Глава 40
Только в одиннадцатом часу вечера Миками наконец погрузился в ванну. Ему показалось, что день был очень длинный.
Мысли в его голове путались. Он перестал понимать, что ему известно, а что нет. Теплая вода обволакивала, унося усталость. Однако всякий раз, как он закрывал глаза, чувствовал, как кружится голова.
На улице усиливался ветер.
Задребезжало заиндевевшее стекло. Сколько Миками себя помнил, их дом всегда был старым.
«Нам нужно привести дом в порядок», – говаривал, бывало, его отец. «Когда-нибудь», – неизменно отвечала мать.
Вечернее солнце заливало комнату, освещая вытертый татами. Посередине стоит круглый обеденный стол. На нем коробка с тортом из местной кондитерской, рядом – пивные бутылки. К ним в гости пришел военный друг отца. У него короткая стрижка и чеканный профиль. Когда он смеется, все его тело ходит ходуном. Вот он поворачивается и смотрит на Миками. Глаза у него загораются.
«Малыш, ты вылитый отец!»
Мама улыбается, словно подтверждая: «Да, он весь в отца». Отец показывает желтые зубы. В его улыбке, помимо гордости, угадывается горечь…
«Не спеши. Делай добрые дела, и они вернутся к тебе».
Миками вдруг вспомнил, что отцовский друг заплакал, когда отец произнес свою любимую поговорку. Он уже собирался уходить, завязывал шнурки на ботинках. Потом встал, обернулся… Лицо у него сморщилось.
На войне он потерял много близких друзей. И сам отнял много жизней.
После того раза он больше не приходил… А до того часто трепал Миками по голове, как будто Миками был его сыном. Он всегда приносил ему шоколадные конфеты и мороженое… Интересно, вернулись ли к нему его добрые дела?
Папа…
Отец существовал как будто в тени. В воспоминаниях Миками отец всегда стоял за матерью. Нет, отец его не запугивал и не бросал воспитание сына на жену. Просто он всегда был тихим, как будто боялся выйти из безопасного укрытия в ее тени. Миками, со своей стороны, тоже позволял матери стоять между ними. Он никогда не мог по-настоящему расслабиться, если мама выходила из комнаты и он оставался наедине с отцом. Ему трудно было реагировать на грусть в его глазах, на его морщинистое лицо, руки и пальцы. Он не помнил, чтобы отец когда-нибудь обнимал его. И хотя с генетикой не поспоришь и Миками пошел в отца, они так и не поговорили откровенно. Отец умер в тот же год, когда похитили Сёко Амэмию. Но даже перед смертью он ничего не рассказал.
«Давай-ка ешь, зачерпывай побольше, а то растает!» Миками послушно доел торт, но не улыбнулся. Когда друг отца заплакал на пороге, он украдкой покосился на него. Что с ним такое?
«Не волнуйся, все потому, что ты мальчик». Его мать всегда оставалась спокойной и добродушной. Правда, она совершенно растерялась – гораздо больше, чем отец, – когда Миками познакомил их с Минако. Мама отвела взгляд в сторону; глаза у нее затуманились. Потом она несколько раз моргнула и снова посмотрела на него. Он вспоминал об этом даже сейчас. Такое же выражение появилось у нее на лице много лет назад, когда она заподозрила его в том, что он утаил сдачу. «Неужели ты плохой мальчик?»
Миками улыбнулся.
Мама принимала его дела слишком близко к сердцу.
Вот что еще он вспомнил: именно по маминому настоянию он записался в секцию кэндо. Мама хотела, чтобы он был сильным и благородным. Для нее это было даже важнее, чем умение хорошо считать или красиво писать иероглифы. Тренировки были для него утомительными. Если бы не радостное волнение, какое Миками ощущал всякий раз, надевая защитную маску, вряд ли он бы долго там продержался. Внутри мен гане, металлической решетки, защищавшей лицо, ему казалось, что он в убежище, на сверхсекретной базе, сделанной из старых коробок. До тех пор он даже не понимал, что ему хочется спрятаться, но, несомненно, и в этом тоже было дело. Лицо защищали тринадцать горизонтальных полос – ёкогане. Нос закрывала вертикальная дуга – татегане. Если не считать глаз, которые смотрели сквозь прорезь в мономи – расстояние между двумя ёкогане, – он превращался в невидимку. В человека без лица. Лицо перестало быть ему нужным. А когда он начал обращать внимание на девушек, маска для кэндо начала выполнять еще одну важную функцию: под ней не было видно прыщей. Хотя в маске было душно, в ней Миками чувствовал себя лучше всего.
Мамины наставления, его внешность, кэндо… Вполне естественно, продолжая в том же духе, он захотел стать стражем порядка. Миками схватил маленькое полотенце, вытер лицо. Ощупал свои грубые черты сквозь материю.
«Та работа легкая. Легче не бывает».
Может быть, Осакабе имел в виду, что такая работа поможет ему спрятаться от мира? Конечно, все считали, что работа детектива трудна и опасна. Многочисленные детективные романы, сериалы и документальные фильмы позволяли обывателям считать, будто они понимают, насколько тяжела жизнь сотрудников уголовного розыска. Его работа облегчала для него общение с людьми. Стоило ему представиться, сказать, где он работает, как все сразу шли ему навстречу. В этом смысле ему действительно было легко. Кроме того, детективу легко не обращать внимания на различные трудности, противоречия и страдания повседневной жизни. У него всегда были свои заботы – он всегда за кем-то охотился. Как выразился Мацуока, произнося речь для новобранцев в окружном управлении: «Учтите, никаких жалоб я не допущу! Вы пришли сюда не для того, чтобы весело проводить время. Вам платят за то, чтобы вы шли на улицы и охотились».
Детективы понимают, что такое правосудие и справедливость в общих чертах, но им зачастую недостает интуитивной ненависти к преступлению. Основной инстинкт для них – преследовать добычу. И здесь Миками не был исключением. «Вычисли преступника. Загони его в угол. Арестуй его». Ежедневные тренировки доводили их навыки до автоматизма, но попутно стирали любые признаки индивидуальности. Никто из них не сопротивлялся. Наоборот, все радовались процессу переплавки, жаждали большего. Для них желание охотиться превосходило даже материальные соображения. Работа для детективов – главное хобби, единственное развлечение.
Интересно, а что чувствовал Кода? Он добровольно отказался от своего призвания, из охотника превратился в добычу. И его единственным стимулом к работе стала необходимость содержать жену и ребенка.
«Спроси-ка его, трудно ли ему было служить детективом».
Миками глубоко вздохнул.
Комиссар приедет через четыре дня. Самое важное – сохранять хладнокровие. Он встанет на сторону административного департамента ради своей семьи. Правда, детектив, по-прежнему живущий в глубине его души, будет громко возражать…
Внезапно он ощутил прилив адреналина.
Сейчас не время сидеть сложа руки!
Какое заявление собирается сделать комиссар? И каковы его последствия? Вот что нужно выяснить ему, Миками.
Он вдруг живо представил себе человека, ставшего для него вторым отцом. Именно он сосватал их с Минако и на их свадьбе был посаженым отцом. Пусть Осакабе ему ничем не помог. Он обратится к Одате. Как и прочие директора уголовного розыска, Одате тоже причастен к сокрытию тайны. Он и сейчас считается уважаемой фигурой, второй по значимости после самого Осакабе. Вполне вероятно, что Одате в курсе планов комиссара. В начале года у него был инсульт; летом Миками приезжал к нему с подарками; тогда Одате уже выписали из больницы, и он восстанавливался дома – одна половина лица по-прежнему не двигалась. Одате выразил сожаление, узнав, что Миками перевели в управление по связям со СМИ, и пообещал позже замолвить за него словечко перед Аракидой.
Одате не откажется с ним побеседовать. Если Миками спросит его.
Внезапно воодушевление покинуло его. Такой разговор будет слишком жестоким по отношению к Одате. Он вышел на пенсию всего четыре года назад. Его раны еще не затянулись. Если к нему вдруг заявится один из его бывших подчиненных, к которому он так хорошо относился, что был у него на свадьбе посаженым отцом, и начнет бередить старую рану, то причинит ему боль. А ведь Одате еще не поправился до конца.
Футаватари наверняка не посчитался бы с состоянием Одате. Приехал к нему и позвонил в дверь. Возможно, он уже так и поступил.
Зато… Если лучший специалист административного департамента уже побывал у Одате, тому не придется спрашивать у Миками о цели его визита. А Миками останется только одно: молчать и смотреть Одате в глаза. И тот в конце концов признается…
Миками покачал головой. Он долго сидел, наблюдая, как пар поднимается к потолку.
Интересно, что сейчас делает Микумо? Возможно, она еще в «Амигос».
«Несправедливо вымещать злость на мне! Вы поступаете жестоко».
Миками попытался представить себе выражение ее лица, когда она обвиняла его в несправедливости.
«Ты можешь так говорить только потому, что ты – женщина», – подумал тогда Миками, раздосадованный ее словами. Кроме того, Микумо нарушила табу. Меньше всего он ожидал услышать такие слова именно от нее. Он был потрясен и опечален, но все же понял, что она вовсе не хотела его обидеть. Слушая ее, он испытал прилив ненависти к себе и вдруг изумился, сообразив: то, что он так давно ищет, находится под самым его носом. Микумо все время рядом с ним. И хотя она тихоня, Миками сразу понял, что она сообразительна, что у нее острый слух и острое зрение.
Но все дело в том, что Микумо – женщина. Он никогда не собирался использовать ее в качестве приманки. Правда, вовсе не стремился и хранить ее чистоту. Он всего лишь защищал ее. После того как ему не удалось защитить жену и дочь, он приблизил к себе Микумо, думая, что ему удастся оградить ее от бед на год или два, пока остается ее начальником.
Он все-таки выместил на ней досаду. Поступил с ней несправедливо… И, может быть, в самом деле был с ней жесток.
«Амигос»… Громкий смех… Запах спиртного…
Может быть, его стремление оградить ее, сохранить ее невинность оказало противоположное действие? Или ее жажда деятельности никак не связана со стремлением отказаться от собственной женственности? Миками нахмурился, вспомнив, как Микумо призналась, что не боится запачкать руки. Насколько далеко она способна зайти?
«Я хочу быть полезной, помогать».
– Милый!
Миками вздрогнул. Сначала он решил, что задремал, а голос Минако ему померещился.
– Как ты там?
Она звала его из соседнего с ванной помещения с умывальником. Наверное, забеспокоилась, что он так долго сидит в ванне.
– Все хорошо. Уже выхожу, – ответил Миками, но не двинулся с места.
Ему показалось, что он даже согреться не успел. Неужели он и правда сидит в ванной так долго, что она забеспокоилась? После того как Аюми сбежала, у них все пошло кувырком, даже повседневные дела – стирка, уборка, мытье… Миками начал долго, сосредоточенно чистить зубы. Нет, во время этой процедуры он не думал об Аюми; просто сосредотачивался на движениях зубной щетки. Чтобы не нужно было думать. «Отгородиться от действительности». Иногда ему казалось, что именно этим он и занимается.
Но раньше он никогда не представлял себе дочь мертвой. Гнал от себя страшные мысли.
Она жива! Но вместе с тем…
Помимо мысли о том, что Аюми жива, он ничего не представлял.
А ведь если она жива, значит, она где-то находится. Ходит пешком… ездит на транспорте… ест… спит. Но он не мог себе представить, чтобы дочь все это делала.
Аюми казалось, что весь мир смеется над ней. Она терпеть не могла, когда на нее смотрели. Миками не мог себе представить, как она живет нормальной жизнью за пределами дома, – особенно при ее… психическом расстройстве. Откуда у нее, например, деньги? Где она спит? Большинство ее ровесниц уходят из дома, чтобы поступить на работу, или сбегают с приятелем, часто попадают в кварталы красных фонарей… все это совершенно неприменимо к Аюми. На какие средства она существует? Неужели она живет на улице? Трудно представить, чтобы молодая бездомная девушка ускользнула из сети, раскинутой двумястами шестьюдесятью тысячами сотрудников полиции. Может быть, кто-нибудь взял ее к себе в дом, принял в семью? Если да, то кто? Кроме того, Аюми всего шестнадцать. По закону, тот, кто взял ее к себе, обязан известить ее родителей или представителей власти, иначе он будет считаться преступником… Значит, ее где-то держат втайне, взаперти. Неужели это – единственно возможный вывод? Неужели ему придется до конца жизни мучиться безвестностью?
О плохом лучше вообще не думать. Он должен позаботиться о том, чтобы и у Минако не возникали такие мысли. Аюми жива и здорова! Миками понимал, что нельзя себя растравлять. С другой стороны, Минако ни о чем другом вообще не говорит. Она без конца обсуждала странные звонки, а все остальное было табу. Аюми, которая звонит им из телефона-автомата… Вот единственный образ Аюми во внешнем мире, какой они, ее родители, могли себе представить.
– Она к нам вернется.
Миками вслух повторил слова, которые он часто говорил Минако. Прислушался к звукам собственного голоса. Что бы ни случилось, пока Аюми нет, остальное несущественно. Им нужно одно: чтобы дочь вернулась домой. И они ее дождутся.
– Вернись… просто вернись, и все.
Капля конденсата ползла по темному окну. У Миками слипались глаза. Он уже не мог бороться со сном. Интересно, куда он дел амулет, который ему подарила Минако? Его окружила темнота.
Потом он увидел в темноте руку.
Минако в белом кимоно ласково улыбалась и тянулась к нему обеими руками.
