жену.
— Анки, — сказал он, притянув Аннику к себе. Одежда зашуршала, когда она упала на мужа. — Теперь все хорошо, все позади, ты снова здесь, со мной.
Она поднялась, потянулась за жакетом, потом встала и вышла в холл.
Эта определенная ею дистанция снова вызвала у Томаса раздражение, смешанное с разочарованием и горечью.
— Я встречался с Пером Крамне из департамента, — преувеличенно громко сказал он. — Для меня это был удачный день!
Ему показалось, что он услышал звук открываемой дверцы холодильника. Анника налила себе воды.
Она не ответила Томасу.
ТЕМА: В тени смерти.
КОМУ: Андриетте Алсель.
Эмиль, Эмиль — самый младший, самый белокурый из братьев Нобель, Эмиль — насмешник и танцор.
Как же любит его Альфред.
Эмиль только что сдал выпускные экзамены и теперь готовится стать студентом Технологического института, Эмиль, стремящийся во всем походить на старшего брата, стать таким же, как Альфред.
В свободное время он помогает старшему брату. О, как Эмиль работает, старается — и как хороню у него это получается! Он так отличился, что ему доверили делать нитроглицерин, который потом используют на строительстве железнодорожной линии, по которой пойдут поезда на север от Стокгольма. Новая железная дорога — часть новой эры.
Этим субботним утром, 3 сентября 1864 года, он, вместе с другом-студентом, К. Э. Херцманом, стоит в огороженном дворе лаборатории Альфреда. В чистом воздухе, в котором уже чувствуется дыхание осени, отчетливо раздаются их юные голоса. Они перегоняют глицерин.
Может быть, их слышит Альфред. Наверное, это так. Старший брат слушает их смех, стоя у открытого окна и разговаривая с инженером Бломом.
В половине одиннадцатого Сёдермальм сотрясается от страшного взрыва. От зданий отваливается штукатурка, со звоном лопаются оконные стекла в домах на Королевской улице, по ту сторону от Риддарфьердена. Яркую желтую вспышку заметили во всем городе. Столб огня быстро превратился в столб черного дыма.
Ударная волна настигла Альфреда у окна, она швырнула его на пол, и он сильно ушиб лицо. Проходившего по улице плотника Нюмана разорвало на куски. Были убиты также тринадцатилетний посыльный Герман Норд и девятнадцатилетняя Мария Нордквист. Тела Эмиля и его друга Херцмана были в таком состоянии, что сначала полицейские никак не могли понять, сколько же человек убито.
Лабораторному зданию были причинены страшные разрушения. Городская газета лаконично констатирует: «От фабрики не осталось ничего, кроме обугленных развалин. Повсюду разбросаны обгорелые обломки. Во всех расположенных поблизости зданиях и даже в тех, где не было слышно взрыва, не только вылетели стекла, но и оконные рамы».
Об этом взрыве стокгольмцы вспоминали не одно десятилетие.
Сам Альфред на следующий день снова приступил к работе.
Он никогда и ни с кем не говорит об этом несчастном случае, об этой катастрофе. Он пишет сотни писем, но ни в одном из них не упоминает о том взрыве.
Альфред не женится. У него никогда не будет детей. Труд всей своей жизни он завещал тем, кто стремится сохранить мир, делает великие изобретения и пишет гениальные книги.
В своих письмах он все время говорит о своем одиночестве, о чувстве бессмысленности бытия, о растущем беспокойстве.
Он нигде не был дома, он был всегда в пути — вечный странник.
Анника шла по длинному, бесконечному коридору. Над головой висели большие хрустальные люстры, кусочки хрусталя тихо позвякивали, хотя в коридоре не было ни ветерка.
Далеко впереди, так далеко, что в том месте стены почти сходились, Анника видела крошечный источник света.
Она знала, что это.
Там была Каролина фон Беринг, убитая женщина, — она ждала Аннику, но Аннике надо было поспешить, надо бежать, это очень важно; но в этот миг поднялся ужасный ветер. Люстры стали неистово раскачиваться из стороны в сторону; поднялся невероятный звон и грохот.
«Я иду!» — старалась прокричать Анника, но встречный ветер относил слова назад, глушил их.
«Ты должна, ты обязана поспешить, — шептал ветер, — потому что я умираю».
«Нет! — кричала Анника. — Подожди!»
В следующий миг Анника увидела Каролину лежащей у ее ног. Она простерлась на мраморном полу и смотрела на Аннику, и Анника, почувствовав невероятное облегчение, упала рядом с женщиной на колени и приблизила ухо к ее губам, чтобы слушать, но в ту же секунду увидела громадную рану в груди, сквозь которую было видно сокращавшееся сердце, из которого пульсирующей струей выливалась кровь.
Аннику охватила паника. «Нет! — что было сил закричала она, стараясь встать, но встать не смогла — руки, ноги, тело стали тяжелыми как свинец. — Я не хотела опоздать, я не хотела!»
Но потом она вдруг поняла, что это не Каролина фон Беринг, а София Гренборг, бывшая коллега мужа, и скорбь внезапно сменилась ликованием.
«Вот ты и подыхаешь», — торжествующе подумала Анника, чувствуя, как радость заливает ее всю — от живота до кончиков пальцев.
В следующий момент рядом оказался Томас, он опустился возле Софии на колени, приподнял ее на руках; и пока кровь хлестала из разверстой раны, Томас занимался любовью с умирающей женщиной, а она громко смеялась от счастья.
Она проснулась, как от толчка. Из окна в комнату сочился тусклый серый свет. В углу все еще раздавался звонкий смех Софии Гренборг, хрупкий и холодный, как льдинка.
Теперь ее нет, подумала Анника. Она никогда больше не вернется и не потревожит нас.
Томас увез детей в садик. Анника пошарила рукой по полу и подняла мобильный телефон. Было десять часов сорок шесть минут. Она проспала три с половиной часа.
Сои продолжал преследовать Аннику, пока она принимала душ и одевалась. Она не стала завтракать, и вместо этого позвонила Берит и договорилась с ней вместе пообедать.
За утро нападало много снега, он лежал на земле, приглушая все звуки. К остановке неслышно бесформенной массой подкатил шестьдесят второй автобус. Водитель даже не покосился в ее сторону, когда Анника вошла в салон, показав водителю свой проездной. Тяжелое впечатление от сновидения не рассеивалось. Оно преследовало ее в проходе между сиденьями, оно дышало ей в затылок, пока она шла мимо похожих на серые тени пассажиров, не обращавших на нее ни малейшего внимания.
«Я не существую, — подумала Анника. — Я невидимка, в автобусе-привидении еду прямиком в ад».
Через двенадцать минут она вышла на остановке возле русского посольства. Берит захватила с собой талоны на питание, и Анника с виноватым видом заняла у Берит один.
— Я обязательно с тобой расплачусь…
Коллега небрежно отмахнулась, и они направились к стойке с закусками, сунув под мышки свежие номера газеты.
Читая, обе принялись за еду.
Были жертвы: лауреат, председатель Нобелевского комитета и три охранника. О последних информация была очень скудной. Имена и фамилии охранников стали известны только к утру, и лишь после этого о происшествии сообщили их родственникам.
— Поговорим об этом днем, — сказала Берит, и Анника сделала пометку на полях газетной страницы.
Раненого лауреата премии перевели из отделения интенсивной терапии в обычное хирургическое отделение.
— Не думаю, что его поместили в общую палату, — заметила Анника, переворачивая страницу.
— Его там охраняет половина МОССАДа, — сказала Верит, отправляя в рот последний кусок хрустящего хлебца с отрубями. — У них масса времени объяснить ему, как получилось, что в него стреляли. Они-то знают, сколько угроз в последнее время сыпалось в его адрес.
Аарон Визель и Чарльз Уотсон работали над исследованиями стволовых клеток и были большими сторонниками лечебного клонирования. Решение наградить их Нобелевской премией вызвало бурю. С резкими возражениями выступили католики и многие радикальные протестантские общины.
— Ты слышала дебаты, которые начались после объявления о присуждении премии? — спросила Верит.
— Нет, я не следила за ними, — ответила Анника, откусив от листа жареной капусты. — Они, кажется, хотели выращивать эмбрионы для получения стволовых клеток, не так ли?
— Да, в своих исследованиях они прибегали к пересадке ядер, а таким способом получают эмбрионы для экспериментов. Буш пытался остановить эти исследования в Штатах всеми средствами, какие были в его распоряжении. В Европе этот метод противоречит конвенции ЕС от 1997 года и рекомендациям комитета ЕС от прошлого года. Таким образом, подобные исследования можно проводить только в Британии, Бельгии и здесь, в Швеции.
— Религиозные фанатики в США говорят, что это намерение сродни намерению создать чудовище Франкенштейна и что ученые пытаются играть роль Бога?
— Не только фанатики. Такого мнения придерживается множество людей, но высказывают его более мягко и осторожно. Вообще, это сложный вопрос.
Анника постучала вилкой о тарелку.
— И что они сделали с Уотсоном, вторым лауреатом премии?
— Вчера ночью он вылетел в США на частном самолете. Думаю, что Визеля тоже вывезут, когда ему станет лучше.
О жизни и карьере Каролины фон Беринг рассказал журналист, о котором не слышали ни Берит, ни Анника.
— Наверное, он работает исключительно в Интернете, — предположила Анника.
Статья была скудной и плохо написанной. Сообщалось, что председателю Нобелевского комитета было в момент смерти пятьдесят четыре года. Она приходилась родственницей первому лауреату Нобелевской премии по медицине, «немецкому военному врачу Эмилю Адольфу фон Берингу».
Эмиль Адольф фон Беринг занимался иммунитетом, открыл метод современной сывороточной вакцинации против дифтерии, за что и получил Нобелевскую премию но медицине в 1901 году.
Юная Каролина пошла по его стопам и занялась иммунологией. Она многого достигла уже в молодые годы, а затем сделала успешную карьеру в Каролинском институте и в Уппсале. В тридцать восемь лет она стала профессором. На выборах прошла в состав Нобелевской ассамблеи. Через три года она стала ассоциированным членом Нобелевского комитета, органа, который принимает окончательное решение о присуждении премии по медицине. В этом комитете всего шесть человек. В возрасте пятидесяти двух лет фон Беринг стала председателем комитета и оставалась на этом посту в течение трех лет, до своей трагической смерти.
Состояла во втором браке, детей нет.
Король и королева выразили соболезнование, и это была единственная информация, просочившаяся в прессу из дворца.
— Об израильтянине вообще нет практически никакой личной информации, — сказала Анника. — Что мы о нем знаем?
— Он не женат, детей нет, работает в Брюсселе с американцем. Абсолютно не религиозен. Это все, что мне известно.
— Он гей? — спросила Анника, вытирая тарелку куском хлеба.
— Вероятно. Думаю, что они с Уотсоном — пара. Слишком любезны друг с другом.
Большая часть газетного материала была посвящена безуспешным попыткам полиции напасть на след убийцы. На страницах были помещены фотографии полицейских на мостах, в туннелях, на берегах водоемов. На первой странице поместили фоторобот убийцы, второй фоторобот занимал целую полосу внутри газеты. В подписи к нему не было указано, что составили его с помощью Анники Бенгтзон. Почти все статьи о полицейском расследовании были написаны корреспондентом Патриком Нильссоном, который вместе с Берит вел теперь отдел криминальной хроники.
— Что пишут конкуренты? — спросила Берит.
Анника быстро перелистала следующую газету.
В ней была приблизительно такая же подборка статей, за одним исключением, там была статья Боссе.
Читая статью, Анника чувствовала, что краснеет. Статья была большая — на три полосы — и посвящена событиям в Золотом зале. Материал был подан с точки зрения очевидца, вся статья получилась тревожной и вместе с тем сконцентрированной. Было ясно, что Боссе не видел убийцу, не видел, как упали пораженные пулями мужчина и женщина, не видел, как убийца ускользнула из зала. Но Боссе удалось собрать все воедино: залитый ярким светом зал, вихрь танца, выстрелы, кровь, крики.
Она танцует со мной, мы танцуем в Золотом зале под взглядом королевы Меларена; она так легка, и мне хочется, чтобы, эти мгновения длились вечно…
Анника прочитала эту фразу трижды, чувствуя, как у нее учащается пульс.
— Хочешь кофе?
Анника кивнула.
Они перешли на диван в конце помещения, захватив с собой чашки и газеты.
— Как были расставлены посты охраны у входа? — спросила Берит, поставив чашку на белую салфетку. — Были ли у входа металлоискатели? Сканировали ли сумки? Ощупывали гостей?
Презрительно фыркнув, Анника свернула газету.
— Ничего подобного там не было. Все проходили через главный вход, ну, ты знаешь, через ворота на Хантверкаргатан, потом по внутреннему двору к дверям, ведущим в Голубой зал. Мы постояли там пару минут в очереди, показали приглашения, и нас впустили.
— Так просто? — скептически спросила Берит. — Скажи, пожалуйста, а на приглашении была какая-нибудь электронная метка или магнитная полоса?
Анника отпила кофе и покачала головой:
— Только черный печатный текст на кремовой картонке. Знаешь, я все же думаю, он не соответствует, — сказала она, внимательно разглядывая фоторобот на первой странице, — но никак не могу понять, что здесь не так.
— Ты, наверное, хорошо ее рассмотрела.
— Я видела ее в течение приблизительно двух секунд, — сказала Анника. — Сначала я думала, что вообще ничего не запомнила, но полицейский в отделе составления словесных портретов хорошо знал свое дело. Он вытаскивал из меня портрет по кусочкам, я сама не понимаю, из каких глубин. — Она постучала костяшками пальцев себя по темени.
— Наверное, ты здорово перенервничала, — предположила Верит.
Анника немного ссутулилась на диване и бесцельно уставилась на пеструю оконную занавеску.
— Знаешь, сначала меня вообще разобрал смех, — тихим, внезапно севшим голосом заговорила Анника. — Это было так забавно: представляешь, здоровый пожилой мужик вдруг начинает вот так нелепо падать. Я решила, что он, наверное, сильно пьян. Потом поднялся дикий крик — справа. Потом стало еще хуже, потому что кричать начали все. Оркестр перестал играть. Затем вопли волной перекинулись в соседнее помещение…
Верит помолчала несколько секунд после того, как Анника перестала говорить.
— Что делали в это время люди из службы безопасности?
Люди в серых костюмах и с динамиками в ушах.
— Во время обеда они стояли на балконе Золотого зала и вдоль колоннады, ведущей во двор. Их было много в Галерее Принца, ближе к королевской чете. Думаю, что больше всего их было у входа. На танцевальной площадке их, кажется, вообще не было. Но когда упала Каролина, они появились отовсюду, со всех направлений, останавливая тех, кто оказался ближе всех к месту происшествия. Нам запретили уходить до допроса.
— Значит, ты видела, как выстрелили в мужчину. Ты видела, как пуля попала в фон Беринг?
Анника провела рукой по голове, отбросив назад волосы.
— Не знаю, — ответила она. — Но я смотрела прямо на нее, когда она поняла, что в нее попала пуля. Из груди ее хлестала кровь — вот так…
Анника показала рукой.
— Потом я упала. Кто-то меня толкнул, и я грохнулась на пол рядом с Каролиной. Около нее был какой-то мужчина, пытавшийся рукой зажать рану. Алая кровь, пузырясь, текла струей между его пальцами…
Анника прикрыла ладонью глаза, пытаясь отогнать страшное воспоминание.
— Господи, какой ужас, — сказала Берит. — Может быть, тебе с кем-нибудь поговорить об этом?
— Ты имеешь в виду групповую психотерапию? — спросила Анника и выпрямилась. — Нет, не думаю.
— Почему? Говорят, многим помогает.
— Мне не поможет, — ответила Анника, и в этот момент зазвонил ее сотовый телефон.
Звонил Спикен, шеф новостной редакции.
— Ты собираешься сегодня на работу или ты в отпуске?
— Я в редакции и работаю, — ответила Анника.
— Отлично. Значит, ты уже знаешь, что случилось?
Анника похолодела.
— Что?
— Ответственность за выстрелы в ратуше взяла на себя террористическая организация «Новый джихад».
В редакции новостей было почти пусто, когда в ее помещение, запыхавшись, вбежали Анника Бенгтзон и Берит Хамрин, волоча за собой сумки и куртки. За большим столом сидел Патрик Нильссон и читал телеграммы; Спикен возбужденно говорил по телефону, одновременно давая жестами указания группе иллюстраторов.
Андерс Шюман стряхнул снег с толстого шерстяного пальто, потом снял его и бросил на свободное кресло.
— Как мы будем выходить из положения на этот раз? — спросил он, понимая, как утомленно звучит его голос. — Это нападение — вид преступления, с которым в Швеции раньше не сталкивались. Это значит, что нам надо проявлять максимум осторожности в этических вопросах и не переступать рамки шведских законов.
Он быстро оглядел помещение. Ни один из коллег в эту ночь не спал больше двух часов, так что и сам он не имел никакого морального права жаловаться.
Наступила новая эра, устало подумал он, тяжело усаживаясь на диван.
Спикен положил трубку и схватил со стола стопку распечаток.
— «Новый джихад», — сказал он. — Мусульманская террористическая группа с базой в Германии. Полиция безопасности ожидала чего-то подобного. Полчаса назад террористы через свой сервер в Берлине сделали заявление, в котором взяли на себя ответственность за «убийство еврейского фашиста и сиониста Аарона Визеля, неверного, заслужившего смерть». Эта группа отличается своеобразной изобретательностью и, посчитав, что достигла успеха сегодня, может рассчитывать на успех и завтра. Патрик разговаривал с Рансторпом, специалистом по терроризму; мы пытаемся раздобыть сведения о предыдущих терактах группы и связать ее деятельность с «Аль-Каидой».
— Тем не менее одна вещь здесь не сходится, — сказала Анника Бенгтзон.
Анника и Берит Хамрин уложили свои куртки поверх пальто Шюмана и сели на свободные стулья в конце стола шефа.
— Что именно? — спросил Патрик.
— Визель жив, — напомнила Берит.
Спикен потерял нить и посмотрел на Берит и Аннику со смешанным выражением удивления и недовольства.
— Да, слава богу, он жив, — сказал он, — но это уже детали.
— Но не для Визеля, — возразила Анника. — Могу это на сто процентов гарантировать.
Шюман искоса следил за спором, но решил не вмешиваться.
Спикен махнул рукой:
— Откуда я знаю, что у них там произошло? Может быть, они составили заявление до покушения, а потом уже не смогли его изменить. Они, правда, смогли исполнить свой план — проникнуть на нобелевский банкет и выстрелить в него.
— До того, — сказала Берит. — До того, как имело место нападение?
Спикен довольно улыбнулся:
— Именно так. Полиция устраивает пресс-конференцию в два часа дня. Думаю, что на нее пойдет Патрик, если он больше ничем не занят. Как ты, Патрик?
Патрик Нильссон выключил новостной сайт и широко зевнул.
— Я хотел сосредоточиться на Рансторпе, — сказал он, — а потом поговорить с источниками из колледжа министерства обороны.
— Хорошо. Анника, значит, на пресс-конференцию пойдешь ты, — произнес Спикен, считая дело решенным.
— Ну, — заговорила Анника, пародируя Патрика, — я хотела сосредоточиться на фон Беринг, а потом поговорить с источниками в Каролинском институте.
Берит захихикала, а Шюман почувствовал, что начинает злиться.
— Мы участвуем в пресс-конференции или нет? — спросил он немного громче, чем обычно.
— На пресс-конференцию пойду я, — сказала Берит, проглотив смешок.
— Мы будем брать интервью у членов семьи фон Беринг? — спросил Шюман. — У Каролины фон Беринг есть семья? Муж, дети, родители?
— Пока у меня нет ответов на эти вопросы, — ответил Патрик.
Спикен изо всех сил хотел сохранить свой авторитет, но репортеры сами решили, куда и кто из них пойдет.
В газете надо подтянуть дисциплину, подумал Андерс Шюман. Такая организация никуда не годится, пора принимать меры. Ничего подобного впредь он не допустит.
— Работая, всегда думайте об онлайновом издании, — сказал он, напутствуя расходящихся коллег. — Никаких сроков завершения работы нет, только дополнения и исправления. Не будьте эгоистами, помогайте друг другу! Анника, можно тебя на два слова?
Анника остановилась, прижав к груди одежду, газеты и бумаги.
— Да? — спросила она.
Шюман подошел к ней и вполголоса спросил:
— Ты все еще полагаешь, что тебе нельзя писать о том, что ты видела?
Анника была бледна, под глазами залегли темные тени.
— Это не я полагаю, а юрист газеты. Он почему-то считает, что шведские законы надо соблюдать.
Она повернулась и пошла в свою угловую комнатку, копна волос упала ей на узкую спину.
От раздражения, возникшего где-то в животе, Шюман ощутил горечь в горле. Мысль мелькнула раньше, чем он сумел ее заглушить: «От нее надо избавляться».
Анника с глухим стуком затворила дверь своего стеклянного аквариума. Шюман становится просто невыносимым. Прошлым вечером он был совершенно неуправляем, а сегодня отдал инициативу Спикену, самому тупому человеку во всей Швеции. Слава богу еще, что Спикеном так легко манипулировать.
«Мне надо держаться от всего этого подальше», — подумала она и включила компьютер.
Берит взяла на себя полицейскую пресс-конференцию, а потом собралась пойти в больницу, навестить пришедшего в себя раненого охранника, который горел желанием рассказать о том, что видел.
Еще одна несостоявшаяся знаменитость, подумала Анника и тотчас устыдилась своих мыслей.
Семьи двух других охранников отказались давать интервью газете. Берит уже навестила их с цветами и соболезнованиями, но они не проявили никакого интереса к сотрудничеству. Ведущий медицинского отдела газеты попытался пробраться в больницу к Визелю, который находился пока в весьма тяжелом состоянии, а Шёландер, корреспондент в США, беседовал с правыми христианскими фанатиками. Патрик Нильсон и двое корреспондентов онлайнового издания не оставляли в покое полицию, стараясь разузнать последние новости расследования.
Анника отправилась в архив, а потом стала рыскать в Интернете, стараясь больше узнать о Каролине фон Беринг.
Притом что это была очень влиятельная женщина, сведений о ней нашлось немного.
Она всю жизнь проработала в Каролинском институте. Никогда не мелькала в СМИ, если не считать интервью, связанных с ее работой. Были небольшие заметки о ее карьерном росте, выдержки из выступлений по поводу присуждения Нобелевских премий по медицине.
Только в последние несколько недель она проявила активность в связи с противоречиями, возникшими в связи с награждением Визеля и Уотсона.
Анника просмотрела выступления фон Беринг, касающиеся присуждения премии этим двум ученым.
Некоторые считали Каролинский институт рассадником нечисти, дьявольским порождением, лишенным всякой морали и нравственности. На одном американском сайте Анника нашла карикатуру, на которой фон Беринг была изображена с рогами и хвостом, а на другой — Альфред Нобель в образе чудовища Франкенштейна с подписью: «Этого добивается Нобелевский комитет?»
Были также страстные статьи других исследователей, защищающие и оправдывающие решение Нобелевского комитета. Это были самозваные герои, сражавшиеся за искоренение всех болезней человечества.
Вопрос шел о том, допустимо ли использовать яйцеклетки, оставшиеся после операции искусственного осеменения, для того чтобы выращивать из них стволовые клетки и использовать их в дальнейших исследованиях. Эта методика известна под названием лечебного клонирования. Ученые использовали ее для клонирования овечки Долли.
Самым известным поборником исследований стволовых клеток в США был ныне покойный Кристофер Рив, актер и кинозвезда, знаменитый супермен, сломавший себе шею, упав с лошади во время скачки. Вместе с семью учеными он подал в суд на Джорджа Буша за наложение запрета на исследования стволовых клеток. До самого конца Рив надеялся, что новые способы лечения позволят ему снова встать на ноги.
Анника просмотрела массу информации. Никогда бы она не подумала, что в Интернете так много сведений на эту тему.
Она нашла обзорную статью о книге, озаглавленной «Этика и генные технологии: философские и религиозные аспекты генных технологий, исследований стволовых клеток и клонирования», откуда узнала, что наибольшее сопротивление этим исследованиям оказывают воинствующие католики и протестанты. Западная культура стала настолько индивидуализированной, что человеческие эмбрионы считаются в ней личностями, имеющими права.
Напротив, иудаизм не считает чем-то запретным модификацию человеческих зародышей. Спасение жизни взрослых людей считается более важной задачей, чем соблюдение прав эмбриона. Люди выступают помощниками Бога в деле улучшения его творения: ибо наша задача плодиться и размножаться, заполняя Землю и подчиняя ее. Если генные исследования помогают нам это делать, тем лучше.
Даже мусульмане считают, что генетические исследования вполне разумны и позволительны. Большинство исламских религиозных экспертов считают, что исследования допустимы, так как их цель — облагодетельствовать человечество. По мнению мусульман, человеческий эмбрион обретает душу только через сто двадцать дней после зачатия.
Значит, если за покушением стоит «Аль-Каида», то мотивом стало не содержимое пробирок Аарона Визеля, подумала Анника, возвращаясь к Каролине фон Беринг.
В телефонном справочнике у убитой было три номера. Зарегистрированы они были одновременно на имя ее мужа, Кнута Яльмарссона. Домашний адрес: Леркстан, район Эстермальм. Очень уютный район Стокгольма.
Анника позвонила по всем трем телефонам. По первому номеру звонок был перенаправлен на выключенный сотовый телефон, обслуживавшийся «Телией». По второму номеру Анника попала на факс. По третьему номеру прозвучало двадцать гудков, но никто не ответил.
Она положила трубку на рычаг и задумалась. Из этого статью не сошьешь. Она посмотрела на часы: половина первого. Не позже пяти часов надо забрать детей. Кроме того, надо зайти в магазин. Сегодня ее очередь готовить обед. Сегодня пятница, значит, надо приготовить что-нибудь особенное. Она вздохнула, подняла трубку и заказала такси.
На улице похолодало. Снег стал валить не так густо, так как снежинки уменьшились в размерах. Мелкие, колкие, они неистово кружились на ветру, заставляя прохожих кутаться в шарфы и накидывать капюшоны. Люди, словно черно-серые тени, текли по растоптанной слякоти тротуаров. Анника откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, чтобы не видеть этого зрелища.
Реальность ускользала, и Анника не сопротивлялась. Она даже задремала, откинув голову на подголовник сиденья. Машина зигзагами пробиралась в плотном потоке уличного движения. Приоткрыв рот, она проспала всю дорогу от Санкт-Эриксгатан до Каролинского института в Сольне — сразу за чертой города.
Когда машина свернула на дорогу, ведущую на территорию института, Анника едва не упала на заднее сиденье и проснулась. Она расплатилась и, пошатываясь спросонья, вышла из машины перед двухэтажным зданием из красного кирпича, с высокими стрельчатыми окнами.
Анника шагнула к входной двери и нажала кнопку домофона.
Здание показалось Аннике холодным, заброшенным и скорбным. Анника подошла к Нобелевскому кабинету и уже собралась постучать, но дверь открылась, и на пороге показалась женщина с растрепанными волосами и покрасневшими от слез глазами.
— Что вам угодно?
Перед Анникой стояла маленького роста полная женщина с рыжими, крашенными хной волосами, в белой блузке и светлых брюках.
Анника мгновенно ощутила привычную неловкость, которая охватывала ее всякий раз, когда приходилось общаться с родственниками и коллегами безвременно умерших людей.
— Я хотела бы задать несколько вопросов о Каролине фон Беринг, — сказала она, вдруг смутившись и не зная, надо ли протянуть руку.
Женщина шмыгнула носом и недоверчиво посмотрела на Аннику:
— Какие вопросы?
Анника поставила сумку на пол и протянула руку.
— Анника Бенгтзон, — представилась она. — Я из газеты «Квельспрессен». Мы — и это вполне естественно — пишем о страшном событии в ратуше и поэтому хотим рассказать о Каролине фон Беринг.
Женщина поколебалась, но руку не протянула.
— Я понимаю, — сказала она. — Так о чем вы хотите писать?
— Мне представляется, что она никогда не выставляла напоказ свою личную жизнь, — ответила Анника. — Естественно, мы отнесемся к ее памяти с должным уважением. Но в своей профессиональной жизни она была публичным человеком, и мне хотелось бы задать несколько вопросов о ее работе и позиции в Нобелевском комитете.
— Почему вы решили, что об этом надо спрашивать меня?
Анника показала на табличку на двери «Нобелевский кабинет».
— Нет, нет. — Женщина достала из кармана платок и высморкалась — Я работаю не здесь.
Теперь она сама протянула Аннике руку.
— Биргитта, — сказала она, — Биргитта Ларсен. Я сотрудница Кари. Точнее… была ее сотрудницей. Коллектив, естественно, остался, хотя самой Кари уже нет. Я не знаю, как выразить, но вы сделаете это лучше меня, вы ведь владеете словом, не правда ли?
Анника замешкалась с ответом, но он, видимо, не интересовал Биргитту Ларсен.
— Здесь работают сотрудники администрации. — Женщина ткнула пальцем через плечо и пошла по коридору. — Ассамблея и комитет состоят из работающих профессоров, а их рабочие места разбросаны по территории института. Что вы хотите знать?
Биргитта остановилась и посмотрела на Аннику так, словно только что ее заметила.
— Мне хотелось просто поговорить с человеком, лично знавшим Каролину, — ответила Анника, — который смог бы рассказать, что она была за человек и коллега.
— Хорошо, — согласилась Биргитта. — Давайте где-нибудь присядем.
Женщина, стуча каблуками, пошла по коридору, и Анника последовала за ней, с трудом переставляя ноги. Сказался сон в такси. Анника никак не могла стряхнуть с себя сонное оцепенение.
Дойдя почти до входной двери, Биргитта Ларсен свернула налево, и они с Анникой оказались в небольшом конференц-зале с проектором и телевизором на колесиках.
— Здесь мы проводим небольшие совещания, например собрания Нобелевского комитета. Эта картина называется «Зеркало», — сказала она, показав на черно-белые квадраты на восточной стене зала.
Анника оглядела помещение. Внимание привлекало окно, странно расположенное в самом углу, у края стены.
На улице начало темнеть, свет, проникавший снаружи, приобрел свинцово-серый цвет.
— Вы тоже работаете здесь, в Каролинском институте? — спросила Анника, усаживаясь за большой круглый стол.
— Я профессор биолого-физиологического факультета, — ответила Биргитта, прочитав удивление во взгляде Анники. — Кари работала на факультете эпидемиологии и молекулярной биологии.
— Насколько хорошо вы были знакомы с Каролиной? — спросила Анника, доставая из сумки блокнот.
Профессор остановилась у окна рядом с телевизором и принялась смотреть на тающие на земле снежинки.
— Мы одновременно защитили докторские диссертации, — сказала она. — Нас было в то время несколько женщин, и мы защищались в одно время. Тогда это было необычно, хотя мы окончили докторантуру всего двадцать пять лет назад.
Она обернулась и посмотрела на Аннику.
— С ума сойти, как быстро летит время, не так ли?
Анника кивнула.
— Каролина была самой молодой из нас, — сказала Биргитта Ларсен. — Она всегда была самой молодой.
— Из этого я могу заключить, что она была очень талантлива, — сказала Анника.
Биргитта села за маленький боковой столик.
— Да, она была талантливой и успешной, можно сказать и так, — устало произнесла Биргитта Ларсен. — Каролина стала одним из самых выдающихся иммунологов Европы в восьмидесятые годы, хотя в Швеции этого до сих пор многие не понимают.
— Какими исследованиями она занималась?
— Она совершила прорыв после публикации статьи в «Сайенс» в октябре 1986 года. Эта статья вызвала большой резонанс во всем научном сообществе. Она развила результаты Худа и Тонегавы, открывших и выделивших гены иммуноглобулинов.
Биргитта Ларсен внимательно посмотрела на Аннику, стараясь понять, дошла ли до нее суть.
— Речь идет о рецепторах Т-клеток, — пояснила женщина, — за которые Тонегава получил Нобелевскую премию.
Анника кивнула, хотя не поняла ни слова и написала: «худ тонегава иммуноглобулиновые рецепторы т-клеток».
— Вы оставались хорошими подругами?
Биргитта Ларсен перевела взгляд на «Зеркало». Анника заметила, что глаза женщины снова наполнились слезами. Биргитта достала из кармана платок.
— Да, всегда. Думаю, я знаю ее лучше, чем кто-либо другой.
Анника скосила взгляд на блокнот и поняла, что пути назад нет, что надо продолжать спрашивать и выудить из Ларсен всю информацию, какую может дать плачущая потрясенная женщина.
— Каким она была человеком?
Биргитта Ларсен вдруг рассмеялась.
— Тщеславным, — громко произнесла она. — Девичья фамилия Каролины Андерссон, фон Беринг — это фамилия ее первого мужа, и она сохранила ее, когда вышла замуж за Кнута. Фамилия Яльмарссон не откроет вам ни одной двери в медицинском мире, но фон Беринг… Ха! Она была просто счастлива, так как все думали, что она родственница старика Эмиля. Того, который открыл сыворотку и вакцину.
Анника кивнула. Это она знала.
— Детей у нее не было, это вам, конечно, тоже известно, — продолжала Биргитта. — Нет, Кари ничего не имела против детей, она была бы счастлива их иметь, но их не было, и думаю, это ее не сильно огорчало. Это звучит странно, да?
Анника тяжело вздохнула, подбирая слова для ответа, но профессор заговорила снова:
— Кари жила своей работой, она была истинной феминисткой. Она всегда старалась продвигать талантливых женщин, хотя и не афишировала это. Если бы она это делала, то никогда в жизни не стала бы председателем Нобелевского комитета — вы же понимаете?
Анника снова безмолвно кивнула.
— Это очень трудно — всегда стоять за женщин, но не иметь возможности открыто драться за их права, так как если бы Кари на это решилась, то поставила бы под угрозу свою карьеру, а этого она не могла допустить ни при каких обстоятельствах. Она была более ценной для науки как пример исследователя, а не как борец. Думаю, что с этим согласилось бы большинство людей…
Биргитта Ларсен замолчала и посмотрела в окно. На улице между тем стало совсем темно.
— Как воспринимала Каролина критику решения о присуждении премии Визелю и Уотсону?
Профессор ответила бесцветным тоном:
— Кари изо всех сил боролась за присуждение премии этой работе. Она понимала, что Нобелевской ассамблее придется жарко, но настаивала на этом решении невзирая ни на что.
— Вы не думаете, что это покушение как-то связано с присуждением премии?
Биргитта Ларсен посмотрела на Аннику так, словно увидела ее впервые.
— Что вы сказали? — спросила она. Лицо ее стало непроницаемо суровым.
Анника ощутила неловкость и с трудом сглотнула слюну.
— Или вы думаете, что это была чистая случайность? Может быть, мишенью был Визель, а Каролина просто оказалась в неудачном месте в неудачное время?
Профессор резко поднялась и уставилась на Аннику.
— Мне не нравятся ваши инсинуации, — резко произнесла она. В глазах Биргитты снова блеснули слезы. — Вам лучше уйти.
— Что я сказала не так? — удивленно спросила Анника. — Я чем-то вас расстроила?
— Пожалуйста, покиньте здание!
Анника положила блокнот в сумку.
— Спасибо за то, что уделили мне время, — сказала она, но женщина, не оборачиваясь, продолжала упрямо смотреть в окно.
Снегопад прекратился, похолодало.
У Анники совершенно окоченели ноги, когда наконец подъехало такси.
— «Квельспрессен»? — спросил шофер, когда она назвала адрес. — Знаете, мне думается, что вы пишете в своей газете много всякой ерунды. Как на телевидении — голые девки и жулики-политики. Я ее не читаю.
— Откуда вы тогда знаете, что в ней пишут? — устало поинтересовалась Анника, доставая из сумки сотовый телефон.
— Ну, я просто знаю, что там пишут всякую ерунду про мусульман, о насилиях и взрывах…
Этот человек сам был иммигрантом. Об этом свидетельствовал его сильный акцент.
— Вчера мы напечатали статью, где говорилось о том, что большинство мусульманских ученых высказываются в пользу работ со стволовыми клетками, ибо Коран учит, что эти исследования сулят благодеяние человечеству, — солгала Анника. — Вы не уменьшите громкость радио, чтобы я могла поговорить по телефону?
Шофер выключил приемник и не произнес больше ни слова.
— Как прошла пресс-конференция? — спросила Анника, когда Берит ответила.
— Полиция работает в тесном контакте с немецкими коллегами. Представители полиции намекают, что скоро начнутся аресты подозреваемых, — сказала Берит. — Спикен был прав, говоря, что они ждут, когда случится что-нибудь еще. В то же время полицейские говорят, что разрабатывают и другие версии. Как твои успехи?
— Нормально. Я поговорила с расстроенной коллегой. Но многого из этого не выудишь. Так что значит «другие версии»?
— Как я понимаю, они ищут следы исключительно в группах, близких к «Аль-Каиде». Думают, что целью был израильтянин, а Каролина убита случайно.
Такси выехало на Эссингское шоссе. Оно было забито автомобилями, и Анника нервно посмотрела на часы. Четверть четвертого. Начались обычные для пятницы пробки.
— Мне кажется, что за этим убийством едва ли стоит «Аль-Каида», — сказала она. — Если бы «Аль-Каида» хотела испортить нобелевский банкет, они взорвали бы всю ратушу. Они никогда не совершают точечных терактов, а потом не убегают, убив не того человека.
Берит тяжело вздохнула.
— Я знаю, — сказала она, — но что мы можем сделать? Они разрабатывают этот след, а значит, мы должны о нем писать.
— Мы можем найти людей, которые поднимут их на смех, — возразила Анника. — Людей, которые проведут параллель с Хансом Хольмером и глупой упертостью в отношении курдского следа в убийстве Улофа Пальме.
Ни для кого не было секретом, что убийство премьер-министра Швеции так и не было раскрыто, не в последнюю очередь потому, что руководитель расследования целый год цеплялся за версию связи убийства с заговором Курдского движения за независимость.
— Насколько вероятно, что нам позволят опубликовать такую статью? — устало спросила Берит, и Анника поняла, что коллега права. Газета никогда не пойдет на публикацию статьи с критикой полиции в такой момент. Полиция с помощью конкурентов просто заткнет им рот.
— Встретимся в редакции? — спросила Анника.
— Нет, я, наверное, немного задержусь. Я как раз еду в больницу к охраннику. Ты работаешь в выходные?
— Меня никто об этом не просил, — ответила Анника.
— Хорошо. Хоть немного отдохнешь, — сказала Берит, собираясь отключиться.
— И еще одно, — торопливо произнесла Анника Бенгтзон. — Зачем кому-то понадобилось убивать Каролину фон Беринг?
— Ну, будем надеяться, что среди «других версий» полиции есть и эта…
Анника забрала Эллен из садика всего лишь с пятнадцатиминутным опозданием. После обеда девочка поспала, а это означало, что спать сегодня она не ляжет до полуночи.
Детский сад Калле находился в соседнем здании. Пытаясь одеться, он неловко упал на пол.
— Я хочу умереть! — простонал он.
Анника бросила на пол сумку, присела на скамеечку и посадила сына на колени.
— Ты же знаешь, как я люблю моего маленького мальчика, — зашептала она ему в ухо и качая его на ноге. — Ты же самый дорогой, самый важный для меня человек. Как прошел сегодня день?
— Все глупые! — запальчиво крикнул Калле. — Все глупые, а ты глупее всех. Я хочу умереть!
Когда Калле в первый раз вдруг объявил о своем нежелании жить, Анника была потрясена до немоты, но, поговорив с медсестрой из детского психологического центра, немного успокоилась. Шестилетние дети часто переживают нечто вроде пубертатного периода со вспышками ярости и резкими колебаниями настроения.
Четырехлетняя Эллен, широко раскрыв глаза, молча смотрела на разбушевавшегося брата. Анника притянула к себе дочку и обняла ее.
— Хочешь, мы пойдем в магазин и купим тебе каких-нибудь сладостей?
Калле вытер слезы и, извиваясь, попытался соскользнуть с материнских колен.
— Я тоже хочу сладостей! — закричал он. — И хочу газировки!
Анника крепко прижала к себе сына.
— Перестань кричать, — внушительно и довольно громко сказала она. — Ты, как и Эллен, сможешь выбрать себе любые сладости, какие захочешь. Но газировки сегодня не будет.
— Я хочу газировку! — снова завопил Калле, попытавшись вырваться.
— Калле, — стиснув зубы, хладнокровно произнесла Анника, — успокойся, или ты не получишь никаких сладостей. Ты меня слышишь? Ты помнишь, что было в прошлый раз?
Мальчик застыл на коленях матери, широко открыл глаза и перестал сопротивляться.
— Ты не купила мне конфет, — сказал он, и нижняя губа его предательски задрожала.
— Вот именно, — сказала Анника. — Но сегодня я куплю тебе конфет, потому что ты перестал кричать и не будешь капризничать из-за газировки. Идет?
Ребенок кивнул, и Анника, повернувшись к дочке и поцеловав ее в лобик, спросила:
— Как прошел день, девочка?
— Я нарисовала для тебя картинку, мамочка, — ответила Эллен, обвив ручками шею матери.
— Чудесно, — прошептала Анника, чувствуя, как на глаза ее навертываются жгучие слезы.
За продуктами они пошли в кооперативный магазин на углу Кунгсхольмсгатан и улицы Шееле. Не обошлось без происшествий. Эллен уронила конфеты, и их тут же разметали по полу колесами тележек. Калле опять устроил скандал из-за газировки.
На лбу Анники блестели крупные капли пота, когда она втащила в прихожую сумки с продуктами.
— Включайте телевизор, — сказала она Калле и Эллен. — Скоро начнется детская программа.
Она повесила в шкаф свою и детскую одежду, поставила обувь на полку в прихожей, потом отнесла продукты на кухню и принялась выкладывать их на стол.
Черт, она забыла купить соль.
Анника почистила картошку, нарезала лук, потом порубила свинину. Пока закипала картошка, она пожарила лук и выложила его в мелкую кастрюлю. Потом обжарила мясо с беконом, думая, как обойтись без соли. Наконец придумала — Оставшееся в сковородке масло вылила в кастрюлю.
Она накрыла стол и зажгла свечи, когда пришел Томас.
Он вошел на кухню в расстегнутом пиджаке, ослабляя на ходу узел галстука.
— Думаю, что у меня все на мази, — сказал он, небрежно целуя жену. — Эта работа как раз для меня. У меня идеальное резюме, а при моих связях в департаменте едва ли кто-то сумеет меня обойти. Ты приготовила салат?
Он встал у стола, созерцая приготовленное Анникой пиршество.
— Мы ведь договаривались добавлять зелень, — сказал он, обернувшись к жене.
— У нас есть зелень, — ответила Анника.
«У меня тоже был хороший день, — подумала она. — Я съездила в Каролинский институт, поговорила с коллегой убитой фон Беринг. Полиция напала на след террористической организации в Германии, и я сходила в магазин и купила еду».
Вслух она сказала:
— Займись детьми, а я пока нарежу салат.
Она пошла к холодильнику, давясь горькими слезами.
