Четверг. 27 мая
Дождь полил как из ведра, застигнув Аннику под навесом для велосипедов на площадке детского сада. Она стояла, глядя на стену падающей с неба воды. До машины было десять метров; но чтобы до нее добраться, надо было пересечь этот океан.
«Я не могу, — подумала она. — Я больше так не могу».
Ноющая боль в груди не оставляла ее ни на минуту, изматывала, иссушала, уносила силы. Она попыталась глубоко вздохнуть и подняла руку, чтобы помассировать грудь, прогнать боль.
Дети были в безопасности. В комнате, где они кружком сидели возле воспитательниц, было тепло и сухо. Там были люди, которые позаботятся о них. Там были другие дети.
«Я не могу больше просто так здесь стоять, — подумала она. — Все будут смотреть на меня и показывать пальцем, недоумевая, зачем это она стоит тут, распуская сопли. Как это подействует на детей? Посмотрите-ка на эту дамочку, которая стоит там под велосипедным навесом — это не мама Калле и Эллен? Калле, почему твоя мама такая странная? Почему она стоит здесь? У нее что, нет работы?»
О да, у нее есть работа, но ей не разрешают ее делать, потому что те, от кого это зависит, не хотят терпеть ее на работе, не хотят ее видеть.
Она вдруг поняла, что у нее нет сил даже стоять. Она бессильно прислонилась к велосипедной стойке. Дождь барабанил по земле, и капли, отлетая, мочили ей спину.
Переезд встряхнул ее, но теперь все было кончено, жизнь не удалась: рутина, бесплодное ожидание, терпение, удовлетворение низменных повседневных потребностей. Она смотрела на дождь и чувствовала, что вот-вот заплачет.
«Мне надо что-то делать, — подумала она. — Надо придать смысл своей жизни».
Но как быть с детьми?
Она встрепенулась, поразившись собственной беспечности. Насколько эгоцентричной может быть женщина тридцати трех лет от роду?
«На мне громадная ответственность. Все зависит от меня; я должна справиться».
Из сумки донеслось короткое жужжание — пришло сообщение.
Она извлекла телефон и нажала «Открыть».
«Привет, Анника! У тебя идет дождь? Но, надеюсь, все обойдется. Как насчет кофе на следующей неделе?» Подписано письмо было забавно: «Мокрый и одинокий».
У Анники потеплело на душе, тяжесть в груди немного отпустила.
Боссе. Она не смогла сдержать смех. Он не сдавался, не терял надежду, всегда был на связи. Ему было не важно, что она далеко, что между ними время, расстояние и холод. Коллеги не звонили и не писали ей, за исключением Берит. Иногда появлялся Янссон. Но репортеру соперничающего издания она была небезразлична.
«Может быть, — написала она в ответ. — Сегодня иду к бугру, не знаю, чего он хочет. Наверное, у меня будет море времени…» И подписалась: «Сдаться никогда не поздно».
Анника бросила телефон в сумку, отряхнула брюки, повесила сумку на плечо, собралась с духом и бросилась к машине.
Она полезла в сумку за ключами, когда снова ожил сотовый телефон. На этот раз был звонок. Телефон звонил, звонил и звонил, а дождь немилосердно лил, лил и лил ей за шиворот.
— Алло! — крикнула она, пытаясь одновременно отпереть машину, удержать телефон и не уронить в лужу стоявшую на колене сумку.
— Ты никак стоишь посреди Ниагарского водопада? — спросил К.
Вспыхнули габаритные огни, когда Аннике наконец удалось открыть дверцу. Но при этом она уронила сумку, замочив ее содержимое.
— Твою мать! — выругалась она, едва не расплакавшись.
— Все равно приятно слышать твой голос, — усмехнулся К. — У меня есть картинка, которую я хочу тебе показать.
Анника наклонилась, чтобы вытащить из лужи бумажник, губную помаду, упаковку таблеток от головной боли и начатую пачку тампонов.
— Не знала, что ты увлекаешься живописью, — сказала Анника, бросив сумку на пассажирское сиденье.
— Это фотография одного человека, — сказал К. — Я хочу, чтобы ты на нее посмотрела. Может быть, узнаешь.
Она уселась за руль, закрыла дверцу и перевела дыхание.
— Господи, какой дождь. Льет как из ведра, — сказала она, упершись затылком в подголовник.
— Здесь, в Кунгсхольме, дождя нет, — сказал К. — Собственно, здесь вообще никогда их не бывает. Когда ты приедешь?
Большого движения на дороге не было, но из-за дождя Анника ехала до Стокгольма медленно и с трудом.
Нет никакого смысла выкладываться, подумала она. Это закончится хроническим стрессом и смертью от инфаркта. Она включила радио — сто четыре и семь — и принялась думать о Боссе.
В редакции ей надо быть к вечеру.
Андерс Шюман прислал ей СМС, где было сказано, что он хочет видеть ее в три часа. От одной мысли о предстоящей встрече у Анники все внутри начинало клокотать и бурлить.
«Ну что ж, если он хочет от меня откупиться, пусть раскрывает кошелек пошире», — подумала она.
Анника попыталась мыслить рационально, числами: за сколько она хочет продать свою работу? за какую сумму она согласится отказаться от работы, в которую вложила столько времени и сил?
Эбба Романова получила за это сто восемьдесят пять миллионов. Но даже такая астрономическая сумма не принесла ей покоя. Наверное, невозможно продать дело, которое было смыслом твоей жизни.
Господи, скорее бы наступило три часа, чтобы все это оказалось уже позади.
Она вдруг вспомнила, как одна американская миллионерша говорила в какой-то телепередаче: «Тот, кто утверждает, что счастье нельзя купить, просто не знает, где оно продается».
Ехавшая впереди машина тронулась и проехала два метра.
— Черт, как же ты промокла! — сказал К., когда она вошла в его кабинет. — Так ты переехала в свой пригород?
— Самую близкую парковку я нашла возле Пиперсгатан, — ответила Анника. — Вероятно, за последний час в Кунгсхольме катастрофически изменился климат.
К. посмотрел в окно, за которым лил дождь.
— Да, похоже на то, — сказал он. — Иди обсушись. Ты испортишь мой персидский ковер.
— Где картинка? — спросила Анника, упав в кресло.
К. дал ей фотографию, на которой был изображен молодой человек лет двадцати пяти. Он стоял на причале, на фоне большой яхты. Ветер разметал темные волосы. У загорелого молодого человека были ярко-синие глаза и очаровательная улыбка. Анника с трудом подавила желание улыбнуться в ответ.
— Красив, — сказала она. — И что с ним случилось?
— Ты его не узнаешь?
Анника принялась внимательно рассматривать фотографию. Это был поясной портрет, поэтому Аннике было трудно судить о росте и телосложении мужчины.
— Нет, пожалуй, не узнаю, — сказала она.
Она протерла глаза и снова всмотрелась в изображение.
Видела ли она когда-нибудь этого человека? Не было ли в нем чего-нибудь знакомого? Узнала бы она его, если бы столкнулась с ним на улице?
Она положила фотографию на колени.
— Полагаю, что это как-то связано с нобелевским банкетом?
К. в ответ тяжело вздохнул.
— Превосходно, мы, как всегда, переходим к вопросам, — сказал он. — Ты не припомнишь, где могла видеть этого парня?
Анника взяла фотографию и поднесла ее к глазам.
— Нет, — произнесла она после долгого молчания. — Нет. Я никогда не видела этого человека. — Она положила фотографию на стол. — Очень жаль, прости. Он мертв, не так ли?
— Замерз до смерти, — сказал К., беря со стола фотографию. — Он был найден мертвым в холодной комнате лабораторного корпуса Каролинского института утром в понедельник.
От ужаса по спине Анники пробежал холодок.
Замерз до смерти?
В мозгу вспыхнуло яркое воспоминание: замороженная компрессорная будка у железнодорожных путей, а внутри замерзающие насмерть люди.
— Как это получилось? — спросила она.
— Мы не знаем, — ответил К., пряча фотографию в ящик стола. — В этом деле нет признаков преступления, поэтому дело мы пока не возбудили. Дверь была отперта, а система аварийного выхода исправна.
— Так как же в таком случае это могло случиться? — тихо спросила Анника. — Какая там была температура? Долго ли он там пробыл? Почему не смог выбраться?
Она вспомнила холод в компрессорной, вспомнила, как холод колол иглами и резал ножами.
— Он имел какое-то отношение к нобелевскому банкету? — спросила она. — Какое?
— Всему свое время, — ответил К., вставая. — Мы подумаем о твоем участии в следующей викторине. Спасибо, что приехала.
Анника тоже встала, оставив лужи воды под ногами и на кресле.
— Как его звали? — спросила она.
— Юхан Изакссон, — ответил К.
Юхан Изакссон. У него впереди была вся жизнь.
— Постой, постой, — сказала Анника и остановилась. — Должно быть, он или студент, или молодой ученый Каролинского института, судя по тому, что вы не находите странным, что он оказался в холодной комнате. То есть либо он выиграл в студенческую лотерею билет на банкет, либо работал на нем официантом…
Анника испытующе взглянула в глаза К.
— Он был официантом, — сказала она уверенно, — работал на банкете. Вы думаете, что он был каким-то образом причастен к преступлению. Он был находившимся внутри сообщником? Человеком, который отправил СМС: dancing close to st erik? Почему вы так думаете? Что он сделал, почему вы его подозреваете?
К. вздохнул:
— Возможно, он не соучастник. Может быть, он не знал, зачем его используют.
— Значит, он странно повел себя после убийства? — заключила Анника. — Проявляя чувство вины, иррационально? Другие студенты перестали его узнавать? Вам пришлось изучить все послания и все звонки массы непричастных людей за всю весну, чтобы попробовать отыскать какую-то связь между находившимся на банкете соучастником и Кошечкой, но, вероятно, вы ничего не нашли. Именно поэтому вас интересует, не видела ли я их вместе?
— Этот парень был круглым отличником, — ответил К. — Однако после убийства на банкете он начал пренебрегать своими рабочими обязанностями, потерял интерес к научным исследованиям. Вскрытие показало, что у него в крови было много всякой химической дряни, и, должно быть, перед смертью он страшно кричал, так как у него надорваны голосовые связки.
Анника во все глаза уставилась на К.
— Кошечка? — спросила она.
— Никто бы не подумал, что она умеет работать и так, — ответил К.
— И как же она работает обычно?
К. поднял на нее безмерно усталый взгляд.
— Ты слишком давно не работаешь, — сказал он. — Ты подзабыла об этом деле, да?
— Продолжай, — попросила Анника.
К. вздохнул.
— Мы знаем только, что она застрелила в Юрмале, в Латвии, двух человек. Это было через четыре дня после банкета. Она убила врача и бывшего американского военного моряка.
Несколько секунд он внимательно смотрел на Аннику.
— Как ты думаешь, откуда мы это знаем?
Анника, не отводя взгляда, молчала, лихорадочно соображая.
— Вы нашли пистолет, — наконец заговорила она. — Пули и пистолет оказались теми же, а отпечатки пальцев совпали с теми, какие вы обнаружили на оброненной ею туфле. В Латвии, на месте преступления, вы нашли отпечатки ее пальцев.
— Почти все правильно, — сказал К. — Их нашли наши латвийские коллеги. Эти отпечатки были в доме повсюду. У тебя есть какая-нибудь теория на этот счет?
— Почему она их застрелила и почему была так небрежна? Значит, что-то пошло не так, как планировали. Ты говоришь, что один убитый — врач? Значит, она была ранена.
— Рядом с телами было обнаружено ведро с застывшим гипсом, — сказал К. — Ну, если позволишь, то думаю, пора привлекать к делу другого участника соревнований.
Анника остановилась в дверях.
— Что из этого я могу написать? — спросила она.
— Мне помнится, что ты на карантине.
— Если мне повезет, то сегодня меня вернут из ссылки, — сказала она и подумала: «Или вышвырнут насовсем».
— Я скажу, когда будет можно, — пообещал он. — Сначала нам надо выкурить из берлоги клиента Кошечки.
— Что вы о нем знаете? — спросила Анника, вешая на плечо мокрую сумку. — Не считая того факта, что у него очень много денег.
— Если это он, — сказал К., закрывая дверь перед носом Анники.
Она вышла из лифта и открыла дверь новостной редакции. В первый момент ей показалось, что она ошиблась этажом. Ее окружал абсолютно незнакомый мир.
Отдел новостей исчез, так же как и спортивный отдел. Там, где раньше пили кофе, установили три телевизионные камеры, стены оклеили синими обоями.
Она остановилась, не зная, куда идти и как сориентироваться. Берит говорила, что вид редакции сильно изменился, но Анника не думала, что настолько. Сквозь море незнакомых лиц Анника наконец разглядела отдел новостей там, где раньше был отдел писем. Отделы развлечений и культуры находились там, где раньше сидели компьютерщики. Новый мир, новая эра.
«Надеюсь, Шюман знает, что делает», — подумала она, пробираясь к кабинету в дальнем конце редакции.
Занавески исчезли — мятые бежевые занавески, висевшие в ее закутке со времен Творения. Теперь стеклянные стены были покрыты теми же синими обоями, что и стены кафетерия. Над раздвижной дверью мигала светящаяся надпись «Эфир», и Анника несколько секунд постояла перед дверью, прежде чем войти.
Там, где прежде стоял ее стол, находился пульт звукооператора с массой рычажков, кнопочек и лампочек. На высоком крутящемся стуле, как сорока на колу, сидела девица с кольцом в носу и в огромных наушниках. Девица, двигая какие-то рычажки, что-то говорила в микрофон. Она бросила на Аннику ничего не выражающий взгляд, продолжая тараторить что-то о дорожном происшествии на Эссингском шоссе.
Анника застыла на месте, ожидая, когда девушка прекратит трещать. Та действительно умолкла, нажала какую-то кнопку, и зазвучала запись Мадонны.
— Что ты здесь делаешь? — спросила ее Анника.
— В каком смысле? — спросила в ответ девушка, снимая с головы наушники. — Я делаю живую программу. Что тебе угодно?
— Здесь раньше был мой кабинет, — объяснила Анника.
— Это когда, в темные века? — саркастически осведомилась девица.
Она снова водрузила на голову наушники и принялась что-то печатать на компьютере. Анника шагнула вперед и увидела список хитов, светившийся на экране.
Она вышла из комнаты и тихо закрыла за собой дверь.
Берит, работая на ноутбуке, сидела в старой кладовой. Анника узнала полки и шкафчики, где Берит хранила старые судебные отчеты и прочую информацию.
— Смотри-ка, тебе позволили сохранить мебель, — заметила Анника, когда Берит взглянула на нее поверх очков.
— Анника! — радостно воскликнула коллега, снимая очки. — Как здорово! Ты вернулась насовсем?
— Не знаю, — ответила Анника, выдвигая из-под стола свободный стул. — В три часа у меня встреча с Шюманом.
Садясь, она оглядела комнатку.
— Боже, редакция действительно изменилась до неузнаваемости, — сказала она. — В моей бывшей комнате сидит какая-то девчонка и ведет прямой эфир.
Берит вздохнула:
— Будь благодарна, что ты пропустила весь этот цирк. Здесь творился такой хаос, что мне хотелось убежать домой и спрятаться. Но сейчас, кажется, все улеглось. Хотя бы закончились бесконечные переезды.
— Что сделали с криминальным отделом? — спросила Анника, скосив глаза туда, где раньше был отдел Берит.
— Теперь там редакция онлайнового вещания, — ответила Берит. — В криминальном отделе работаю я и, естественно, Патрик. Ты как раз сидишь на его стуле. Мы сидим здесь, но вообще-то можем работать дома, если хотим.
— Это, наверное, хорошо, — сказала Анника и указала на стол Берит. — Я смотрю, у тебя хороший новый ноутбук.
— Да-да, — подтвердила Берит. — Нам их раздали, чтобы мы попусту лишний раз не таскались на работу. В газете и так стало мало места. Как твои дела?
— Если честно, то не блестяще, — призналась Анника и ссутулила плечи. — Мне просто страшно, что скажет Шюман. Мне не хочется, чтобы меня окончательно отсюда пнули. Невозможно взять и продать свои пожизненные притязания, сколько бы за них ни предлагали. Мне надо что-то делать со своим временем.
Берит задумчиво посмотрела на нее.
— Вообще-то с Андерсом Шюманом можно разговаривать по-человечески. Не падай духом! Помни, что ты не должна давать ему немедленных ответов. Ты всегда сможешь поразмыслить над его предложениями дома и только потом дать ответ.
Анника кивнула, едва не разрыдавшись.
— Ладно, не обращай внимания, — сказала она, смахнув непрошеные слезы. — Что у вас тут происходит? Что хорошего на работе?
Берит наклонилась вперед и подобрала со стола несколько распечаток.
— Вот, хочешь послушать? — спросила она и спохватилась: — Как у тебя со временем?
— Я свободна до четырнадцати пятидесяти девяти, — ответила Анника.
— Случай в Бандхагене, — заговорила Берит. — Я несколько раз встречалась с его женой и дочерьми. История с каждым днем становится все чуднее.
Погруженный в темноту квартал, вспышка, засвеченный экран, полиция в боевом облачении, вспомнила Анника и кивнула.
— Отца до сих пор не нашли?
— Он находится в тюрьме в пригороде Аммана, — ответила Берит. — Есть какая-то таинственная связь между этой семьей и убийством на нобелевском банкете, но мне эта связь представляется до крайности сомнительной. Вот…
Берит надела очки и перелистала распечатки.
— …Ты помнишь о «Новом джихаде»?
— Это ребята, которые пропали в Берлине, — ответила Анника.
— Да. Жена задержанного в Бандхагене, Фатима Ахмед, — двоюродная сестра одного из арестованных в Берлине. Младшего из них. Пять лет назад, когда этому мальчишке было четырнадцать лет, он приезжал в Стокгольм и гостил у Ахмедов три недели.
Берит помахала в воздухе одним из листков.
— Это копия заявления на выдачу визы. Заявление было подано, когда семья пригласила мальчика в Швецию. Неевропейцы часто должны доказать, что им есть что оставить дома. Это. единственный в Европе документ, связывающий их официально, поэтому, как мне кажется, именно он стал причиной налета на квартиру.
Она положила документ и взяла следующий.
— Это письмо, в котором говорится, что разрешение Джемаля на проживание в Швеции аннулируется и не будет возобновлено.
— Но можно ли все это сделать без прохождения юридических процедур? — спросила Анника. — Без всякого рассмотрения? Неужели это решение не может быть опротестовано?
— Хороший вопрос. Но ответа на него нет.
— Что с его женой и дочерьми? Их тоже выставят из страны?
— Фатима и Дилан, старшая дочь, имеют постоянный вид на жительство, поэтому они в безопасности. Что же касается младшей, Сабрины, то она родилась здесь и является гражданкой Швеции.
— Тогда почему у отца нет разрешения на проживание?
— Его нет по чисто техническим причинам, — пояснила Берит. — Для того чтобы получить такое разрешение, надо пробыть в Швеции безвыездно десять месяцев подряд. Джемаль какое-то время провел в Иордании — надо было помочь престарелым родителям: у них маленькая ферма в деревушке, которая называется Аль-Азрак-аш-Шамали. Однажды он уехал на год и два месяца. Правда, это было несколько лет назад. Он был одним из первых в списке на получение постоянного вида на жительство и получил бы его в начале года, если бы его не арестовали и не выдворили из страны.
— Но за что его держат в тюрьме? — спросила Анника. — Ведь никто всерьез не принимает эту гипотезу о «Новом джихаде».
— Не надо так думать, — сказала Берит. — За последние полгода я не слышала, чтобы кто-нибудь высказывал иные версии — даже шепотом.
— Но полиция отметает версию с «Новым джихадом», — сказала Анника.
Она придвинула стул ближе к Берит и наклонилась к подруге.
— Слушай. Дело обстоит так: женщина, стрелявшая в Визеля, фон Беринг и охранников, — американка, профессиональная убийца по кличке Кошечка. Она бежала к морю на мотоцикле по тропинкам вдоль Меларена, а затем на лодке перебралась в Латвию. Ее сообщник, с которым она бежала в лодке, был, по некоторым сведениям, бывшим американским военным моряком.
У Берит от удивления округлились глаза.
— Кошечка очень дорогая ловкая убийца, — продолжала Анника. — Тот, кто ее нанял, имел очень много денег.
— Должно быть, она все же совершила какие-то ошибки, иначе откуда бы ты все это знала?
— Да, она совершила несколько ошибок, — шепотом сказала Анника. — Во-первых, обронила на ступенях пристани одну туфлю с отпечатками своих пальцев. Потом с ней что-то случилось во время поездки на мотоцикле. Наверное, она сломала ногу, потому что в Юрмале, близ Риги, какой-то врач накладывал ей гипс. После этого она убила и врача, и своего сообщника.
— Золушка смерти, — сказала Берит.
Анника улыбнулась.
— Но как, черт возьми, они смогли сохранить это в тайне? — изумилась Берит. — И зачем К. все это тебе рассказал?
— Криминальная полиция и служба безопасности сотрудничают с зарубежными спецслужбами в расследовании этого дела, поэтому необходимость сохранения тайны перевешивает желание допустить утечку информации. Он рассказывает это мне, потому что у него есть средство заткнуть мне рот. Я же молчала на протяжении шести месяцев! Я не стала бы этого делать, если бы он разрешил мне копнуть поглубже.
— Но ты же рассказываешь мне…
— У меня есть обязательства только в отношении следствия, — сказала Анника, — и К. это известно. Но теперь я не в курсе того, что происходит. Через несколько часов я буду знать, вернусь ли на работу. Если да, то мне надо будет что-то писать. Если же меня уволят, то я все передам тебе.
— Спасибо, — сказала Берит, и в ее голосе вдруг просквозила безнадежная усталость.
Она откинулась на спинку стула и ущипнула себя за кончик носа.
— Насколько полиция в этом уверена? — спросила она. — Они сами все это предположили или у них есть факты?
— Показания свидетелей, — заговорила Анника. — У полиции есть отпечатки пальцев, им помогают зарубежные спецслужбы, у полиции есть данные, извлеченные из сотовых телефонов. Они проверили тексты сообщений, номера, использованные для вызова других номеров…
— Об этом можно говорить до бесконечности, — констатировала Берит, потянувшись за другой папкой. — Прослушивание телефонов и подслушивание — очень интересный аспект новой законодательной инициативы Министерства юстиции.
— Представляю, что об этом думает мой муж, — сказала Анника.
— Слушай. — Берит принялась читать: — «Значение термина „вовлечение“ следует трактовать в расширительном смысле, то есть не только в случае подозрения на совершенное противоправное действие. Это означает, что человек не обязательно должен быть предполагаемым виновником для того, чтобы его можно было считать лицом, совершившим преступление. Таким образом, достаточным для подозрения основанием считается возможная причастность лица к подготовке и планированию преступных действий».
Берит бросила лист себе на колени.
— И это означает?.. — спросила Анника.
— Это означает, что в будущем закон о терроризме можно будет нарушить, вообще ничего не делая, — ответила Берит. — Планирование или подготовка к совершению преступления уже есть нарушение закона, но теперь можно будет обвинить любого человека в терроризме на основании одного только подозрения в том, что он планировал какое-то преступление в будущем.
— Но это же полное сумасшествие, — сказала Анника, понимая, что проявляет излишний скепсис.
Не над этим ли законом работает сейчас Томас?
— Это дикий предрассудок, — поддержала Берит. — Полиция безопасности сможет теперь прослушивать разговоры и думать, замышляют ли люди что-нибудь дурное или способны ли они — что, конечно, является верхом объективности — задумать что-нибудь дурное в будущем.
— Но, может быть, это необходимость? — возразила Анника в слабой попытке обелить людей, принимающих решения. — Может быть, это необходимо ради защиты демократии?
— Демократии? — переспросила Берит. — В чем же заключается тогда истинная угроза демократии?
— Ну, — задумалась Анника, — в терроризме, в «Аль-Каиде» — эта организация хочет ниспровергнуть демократию…
— В самом деле? — саркастически осведомилась Берит. — «Аль-Каида» заявила, что нападения и теракты это месть за американское военное присутствие на Среднем Востоке, за войны США, за миллион или около того убитых в Ираке, за то, что американцы поддерживают захватническую политику Израиля. Террористы выбирают цели, представляющие глобальное финансовое и военное превосходство США, — Пентагон и Всемирный торговый центр.
— Но настоящая причина — ненависть к западной демократии и к свободе западных женщин, разве не так? — робко возразила Анника.
— Значит, отныне демократию надо защищать, ограничивая эту же самую демократию, так? — возмутилась Берит. — Разве ты не видишь, как глупо это звучит?
— Почему ты не напишешь это в газете? — тихо поинтересовалась Анника.
Несколько секунд Берит сидела молча, не отвечая на вопрос.
— Я пыталась, — наконец сказала она. — Но статью не приняли. Очевидно, показалась руководству слишком пристрастной. — Берит встала. — Ладно, пошли пообедаем. По крайней мере, кафетерий сохранился на этих развалинах, и еда не изменилась с тех пор, как ты…
Берит не закончила фразу и сконфуженно замолчала.
— С тех пор, как меня ушли в отпуск? — улыбнулась Анника. — Не волнуйся. Я уже приняла решение. Я его выстрадала и не буду ждать, когда топор упадет на мою шею.
— Я все же думаю, тебе надо попытаться выбить из них как можно больше денег, — сказала Берит.
Анника изо всех сил ухватилась за ремень сумки.
Кошечка отперла входную дверь своей квартиры, остановилась и прислушалась к доносившимся до нее звукам — к шуму шоссе, гудению сдающего задним ходом грузовика, смеху детей, купающихся в пруду.
Все нормально.
Она открыла дверь и ступила на мраморный пол.
Это была одна из ее любимых квартир.
Она испустила удовлетворенный вздох и бросила сумку на пол.
Квартирка была выдержана в белом цвете. Белый мраморный пол, белые стены, белая терраса, выходящая на Средиземное море. Вся мебель была белая и светло-бежевая. Кошечка любила расслабиться, когда не работала.
Это была одна из четырех квартир на средиземноморском побережье Испании. Когда она не работала или не готовилась к работе, попеременно жила в каждой из них. Три раза в году она сдавала квартиры, чтобы сбить с толку соседей и отвадить их от желания познакомиться с ней поближе.
Правда, если честно, никто и не стремился с ней знакомиться.
Коста-дель-Соль — это как раз то, что ей нужно.
Сюда, в небольшой порт Пуэрто-Банус, съезжались туристы со всего мира, люди толпами бродили по Апельсиновой площади в Марбелье, и Кошечке не приходилось от кого-то прятаться. В толпе так легко затеряться. Она могла перемещаться из квартиры в квартиру, и никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Десятки тысяч квартир на побережье пустовали в ожидании своих хозяев из Северной Европы, когда им захочется посетить юг, понежиться на солнышке и поиграть в гольф. В этих новых, недавно построенных кварталах никому ни до кого не было дела.
Она представлялась страховым агентом. Это самая лучшая профессия, которая позволяет отбиться от любопытных соседей. Она несколько раз убеждалась в этом: люди бежали от нее как от чумы, когда она говорила, что занимается страхованием. Люди боялись, что она начнет навязывать ненужные им страховые полисы.
Другим преимуществом этого региона было его географическое положение. Отсюда, из небольшого аэропорта в Малаге, можно было легко улететь в любой крупный город Северного полушария. До Северной Африки было полчаса езды в лодке (в ясную погоду из спальни были видны Атласские горы). До Португалии было два часа езды на машине, а до Британского Гибралтара — три четверти часа.
Ностальгией Кошечка не страдала.
Мама надоедала своими ворчливыми приглашениями на День благодарения, но Кошечке было не до индейки, теперь она избегала поездок в США. Она не могла рисковать. Паспортный контроль с отпечатками пальцев означал для нее смертный приговор, и не только после того, как она потеряла туфлю на Северном полюсе. Уже много лет она добиралась до дома из Торонто, через озеро Онтарио, высаживаясь в лесах близ Буффало, недалеко от имения матери рядом с Бостоном.
Она понимала, что всей своей жизнью разочаровала мать, но старушке придется с этим примириться. В конце концов, у нее есть двое благонравных детей. Брат Кошечки был нейрохирургом, а сестра — оперной певицей. Оперной певицей!
Кошечка презрительно фыркнула от этой мысли. Кто считает это достойной карьерой?
Оставив сумку в холле, она вошла в спальню и подняла электрические жалюзи. Как хорошо, что она наконец отвязалась от этого проклятого Северного полюса. Неудивительно, что так много людей приезжают оттуда зимой сюда, подумала Кошечка.
Из спальни она вышла на террасу, довольная решением, принятым на обратном пути: никогда больше. Она не будет больше работать среди айсбергов. Ее клиент просто неудачник, она не хочет больше иметь дело с такими людьми. Это опасно, пусть даже у нее есть агент, помимо которого никто ее не найдет.
Она несколько минут восхищалась открывшимся с террасы видом, вдыхая аромат эвкалиптов и гардений. Перила были обвиты ветвями ярких розовых бугенвиллей. Над теннисным кортом распустились лиловые цветы палисандрового дерева.
Она удовлетворенно вздохнула. Хорошо будет немного отдохнуть.
Тихо напевая, она вернулась в прихожую, достала из сумки ноутбук, включила его и вошла в чат «Счастливых домохозяек».
Она оцепенела, увидев, что агент оставил ей сообщение.
Твою мать, неужели что-то опять не так?
Но все было в полном порядке.
Клиент был очень доволен и готов предоставить ей следующую работу.
Она рассмеялась — как это типично. Тот, кто хоть однажды ее нанял, входил во вкус и подсаживался, как на иглу. Это, конечно, хорошо, но не на этот раз.
— Никогда, — сказала она вслух и выключила компьютер.
Она была профессионалом, и если что-то срывалось, сама уничтожала следы и исправляла положение. Как, например, с тем желторотиком в холодной комнате. Это был невероятно скучный пустяк, но сделала она его — надо признать — безупречно. Она дала парню подумать о своих грехах и, хотя и чувствовала некоторые угрызения совести, все же считала, что это просто несчастный случай.
Кошечка сбросила туфли и вышла на солнце.
Пусть этот неудачник ищет кого-нибудь другого. Или почему бы ему не взять на себя ответственность и не обойтись без посторонней помощи?
Анника судорожно сглотнула и так сильно сжала ремень сумки, что вспотели ладони.
Даже несмотря на то, что она приняла решение, положение оказалось более щекотливым, чем она себе представляла.
Она не может доверить свою судьбу могущественному главному редактору или капиталистам из совета директоров. Она должна сама решить, как ей жить, на что тратить время и чем заниматься.
Сначала, естественно, дети и Томас. Она и так не слишком прилежно за ними приглядывает. Но если она справится с этим, то все равно ей нужно нечто большее, чем уход за домом и садом. Ей нужно настоящее дело, к которому она была бы по-настоящему причастна.
Было бы глупо отказываться от денег, это неоспоримый факт. Нельзя покидать «Квельспрессен» без солидной денежной компенсации.
По меньшей мере надо потребовать зарплату за два года. В идеале за три. Кроме того, надо сохранить за собой компьютер.
С компьютером проблем не будет — он очень старый.
Вот и дождалась. Главный редактор открыл дверь своего кабинета в глубине отдела культуры.
— Входи, — пригласил Андерс Шюман. — Здесь тесно, но ты можешь сесть на мой стул, а я сяду на стол.
Она вошла в кабинет, и Шюман закрыл дверь.
— Ну и что ты об этом думаешь? — спросил он. — Действительно, все изменилось, не правда ли?
— Трудно поверить, что это та самая редакция, в которой я работала, — с трудом выдавила Анника.
— Хочешь кофе, воды?
— Нет, спасибо, — торопливо ответила Анника. — Я прекрасно себя чувствую.
Она опустилась на стул главного редактора.
Он сел на стол поверх разложенных на нем бумаг и распечаток, положил руки на колени и посмотрел на Аннику.
— В отпуске я много думала, — сказала Анника и глубоко вздохнула. — Я очень много думала — о работе, о будущем в газете, о том, что представляю себе будущим.
Андерс Шюман устроился на столе поудобнее и с любопытством воззрился на Аннику.
— Понимаю, — сказал он. — И к каким же выводам ты пришла?
— Надо быть строже к своим амбициям, — ответила она. — Думаю, их невозможно продать за деньги, амбиции — это невосполнимая потеря. У меня есть соседка, которая…
Анника замолчала, прикусив губу.
— Для меня важна, безумно важна моя работа, — сказала она. — Может быть, даже не сам факт найма, но осмысленная трата времени. Важно, чем я занимаюсь в отпущенное мне время, а работать только потому, что нужны деньги…
Она замолчала и откашлялась, а Шюман, сморщив лоб, продолжал пристально смотреть на нее.
— Я хочу сказать, — продолжила Анника, — что деньги — это всего лишь деньги, хотя в то же время нам всем надо жить, и деньги очень важны — они определяют, как ты живешь, и поэтому многие люди готовы на все ради денег.
Главный редактор задумчиво кивнул.
— Это, конечно, верно, — сказал он.
— Нет, я не превратилась в законченного материалиста, — сказала Анника. — Совсем нет, но я не могу отрицать символическую значимость денег и то, что они, вопреки всему, представляют.
Шюман нахмурился. Он не вполне понимал, что имеет в виду Анника.
— Вот и все, что я хотела сказать, — тихо закончила она.
— Ты общалась с полицейскими, ведущими расследование убийства на нобелевском банкете? — спросил главный редактор.
Анника нервно моргнула от неожиданного вопроса.
— Э… да, — ответила она. — А что?
— Почему они топчутся на одном месте? Не происходит ничего нового! Они что-нибудь выяснили об убийстве фон Беринга?
— У меня такое впечатление, что они продолжают работать. Но на сегодня они заткнули все лазейки. Никаких утечек нет.
— Я недавно много думал о достойной журналистике, — сказал Андерс Шюман. — О серьезных расследованиях, которыми ты когда-то занималась. Об умении понять отчет парламентского омбудсмена, например. Это умение в нашей газете вымирает.
Анника изумленно воззрилась на босса.
— О каком докладе ты говоришь? Кто-то озаботился обеспечением безопасности на нобелевском банкете?
— Думаю, тебе пора возвращаться и начинать работать, — сказал Шюман. — Как ты считаешь? Это возможно или твоя информация об убийце все еще под запретом?
У Анники закружилась голова.
Вернуться?
— И… как ты это видишь? — спросила она.
Шюман встал и подошел к шкафу.
— Я предлагаю тебе выйти на работу первого июня. Это в следующий вторник, — сказал он, что-то ища в нижнем ящике. — Тебе это подходит?
Она удивленно смотрела на босса, чувствуя, как один за другим рушатся все ее аргументы.
Вернуться и начать работать, как будто ничего не произошло? Как будто ее не выгнали, как надоедливую дворнягу, на целых шесть месяцев, выключили из жизни, лишили надежного места в мире?
— Да, конечно. — Она слышала собственный голос как бы со стороны. — Во вторник. Да, вторник подойдет.
Андерс Шюман выпрямился. Волосы его растрепались, лицо покраснело от натуги.
— Вот, — сказал он, кладя на стол сумку с ноутбуком. — Отныне ты у нас один из сменных репортеров: ты будешь сама выбирать, где тебе работать — дома или в редакции, но ты в любой момент должна быть доступна. Ты не имеешь права путешествовать по миру, не сообщив, где находишься и что делаешь.
— Хорошо, — сказала Анника и пододвинула к себе компьютер — такой же, как у Берит.
— Если ты захочешь поработать здесь, то твое место будет за отделом публицистики, во всяком случае, пока. Потом мы посмотрим, как эти места будут использоваться.
Он ткнул пальцем в компьютер:
— Посмотри, как работают установленные программы — с этими новыми машинами постоянно головная боль…
Анника нажала кнопку включения, и ноутбук, заурчав, ожил. В качестве пользователя была уже указана Анника Бенгтзон.
Андерс Шюман снова сел на стол.
— Я бы хотел получить дополнение к истории событий на нобелевском банкете, — сказал он. — Ты говоришь, что общалась со следователями? Узнала что-нибудь новое? То, что мы могли бы опубликовать?
Анника скользнула пальцами по клавиатуре.
— Мне надо посмотреть, — сказала она, с улыбкой взглянув на босса. — Я могу посмотреть, что сумела спрятать в закрома.
Главный редактор стоял перед ней, явно испытывая неловкость.
— В последнее время я слишком сильно рванул вперед, — сказал он. — Эти нововведения оказали на газету большее воздействие, чем я мог вообразить. Иногда…
Он замолчал и отвел взгляд.
— Иногда — что? — спросила Анника.
Несколько секунд он стоял молча, словно сомневался, стоит ли продолжать.
— Иногда у меня возникает такое чувство, будто мы ухитрились утратить былой дух газеты, увлекшись новшествами, — сказал он. — Мы наладили массу новых выпусков, но забыли, зачем это сделали.
— Пойду посмотрю, как работает ноутбук, — решительно сказала Анника.
Она пошла к импровизированным рабочим местам за отделом публицистики и попыталась подключиться к беспроводной сети. Через несколько секунд на экране появилась домашняя страница «Квельспрессен». Система работала!
Анника уселась на пыльный стул. Как же утомило ее постоянное напряжение последних месяцев, напряжение, с которым она сжилась так, что перестала его замечать.
Причастность к делу. Место осмысленного существования. Во вторник, уже во вторник у нее снова будет все это…
«Мне надо настроиться на борьбу, — думала она. — Как я вообще могла помышлять о капитуляции? Как я могла думать о продаже всего, чего сумела добиться?»
Она откашлялась, выпрямила спину и опробовала клавиатуру. Она попыталась войти в «Гугл», и сайт появился на экране через долю секунды.
Какой великолепный компьютер, не то что стоящая дома старая рухлядь!
Она нажала «Обновить», чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
«Каролина фон Беринг», «Найти».
Семнадцать тысяч сто упоминаний — больше, чем при ее жизни.
Эта женщина мало кого интересовала, когда была влиятельным живым человеком, подумала Анника. Она куда интереснее для публики как мертвая жертва покушения.
Большинство упоминаний касались газетных статей, но были и более свежие материалы. Сайты женских движений и научные сообщества постили страницы в память о Каролине, а Нобелевский комитет посвятил отдельную страницу ее работе. Присутствовала также дискуссионная группа, но для того, чтобы войти на ее сайт, требовалась авторизация и ввод пароля.
Анника ввела в строку слова «Нобелевский комитет» и нажала «Найти».
Десять тысяч восемьсот ссылок, большинство из них на средства массовой информации. «Нобелевский комитет разворошил осиное гнездо» — гласил один из заголовков. Речь шла о присуждении Нобелевским комитетом Норвегии премии мира организации ООН, Международному агентству по атомной энергии. Это было пару лет назад.
Внимание Анники привлекла еще одна ссылка, находившаяся ниже в том же списке. Эта ссылка находилась на дискуссионном сайте. Статья была подписана ником «Петер Бесхостый».
«Сегодня я обнаружил истинную причину назначения профессора Эрнста Эрикссона председателем Нобелевского комитета Каролинского института после смерти Каролины фон Беринг: это был потрясающий скандал!»
Анника стала читать дальше.
«Комитет раскололся на две группы. Одна считала, что преемником Каролины фон Беринг должен стать вице-председатель Сёрен Хаммарстен; другие хотели, чтобы дело Каролины продолжил Эрнст. Мы знаем, что произошло в итоге: Эрнст победил, и теперь мы ждем последствий. Битва титанов продолжается…»
Это те люди на пресс-конференции, вспомнила Анника. Значит, их проблемы выплыли наружу. Но кто такой Петер Бесхостый?
Она набрала «Петер Бесхостый» и нажала «Найти».
Нашлось семьдесят три тысячи шестьсот ссылок.
«Петер Бесхостый» и «Нобель» — «Найти».
Триста девяносто две ссылки, среди них сайт детской литературы. Она прокрутила весь список, но нигде не было сказано, кто такой «Петер Бесхостый».
Она набрала «Альфред Нобель» — «Найти».
Почти полмиллиона ссылок. Анника выбрала одну из первых — www.nobelprize.org и щелкнула ссылку в левой колонке — архив статей об изобретателе. Здесь были приведены факты о детстве и ранней юности (бедность), образовании (у частных наставников), об изобретениях (многочисленных, опасных и талантливых). Была также одна статья о его увлечении литературой и слабых усилиях и успехах на этом поприще. Альфред Нобель написал пьесу о девушке, жертве инцеста. В статье было сказано, что пьеса была откровенно слабой и на сцене ее никогда не ставили. Называлась пьеса «Немезида». В ней рассказывалось о юной девушке, отомстившей за надругательство убийством собственного отца. Девушку звали Беатриче Ченчи, за отцеубийство она была приговорена к смерти и обезглавлена в Риме 11 сентября 1599 года…
Анника перестала читать.
Беатриче Ченчи? Снова?
Она вдруг поняла, что знает, как выглядела Беатриче Ченчи. Это была девушка-ребенок с невыразимо печальными глазами, смотрящими со склоненного к плечу лица. Эти глаза смотрели на всех гостей со стены библиотеки Эббы Романовой.
— О, вот где ты устроилась! Ну, рассказывай, что было.
Анника подняла глаза и увидела подходившую к ней Берит.
— Знаешь, все кончилось очень хорошо.
— Так что было? — спросила Берит, с любопытством поглядывая на новенький ноутбук.
— Я остаюсь, — сказала Анника, не в силах сдержать улыбку. — Приступаю к работе с первого июня.
— Отлично! — обрадовалась Берит. — У тебя есть какие-нибудь идеи или мы обсудим план в понедельник?
Анника поморщилась, посмотрела на часы и выключила компьютер.
— Я буду работать не в отделе криминальной хроники, а в общих новостях. Шюман сказал об этом достаточно ясно. То есть я не смогу заниматься тем, чем хочу. Я стану рабыней Спикена и буду делать то, что он мне прикажет.
— Ну-ну, — усмехнулась Берит, — это мы еще посмотрим.
Анника положила ноутбук в чехол и застегнула молнию.
— Берит, ты знала, что Альфред Нобель незадолго до смерти написал пьесу об инцесте?
Берит, уже собравшаяся уйти, остановилась.
— Пьесу об инцесте? Ты что, имеешь в виду театральную постановку?
— Я имею в виду трагедию в четырех действиях, — ответила Анника.
— Не имела об этом ни малейшего понятия, — пожала плечами Берит. — Странно, что мы никогда о ней не слышали. Ты считаешь, что он и правда что-то писал?
— Пьеса называлась «Немезида», — сказала Анника. — Речь в ней идет о молодой женщине, убившей собственного отца. Очевидно, это был реальный персонаж. Женщину звали Беатриче Ченчи…
— Осмелюсь предположить, что дело кончилось плохо для нее самой, — вздохнула Берит. — Наверное, Немезида в конце концов поразила ее саму.
Анника повесила ноутбук на плечо.
— Ты попала в самую точку, — признала она.
— Надо проявлять осторожность, когда разыгрываешь из себя Господа Бога, — сказала Берит на прощание и помахала рукой.
Анника не увидела в этом никакой связи, но перед ее мысленным взором вдруг возникла София Гренборг.
Выходя из Розенбада, Томас легонько толкнул от себя бронзовую ручку двери, которая бесшумно распахнулась. Томас раскрыл зонтик.
Дождь так и не прекратился. Он хлестал по мостовой с такой силой, что капли отскакивали от асфальта, образуя ворсистый водяной ковер толщиной в несколько сантиметров. Томас остановился и окинул улицу взглядом, испытывая странное удовлетворение.
Сегодня был хороший, по-настоящему хороший день. Сегодня он впервые ощутил почву под ногами. Сегодня он впервые мог сказать себе: это моя работа. Формальное пребывание на службе вылилось в логическое продолжение. В понедельник ему не надо было оставаться на работе после информационного совещания, но теперь он был уверен, что скоро будет оставаться и участвовать в обсуждениях. Он попытался позвонить Аннике, но ее сотовый телефон был выключен.
Теперь она увидит. Она никогда не верила, что он сможет чего-то добиться, но теперь будет вынуждена признать, что ошибалась.
Анника вообще относилась к их проекту скептически. Иногда он думал, что жена просто ему завидует, не может примириться с тем, что он обошел ее на карьерной лестнице. Она изо всех сил старалась быть важной и нужной, но период ее вынужденного отпуска совпал с его карьерным успехом, и от этого сильно страдал их брак. Те несколько раз, что она интересовалась его делами, Анника засыпала его едкими и колкими вопросами, всячески критиковала, и он ничего не получал от этих разговоров, кроме утомления и разочарования. Впрочем, многие комментаторы ставили под вопрос новые законодательные предложения правительства; он читал все эти комментарии, и они представлялись ему весьма путаными. Люди возражали против существующих законов, консультаций, требовали расследования и взывали к законодательному совету. В их голове была какая-то каша. Но Аннику он хорошо знал и понимал, что ею двигала неподдельная вера в справедливость. Наверное, она серьезно задавала свои вопросы, но это не значит, что она была права.
Он тяжело вздохнул и шагнул под дождь. По Фредсгатан мимо Министерства иностранных дел он быстро добежал до Мальмторгсгатан.
Сегодня утром ему пришлось поставить машину у многоэтажного Брункебергского гипермаркета. Обычно он находил более дешевые места для стоянки, но сегодня улицы были забиты к тому времени, когда он приехал на работу.
Добежав до машины, Томас промочил ноги до колен.
Машина стояла на первом этаже парковки, здесь скопилось так много выхлопных газов, что Томас зажал нос и затаил дыхание, стараясь не вдыхать отравленный воздух.
Встреча с генеральным директором юридического отдела прошла гладко. Женщина внимательно и доброжелательно его выслушала, задала мало вопросов, указав только, что министру, вероятно, потребуются более отточенные формулировки для доклада в риксдаге на предстоящих дебатах.
Томас должен был подготовить предложения относительно новых законов о прослушивании и, помимо этого, вникнуть в то, что предстоит делать с информацией, собранной в результате прослушивания разговоров подозреваемых преступников. Что надо будет делать, если какой-нибудь Петер скажет: «Вчера я продал пятьдесят кило грева Олле, а потом побил жену»?
Или, предположим, если он скажет: «Завтра я продам пятьдесят кило грева Олле, а потом побью жену»?
Вопрос заключался в том, как должна полиция реагировать на сведения о том, что не было напрямую связано с торговлей наркотиками. Над этим сейчас и работал Томас.
Он, лично, считал, что находится на правильном пути.
В первом случае Петер уже продал наркотик и побил жену. Его можно привлечь но первому эпизоду, но не по второму — за физическое насилие.
Во втором случае, когда ни продажа наркотика, ни физическое насилие не имели места, полиции будет разрешено вмешаться для предотвращения и первого и второго. Все прочее было бы аморально и неразумно, и с этим согласится большинство людей.
Но не все, это Томас отчетливо понимал.
И всерьез воспринимал критику.
Движение было очень плотным, автомобили еле-еле тащились под проливным дождем. Томасу потребовалось сорок пять минут, чтобы доехать до автострады на Норртелье, и только в половине седьмого он свернул к церкви в Дандерюд.
Завтра утром у него запланирована встреча со статс-секретарем Джимми Халениусом, на которой они обсудят все вопросы. Если Халениус согласится, то в понедельник Томас выступит на совещании.
Он с нетерпением ждал этого события. Все служащие считали особой честью возможность представить свою работу непосредственно на суд министра в Голубой комнате.
Сам он общался с министром только один раз.
Министр пришел в его кабинет на четвертом этаже после обеда и поинтересовался, как идут дела. По отделам ходили слухи о том, что он любит лично посещать кабинеты рядовых сотрудников, в отличие от своего предшественника. Томас страшно смутился и, взволнованно перебирая бумаги, доложил обстановку.
— Помни, — сказал министр, когда Томас закончил, — что и в барах, и в публичных домах есть ни в чем не повинные люди. Не все, кто там работает, являются преступниками, и они будут против прослушивания. Мы нарушаем их права, и это сильнейший аргумент против нового законодательства.
Томас ответил, что полностью это сознает.
Министр встал и пошел к выходу, но в дверях остановился.
— Когда я начинал работать адвокатом, — сказал он, — одно из моих первых дел было связано как раз с прослушиванием. Я защищал курдов, которых прослушивали в связи с делом Эббе Карлссона. За все время процесса я не задал ни единого вопроса.
Он вышел, не сказав больше ни слова.
Томас доехал до Винтервиксвеген, свернул на нее и выкатился на подъездную дорожку к дому.
Схватив портфель, не раскрывая зонта, он побежал к крыльцу.
Дети бросились встречать его, оторвавшись от телевизора, первым Калле, несшийся со скоростью гепарда, а потом Эллен, скакавшая на одной ножке, зажав под мышками Людде и Поппи.
— Привет, крошки, — сказал он, наклонившись, и подхватил обоих детей на руки.
— Папа, папа, мы построили машину из коробок. Настоящую машину, с рулем. Папа, а я сегодня приготовила салат. Пана, папа, папа, послушай, Поппи немножко сломалась, ты ее починишь?
Он не мог их больше держать и поставил на пол.
— Подождите, подождите, дайте мне раздеться.
Но они и не думали отставать, тыкали его в живот и повалили на пол.
— Папа, папа!
Он видел, как брюки пропитываются влагой и пылью прихожей.
— Все, все, — сказал он, — можно я все же встану?
Они наконец отпустили его и даже помогли встать.
Калле, так похожий на мать, и Эллен, его точная копия в таком возрасте, — они толкали его, пока он не встал и не отряхнулся.
— Как прошел день? — спросил он. — Что хорошего было в подготовительном классе?
— В детском саду, — поправил его Калле. — Я рассказывал, мы делали машину из коробок. Я тоже делал, потому что воспитательница сказала, что все могут участвовать…
У Калле вдруг задрожали губы, он был готов расплакаться. Томас потрепал его по темным волосам.
— Конечно, ты имел полное право участвовать, ты же у меня настоящий гонщик. Ну, а ты, принцесса Винтерсвегенская? Что ты сегодня делала?
Он поднял дочь на руки вместе с ее мягкими игрушками. Эллен подняла визг:
— Мне щекотно, папочка….
Он поставил девочку на пол, и она, заслышав музыку из «Тома и Джерри», опрометью кинулась к телевизору.
Томас перевел дух, потом расшнуровал ботинки и, облегченно вздохнув, сбросил их с ног. Взяв портфель, стоявший на полу, он поднялся в свой кабинет и поставил портфель у стола. Как хорошо, что у него есть теперь своя комната, где он может спокойно и без помех работать. Когда-то давно он воспринимал это как нечто естественное. Было слышно, как Анника внизу гремит посудой. Томас помедлил, потом включил компьютер и вошел в почту. Он пригласил нескольких коллег на вечер в понедельник и теперь хотел посмотреть, кто откликнулся.
Ответил, естественно, Крамне, он не пропускал ни одной вечеринки, два инспектора и их жены.
Оставил свой ответ и статс-секретарь Халениус.
Он снова перечитал его письмо. Да, Халениус ответил, что с удовольствием придет, несмотря на то что Томас пригласил его исключительно из вежливости. Он обсуждал организацию вечеринки с коллегами, когда в кабинет неожиданно вошел Халениус, и было бы грубостью не пригласить и его. Политики редко вступали в неформальное общение со служащими, особенно министр и статс-секретарь.
Отлично, всего их будет восемь. Дети поедят немного раньше обычного — замечательно!
Он снял костюм и повесил его в шкаф. Пиджак и одна штанина сильно запачкались — вот досада! Надо будет напомнить Аннике, чтобы отнесла костюм в чистку.
Он бросил рубашку в корзину с грязным бельем, натянул джинсы и футболку.
Анника стояла у раковины, спиной к двери, когда Томас вошел на кухню.
— Привет, — прошептал он, взял ее за плечи и ласково подул ей на шею. — Как поживает моя чудесная девочка?
Анника на мгновение застыла и уронила щетку в раковину.
— Отлично, — ответила она. — Мы уже поели. Дети так проголодались, что мы не смогли тебя дождаться.
Он перегнулся через плечо жены и взял со стола надкушенную морковку.
— Прошу прощения, но сегодня жуткие пробки.
— Знаю, — сказала Анника. — Я сегодня была в газете, ездила к Шюману.
— Ну и как? — спросил он, хрустя морковью.
— Хорошо, — ответила Анника. — Во вторник приступаю к работе.
Теперь настала очередь Томаса оцепенеть. Он перестал жевать.
— Понятно, — сказал он. — Тебе не кажется, что мы должны были обсудить это дело заранее?
— Какое дело? — агрессивно ответила Анника вопросом на вопрос. — Мы должны были обсудить, позволительно ли мне перестать сидеть дома?
— Не заводись, — миролюбиво сказал Томас.
— Между прочим, у тебя всего лишь временная работа, не так ли? — сказала она. — У тебя же договор на полгода.
— Срок продлен, — возразил Томас. — Мне сегодня сказали об этом.
Анника с громким плеском бросила губку в раковину.
— Но об этом нам говорить не надо? Нам надо говорить только о моей работе?
Томас взял со стола стакан, ополоснул его и налил воды из крана.
— Ладно, — сказал он, — начнем с меня. О чем ты хочешь говорить?
Она обернулась и встала перед Томасом, опершись о посудомоечную машину.
— Зачем нужен новый закон о терроризме, над которым ты сейчас работаешь?
Он вздохнул.
— Я не думал, что мы будем говорить о практических частностях моей работы, — сказал он.
— Почему Швеция бежит впереди всех в этой дурацкой гонке за прослушиванием? — спросила Анника. — Почему именно мы проталкиваем этот закон в Евросоюзе?
— Начальство довольно моей работой, — сказал Томас, — и хочет, чтобы я остался в министерстве. Или ты считаешь, что мне надо уйти?
— Ты просто уклоняешься от любой критики, — упрекнула мужа Анника.
Томас провел пальцами по волосам, взъерошив их.
Правда заключается в том, что эти законы уже введены в остальных Скандинавских странах. Мы отстали на пятнадцать лет, так как прежние социал-демократические министры не желали неприятностей, которые неизбежно возникали, как только кто-то начинал обсуждать этот вопрос.
— Но как тогда понять позицию Евросоюза? — спросила Анника. — На прошлой неделе в новостях сказали, что Швеция настаивает на том, чтобы сотовые провайдеры сохраняли всю информацию, которая появляется в их сетях.
— Это совершенно другой вопрос, — отмахнулся Томас. — Вся информация и без того сохраняется, и мы просто хотим, чтобы так было и впредь. Мы хотим урегулировать порядок и стоимость такого сохранения. Сейчас же каждый раз, когда полиции требуется та или иная информация, начинается мелкая базарная торговля. Ты думаешь, это хорошо?
— Что ты подразумеваешь под мелочной базарной торговлей?
— Полицейские говорят: мы распутаем дело этого насильника, если узнаем, кто звонил в это время по такому-то номеру. Провайдер отвечает: ладно, платите двадцать пять тысяч крон. Полицейские говорят: мы не можем заплатить столько. Мы заплатим пятнадцать тысяч. Провайдер отвечает: нет, платите хотя бы двадцать.
— Я не могу в это поверить, — сказала Анника.
— Факт состоит в том, что за последние годы шведская полиция поднаторела в такой торговле, — продолжил Томас. — Общие затраты на получение информации в сотовых сетях снизились с семидесяти до четырнадцати миллионов.
Анника, прикусив нижнюю губу, принялась переминаться с ноги на ногу. Томас понял, что жена задумалась.
— Террористы обычно совершают такие преступления, как убийства, похищения, взрывы, то есть совершают опасные для общества деяния, не так ли? — сказала она после долгого молчания. — Если я не ошибаюсь, эти преступления уже предусмотрены законом?
Томас, не отвечая, сделал несколько глотков воды.
— Я не понимаю, как ты можешь сохранять такое олимпийское спокойствие? — спросила Анника, едва не срываясь на пронзительный визг. — Как ты можешь оправдывать то, что делаешь? Выходит, для террористов должны быть особые законы. Что за бред?
— Речь идет о намерениях. — Томас поставил стакан на кухонный стол. — Очень важно узнать о намерении совершить преступление, представляющее большую опасность для всего общества. Значит, для таких намерений нужно особое законодательство, которого пока у нас нет. Если цель не взорвать здание, а напугать людей и посеять панику, то это тоже терроризм. Это же касается и других форм организованной преступности, как, например, мотоциклетных банд, международных наркотических синдикатов или групп, торгующих оружием или людьми.
— Но ведь мотоциклетные банды не занимаются терроризмом?
— Тем не менее их деятельность способствует дестабилизации общества и сеет в людях страх. Речь ведь идет о сборе улик! Нет, конечно, нужды прослушивать мелких воришек или трудных детей — они и так попадаются сами.
Он умоляюще протянул вперед руки.
— Мы говорим о наркомафии и мотоциклетных бандах как о людях, против которых никто не осмеливается свидетельствовать в суде. Это означает, что мы должны иметь технические улики и доказательства, мы должны прослушивать их сборища и телефонные переговоры. Господи, ведь речь идет о национальной безопасности!
Она в упор смотрела на мужа, обхватив себя руками, — такая маленькая, беззащитная и угловатая, что он вдруг ощутил неожиданное желание обнять ее, приласкать, погладить но волосам и забыть и о работе, и о законах, и обо всем на свете.
— Берит показала мне сегодня одно предложение по новому закону, — сказала Анника.
— В самом деле? — устало спросил Томас и уселся на стул. — Какого закона?
— Закона, согласно которому полиция безопасности имеет право прослушивать любого человека, какого сочтет нужным. Это же полнейшее безумие!
— Это не новый закон, — возразил Томас. — Это комментарий к закону, и сомнительно, что эти поправки пройдут в риксдаге, хотя речь идет лишь о попытках предупредить…
— Именно так! — вспыхнув, воскликнула Анника. — Если полиция безопасности начнет арестовывать людей до того, как они решат совершить преступление, то это и в самом деле можно считать профилактическим действием.
— В данном случае речь идет, — скучным, монотонным голосом заговорил Томас, — о небольшом изменении законодательства, каковое может быть использовано двумя способами в сценариях, когда полиция действует во имя предупреждения…
— Все это напоминает старые процессы ведьм. Подозреваемую женщину бросают в реку. Если она тонет, значит, она невиновна, если же она выплывает, то ее сжигают на костре!
На кухне наступило тягостное молчание, расползающееся по дому от крыши до подвала.
— Ты хочешь, чтобы я обрисовал тебе эти сценарии, или ты вообще не желаешь ничего слушать?
Анника еще сильнее обхватила себя руками и опустила голову.
— Предположим, в Швецию приезжают два человека и просят убежища, — начал Томас. — Но полиция слышала о том, что на самом деле они приехали для организации теракта. Полиция знает, что целью нападения станет, скажем, мусульманская община в Мальмё, но при этом не знает, когда, где произойдет теракт и как он будет исполнен. Никто не знает даже, кто будет жертвой теракта. Предложение, о котором ты мне рассказала, позволит полиции на законном основании прослушивать телефонные разговоры прибывших. Сегодня это возможно только в том случае, если известны цели террористов. Предложение призвано обеспечить вмешательство полиции на ранней стадии подготовки преступления, а не предлагает сидеть и ждать, когда прогремит взрыв.
Анника молчала.
— Второй сценарий, — продолжил после недолгого молчания Томас, — это заблаговременное предупреждение теракта. При этом речь идет о телефонном прослушивании, а не об аресте. Если, например, судят «Ангелов Ада» и полиции становится известно о намерениях убить прокурора, судью или полицейского, то полиция получает право прослушивать телефонные разговоры и перехватывать почту предполагаемых убийц. Если в намерения потенциальных преступников входит срыв процесса, то это угроза порядку, и в этом случае вступает в силу предложенный новый закон.
Томас с трудом сглотнул.
— Но ты и такие, как ты, поборники демократии, приложите все силы, чтобы такой закон не прошел.
Он порывисто встал, опрокинув стул.
— В результате мы будем сидеть, ковырять в носу и ждать, когда взорвется следующая бомба, и тогда законопроект пройдет через риксдаг в мгновение ока, так быстро, что вы не успеете этого даже заметить. И знаешь что? Когда это случится, то ты, Берит и все прочие поднимут несусветный крик: почему вы ничего не делали? почему вы ничего не знали заранее? В отставку, в отставку!
Он вышел из кухни, открыл входную дверь и вышел на улицу, направившись к каменным горкам в углу сада. Не обращая внимания на дождь, барабанивший по спине, он с такой силой прикусил губу, что ощутил во рту вкус крови.
