Четверг. 10 декабря
Нобелевские торжества
Локтем правой руки Кошечка прижала к телу висевший под мышкой тяжелый пистолет. Она бросила на землю недокуренную сигарету, приподняла подол длинной юбки и тщательно растерла окурок по асфальту подошвой.
«Ищите теперь на нем мою ДНК», — злорадно подумала женщина.
Торжества по поводу присуждения Нобелевских премий продолжались в банкетном зале Стокгольмской ратуши уже три часа тридцать девять минут. Танцы были в самом разгаре, в холодном уличном воздухе разливались звуки музыки. Цель встала из-за стола в Голубом зале и направилась по лестнице в Золотой зал. О перемещениях цели ей подробно сообщали по мобильному телефону.
Кошечка вздохнула, чувствуя поднимающееся в душе раздражение, и мысленно отвесила себе оплеуху. Работа требует сосредоточенности. Сейчас не время для экзистенциальной тревоги и размышлений об ином поприще. Речь идет об элементарном выживании.
Она сконцентрировалась на том, что ей предстояло, до непреодолимой скуки затвердила последовательность действий. Теперь Кошечка была уверена, что все пройдет гладко.
Она вступила в пятно света, считая шаги: один, два, три. Соль и мелкие камешки скрипели под тонкими подошвами легких туфель. Температура упала ниже нуля, мелкие лужицы замерзли, но это было ей только на руку. Кошечка мысленно поблагодарила судьбу. От холода она сгорбилась и побледнела, глаза начали слезиться. Будет неплохо, если они еще и покраснеют.
Полицейские в желтых мундирах, как и положено, стояли по двое с каждой стороны арочного входа в ратушу. Кошечка мысленно оценила ситуацию.
Итак, действо номер один. Бледная замерзшая красавица, вцепившаяся в мобильный телефон.
Она шагнула под арку одновременно с толпой других веселых гостей. В холодном воздухе звенел смех, гулко отдаваясь под сводами входа. Тусклый свет, косо падавший на фасад, оттенял беззаботные лица.
Кошечка сосредоточенно посмотрела себе под ноги, поравнявшись с первым полицейским офицером. Какой-то мужчина осипшим голосом громко звал такси. Полицейский шагнул к Кошечке, но она в ту же секунду с расчетливым притворством поскользнулась на льду, и беспомощно взмахнула руками. Полицейский инстинктивно сделал то, что сделал бы на его месте любой мужчина, — галантно поддержал Кошечку под локоть. Кошечка что-то смущенно пролепетала на невообразимом английском, высвободила ледяную руку и пошла к главному входу. Ей предстояло сделать еще тридцать три шага.
«Как все это легко, — подумала Кошечка. — Нет, решительно, такое задание ниже моего достоинства».
Внутренний, вымощенный двор ратуши был заставлен машинами представительского класса с тонированными стеклами. Боковым зрением Кошечка отмечала местоположение каждого охранника. Из здания, в клубах выдыхаемого пара, выходили толпы людей. Впереди, за машинами и садом, блестела черная поверхность озера Меларен.
Вторая отметка — вход в Голубой зал. В проеме двери стоял какой-то старик, не давая Кошечке пройти. Мужчина пропускал группу пожилых дам, которых он сопровождал, и Кошечке пришлось, стуча зубами от холода, ждать, когда пройдут все эти ископаемые птеродактили. Какой-то пьяный джентльмен отпустил в ее адрес сальную шутку, когда Кошечка, сжимая в руке мобильный телефон, скользнула в туалет. Это была отметка номер три.
Собеседник Анники Бенгтзон, заведующий редакцией журнала «Сайенс», галантно отодвинул стул, и она встала из-за стола номер пятьдесят. Ноги Анники слегка подкашивались, шаль, если бы она не подхватила ее, упала бы с плеч на пол. Какая толчея, сколько же здесь пестро одетого народа! Углом глаза она заметила проходившего мимо их стола постоянного секретаря Шведской академии наук. Господи, как же он красив.
— Было большим удовольствием поговорить с вами, — сказал заведующий редакцией, поцеловал Аннике руку и исчез в людском водовороте. Видимо, он расстроился, когда Анника отклонила его предложение потанцевать.
Она поправила шаль и посмотрела на часы. Возвращаться в отдел новостей было еще рано. Мимо столика важно прошествовал финансист Андерс Валль, в противоположном направлении пробежал шеф Шведского телевидения.
Анника почувствовала, что сзади кто-то остановился, повернула голову и увидела Боссе, репортера крупной вечерней газеты.
— Скольких звезд отметишь сегодня в репортаже? — спросил он, едва не прикоснувшись губами к ее уху.
— Четырех — и всех черными метками. Кстати, как тебе декольте принцессы Мадлен?
— Два спелых арбуза. Но меня больше впечатлила речь того парня, что получил премию по медицине.
— Редкостная скучища. Сонный порошок…
— Позвольте, сударыня?
Боссе согнулся в преувеличенно церемонном поклоне. Анника суетливо посмотрела по сторонам — не видно ли того парня из «Сайенс», и только после этого согласно кивнула. Она бросила изящный ридикюль в большую сумку и повесила ее на плечо.
Придерживая бабушкину шаль и опершись на руку Боссе, Анника, хрустко шелестя юбкой, засеменила за ним в Золотой зал по ступенькам широкой лестницы. Пока они ловко лавировали между столами, уставленными цветами и хрустальными бокалами, Анника успела попробовать практически все вина, чтобы рассказать читателям об их вкусе (для читателей стало бы форменным оскорблением, если бы она ни словом о них не упомянула). Но за все приходится платить. Голова кружилась после этой дегустации, и Аннике казалось, что она не вполне твердо держится на ногах. Одной рукой она вцепилась в локоть Боссе, другой приподняла юбку и отважно шагнула на ступеньку ведущей вверх лестницы.
— Я сейчас споткнусь, — сказала она. — Грохнусь, покачусь вниз по лестнице и собью с ног какого-нибудь важного политика.
— С этой лестницы еще никто и никогда не падал, — возразил Боссе. — Когда строили это здание, архитектор Рагнар Эстберг целую неделю заставлял жену ходить по макетам лестниц в длинном вечернем платье и подправлял ступеньки так, чтобы дамы могли плавно скользить по ним, не рискуя упасть. Лестница получилась превосходной, но жена так устала от хождений, что подала на развод.
Анника рассмеялась.
Времени оставалось в обрез. Скоро надо будет покинуть празднество и вернуться в редакцию, чтобы написать репортаж. Колдовство феи рассеется, купленный по дешевке в «Хеннес и Мауритц» жакет займет свое место в шкафу, а длинную синтетическую юбку, пропитанную статическим электричеством, придется долго и нудно чистить пылесосом.
— Это какое-то сумасшествие, быть на таких мероприятиях, — сказала она.
Боссе взял Аннику под руку и вывел на площадку Золотого зала тем же путем, каким только что прошли лауреат премии по химии и королева.
Они вышли на галерею, с которой открывался вид на Голубой зал, проталкиваясь сквозь толпу, окружившую столики с выпивкой у дверей Золотого зала.
— Посошок на дорожку? — предложил Боссе, но Анника покачала головой:
— Один танец, и я побегу.
Они вошли в зал — фантастически красивый банкетный зал, стены которого были украшены фигурками и мозаикой из чистого золота. Играл оркестр, но Анника не слышала музыку за гомоном голосов. Это было упоительно — ощущать на талии руку Боссе и кружиться, кружиться по залу в вихре золотой мозаики.
Сводчатые потолки, мраморные плиты; женщина по кличке Кошечка была уже в здании. Шелк, шурша, обтягивал сытые дамские животы, галстуки натирали побагровевшие шеи мужчин. Незаметной мышкой она скользила среди всего этого текстильного великолепия, точно зная, куда надо идти. За последние несколько месяцев она не раз бывала здесь на экскурсиях — на трех разных языках — по залам и галереям ратуши. Кошечка сделала множество снимков и тщательно изучила топографию здания. Она отрепетировала весь маршрут, отработала путь бегства. Она точно отмерила длину шага, знала, где надо остановиться, а где ускорить движение.
Да, надо признать, здание впечатляет. Архитектура просто великолепна.
Двенадцать шагов — и она в Голубом зале.
Кошечка остановилась под шестиконечными звездами обрамленного колоннами свода портала и перевела дыхание, прежде чем войти в умопомрачительно гигантский зал. Тысяча пятьсот двадцать шесть квадратных метров, столики с остатками еды, толпа на мраморном полу, блики, отраженные от тысяч бокалов. Королевская чета отбыла, естественно, вместе с ней исчезла и большая часть охраны. Кошечка позволила себе на мгновение расслабиться и вдруг поняла, что с удовольствием отказалась бы от предстоящего дела и присоединилась к общему веселью. Еда, конечно, здесь скандинавская — ничего хорошего, — но зато как все обставлено!
«Черт, — подумала Кошечка, — кажется, я ошиблась с выбором профессии».
Ну ладно. Отметка номер четыре. Повернуть направо, съежиться, быстро осмотреться.
Она отошла от сдвоенной гранитной колонны и направилась к лестнице — десять шагов на шпильках. Теперь она явственно слышала доносившуюся из Золотого зала музыку.
Через мгновение какой-то полупьяный чудак загородил ей дорогу, бормоча что-то невразумительное. Кошечка остановилась и сделала один, потом другой шаг в сторону. Но мерзавец не желал ее пропускать, и она была вынуждена буквально промчаться мимо него и бегом подняться по сорока двум ступенькам высотой тринадцать сантиметров и тридцать девять сантиметров шириной каждая.
Вот она уже на балконе Голубого зала, откуда семь дверей ведут в Золотой зал, семь дверей к невообразимой красоте, к «Королеве Меларен» и «Святому Эрику».
Теперь Кошечка шла быстро и целеустремленно, скользя по анфиладе от одной двери к другой. Вот она дошла до последней двери. Музыка стала громче; танец заканчивался. Она вошла в толпу танцующих. Ей надо сосредоточиться и быть предельно внимательной.
Она наконец ощутила знакомый трепет, чувства обострились, нахлынула волна почти физического удовлетворения. В глазах отчетливо засверкали отблески миллионов кусочков золотой мозаики. С хоров над уродливой «Королевой Меларен» загремело крещендо. Кошечка стремительно прощупывала взглядом наряды танцующих пар. Пора определиться с целью.
Вот она.
Вот они — на прямой линии, соединяющей ориентир номер пять с ориентиром номер шесть. Они танцуют и задорно смеются. Ха!
Осталось ровно девяносто секунд. Она отправила СМС помощнику, подняла правую руку, бросила в сумку телефон и взяла в левую руку пистолет.
В этот миг ее сильно толкнули слева. Что за черт! Она поскользнулась, едва не потеряла равновесие и резко шагнула вправо, ощутив под высоким каблуком что-то мягкое и уткнувшись локтем в чьи-то ребра. Стоявшая рядом женщина громко вскрикнула от боли.
Звук этот раздался так неожиданно, что Кошечка резко повернулась и увидела злое, искаженное болью лицо.
Черт, проклятье!
Быстро глянув по сторонам, она шагнула вперед.
Рука в сумке ощущала надежную, приятную тяжесть оружия. Теперь главное — сосредоточенность. От предельной концентрации внимания исчезли все звуки. Теперь она не чувствовала ничего, кроме спокойствия и уверенности. Она приподняла сумку и прицелилась в ногу танцующего перед ней мужчины. Звук выстрела был почти не слышен. Мужчина упал на колени, открыв свою партнершу. Следующим выстрелом Кошечка послала пулю ей в сердце.
Выпустив из руки пистолет, упавший на дно продырявленной сумки, Кошечка взглянула на ближайшую дубовую дверь. До нее восемь шагов — это был следующий ориентир; один, два, три, четыре, пять, шесть (сзади послышались истерические вопли), семь, восемь — она толкнула дверь и выскользнула из зала без всяких помех. Дверь бесшумно затворилась за ее спиной. Дальше четыре шага до служебного лифта, два этажа вниз, три ступеньки вниз к служебному выходу.
Внимание немного рассеялось, чудесная собранность начала улетучиваться.
«Нет, еще рано, черт возьми, не расслабляйся», — прикрикнула она на себя. Впереди самое трудное.
Она выбежала под арку южного выхода. Холод окатил ее парализующей волной. Теперь девяносто восемь скользких ступеней, ведущих к воде. Спринт на сто метров.
Охранники во внутреннем дворе вдруг, как по команде, поднесли правые руки к уху. Дьявол! Она надеялась, что успеет уйти дальше до того, как им сообщат по рации о случившемся. Входная дверь закрылась. Кошечка выхватила из сумки пистолет. Между ней и водой стояли три охранника. Следуя плану, она выстрелила в них трижды — в каждого, в одного за другим. Главное — вывести их из строя, убивать не обязательно.
Простите, мальчики, ничего личного.
Сзади начали стрелять. Пуля ударила в гранитную колонну, отколола кусок камня, и осколок ударил ее в щеку. От боли Кошечка вздрогнула. Она стремительно наклонилась, сняла туфли и бросилась бежать.
Слух снова до предела обострился — она услышала звук мощного лодочного мотора.
Она выбежала из тени колонн и помчалась по саду. Замерзшая трава хрустела и трещала под ногами, колола босые ступни, словно иглами. Сзади затрещали выстрелы, и Кошечка принялась петлять и уклоняться, держа в одной руке пистолет и туфли, а другой стараясь поддернуть повыше длинную юбку.
Рев мотора смолк, когда лодка пристала к набережной ратуши.
Ветер резал тело тысячами ледяных лезвий, когда она спрыгнула со ступени набережной.
Кошечка отчетливо слышала плеск волн о корпус лодки, когда неуклюже и тяжело приземлилась на корму.
Чувство торжества мгновенно улетучилось, сменившись невероятным раздражением. Она прикоснулась к раненой щеке. На пальцах темнела кровь. Пустяк, лишь бы не осталось шрама. И какой же мерзкий холод!
Только когда из вида исчезла башня ратуши, Кошечка обнаружила, что потеряла одну туфлю.
У трехмесячного ребенка полицейского инспектора Антона Абрахамссона была колика. Дитя кричало круглыми сутками уже в течение восьми недель, сводя родителей с ума. Антон мог отдохнуть на работе, но положение жены было практически безвыходным. Единственное, что Антон мог делать, — это успокаивать супругу по телефону:
— Дорогая, ну это же когда-нибудь кончится. Он отрыгивал? Ты давала минифом?
Сигнал тревоги прозвучал в отделении полиции безопасности в тот момент, когда жена Антона безутешно зарыдала в трубку.
— Я приеду сразу, как только освобожусь, — пообещал Антон, положил трубку, оставив жену наедине с ее рыданиями, и принял вызов. Злился он не в последнюю очередь потому, что вызов был не из подразделения службы безопасности, а из городской полиции.
Это означало, что городская полиция, в задачу которой входило обеспечение безопасности движения и оцепление мест преступления от любопытных зевак, засекла преступление, которое проморгала полиция безопасности.
Это был первый вывод Антона Абрахамссона.
Второй забрезжил в мозгу через секунду: «У кого-то будут серьезные неприятности».
От третьего у него встали дыбом волосы: «Черт, они уже здесь».
«Надо позвонить в газету». Это была первая мысль Анники.
Она лежала лицом вниз на мраморном полу, ощущая голыми руками его холод. Одного мужчину тошнило, второй стоял у нее на руке. Не чувствуя боли, она выдернула руку. Где-то справа истошно верещала женщина, длинные юбки то и дело касались головы Анники. Оркестр умолк на середине такта, и звуковой вакуум тотчас заполнился воплями, которые ледяной волной затопили все залы ратуши.
«Где моя сумка?» — подумала она и попыталась встать, но случайный удар по голове снова уложил ее на пол.
В следующее мгновение вся толпа, как по мановению волшебной палочки, исчезла из вида. Мужчина в темно-сером костюме приподнял и посадил ее спиной к залу. Теперь Анника видела только дубовую дверь.
«Мне надо связаться с Янссоном», — подумала она и попыталась оглянуться, чтобы посмотреть, на месте ли сумка. Она оставила ее у медной двери, ведущей в палату «Три короны», но увидела лишь мятущуюся толпу и деловито снующих мужчин в серых костюмах.
У Анники задрожали колени, она ощутила прилив знакомого страха, но постаралась взять себя в руки: это не опасно, это не опасно. Она заставила себя глубоко вдохнуть и постаралась оценить ситуацию.
Сделать она не может ничего.
Мозаичная фигура на стене ободряюще смотрела на нее, неженское лицо было обрамлено клубками змей. Какая-то толстая дама в черном кружевном платье закатила глаза и упала в обморок. Молодой человек кричал так громко, что у него страшно надулись вены на шее. Пьяный старик уронил на пол бокал, который с грохотом разлетелся на тысячу осколков.
Куда делся Боссе? — подумала она.
Анника понемногу успокоилась, сплошной шум начал члениться на отдельные слова и внятные фразы. Она услышала звонки, переговоры и распоряжения — говорили по большей части люди в серых костюмах. Они говорили стальными бесстрастными голосами в микрофоны, соединенные со вставленными в уши динамиками. Провода от микрофона прятались во внутренних карманах пиджаков.
— Служебный лифт очень мал, носилки туда не войдут — придется выносить их через церемониальный вход в башне.
Анника слышала только слова, но не могла понять, кто их произносит.
— Здание надежно оцеплено. Мы отобрали свидетелей, а теперь очищаем банкетный зал.
«Мне нужна сумка», — снова подумала Анника.
— Мне нужна сумка, — произнесла она вслух, но никто ее не услышал. — Я могу взять сумку? Там мой мобильный телефон.
Она оглянулась. Люди перемещались по залу медленно, как муравьи перед первыми заморозками. Из палаты «Три короны» в зал выбежала женщина в белом халате, толкая перед собой носилки на колесах, вслед за ней появился мужчина с другой каталкой. Кроме них Анника увидела людей с фонендоскопами, кислородными масками и капельницами. В Золотом зале люди стояли стеной — бледные, словно призраки с черными провалами открытых ртов. Вопли прекратились, стояла оглушительная тишина. Анника слышала негромкие голоса медиков. Потом тела погрузили на носилки. Анника заметила, что мужчина, упавший на пол, жив, в сознании и стонет. Женщина лежала неподвижно.
Спустя мгновение их увезли.
Толпа снова взорвалась криками, и Анника, воспользовавшись моментом, прокралась мимо двух агентов в серых костюмах и сумела наконец завладеть своей сумкой. Один из агентов схватил ее за руку как раз в тот момент, когда она начала рыться в сумке.
— Вы никуда не пойдете, — с излишней грубостью сказал агент.
Анника выдернула руку.
Она позвонила на прямой телефон Янссона, но в ответ услышала три коротких гудка.
Сеть занята.
Что за?..
Контакты, нажать, Янссон, нажать.
Бип, бип, бип. Сеть занята.
Контакты, нажать, Янссон, нажать.
Бип, бип, бип. Сеть занята.
Анника подняла голову и огляделась, словно ища помощи. Но на нее никто не смотрел.
— Твое имя?
Перед ней вырос человек в джинсах, державший в руках блокнот и ручку.
— В чем дело? — спросила Анника.
— Отдел расследования преступлений. Как тебя зовут? Мы пытаемся выяснить, что случилось. Ты что-нибудь видела?
— Я ничего не видела, — ответила Анника, глядя на потемневшие пятна крови на мраморном полу.
Никаких ангелов, успела подумать Анника. Слава богу, ангелы молчат.
Вздрогнув, она вдруг поняла, что уронила шаль, бабушкину шаль, которую та носила, когда была экономкой в резиденции премьер-министра. Шаль валялась на полу рядом с лужей крови.
Сухая чистка, будем надеяться, поможет, подумала она.
— Меня зовут Анника Бенгтзон, — ответила она наконец полицейскому офицеру. — Я должна написать репортаж о нобелевском банкете в «Квельспрессен». Что произошло?
— Ты слышала выстрелы?
Выстрелы?
Анника качнула головой.
— Ты заметила что-нибудь подозрительное в связи с выстрелами?
— Я танцевала, — ответила она. — В страшной толчее. Меня кто-то толкнул, но ничего подозрительного я не заметила, нет…
— Толкнул? Кто именно толкнул?
— Женщина. Она пыталась пробиться сквозь толпу и наступила мне на ногу.
— Хорошо, — сказал полицейский, что-то записывая в блокнот. — Подожди здесь. Сейчас придет наш сотрудник и продолжит допрос.
— Я не могу ждать, — возразила Анника. — Мне надо писать статью. Как тебя зовут? Я могу на тебя сослаться?
Человек в джинсах довольно грубо прижал Аннику к стене.
— Ты останешься здесь и дождешься моего возвращения.
— Ни за что в жизни! — крикнула Анника, едва не сорвавшись на фальцет.
Полицейский страдальчески простонал и повел Аннику в палату Трех корон.
«Влипла, — подумала Анника. — Как, черт возьми, мне выбраться отсюда?»
Главный редактор Андерс Шюман удобно устроился рядом с женой на диване в гостиной, чтобы посмотреть новый фильм Альмодовара, когда позвонил ночной редактор.
— На нобелевском банкете была стрельба, — сообщил Янссон. — Пять человек получили ранения, но мы не знаем, живы они или нет.
Андерс Шюман тупо смотрел, как жена нажимает на пульте кнопки, тщетно пытаясь найти нужные субтитры.
— Жми круглую кнопку, — сказал Андерс и показал ее жене. Смысл сказанного Янссоном еще не вполне до него дошел.
— На месте Анника Бенгтзон и Ульф Ольссон из отдела фотографий, — продолжал Янссон. — Я не могу с ними связаться, сеть перегружена.
— Повтори еще раз, — тихо попросил Шюман.
— Сеть перегружена. Из ратуши пытаются одновременно звонить тысяча триста человек, сеть не справляется.
— Кто мог стрелять на нобелевском банкете?
У жены округлились глаза, и она уронила пульт на пол.
— Были ранены охранники, о других жертвах мы ничего не знаем. «Скорая» с сиренами увезла всех в госпиталь Святого Ёрана.
— Черт! — Шюман выпрямился. — Когда это случилось?
Он посмотрел на часы — было десять часов пятьдесят семь минут.
— Десять, самое большее, пятнадцать минут назад.
— Кто-то убит? — спросила жена, но Шюман шикнул на нее.
— Это какое-то сумасшествие, — ответил он. — Чем занята полиция? Они кого-нибудь арестовали? Где стреляли? В Синем зале? Где были король и королева? В этом здании вообще есть охрана?
Жена погладила Шюмана по спине, стараясь успокоить.
— Полиция оцепила ратушу, — продолжал Янссон, — никто не может ни войти, ни выйти. Сейчас они начнут допрашивать людей и постепенно их выпускать. Думаю, через полчаса — час у нас появятся свидетели. Мы не знаем, задержали кого-нибудь или нет, но просеют они множество людей.
— Что происходит в городе?
— Остановлены все поезда, дороги блокированы, но самолеты из Арланды продолжают вылетать. Сегодня осталось всего несколько вечерних рейсов. На Центральном вокзале многолюдно, много народу скопилось на автострадах.
Жена чмокнула Андерса в щеку, встала и вышла из гостиной. Нервическим женщинам Педро Альмодовара придется подождать до лучших времен.
— Что говорит полиция? — спросил Андерс Шюман. — Терроризм, экстремизм, какие-то версии, чьи-то угрозы?
— Полиция объявила, что будет пресс-конференция, но не раньше часа ночи…
В трубке было слышно, как кто-то окликнул Янссона, и он на мгновение отвлекся.
— Ну вот, — сказал он, снова взяв трубку, — здесь такая суета. Надо быстро принять решение: можно ли добавить несколько страниц? не придержать ли часть рекламы? кто должен написать основную статью?
На улице стоял ночной зимний мрак. Шюман смотрел на свое отражение, слыша, как жена на кухне открыла кран.
«Старею, — подумалось Шюману. — С большим удовольствием я провел бы вечер в обществе Антонио Бандераса и Кармен Мауры».
— Я скоро буду, — сказал главный редактор.
Янссон, не ответив, положил трубку.
Жена стояла у стола и заваривала чай. Он положил ей руки на плечи, и она, обернувшись, поцеловала его.
— Кого убили? — спросила она.
— Не знаю, — прошептал он в ответ.
— Разбуди меня, когда вернешься, — попросила она.
Он кивнул и прикоснулся губами к ее шее.
Кошечка переключила передачу и осторожно прибавила газу. Мотоцикл обнадеживающе взревел, свет фары заплясал по гравию дорожки.
Все получилось как-то очень легко.
Она знала, что чувство собственного превосходства — опасное чувство, которое в любой момент может сыграть с ней злую шутку.
Но теперь никаких трудностей больше не будет. Все остальное не труднее и не опаснее, чем прогулка по парку.
Сама работа была, конечно, вызовом, и именно опасность привлекала Кошечку к этой работе. Проверив условия и проведя рекогносцировку, она поняла, что дело будет нетрудным, но не стала говорить об этом заказчику. Когда шли переговоры, предполагалось, что дело будет очень трудным и опасным, а значит, и оплата высокой.
«Ну да ладно, — подумала она. — Вы хотели, чтобы все было живописно и захватывающе? Надеюсь, вам понравится».
Она свернула на узкую велосипедную дорожку. Ветка хлестнула по шлему. Было темно, как в могиле. Стокгольм часто представляют себе как большой столичный город, с бурлящей ночной жизнью и отлично поставленной службой безопасности. Неправда, все это — смехотворное преувеличение. Стоит выйти за пределы центра города, как попадаешь в сплошные рощицы и перелески. Наверное, ее и напарника, ехавшего на другом мотоцикле, заметила одинокая пара, прогуливавшаяся по леску с собакой, но после них она не встретила ни единой живой души.
Большой город, презрительно подумала Кошечка, проезжая мимо брошенного лагеря.
Она поежилась. Толстая куртка не согрела ее; во время путешествия на лодке в вечернем платье Кошечка промерзла до костей.
Теперь этот шелковый наряд покоится на дне озера вместе с сумкой и восемью кирпичами. Сумка была сетчатой, сквозь нее проникнет вода и смоет весь биологический материал с вещей. У нее еще оставался пистолет, одна туфля и сотовый телефон. От них она избавится посреди Балтийского моря.
Досадно, что она потеряла туфлю, очень досадно.
На туфле остались ее отпечатки пальцев, Кошечка была в этом уверена. Никаких улик на них не было, когда она отправилась в ратушу, но, сняв туфли перед бегством, «наследила».
Одному богу известно, где она ее уронила.
Впереди показался свет, и Кошечка поняла, что приблизилась к единственному обитаемому участку на берегу. Усилием воли она выбросила из головы мысль о туфле, сбросила газ и повернула с дорожки на шоссе. Между домами по обочинам дороги стояли осветительные фонари. Отжав сцепление, она покатила вдоль берега под уклон. На пристани тусовался молодняк. Ребята и девчонки равнодушно посмотрели на нее и, смеясь, вернулись к своим делам.
Кошечка понимала, что они увидели одинокого мотоциклиста непонятно какого пола в темных джинсах и в шлеме с забралом. Никаких особых примет.
Дорога закончилась, и Кошечка снова углубилась в лес, быстро взглянув на часы.
Она немного запаздывала — на минуту или две — из-за мороза. В тот вечер, когда она составляла схему пути, шел дождь, но дорога не была такой скользкой.
Она прибавила газу, и через мгновение случилось то, что должно было случиться.
Мотоцикл потащило юзом, и Кошечка почувствовала, что сорвалась с машины. Левая нога ударилась обо что-то и хрустнула под коленом. Затем она ударилась плечом, мгновенно его вывихнув. Потом последовал удар головой о землю, и мелькнула мысль: «Как все это не вовремя».
Придя в себя, она поняла, что лежит ничком на земле.
Черт, что произошло?
Вся левая половина тела пульсировала нестерпимой болью — от макушки до пальцев ног. Где-то сзади продолжал урчать мотоцикл. Даже фара продолжала гореть, освещая узкий участок леса.
Кошечка застонала. Что же теперь делать?
Она сняла шлем и прижалась щекой к холодной земле, чтобы успокоиться и взять себя в руки.
Во всяком случае, мотоцикл работает. Через землю Кошечка ощущала вибрацию двигателя. Но она — в отличие от мотоцикла — совсем не в порядке. Нога сломана, плечо вывихнуто. Она осторожно согнула корпус вправо.
Кажется, все нормально.
Она с трудом села. Левая рука безвольно повисла вдоль тела. Да, это вывих. Ей приходилось видеть вывихи у других, но с ней такое случилось в первый раз. Нога болела невыносимо. Кошечка чувствовала, как изнутри царапает кожу отломок большеберцовой кости.
Она поползла назад, пока не уперлась спиной в ствол дерева, и застонала.
С каждой минутой положение становилось все более безвыходным.
Пользуясь правой рукой и ногой, она приподнялась и хорошо рассчитанным движением бросилась вперед, уткнувшись правым плечом в дерево.
— О боже…
В левое плечо стрельнула непереносимая, немыслимая боль; она ухватилась за дерево и перевела дух, чтобы не упасть в обморок.
Кошечка собралась с духом и согнула пальцы левой руки, потом пошевелила предплечьем. Рука работала. Но с ногой дело обстояло плохо.
Осторожно наклонившись, она подобрала с земли шлем, потом подняла мотоцикл и перенесла через седло левую ногу. Прикусив губу от боли, поставила левую ногу на педаль, потом, вспотев от боли, устроилась в седле.
На какое-то мгновение она потеряла ориентацию. Откуда она приехала? Лес был одинаков во всех направлениях.
Черт, черт, черт!
Она посмотрела на часы: опоздание составляло уже тринадцать минут.
Напарник будет ждать ее в лодке у Торё полчаса, а потом, согласно инструкции, отплывет в Вентспилс.
Страх пронзил ее грудь, как кинжал.
Неужели этот идиотский заказ на проклятом Северном полюсе станет последним в ее жизни?
Она надела шлем, опустила щиток и включила передачу. Вывернув мотоцикл на дорогу, она поехала, как ей казалось, на юг. Левое колено торчало вбок под неестественно острым углом.
Анника тащилась вслед за полицейским офицером по переходам ратуши, ежась от невыносимых сквозняков. Наконец они вышли в длинный коридор. В конце его были видны старинные люстры; свисавшие на цепях с потолочных балок. Правда, лампы не горели, в коридоре было темновато и мрачно.
Анника прибавила шагу, поравнялась с офицером и, посмотрев на часы, раздраженно спросила:
— Долго это будет продолжаться?
— Сейчас посмотрю, правильно ли мы пришли, — ответил полицейский, остановившись.
Он взял Аннику за руку, словно подозреваемую, как будто опасаясь, что она убежит. Офицер постучал в дверь, на которой было написано «Бровалла», и Анника высвободила руку.
— Если бы я хотела убежать, то давно бы это сделала.
В комнате сидели двое полицейских в штатском и телевизионный репортер, женщина, которую Анника знала в лицо. Она горько плакала, а полицейский зло на нее кричал.
— Нет, это не та комната, — сказал офицер Аннике и так торопливо захлопнул дверь, что едва не ударил себя по носу. Уши его горели.
Они пошли дальше в странной тишине мимо серых дверей в серой стене. Потом они наткнулись на открытую дверь в кабинет, где полицейские только что начали допрос члена Шведской академии. Анника не слышала слов, но видела, что полицейский офицер что-то записывает, а академик нервно постукивает пальцами по ножке стула.
Надо все это запомнить, подумала Анника. И все это потом описать.
На эту сцену взирал и Рагнар Эстберг, архитектор, создавший ратушу. Его бронзовый бюст с непроницаемой серьезностью смотрел на происходящее.
«Мог ли ты себе представить, что здесь когда-нибудь случится что-то подобное?» — мысленно обратилась Анника к Эстбергу и была в тот же момент остановлена потной рукой полицейского.
— Можете подождать здесь минутку?
— У меня есть выбор? — огрызнулась Анника и отвернулась.
Здесь было светлее. Анника смогла разглядеть мраморные бюсты над дверями, бронзовые петли и дверные ручки, стилизованные канделябры.
— Слушайте, мне пора писать репортаж, — снова заговорила Анника, но офицер уже исчез.
Открылась одна из дверей, оттуда кто-то окликнул Аннику по имени. Из двери лился яркий свет, освещая картину на противоположной стене коридора. Анника, не говоря ни слова, вошла в кабинет.
— Закрой за собой дверь.
Прозвучавший голос заставил Аннику остановиться.
— Мне следовало бы догадаться, что ты здесь.
Инспектор К. был небрит, лицо выглядело помятым от усталости.
— Я решил сам допросить тебя, — сказал он, усаживаясь во главе тяжелого дубового стола. — Садись.
Он жестом показал Аннике место слева от себя, включил магнитофон и налил себе стакан воды.
— Допрос Анники Бенгтзон, корреспондента газеты «Квельспрессен». Дата рождения и полное имя будут внесены в протокол позже. Допрос проводит инспектор полиции К., в малом кабинете ратуши Стокгольма в четверг, десятого декабря в…
Он умолк, провел рукой по волосам. Анника поудобнее устроилась в кресле из черного дерева с красной кожаной обивкой. С портрета на стене на нее смотрел важный господин в мундире.
— …двадцать три часа двадцать одну минуту, — закончил К. фразу. — Вы видели подозрительного человека в Голубом зале приблизительно в десять часов сорок пять минут, не так ли?
Анника поставила на пол сумку и сложила руки на коленях, прислушиваясь к доносившемуся словно из другого мира шуму уличного движения.
— Я не знала в тот момент, что она вела себя подозрительно, — ответила Анника.
— Можете ли вы описать, что произошло?
— Не произошло ничего особенного. — Голос Анники стал неприятно визгливым. — Мне некогда сидеть тут и вести светскую беседу. Я не видела ничего особенного. Я танцевала, когда меня толкнула какая-то девушка. Какая-то чепуха. Я сижу здесь, а в редакции все ждут мою статью…
Инспектор потянулся вперед и выключил магнитофон.
— А теперь послушай меня, сучка, охотница за передовицами, — сказал К., склонившись к Аннике. — Сейчас не самое подходящее время отстаивать свое «я». Ты расскажешь мне все, что видела, и расскажешь здесь и сейчас. Это произошло полчаса назад, и ты была одной из тех, кто находился ближе всех к месту преступления.
Она некоторое время изумленно смотрела на К., потом скользнула взглядом по темным полкам с книгами в кожаных переплетах и кивнула.
«Неужели он и вправду обозвал меня „сучкой“?»
— Более подробно мы допросим тебя позже, — проговорил К. более дружелюбно и устало. — Сейчас нам необходимо описание. Рассказывай все в хронологическом порядке, с того момента, когда ты увидела эту девушку, а дальше уже мы сами будем решать, что там важно, а что нет.
Он снова включил магнитофон. Анника откашлялась и постаралась сбросить напряжение.
— Это была женщина, — сказала она, — женщина, которая толкнула меня локтем, потом наступила мне на ногу.
— Как выглядела эта женщина?
Аннике показалось, что сейчас вся эта комната вместе с парадными портретами рухнет ей на голову. Она прикрыла глаза и провела по ним пальцами.
— Не знаю, — ответила она.
В сумке начал звонить сотовый телефон. От этого звука Анника собралась. Они оба ждали, когда телефон перестанет звонить.
— Хорошо, попробуем подойти с другой стороны, — сказал К., когда наступила тишина. — Где ты находилась, когда она тебя толкнула?
Анника вспомнила музыку, блеск, счастье, темноту, треск.
— Я была на танцевальной площадке, танцевала. В конце Золотого зала, в конце, противоположном от хора с оркестром.
— С кем ты танцевала?
Растерянность и стыд залили краской лицо Анники, она опустила глаза.
— Его зовут Боссе, он корреспондент оппозиционной газеты.
— Высокий, хорошо сложенный блондин?
Анника кивнула, по-прежнему глядя на свои колени.
Уши ее горели.
— Будь добра, ответь.
— Да, — сказала она, пожалуй, слишком громко. Потом выпрямилась. — Да, с ним.
— Может быть, он что-то видел?
— Очевидно, да, хотя я не думаю, что она шла к нему.
— Что случилось потом?
Что случилось потом? Ничего. Ничего. Во всяком случае, она больше не видела ничего.
— Не знаю, — ответила Анника. — Я повернулась к женщине спиной и больше ничего не видела.
— И ничего не слышала?
Что она слышала — гомон, музыку, свое собственное дыхание?
— Только пару звуков «паф».
— «Паф»?
— Это были два приглушенных шума, как будто из груши выпустили воздух. Я обернулась и увидела падающего на колени мужчину. Он танцевал с женщиной, а она удивленно смотрела, как он падает, потом она посмотрела на меня, а затем на свою грудь, я тоже посмотрела туда и увидела на ее платье кровь. Кровь толчками вырывалась из ее груди. Женщина снова посмотрела на меня, а потом рухнула на пол. И все начали дико кричать…
— Когда прозвучало второе «паф»?
Анника недоуменно посмотрела на К.
— Второе?
— Ты же сказала, что услышала пару «паф».
— Разве? Ну, не знаю. Прозвучало «паф», потом женщина посмотрела на меня, а потом было еще «паф», да, это был второй звук, я думаю…
— Как далеко ты была от этой пары, когда они упали?
Анника задумалась на несколько секунд.
— Я находилась от них в двух — двух с половиной метрах.
— Ты видела толкнувшую тебя женщину, когда они упали?
Видела ли она ее? Видела ли она ту женщину? Видела ли она узкие бретельки?
— Бретельки, — сказала она. — На ее плечах были узкие бретельки. Или это был ремень сумки.
К. кивнул и что-то записал в блокноте.
Анника прижала пальцы к глазам и попыталась вспомнить образы, вспомнить свое настроение — что она слышала, что воспринимала, помимо всех этих звуков?
Рука Боссе жгла ей спину сквозь платье. Он прижимал ее так сильно, что она животом ощущала его напряженный член. Ее рука лежала у него на шее. Это она чувствовала, это она и запомнила. Музыка была лишь скучным обрамлением, завесой, позволявшей им быть близко друг к другу в вихре золотого света.
— Меня ткнули локтем в бок, — неуверенно сказала Анника. — Потом кто-то наступил мне на ногу. Не помню, что было сначала.
Снова зазвонил сотовый телефон.
— Выключи его, — сказал К., и Анника послушно нажала кнопку.
Телефон умолк.
Конечно, это Янссон.
— Как ты думаешь, тебя толкнули намеренно?
Анника положила на стол замолчавший телефон и удивленно посмотрела на инспектора.
— Определенно нет, — ответила она. — Рядом с нами какой-то толстяк отплясывал буги-вуги, он толкнул женщину, а она врезалась в меня.
В глазах К. мелькнула искорка интереса.
— Она что-нибудь сказала, когда толкнула тебя?
Анника посмотрела на книжные полки, на кожаные корешки книг с протоколами заседаний Совета с 1964 года, как смотрела тогда на женщину с узкими бретельками.
— Она что-то искала в сумке, — вспомнила Анника. — Ремень сумки был короткий, и ей пришлось поднять правую руку, чтобы сунуть ее в сумку, вот так….
Она подняла правую руку и показала, как незнакомка шарит в вечерней сумке.
— Какого цвета была сумка?
— Серебристого, — с удивившей ее саму уверенностью ответила Анника. — Матово-серебристого. По форме она была похожа на конверт, в которых приносят счета за электричество.
— Что она достала из сумки?
Анника оторвала взгляд от протоколов 1964 года и принялась рыться в памяти.
Она ничего не вспомнила, кроме того, что ей стало больно в ступне.
— Мне стало очень больно, — ответила Анника. — Я вскрикнула. Женщина посмотрела на меня.
В подтверждение своих слов Анника, поколебавшись, кивнула.
— Да, — сказала она, убедившись в верности воспоминания. — Она посмотрела прямо мне в глаза.
— Она что-нибудь сказала?
Анника уставилась в полированную столешницу.
— У нее были желтые глаза, — сказала она. — Абсолютно холодные желтые глаза, почти золотистые.
— Желтые?
— Да, золотисто-желтые.
— Как она была одета?
Анника снова закрыла глаза, услышала ритм музыки и увидела прямо перед собой ремень или бретельку. Кажется, она была кроваво-красной. Или красной была одежда раненой женщины? Или это кровь была красной? Если только бретелька не была снежно-белой на фоне загорелого плеча, или это плечо было светлым на фоне темного ремня?
— Я не знаю, — озадаченно ответила Анника. — У меня черно-белая память, она как негатив, причем цвета могут меняться на противоположные. Нет, не помню…
— Ладно, вернемся к желтым глазам. Может быть, это контактные линзы?
Линзы? Да, конечно, это могли быть линзы, если только глаза и в самом деле не были желтыми. Или зелеными?
Зазвонил сотовый телефон К. Заиграла мелодия греческой песни «Мой номер первый», взявшей первое место на Евровидении несколько лет назад. Инспектор покосился на дисплей и пробормотал: «Мне придется ответить». Он выключил магнитофон, встал и отошел к двери.
Он разговаривал долго, расхаживая мимо двери, играя интонациями голоса. Она встала и отошла к окну, откуда сочились в комнату звуки уличного движения. Анника выдохнула воздух на оконное стекло, и вид за ним затуманился. Когда же пятно растаяло, Анника увидела Хантверкаргатан — улицу, на которой жила в районе Клара. Услышала с грохотом проносившиеся поезда, старый медицинский центр Святого Серафима, куда она на днях водила Калле с воспалением среднего уха.
Как все это близко — всего в четырех кварталах.
Горло сжало судорогой. «Господи, как же мне не хочется двигаться!»
— Жертвы опознаны, — сказал К., возвращая Аннику к действительности. — Может быть, вы их узнали?
Пошатываясь, Анника вернулась на свое место, примостилась на краешке кресла и откашлялась.
— Мужчина — один из лауреатов. Он получил премию по медицине, — сказала она. — Его имя вылетело у меня из головы, но я его записала.
Она потянулась к сумке за блокнотом, но К. жестом остановил ее.
— Аарон Визель, — сказал К., — израильтянин. Получил премию вместе с американцем Чарльзом Уотсоном. Кто была женщина?
Анника покачала головой:
— Я ее никогда прежде не видела.
К. потер рукой глаза.
Визель находится в хирургическом отделении больницы Святого Ёрана. Женщину звали Каролиной фон Беринг. Она председатель Нобелевского комитета Каролинского института. Она умерла в зале, видимо, практически мгновенно.
Все тепло улетучилось из рук Анники. Холод съел его, добравшись до кончиков пальцев, проник в кровь, заморозил суставы. Сделав неимоверное усилие, Анника набросила на плечи бабушкину шаль.
«Я видела глаза умирающей женщины. Она смотрела на меня, умирая».
— Мне надо идти, — сказала она. — Мне и в самом деле жаль, но у меня очень много дел.
— Тебе нельзя об этом писать, — сказал К., тяжело откинувшись на спинку кресла. — Твое описание толкнувшей тебя женщины совпадает с описанием предполагаемого убийцы. Ты — наш ключевой свидетель, поэтому я запрещаю тебе публиковать эти данные.
Анника, уже вставшая с кресла, снова упала на сиденье.
— Я задержана? — спросила она.
— Не глупи, — ответил К., взял со стола сотовый телефон и встал.
— Подписка о неразглашении берется только во время ареста, — сказала Анника. — Я не арестована, и никто вообще не арестован. Как же можно запрещать разглашение?
— Не воображай себя слишком умной, — сказал К. — Есть и другие способы запрета на разглашение информации, согласно главе двадцать второй, параграфу десятому, заключительной фразе акта о юридической процедуре. Этот пункт касается главных свидетелей. Запрет может быть наложен руководителем расследования, если речь идет об особо тяжком преступлении.
— Свобода слова защищена Конституцией, — возразила Анника, — а Конституция имеет приоритет перед распоряжениями. К тому же ты не руководитель расследования. В таких случаях расследованием руководит государственный обвинитель.
— Здесь ты снова ошибаешься. Руководитель пока не назначен, поэтому сейчас я исполняю его обязанности.
Анника встала и сердито наклонилась к К.
— Ты не можешь помешать мне рассказать о том, что я видела! — пронзительным голосом произнесла она. — У меня в голове уже сложилась вся статья. Я могу написать блистательный репортаж очевидца, на три страницы, может быть, на четыре, я же видела убийцу на работе, видела, как умирала его жертва.
К. обошел Аннику, развернул ее к себе.
— Какого черта?! — рявкнул он. — Если вздумаешь действовать в таком духе, то получишь такой штраф, что не расплатишься до конца своих дней. Сядь!
Анника замолчала и села, вдруг ощутив такую тяжесть, что у нее ссутулились плечи. К. повернулся к ней спиной и набрал номер на своем сотовом телефоне. Она молча сидела под огромными портретами, пока К. сердитым голосом отдавал кому-то приказания.
— Ты поставишь меня в невозможное положение, если я не смогу написать статью, — сказала она.
— Я плачу от жалости, — язвительно произнес К.
— Что скажут мои боссы? — продолжала Анника. — Что бы сказали твои начальники, если бы ты отказался расследовать преступление, потому что я так тебе приказала из-за того, что написала о нем?
К. тяжело вздохнул и сел.
— Прости, пожалуйста, — сказал он с виноватым видом. Потом, помолчав, заговорил: — Спроси меня о чем-нибудь, и, возможно, я отвечу на твой вопрос.
— Почему?
— Потому что ты не можешь об этом писать, — сказал он, в первый раз улыбнувшись ей.
Она на мгновение задумалась.
— Почему никто не слышал выстрелов? — спросила она.
— Ты их слышала. Так, во всяком случае, ты сказала.
— Но это было лишь слабое «паф».
— Пистолет с глушителем внутри длинной сумки должен произвести именно такой звук. Но ты не помнишь что-нибудь еще о внешности этой женщины? Какие у нее волосы? Как она была одета?
Она помнила только глаза и бретельки на голом плече.
— Должно быть, у нее были длинные волосы, иначе я бы обратила на них внимание. Но не думаю, что в них было что-то особенное. Наверное, они темные. Кажется, они были не распущены, а заколоты. Что касается одежды, то на ней было, наверное, вечернее платье. Во всяком случае, в ней не было ничего необычного. Она выглядела так же, как все. Ты не знаешь, как она попала в Золотой зал?
К. заглянул в блокнот.
— Мы сейчас отрабатываем списки приглашенных. Может быть, она там есть. Но точно мы этого не знаем. Некоторые свидетели говорят, что это был переодетый мужчина. Как ты считаешь?
Мужчина? Анника фыркнула.
— Это была девушка, — сказала она.
— Почему ты в этом уверена?
Анника скользнула взглядом по протоколам 1964 года.
— Она смотрела мне прямо в глаза и была ниже меня. Много ли найдется на свете таких низкорослых мужчин? К тому же она очень легко и непринужденно двигалась.
— Мужчины не могут двигаться так?
— Могут, но не на высоченных шпильках. Для того чтобы на них ходить, нужна многолетняя практика.
— Ты видела ее шпильки?
Анника встала и повесила сумку на плечо.
— Нет, но у меня на ноге наверняка остался синяк от ее каблучка. Можно, я позвоню тебе сегодня?
— И куда это ты собралась?
Анника остановилась. Ей показалось, что в просторном кабинете стало нечем дышать.
— В редакцию новостей. Мне надо поговорить с коллегами. Если, конечно, ты вообще не запретишь мне работать.
— Сейчас ты поедешь в спецотдел криминальной полиции и поможешь составить фоторобот убийцы.
Анника умоляюще вскинула руки.
— Ты что, с ума сошел? Время написания статьи истекает через два часа. Янссон уже рвет на себе волосы.
К. подошел к Аннике, глядя на нее с неподдельным отчаянием.
— Я очень тебя прошу, — сказал он.
Дверь открылась, и на пороге вырос офицер в форме. Сначала Анника подумала, что это тот же полицейский, что привел ее сюда, но оказалось, что другой, абсолютно стереотипный широкоплечий и высокий шведский выпускник полицейских курсов.
Остановившись в дверях, Анника оглянулась на инспектора:
— Ты и вправду назвал меня сучкой, охотницей за передовицами?
Не поднимая глаз, он взмахом руки выпроводил ее в коридор.
Она прошла мимо полицейского, выудила из сумки наушник и достала сотовый телефон. Полицейский, похоже, хотел запротестовать, но Анника ускорила шаг и оторвалась от него, не удосужившись даже оглянуться.
— Где ты была, черт бы тебя побрал?! — заорал Янссон, не дав ей сказать ни слова.
— На допросе, — быстро ответила Анника, держа микрофон в миллиметре от губ. — Я близко столкнулась с убийцей. Полицейские считают, что это она наступила мне на ногу.
Боль простреливала йогу при каждом шаге.
— Прекрасно, это пойдет на восьмую и девятую полосы. Что у тебя еще?
— Эй, — окликнул ее сзади полицейский. — С кем это ты разговариваешь?
Анника прибавила шагу, но у самого выхода из коридора наступила на подол своего платья, выронила из уха микрофон и упустила шаль, которая сползла с плеч на пол. Сырой сквозняк прохватил ее так, что Аннике показалось, будто на нее набросили холодное мокрое полотенце. Она задрожала и огляделась; в первом кабинете вместо члена академии сидели спиной к входу два официанта в белых кителях.
— Анника? — спросил Янссон, когда она снова вставила динамик в ухо.
— Я не могу ничего писать. К. запретил мне разглашать любые сведения. Меня могут обвинить по статье, если я начну рассказывать об убийце. Сейчас я еду на Кунгсхольмсгатан для продолжения допроса.
— Послушай, убери сотовый телефон.
Анника резко крутанулась на каблуках и впилась взглядом в полицейского офицера.
— Знаешь что, я могу разговаривать по этому телефону столько, сколько мне вздумается. Если тебе это не нравится, можешь меня арестовать.
Она повернулась и пошла дальше, стараясь поскорее покинуть холодный коридор.
— В данной ситуации слово «арестовать» не подходит, так как для этого случая арест не предусмотрен шведским юридическим каноном, — вежливо пояснил полицейский.
— Позвони юристу газеты и точно узнай, что я могу и чего не могу делать, — произнесла Анника в микрофон. — На что это похоже? Вам не хватает чего-то конкретного?
Она почти физически ощущала, как Янссон рвет на себе волосы. Она вполне разделяла его отчаяние, но ничем не могла ему помочь.
— У нас нет вообще ничего. Все уже выложили информацию на своих сайтах, а мы черпаем новости из сообщений агентств. Когда ты вернешься?
— Не знаю, но постараюсь как можно скорее. Что добыл Ольссон?
Янссон тихо застонал.
— Ничего. Он сказал, что ракурс был неудачным, а освещение плохим, и ничего не снял.
— Ты шутишь, — изумилась Анника.
Полицейский открыл дверь, и они вышли на галерею, обрамлявшую Голубой зал, рядом с первой дверью, ведущей в Золотой зал.
— Совсем нет. У него нет пригодного к печати материала. У нас, собственно, нет ни одной фотографии.
У Анники упало сердце.
Фотограф никогда не бывает виноват. Виноват всегда корреспондент, особенно если этот корреспондент — она, Анника Бенгтзон. Всего три недели назад но ее настоянию главный редактор опубликовал статью, вскрывающую диктаторские замашки семьи, владевшей большей частью акций газеты.
— Что вам нужно? — спросила она.
— Все что угодно — с кровью и полицейскими…
Анника, не сказав ни слова, отключилась и свернула влево. В Золотом зале она оказалась прежде, чем полицейский смог ее остановить.
Весь банкетный зал был залит ярким светом люминесцентных ламп. Здесь работала бригада судмедэкспертов. Вдалеке, под портретом безголового святого Эрика — без головы он оказался из-за путаницы с высотой потолка, возникшей в процессе строительства, — по полу, там, где была убита женщина, ползали на коленях два человека.
Анника подняла телефон, активировала режим фотосъемки и нажала кнопку «Съемка». Еще два шага — «съемка», пять шагов — «съемка».
Полицейский схватил ее за руку, но она вырвалась.
Отбежав на десять шагов, она сделала еще один снимок. Офицер-эксперт удивленно посмотрел на Аннику и тоже попал в кадр — «съемка».
— Все, мы уходим, — потеряв терпение, сказал полицейский, приподнял Аннику и вынес ее назад, в Голубой зал. Он поставил ее на пол только тогда, когда вышел на лестницу.
Почувствовав под ногами твердую каменную опору, Анника вдруг поняла, что стоит на том самом месте, где всегда фотографируются члены королевской семьи и лауреаты премии, прежде чем спуститься по самой знаменитой лестнице в мире в банкетный зал.
Их глазам представлялся совсем другой вид, подумала Анника, глядя на остатки обеда на тысячу триста гостей. Всего несколько часов назад лауреаты Нобелевской премии видели отсюда тщательно сервированные столы, безупречно одетых гостей, видели сверкание хрусталя и фарфора с ободками из чистого золота, цветы и жаркую медь духового оркестра.
Сейчас Голубой зал выглядел опустевшим и заброшенным. Главный стол был убран, но на прочих так и остались тарелки с объедками, запачканные скатерти и смятые салфетки. Стулья были в беспорядке отодвинуты, некоторые перевернуты. В двадцать два часа сорок пять минут полиция запретила что-либо трогать в Голубом зале, и время там остановилось. Время убирать следующие столы так и не наступило.
— Долго еще будет закрыт Голубой зал? — спросила Анника.
— Сколько потребуется. Где твоя верхняя одежда?
В гардеробе дежурил одетый в форму офицер полиции. Было видно, что он испытывает страшную неловкость от исполнения этого унизительного поручения. С видом явного недовольства он протянул Аннике ее пуховик.
— У меня был еще мешок с обувью, — виновато сказала Анника. — С черными сапогами.
Отчаяние полицейского достигло апогея, когда он отправился искать мешок. Анника отвернулась и достала из сумки телефон. Пока полицейский шарил по полкам, она выбрала снимки Голубого зала и нажала кнопку «Отослать».
Анника пристально смотрела на сделанные в форме снарядных гильз бронзовые светильники, пока посланное сообщение летело сквозь черноту зимней ночи на сервер «Квельспрессен».
