8

– Вставай, сколько можно дрыхнуть! Чего доброго, глотку во сне перережут!

Куизля грубо растолкали, и он открыл глаза. Секунду назад Якобу снилась Анна-Мария, она с улыбкой протягивала ему руку, он даже чувствовал ее запах – и вот перед ним стоит бородатый, провонявший пивом Михаэль Дайблер и недвусмысленно просит его подняться… Якоб вскочил.

– Черт возьми, что случилось? Пожар в городе?

Еще толком не проснувшись, палач из Шонгау выглянул в окно второго этажа. Как обычно, ночь он провел в трактире в Ау. За окном брезжил рассвет – значит, было около семи часов. Накануне Якоб допоздна сидел со своим старым другом, Филиппом Тойбером из Регенсбурга, и братом Бартоломеем. С последним они по-прежнему не особо ладили, но необычайные обстоятельства сплотили их. Они пили пиво в огромных количествах и раздумывали, кто мог стоять за убийствами. О своем походе на кладбище Куизль ни словом не обмолвился. Он довольно смутно помнил произошедшее, образы словно окутало туманом. Ночью Якоб несколько раз просыпался с криком, его преследовали кошмары, Анна-Мария взывала к нему из могилы. Теперь Куизль сомневался, действительно ли кого-то видел на кладбище, или это был лишь плод его воображения.

– Да, можно и так сказать, – прорычал Дайблер, нетерпеливо расхаживая по комнате. – Только не в прямом смысле. Это насчет мастера Ганса.

Куизль резко поднялся.

– Он все-таки объявился? Ребята его разыскали?

Якоб до позднего вечера ждал вестей от уличных мальчишек, которые следили за таверной, где останавливался Ганс. Когда стемнело, Барбара увела Пауля домой, несмотря на его протесты, и с тех пор не было никаких новостей.

– Разыскали, но не ребята, – ответил Дайблер. – И если ты, черт возьми, не поторопишься, то увидишь его последним.

У Куизля появилось дурное предчувствие. Он подошел к тазу, плеснул в лицо ледяной воды и вслед за Дайблером вышел из комнаты. Снаружи их уже дожидался Георг. Вид у него был серьезный. Они пересекли Ангерфиртель и через Хакенфиртель подошли к Нойхаузским воротам. На ходу Дайблер в двух словах рассказал о случившемся.

– Какие-то путники нашли его возле эшафота, – говорил он, запыхавшись. – Там уже собрался народ. Я был там только мимоходом, потом решил, что тебе следует взглянуть на тело. Пока кто-нибудь не надругался над его останками.

– Настолько все плохо? – спросил Куизль.

Дайблер мрачно рассмеялся.

– Лучше тебе самому все увидеть.

Ворота между тем остались позади. В воздухе уже ощущалось приближение весны, мокрый снег комьями падал с деревьев, дороги стали до того грязные, что повозки едва могли проехать. Впереди Куизль увидел толпу, собравшуюся вокруг эшафота. Люди орали и галдели, несколько ребят швыряли снежки на площадку. Одну из колонн венчало что-то круглое.

– Дьявол, их еще больше, чем было! – проворчал Дайблер. – Может, зря мы все-таки пришли сюда… Хотя теперь уже поздно.

Действительно, в толпе уже начали узнавать Дайблера. Разговоры смолкли, люди расступались, пропуская палачей к эшафоту. Куизль ощущал на себе озлобленные взгляды. Кто-то бросил ему в затылок снежком, но Якоб даже не вздрогнул. Он понимал, что люди, как звери, чувствуют страх. В воздухе повисло напряжение, словно перед бурей.

– Эй, Дайблер! – выкрикнул из толпы широкоплечий извозчик. – Вы теперь друг за друга принялись? Было бы нелишне!

Кто-то рассмеялся, но в большинстве своем люди смотрели на палачей с ненавистью.

– Видимо, на очереди еще двое! – прогремел второй, в запачканном кровью фартуке – вероятно, прибежавший в спешке подмастерье мясника. – Сначала Дайблер убивал несчастных девушек, а теперь перешел на своих собратьев!

– Ты что о себе возомнил… – Михаэль резко развернулся и хотел уже схватить наглеца за шиворот, но Куизль потащил его дальше.

– Не теряй голову, – шепнул он. – А не то станешь следующим.

Якоб посмотрел в сторону эшафота. Они подошли уже достаточно близко, и палач разглядел, чем была увенчана колонна.

Это была голова мастера Ганса.

Аккуратно отрезанная, она покоилась на вершине, точно громадная, окровавленная жемчужина. Белые волосы мягко развевались на ветру, красные глаза смотрели куда-то вдаль, рот кривился в гримасе. Казалось, мастер Ганс смеялся над собственной смертью, как над удачной шуткой.

У подножия колонны лежало туловище. Руки и ноги были так же аккуратно отрезаны и лежали рядом, как мясо, выставленное на продажу.

«Вот и свиделись, – подумал Куизль. – Передавай привет рогатому, добрый братец».

Как ни странно, но Якоб не чувствовал удовлетворения. Его охватило уныние, которому он и сам не мог найти объяснения. Наметанным глазом Куизль оглядел части тела. Они были отсечены топором или большим острым ножом.

– Господи! – прошептал Георг. – Его четвертовали, как уличного грабителя.

Дайблер кивнул.

– Путники, которые пересекли Нойхаузские ворота, первыми про него рассказали. Спрашивали, кто этот казненный разбойник с красными глазами и белыми волосами. В Мюнхене про мастера Ганса уже немного знают, и до меня быстро дошла весть… – Он вздохнул. – Я, конечно, терпеть его не мог, но палач такой смерти не заслуживает.

– Ну, по крайней мере, для него все уже кончено, – пробормотал Куизль. – А вот мы, насколько я понимаю, по уши в дерьме.

Действительно, толпа, которая до сих пор сторонилась палачей, точно бешеных собак, теперь подступила ближе. Молодой подмастерье мясника поднял топорик для мяса.

– От палачей жди только беды! – выкрикнул он. – Повесим их, тогда и девушек убивать перестанут!

Куизль прикинул количество народу. С кем-то из кровожадных зевак они с Георгом и Дайблером справились бы. Но уж точно не со всеми. Толпа часто расправлялась с палачом – чаще всего, если тот допускал оплошность и тем самым срывал казнь. Именно так расстался с жизнью отец Куизля. Неужели и его, Якоба, ждала та же судьба?

– За мной! – прошипел Дайблер. – Пока эта стая на нас не бросилась!

Он спешно обошел эшафот. Якоб и Георг последовали за ним. С другой стороны имелась небольшая дверь, за которой была лестница, ведущая на платформу. Дверь запиралась изнутри на засов. Вскоре трое палачей стояли наверху, возле колонн, и смотрели на возмущенную толпу.

Куизль понимал, что они выиграли лишь короткую передышку. Люди стали подбирать камни, скоро в них полетели первые ледяные обломки. Несколько храбрецов пытались вскарабкаться на площадку.

Якоб беспомощно посмотрел в сторону города. До стен и укреплений было рукой подать. Внимание его привлекли несколько темных точек, приближающихся от Нойхаузских ворот.

Куизль присмотрелся. Несмотря на годы, он по-прежнему мог положиться на свое зрение.

– Говори! – шепнул он Дайблеру.

Тот взглянул на него в недоумении, но Куизль подтолкнул его к краю.

– Давай же! Что угодно, только говори!

– Э… Я не то чтобы хороший оратор… – возразил Дайблер.

– Дьявол, если ты сейчас же не заговоришь, то будешь мертвым оратором, – вскинулся на него Якоб. – Придумай что-нибудь!

Дайблер сглотнул, потом прокашлялся.

– Добрые жители Мюнхена! – начал он, вскидывая руки. – Все вы меня знаете. Хоть и не так хорошо, как некоторые висельники, которым довелось сплясать для меня.

Какой-то старый крестьянин рассмеялся, и Дайблер продолжил уже увереннее:

– Но в особенности вы знаете мою Бурги. К кому вы шли, если на заднице у вас вскакивал чирей? У кого вы покупали снадобья от кашля, чесотки и боли в конечностях?

– Или средство для другой конечности! – выкрикнул кто-то из задних рядов, и толпа разразилась хохотом.

Куизль улыбнулся украдкой. Оратор из Дайблера был неважный, но он все делал правильно: пытался расположить к себе толпу. Кроме того, он прекрасно знал, что его жена, в отличие от него, пользовалась всеобщей любовью.

– Вы и вправду считаете, что я имею к этому отношение? – возмутился Дайблер и показал на расчлененный труп. – Моя Бурги знает меня лучше самого Господа. Спросите у нее! Да стоит мне заикнуться, чтобы утопить какую-нибудь ее кошку, сразу по шее получу!

Люди снова засмеялись, и Дайблер продолжил:

– Я палач, а не чудовище, и мне нет нужды убивать ночью исподтишка. – Он показал на Якоба и Георга. – То же самое можно сказать о моих родичах из Шонгау и Бамберга.

– Если это не вы, то кто же тогда? – выкрикнула молодая женщина с растрепанными волосами. – С тех пор как вы устроили этот проклятый Совет, женщины на улицу выйти боятся! Нечего от вас ждать, кроме беды!

В толпе снова загудели, послышалась ругань, настроение опять стало угрожающим. Кто-то из молодых людей снова попытался влезть на площадку.

– Повторяю еще раз! – повысил голос Дайблер. – Мы – палачи, а не убийцы, и нечего ждать от нас бед! Мы выполняем свою работу, как и все вы. И клянусь вам, когда я выведу на этот эшафот настоящего убийцу, то позабочусь о том, чтобы растянуть его смерть.

Последние слова Дайблера потонули в криках, полных негодования и разочарования. Куизль посмотрел на дорогу. Черные точки со стороны города становились все ближе. Теперь можно было разглядеть группу людей. Куизль, к великому своему облегчению, оказался прав. Это оказалась городская стража, целый отряд, вооруженный мушкетами и алебардами. Впереди шагал Йозеф Лойбль, его легко было узнать по сверкающей кирасе.

– Господь всемогущий! – вздохнул Георг. – Вот уж не думал, что когда-нибудь так обрадуюсь при виде стражников.

Когда люди заметили их, толпа дрогнула и начала расходиться. Некоторые еще поворчали, запустили в палачей последними снежками – и воцарился порядок. Йозеф Лойбль со своими людьми приблизился к эшафоту и с отвращением взглянул на отрубленную голову мастера Ганса.

– Господи, это еще что такое? – спросил наконец капитан.

– Это палач из Вайльхайма. Кто-то умело четвертовал его минувшей ночью, – ответил Дайблер, когда они спустились с площадки. Он вытер пот со лба, и Куизль заметил, что руки у него немного дрожат. – Люди говорят, что за этим стоит кто-то из палачей.

– Ну, оно и понятно, раз его четвертовали, – проговорил Лойбль и со знанием дела посмотрел на останки. – Тем более что сработано превосходно.

– При необходимости так сумеет любой мясник, – проворчал Куизль. – Нужен только острый нож или топор, – он показал на эшафот. – Ясно одно: тот, кто учинил все это, и убивал девушек. По крайней мере, трех последних.

– Да ну? – Лойбль в изумлении повернулся к Якобу. – И почему ты так решил?

– Мастер Ганс, видимо, что-то знал, – поддержал Дайблер своего друга. – Он намекал на что-то и вел себя странно. По всей видимости, он знал убийцу и, возможно, пытался его шантажировать. И убийца решил от него избавиться.

– Хм, и непременно нужно было четвертовать его? – Лойбль погладил бороду. – Вонзить ему нож в спину или перерезать горло было бы недостаточно?

– Черт возьми, поэтому я и уверен, что это наш убийца! – выругался Куизль. – Этот полоумный ублюдок не просто убивает своих жертв – он казнит их. Так он поступал с девушками – а теперь с мастером Гансом!

– Или с девицей, которая двадцать лет пролежала в погребе? – насмешливо добавил Лойбль. – Сначала этот жуткий старик врезал мастеру Гансу клюкой по башке…

Георг что-то пробормотал, и Куизль сердито к нему повернулся:

– Что? Если есть что сказать, говори внятнее!

Георг прокашлялся.

– Я говорю, измена. К четвертованию приговаривают за измену.

– Измена… Ты прав, черт возьми.

Куизль насупил брови и задумался. Что-то не давало ему покоя. Он был уверен, что упускал из виду какую-то важную деталь. Вот и теперь стоило заострить на ней внимание, и она сразу ускользнула.

Лойбль не дал ему до конца обдумать мысль.

– Насколько я знаю, Ганс прославился еще вчера. Меня осведомили, что он напал на твою младшую дочь. – Капитан недоверчиво взглянул на Куизля. – Можно запросто предположить, что ты причастен к его смерти. Оскорбленный отец и палач, жажда мести – и вот вам четвертованный…

– Начинается! – простонал Дайблер. – Черт возьми, Йозеф! Мы не имеем никакого отношения к этим убийствам!

– Как знать… – Лойбль не сводил глаз с Куизля. – В любом случае я буду приглядывать за тобой, здоровяк.

– Делайте, как сочтете нужным, – Якоб показал на обезображенный труп. – Но сначала следует спустить мастера Ганса, или то, что от него осталось. Иначе снова соберутся зеваки. У убитого, насколько я знаю, не было родственников. Да и место на кладбище палачу не полагается. Так что можно похоронить его прямо здесь. Даже такому ублюдку следует отдать последнюю почесть.

Капитан неуверенно кивнул.

– Тут ты, наверное, прав, палач. Я потом пришлю священника, чтобы произнес молитву над могилой. Все равно никому не будет до него дела… – Он повернулся к стражникам. – Ладно, ребята, давайте уберем это свинство!

Они вместе перенесли бренные останки мастера Ганса к иве, росшей чуть в стороне, и в полном молчании похоронили под грудой камней, чтобы не растащило зверье.

Куизль между делом улучил минуту и задал капитану пару вопросов. Он хотел удостовериться в том, что давно не давало ему покоя. Лойбль поначалу удивился, но после выложил все, что знал.

Якоб молча кивнул.

Когда был уложен последний камень, он безмолвно уставился на безымянную могилу. Мастер Ганс был чудовищем, едва не изувечил Барбару – и вот он лежит здесь, как забитый бешеный пес. Куизль мог быть довольным – но не был. Ганс был палачом, как и он сам, отверженным.

Его родичем.

За свою жизнь он мог совершить множество злодеяний, но здесь, под липой, лежал не убийца, а жертва. Убийца же по-прежнему был на свободе и выбирал новую жертву.

Именно это и не давало Куизлю покоя.

Мастер Ганс унес свою тайну в могилу.

По оживленной Зендлингской улице три девушки шагали навстречу своему безрадостному будущему.

Пекари кричали, расхваливая выпеченный ими хлеб, мясник точил нож, намереваясь заколоть связанную свинью, лежащую перед ним на грязной от талого снега земле. Два школяра из богатых семей спешили к коллегии Святого Михаила. Три девушки напоминали обыкновенных служанок в простых платьях, фартуках и шерстяных платках. Каждая несла по свертку с бельем, подобно многим мюнхенским прачкам. Только присмотревшись, можно было заметить, что самая младшая из них дрожала, а другая, постарше, мягко ее подталкивала.

Кроме того, все трое были накрашены.

Магдалена наблюдала краем глаза за Агнес: та обняла Шарлотту за плечо и что-то вполголоса объясняла ей. Дочь палача и сама чувствовала, как колотится у нее сердце, но старалась не обращать на это внимания.

– Вот увидишь, это не так страшно, как ты думаешь, – шептала Агнес на ухо Шарлотте. – Поначалу они просят лишь, чтобы ты поцеловала их разок-другой или томно смотрела на них. А от шлепка по заднице еще никто не умирал.

– А если… если им захочется больше? – нерешительно спросила Шарлотта.

– Тогда просто закрой глаза и жди, – Агнес слабо улыбнулась. – Подолгу ждать обычно не приходится.

Магдалена тронула передник, куда спрятала маленький нож, украденный с мануфактуры. Обычно им обреза́ли лишнюю пряжу, и Магдалена твердо решила использовать его лишь в случае крайней необходимости. Правда, она и сама не знала, в чем эта крайность должна выражаться.

Утром, когда ван Уффеле и матушка Йозеффа объяснили ей суть новой работы, Магдалена сделала вид, что слышит об этом впервые, поначалу упиралась, но в конце концов нерешительно кивнула. Матушка Йозеффа торжествующе улыбнулась – должно быть, такое поведение было ей уже знакомо.

Между тем они проходили мимо церкви Святого Петра и кладбища. Агнес вновь попыталась взбодрить Шарлотту.

– Ты только подумай, – говорила она. – Ткачихой ты зарабатываешь по нескольку жалких крейцеров, а тут за несколько дней получишь как за полгода работы! Мужчины по нам с ума сходят, особенно теперь, когда подобрать шлюху с улицы уже не так просто. К тому же… – тут она закашлялась, – …ты еще совсем молоденькая! Неужели тебе хочется всю жизнь провести за станком? – Агнес бросила озлобленный взгляд на Магдалену. – Я-то все равно скоро буду не при делах. Ван Уффеле постоянно подыскивает свежую плоть.

«И заработает на этом целое состояние, – подумала Магдалена. – Пока его не выведут на чистую воду».

Действительно, в последние годы на проституцию постоянно налагались ограничения. Прежний правитель, герцог Вильгельм V, прозванный Благочестивым, издал множество запретов, чтобы искоренить позорное в глазах общества ремесло. Закрыли даже мюнхенский публичный дом. В отличие от ярко накрашенных проституток, которые украдкой прохаживались по переулкам в поисках клиентуры, девушки ван Уффеле обслуживали желающих на дому под видом невинных служанок – зачастую под носом у ничего не подозревающих жен. Магдалена не сомневалась, что ван Уффеле извлекал из своего замысла порядочную прибыль. Возможно, такой доход не приносила ему даже мануфактура.

Женщины между тем пришли в квартал Граггенау недалеко от резиденции, где обитали зажиточные горожане. Дома здесь представляли собой роскошные строения в несколько этажей и нередко напоминали дворцы. Улицы были чистые и безлюдные; не было видно ни коробейников, ни бродячих ремесленников. Зато попались несколько стражников – они смерили девушек недоверчивыми взглядами. Но тех очень легко было принять за служанок, тем более что каждая из них несла по свертку с бельем, и солдаты дали им пройти.

Утром матушка Йозеффа сообщила им, где они проведут следующие несколько дней. Агнес определили к старому патрицию, разбогатевшему на торговле сукном. Шарлотту ждал молодой жених из зажиточного семейства, которому хотелось еще погулять перед женитьбой. Кавалера, предназначенного для Магдалены, матушка Йозеффа называла не иначе как главным барышом. Это был не кто иной, как мюнхенский казначей Даниель Пфунднер, ответственный за городскую казну.

– С Пфунднера можно стрясти приличную сумму, – сказала она Магдалене. – Жена его смертельно больна и, видно, совсем уж неприглядна. Анни, которая была до тебя, неплохо зарабатывала у него.

В эту минуту Магдалена поняла, что прежней девицей казначея была та самая рыжеволосая девушка, найденная в Мельничном ручье четыре дня назад.

Что, если и ее ждала та же судьба?

Агнес покинула их первой. Она остановилась перед большим домом недалеко от Швабингских ворот, кивнула девушкам и скрылась внутри. Магдалена с Шарлоттой молча двинулись дальше, пока не оказались у роскошного дворца. Шарлотта закрыла глаза и задрожала.

– Тебе не обязательно это делать, – сказала Магдалена. – Ты можешь просто развернуться и уйти, куда захочешь.

– Куда хочу? – Шарлотта печально рассмеялась. – Так я думала, когда приехала с братом в этот проклятый город. У Басти никого не осталось, кроме меня, другие все умерли. Я пообещала ему, что когда-нибудь у нас все наладится. А теперь он живет в сточной канаве! – Она решительно кивнула, и в эту секунду сложно было поверить, что ей всего пятнадцать. – Мне много чего пришлось вынести, выдержу и это. А на заработанные деньги мы с Басти поселимся на постоялом дворе и на ужин будем есть жаркое и ветчину с сыром. – Она взяла Магдалену за руку. – Ты была очень добра ко мне. Удачи тебе!

«Надеюсь, мне повезет больше, чем Анни», – подумала Магдалена.

Она обняла на прощание Шарлотту и смотрела ей вслед, пока девушка не скрылась за высокой оградой. Ей очень хотелось, чтобы Шарлотта оказалась права – чтобы все закончилось благополучно, она заработала денег и смогла позаботиться о себе и о своем брате.

Но верилось в это с трудом.

В мрачных раздумьях Магдалена двинулась к дому, указанному Йозеффой. Это был трехэтажный дом с оштукатуренным фасадом и украшенным эркером, расположенный на тихой улице недалеко от церкви. Над главной дверью красовался герб в виде весов с монетами. Но Магдалена знала, что сюда ей стучаться нельзя. Она обогнула дом и свернула в тесный проулок, ведущий к задней двери. Тут взялась за бронзовое кольцо и робко постучала. Через некоторое время ей открыл старый щеголеватый лакей в поношенном сюртуке.

– Да? – спросил он раздраженно.

Магдалена показала ему сверток с бельем.

– Я новая служанка, как требовали хозяева, – ответила Магдалена, потупив взор. – Я принесла заштопанное белье и следующие несколько дней должна прислуживать хозяевам.

– А, новая поденщица, – проворчал лакей и смерил Магдалену недоверчивым взглядом. – Но позволь предупредить: только попробуй стянуть что-нибудь, хоть хлебную крошку, и я лично прослежу, чтобы палач высек тебя на площади! Поняла?

Магдалена молча кивнула, и лакей впустил ее. Они прошли в коридор, миновав сначала кухню, и оказались в приемной с высоким потолком, отделанной красным дамастом. Вокруг висели несколько картин.

– Жди здесь, – велел лакей. – Я позову хозяев.

Он поднялся по широкой лестнице, и у Магдалены появилась возможность полюбоваться обстановкой. Перила лестницы были сделаны из полированного черного дерева, мраморные ступени сверкали белизной. Над ней висела картина, но вместо привычного сюжета из Библии или какого-нибудь курфюрста на ней был изображен горожанин, вероятно, мюнхенский патриций, в черном сюртуке с горностаевым воротником. В руке он держал бумагу и перо, за спиной были видны монеты, сложенные стопками на столе. Как ни старался художник, невозможно было скрыть, до чего безобразен этот человек: маленький, с редкими волосами и выпученными глазами, он напоминал очеловеченную рыбу.

Магдалена вздрогнула, когда увидела, что этот самый человек спускается к ней по лестнице. Он едва заметно улыбнулся и, казалось, при этом ощупывал ее взглядом своих рыбьих глаз.

– А, новая служанка, – произнес хозяин, не скрывая радости. – Смотри-ка, ван Уффеле не солгал… Твоя предшественница и вправду ненамного милее тебя, – он с одобрением оглядел Магдалену. – Действительно, его любезность соответствует терпению, с каким я жду назад своих денег. Конечно, немного старовата, но это и неважно. С возрастом приходит опыт, не так ли?

С этими словами мужчина, который, судя по всему, и был городским казначеем Пфунднером, шагнул к Магдалене и погладил ее по ягодицам. Потом наклонился к ее груди и потянул носом. Магдалену пробрала дрожь, но она совладала с собой.

– Уверен, мы славно проведем время, – подмигнул ей Пфунднер. – Только ты и я. Сегодня у меня целый день свободен, в ратуше меня до завтра не ждут. – Он хихикнул и показал на белье в руках Магдалены. – Ван Уффеле и впрямь замечательно придумал с заштопанным бельем. Сегодня, когда уйдешь, дам тебе еще.

Сверху вдруг донесся дрожащий женский голос:

– Даниель, кто это там?

Пфунднер закатил глаза.

– Не беспокойся, Вальтрауд! – крикнул он. – Это новая служанка, она тут на несколько дней. Йозеф сейчас покажет ей кухню и прачечную.

– Даниель, у меня снова болит, – пожаловалась женщина. – Можешь еще раз послать за доктором?

– Доктор Гайгер сегодня в больнице, – ответил Пфунднер. – Но может, он и успеет еще заглянуть. – И добавил, понизив голос: – А то мало я уже потратился на эту женщину! – Снова взглянул на Магдалену. – Сегодня у тебя есть и другая возможность услужить. У меня через пару часов будет нежданный гость. Отнеси вина и паштетов на второй этаж. И хорошенько там подмети. А когда он придет, сладко ему улыбайся! Может, он и сам захочет воспользоваться твоими услугами… – Теперь казначей говорил серьезным тоном. – Очень важно, чтобы ему все понравилось. Крайне важно. Для тебя в том числе.

Тут он загадочно хихикнул.

– Да, господин, – ответила Магдалена и поклонилась.

– Прямо как придворная дама… Ты мне нравишься, девка! – Пфунднер рассмеялся и шлепнул ее по заднице. – Я попрошу доктора Гайгера, чтобы тот дал моей жене хорошую порцию мака. – Он понизил голос и подался к Магдалене. – И до самого утра нам никто не помешает. Ты ведь любишь поразвлечься, правда, моя голубушка?

Магдалена улыбнулась, но ладони ее сжались в кулаки. Оставалось только молиться, чтобы Симон ничего не узнал.

Фронвизер стоял перед больницей Святого Духа и нервно мял в руках свернутые страницы своего трактата.

Прошлой ночью он едва сомкнул глаза – вечер оказался слишком богатым на впечатления. Они с Петером побывали в опере, увидели настоящий оркестр, кулисы, певцов… И посреди этого великолепия собрались придворные, патриции и сам курфюрст со своим семейством! Их словно впустили в другую вселенную – и грубо выставили, когда карета доставила их обратно в грязный Ангерфиртель. По крайней мере, ему и Петеру разрешили оставить одолженные наряды. Должно быть, курьер, проводивший их до палаческого дома, предполагал, что их еще не раз пригласят ко двору. Во всяком случае, Петера. Мальчику действительно разрешили сидеть в одной ложе с самим кронпринцем. Еще в карете Петер с восторгом все рассказал. Вот и сегодня ему позволили поиграть в дворцовом саду.

Но мысли о Магдалене омрачали радость Симона. Пока они с Петером в богатых нарядах слушали итальянские арии, Магдалена осталась ночевать на мануфактуре. Она прислала к ним мальчишку с сообщением – должно быть, надеялась выяснить еще что-нибудь.

Симон был рад, что Вальбурга с Барбарой присматривали за Софией и за ребятами. Это позволило ему принять приглашение доктора Гайгера и отправиться в больницу Святого Духа. Сегодня он обязательно получит возможность поговорить с Гайгером о своем трактате. Вообще-то ему следовало разыскивать придворную таксу, но Симон старался об этом не думать…

Больница располагалась за церковью Святого Петра и с южной стороны примыкала к городской стене. Подобные заведения существовали повсеместно, обычно туда помещали стариков и больных. В Шонгау тоже была такая лечебница, и Фронвизер примерно представлял, как может выглядеть такое строение. Поэтому, когда перед ним раскинулась целая деревня, удивлению не было предела. Более того, больница Святого Духа представляла собой целый город в городе.

Сразу за воротами начинался настоящий лабиринт из проулков, домов, хозяйственных построек и дворов. Здесь даже протекал небольшой ручей, в садках плавали сонные от холода форели. Чуть дальше виднелась церковь. Симон прошел мимо пивоварни, пекарни и кузницы, но так и не мог понять, где ему искать доктора Гайгера. Должна же где-то здесь быть лечебница?

В конце концов лекарь решил кого-нибудь расспросить. Мимо как раз проходил старик и тянул за собой упирающуюся корову.

– Доктор, хм… – Старик задумчиво почесал нос. – В последний раз я видел его в сиротском доме. Попробуйте там поискать.

– И как мне пройти в этот сиротский дом? – спросил Симон.

Старик ухмыльнулся.

– Проще всего идти на крики.

Он показал на приземистое строение справа, откуда действительно доносился рев младенцев. Фронвизер спешно двинулся к нему, вошел – и его сразу поглотили шум и зловоние. Он насчитал по меньшей мере два десятка детей, в большинстве своем совсем еще маленьких, лежавших в колыбельках. Пеленки у них были грязные, лица худые и красные от крика. Должно быть, младенцы здорово проголодались. Еще несколько ребят постарше сидели за столом посреди комнаты, и сердитая на вид нянька раскладывала кашу по тарелкам. Увидев Симона, она посмотрела на него, как на вора.

– Эй, а вы что тут забыли? – проговорила женщина сквозь зубы, которых осталось не так уж и много. – Вы крестник или просто принесли еще одного крикуна? Где, по-вашему, мне их всех разместить?

– Всё в порядке, Марта, – послышался голос из глубины комнаты, от недостатка окон погруженного во мрак. – Этот господин пришел ко мне. Я прав?

Симон обрадовался – он действительно разыскал Малахию Гайгера. Как и накануне, доктор был в простой черной мантии, борода аккуратно подстрижена, правый глаз странно увеличен. Симон присмотрелся – и лишь тогда понял, что это из-за монокля. Гайгер с улыбкой снял его.

– Я ношу монокль в основном потому, что детям нравится, – объяснил он, протягивая руку. – Как уж там ваше имя, любезный коллега?

– Э… Фронвизер. До… Доктор Фронвизер из Шонгау, – пробормотал Симон. Ему не верилось, что прославленный врач назвал его коллегой.

– Мне понравилось ваше вчерашнее заключение, – продолжал Гайгер. – Коротко и правдиво, как и должно быть. Жаль, что наш разговор вышел таким коротким… Но казначею Пфунднеру действительно приходится нелегко с женой. Не принимайте близко к сердцу его грубое обращение. Следует отдать ему должное – хотя бы за его умения на посту казначея. Он многое сделал для этого города, – доктор пожал плечами. – А вот в качестве супруга он вряд ли заслуживает такой похвалы.

– Я не хотел прерывать ваш разговор. Мне хотелось лишь…

– Пройдемте сюда, – перебил его Гайгер и шагнул к одной из кроваток. – Быть может, вы дадите мне ценный совет.

В колыбели лежал младенец примерно шести месяцев, с ног до головы покрытый язвами. Он жалобно кричал и без конца царапал себе лицо, исчерченное кровавыми полосами.

– Бедняжку прошлой ночью оставили перед больничной церковью, – сообщил Гайгер, с сочувствием глядя на младенца. – Это уже третий ребенок за месяц! Двое других были и вовсе новорожденными. Очевидно, что дети внебрачные, матери просто отказались от них… – Доктор покачал головой. – С тех пор как прежний курфюрст Максимилиан ужесточил законы против распутства, такие случаи повторяются все чаще. Прямо напасть какая-то!

– По крайней мере, женщины не убили малышей, – пробормотал Симон. Он понимал, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы заводить речь о своем трактате.

– Тут вы правы, – согласился Гайгер. – И тем не менее это преступление. Кого в этом винить, женщин или всех нас, пусть судят другие, – он показал на плачущего младенца. – Типичный случай чесотки, особенно часто наблюдается в бедных семьях. Описана еще великим Авенцоаром из Севильи. Как бы вы поступили, любезный коллега?

– Хм, ну…

Симон прокашлялся. Чесотка была ему знакома. Старый цирюльник в таких случаях часто предписывал церковную пыль, которую соскребал в базилике Альтенштадта. Или советовал больным натираться кашей из перемолотого зерна. Симон сомневался, что доктор Гайгер поддержит такие методы.

– Константин из Африки считал, что природа сама выгоняет скверные жидкости на поверхность кожи, дабы очистить тело… – Симон стал вспоминать скудные сведения, полученные во время учебы. – Но я скорее согласился бы с арабским ученым Аль-Табари. Он утверждал, что чесотку вызывают крошечные существа, которые вгрызаются в кожу. Чтобы их уничтожить, я применяю мазь из серы и ртути.

– Ртуть, хм… Интересно, – Гайгер наморщил лоб. – Может, и мне стоит как-нибудь попробовать… Как правило, детей у нас помещают в специальные комнаты и окуривают. Это дает хотя бы временный эффект, как с надоедливым гнусом. К сожалению, в данном случае паразиты настолько мелкие, что их нельзя разглядеть, не говоря уже, чтобы потом раздавить.

Симон вспомнил книгу, которую вынес из лавки на Зендлингской улице. Это был труд об увеличительных стеклах, с помощью которых якобы можно рассматривать самых крошечных существ. Он решил сегодня же вечером снова полистать ее. Возможно, там упоминалась и чесотка.

Гайгер заботливо склонился над ревущим младенцем и натер язвы мазью из своей сумки. Симон, помогая ему, перевязал младенцу ручки. Так ребенок хотя бы не расцарапает себе лицо. Потом они перешли к следующей кроватке, где лежала годовалая девочка, на вид бодрая и здоровая. Правда, у нее была заячья губа. Глаза у девочки засверкали, она улыбнулась Гайгеру и Фронвизеру.

– Девочка появилась на свет здесь, в родильном доме, – печально сообщил доктор. – Мать отказалась от нее и оставила здесь. Потому что сама очень нуждалась. Бедняжке, видимо, не суждено вырасти в семье, а девочка ведь вполне себе полноценная…

Симон невольно подумал о собственной дочери. Косолапие обрекало ее на жизнь, полную невзгод. Но у Софии, по крайней мере, были родители, и они заботились о ней. И она не станет изгоем, как эта девочка.

– Мне показалось, эта больница куда обширнее, чем просто приют для старых и больных, – проговорил Симон, перебирая пальчики девочки.

Доктор Гайгер кивнул.

– Помимо обычной лечебницы для престарелых, здесь есть сиротский дом, родильня для бездомных женщин и даже дурдом.

– Дурдом? – удивился Фронвизер.

– Да, туда помещают тех, кому не подчиняется рассудок, – Гайгер вздохнул. – Им тоже нужен уход. Раз в неделю я исполняю здесь свой христианский долг, на протяжении тридцати лет! В остальные же дни взрезаю фурункулы богатеям или лечу их подагру, на которую они обрекли себя собственным обжорством. Мир несправедлив, – он покачал головой и взглянул на Симона. – Но что же мы говорим только обо мне. Скажите, любезный коллега, что привело вас в Мюнхен?

«Наконец-то пробил мой час», – подумал Симон.

– Дело в том… – начал он и полез в сумку, где лежали его записи.

В этот момент раздался нечеловеческий вопль. Фронвизер вздрогнул. Было очевидно, что кричали в каком-то из соседних строений.

– Господи, что это? – спросил он с ужасом. – Можно подумать, там кого-то пытают!

– Боюсь, это одно из тех убогих созданий, о которых я говорил, – ответил Гайгер. – Пойдемте со мной. Надо посмотреть, что стряслось.

Симон поспешно сунул свой трактат обратно в сумку. Они вышли на улицу и направились к строению с зарешеченными окнами и массивной дверью, похожему на тюрьму. Оттуда доносились такие пронзительные вопли, словно с кого-то живьем сдирали кожу.

Не успели медики войти, как дверь распахнулась и навстречу им выскочил широкоплечий лысый мужчина.

– Доктор, вас ниспослали небеса! – прошептал он. – Это старая Траудель. Никак не успокаивается… Я уже не знаю, что и делать!

– Дайте я на нее взгляну.

Доктор Гайгер спешно вошел, и Симон последовал за ним. Внутренним убранством заведение тоже напоминало тюрьму. Справа и слева помещались по нескольку зловонных клеток. За решетками сидели самые жалкие создания, каких Фронвизеру только доводилось видеть. Длинные спутанные волосы, грязные тела, прикрытые лишь длинными грязными рубашками, и дикие взгляды – в облике их не осталось ничего человеческого. Глядя на некоторых из них, невозможно было определить, женщина это или мужчина. В большинстве своем они неподвижно сидели в углу, беззвучно шевелили губами или просто таращились перед собой. Только в дальней камере какая-то старуха то и дело бросалась на решетку и визжала так, будто ее резали. Теперь Симон сумел различить в воплях отдельные слова и фразы.

– Девочки… мертвые девочки! – вопила женщина. – Они стучат у меня в ушах. Уберите их, они… они стучат у меня в голове, как молотком!

– Что она такое говорит? – спросил Симон у лысого мужчины, вероятно, санитара.

Тот лишь пожал плечами.

– Сам не знаю. Должно быть, кто-то рассказал ей об этих убийствах в городе… С тех пор она совершенно не в себе. Вообще-то Траудель безобидная, уже двадцать лет сидит в своей клетке и ни разу еще не беспокоила нас. И вот те на!

– Двадцать лет? – ужаснулся Фронвизер.

– Ну, может, даже чуть больше, – санитар почесал затылок. – У нас каждый случай заносится в архив. Траудель – наша самая старая обитательница.

Симон в изумлении покачал головой.

– Да уж, не знаю, какой она была прежде, но теперь рассудок ее явно расстроен.

– Бедные дети! – снова завизжала женщина. – Все мертвы, мертвы! Их все больше и больше! Это никогда не прекратится, никогда, никогда!

– Это нельзя так оставлять! – воскликнул Гайгер сквозь шум. – Я дам ей немного мака. Вообще-то я приготовил его для супруги казначея, но мне кажется, что здесь он нужнее… – Он взглянул на Симона. – Мне потребуется ваша помощь, коллега. Вам нужно подержать женщину, чтобы я напоил ее снотворным.

Симон кивнул, и санитар осторожно отворил дверцу. Женщина, словно фурия, набросилась на мужчин.

– Это вы, вы виноваты! – завопила она. – Всё из-за вас!

Санитар схватил старуху и теперь держал ее крепко, как в тисках. Траудель продолжала вопить и плеваться. Она билась, как бешеная дворняга.

– Это вы! – взревела она. – Вы во всем виноваты!

– Крепко держите ей голову! – распорядился Гайгер, обращаясь к Симону. – Иначе я не смогу дать ей снадобье!

Тот обхватил ей голову, но женщина вывернулась и укусила его за руку.

– Ай, черт!

Фронвизер выругался и отдернул руку, но, заметив нетерпеливый взгляд Гайгера, предпринял новую попытку. В этот раз ему удалось обхватить голову старухи и одновременно раскрыть ей рот. Доктор между тем порылся в сумке, вынул небольшой пузырек и осторожно влил его содержимое в рот Траудель. Вопли старухи перешли в неразборчивую болтовню. Санитар зажал ей нос, чтобы она проглотила снотворное. Ласково, как ребенка, Гайгер гладил ее по седым, спутанным волосам.

– Все хорошо, Траудель, – прошептал он. – Ты сейчас успокоишься, и потом…

Тут глаза у старухи расширились. Она вдруг захихикала и говорила теперь совсем тихо, едва слышно.

– Я знаю, кто их убил, – зашептала она.

– Кого убил? – спросил Гайгер.

– Девочек. Всех этих невинных девочек! Я знаю, кто их убил. Кто убивает их все это время, все эти годы!

– И кто бы это мог быть? – спросил Симон.

Он ощутил легкое возбуждение. Старуха теперь не казалась ему такой уж безумной, и голос ее зазвучал более чем трезво.

– Я не могу сказать, – прошипела она. – Я обещала, уже давно! – Она продолжила с мольбой в голосе: – Если я скажу вам, то стану следующей. Прошу вас, остановите этого монстра!

– Кто убивает этих девушек? – Симон предпринял вторую попытку. – Если ты и вправду знаешь, то…

– Это вы виноваты! – снова завизжала старуха и дико замотала головой. – Вы! Вы! Вы!

Доктор Гайгер со вздохом отвернулся.

– Она действительно не в себе. Надеюсь, мак скоро принесет ей облегчение.

– Но что, если ей и вправду что-то известно об этих убийствах? – проговорил Симон.

– Вы же не всерьез? – Гайгер взглянул на него почти насмешливо. – Вы ведь сами слышали, кого она винит в убийствах. Всех нас. Просто немыслимо, что кто-то вообще рассказал ей об этом! Это лишь изводит бедную женщину. Ну, по крайней мере, снадобье начинает действовать…

Действительно, Траудель перестала кричать и отбиваться. Голова ее упала на грудь, мускулы расслабились. Санитар осторожно уложил ее на устланный грязной соломой пол, и мужчины отошли от клетки.

– Вы правы. Действительно, глупо было с моей стороны принимать всерьез ее слова, – робко проговорил Симон. – Просто она вдруг заговорила так… серьезно. Если б не мак для жены казначея…

– Жена казначея, как я мог!.. – Доктор хлопнул себя по лбу. – В суматохе совсем позабыл, что к девяти часам собирался заглянуть к Пфунднеру. Прошу меня простить.

Он быстро кивнул и развернулся.

– Но… – начал Фронвизер.

– Давайте продолжим на будущей неделе, коллега! – воскликнул Гайгер, уже направляясь к выходу. – И еще раз благодарю вас за помощь!

– Всегда… рад, – процедил сквозь зубы Симон.

Он готов был биться головой об стену. Во второй раз упустить шанс представить трактат… Кроме того, Гайгер решил, что он, ученый врач, поверил словам сумасшедшей старухи. Такого позора ему терпеть еще не приходилось!

И тем не менее слова Траудель так и не выходили у него из головы.

Ради всего святого, о ком она говорила?

Симон вздохнул и поспешил покинуть это Богом проклятое место. За спиной несколько жалких безумцев бились головами об решетку. Возможно, болтовня Траудель и вправду была лишь порождением ее воспаленной фантазии.

– Дьявол, да неужели в этом городе все с ума посходили? – Бартоломей Куизль вскочил и врезал кулаком по столу, так что подскочили кружки. – Вот у меня в Бамберге все замечательно. Там к палачу относятся с должным уважением, и никто не стал бы обрубать ему конечности!

– В этом твоем замечательном Бамберге пару лет назад горожане затеяли охоту на оборотней, – проворчал Якоб, сидящий рядом с братом в задней комнате трактира. – Или забыл уже? Когда людей охватывает страх, они звереют, как шершни под конец лета. И так повсюду. А теперь, будь добр, сядь, и мы спокойно поговорим.

Бартоломей тихо выругался и неохотно опустился на свое место. Остальные палачи тоже с трудом скрывали возбуждение. Они сидели за длинным столом, кричали, переругивались и говорили наперебой. Утром Михаэль Дайблер созвал всех на очередной совет в Ау, но, как и в прошлую встречу, речь пошла не о жалованье или указах курфюрста, а последних событиях в городе. О событии, которое потрясло палачей, как никакое другое.

О смерти мастера Ганса, двенадцатого члена Совета.

– Тишина! – прокричал Дайблер. – Якоб прав. Давайте успокоимся и вместе обсудим, что нам делать.

Комнату постепенно заполнял табачный дым, возле стены рассаживались ученики и подмастерья.

– Что нам делать? – Иоганн Видман из Нюрнберга язвительно рассмеялся. – Я тебе отвечу, Дайблер. Мы распускаем этот Совет, собираем вещи и убираемся отсюда, пока еще кто-нибудь не оказался на эшафоте.

Некоторые из палачей согласно закивали.

– Но кто вам сказал, что с мастером Гансом расправились разгневанные горожане? – заметил Филипп Тойбер. Куизль знал его как человека спокойного, вот и теперь палач из Регенсбурга проявлял рассудительность. – Если я правильно понимаю из всего сказанного, Якоб и Михаэль считают, что Ганса прикончил тот же самый человек, который убивает девушек.

– И с чего бы этому подонку убивать Ганса? – возразил Йорг Дефнер из Нёрдлингена. Старый и опытный палач с повязкой на глазу, он редко высказывал свое мнение на собраниях. – До сих пор он, как ты сам говоришь, убивал только молодых красивых девиц. А мастер Ганс и не красив, и уж точно не девица.

Якоб вынул трубку изо рта и прокашлялся. Он понял, что сейчас необходимо убедить остальных.

– Я думаю, Ганс что-то выяснил, – произнес Куизль твердым голосом. – Возможно, он знал убийцу. Не знаю, откуда и почему, но он сам намекал на это. Ганс оказался в Мюнхене на день или два раньше нас и наводил справки. Фукс может это подтвердить.

Маттеус Фукс, палач из Меммингена, кивнул.

– Я сам его видел. Ганс расспрашивал о какой-то рыжей девице. Возможно, той самой, которую потом нашли мертвой в Мельничном ручье.

– А потом, на кладбище при церкви Святого Креста, Ганс болтал про какую-то тайну, – добавил палач из Шонгау. – Он что-то разыскивал там – может, какие-нибудь доказательства, чтобы изобличить убийцу…

Куизль не стал говорить о том, что и сам побывал на кладбище в поисках доказательств. До сих пор он не мог понять, что разыскивал мастер Ганс у могилы убитой Эльфи и кто был тот незнакомец, который сбежал от него.

– Мне кажется, Ганс хотел надавить на убийцу, – продолжил Якоб задумчиво. – Но в итоге сам себе вырыл яму.

– Это всего лишь предположения, – Видман покачал головой. – По мне, так все предельно ясно. Горожане с самого начала хотели возложить на нас вину! Вот они и расправились с первым попавшимся.

– Руки и ноги аккуратно сложены, голова установлена на колонне… Этот человек явно никуда не торопился. – Скрестив руки на груди, Куизль откинулся на спинку и упрямо посмотрел на Видмана. – Я все-таки убежден, что толпа тут ни при чем. Это был убийца, и он превратил казнь в целый праздник.

– А я слышал кое-что другое, – произнес Каспар Хёрманн из Пассау. Сегодня он был относительно трезв, красный нос его пылал от возбуждения. Палач злорадно ухмыльнулся и посмотрел на Якоба. – Нечего ходить вокруг да около. Вы с Гансом не очень-то ладили. Говорят, он без конца преследовал твою младшую дочь. Даже здесь, в Мюнхене. Может, у тебя просто терпение лопнуло, а? Вот ты и избавился от Ганса…

– Каспар, я тебя умоляю! – воскликнул Дайблер. – Нельзя обвинять человека в убийстве только потому, что его дочь отказала твоему сыну.

– А почему нет, собственно? – поддержал Хёрманна Видман. – Все знают, до чего Якоб вспыльчив. А раньше то и дело вставлял Гансу палки в колеса… Может, своими нелепыми предположениями он просто хочет отвести от себя подозрение?

Поднялся шум, некоторые из палачей повскакивали с мест и, казалось, готовы были броситься друг на друга. Среди них нашлись и такие, которые встали на сторону Видмана. Кроме Хёрманна, в их числе оказались палачи из Ингольштадта и Ансбаха. За последние годы Куизль, благодаря своему вспыльчивому нраву, нажил себе достаточно врагов. В этом зале он мог положиться лишь на Филиппа Тойбера и Михаэля Дайблера. И, возможно, на своего брата.

И действительно, Бартоломей вскочил и свирепо огляделся.

– Кто оскорбит моего брата, оскорбит и меня! – проревел он и бросился было на Видмана и Хёрманна, но Филипп Тойбер сумел удержать его.

Единственным, кто не вступил в перебранку, оказался Конрад Неер. Палач из Кауфбойерна молча сидел за дальним концом стола и наблюдал за перепалкой. Куизль так до сих пор и не выяснил, что это был за человек. При этом велика была вероятность, что он в скором времени станет его зятем.

– Прекратите, черт бы вас побрал! – прокричал Дайблер, перекрывая шум. – Прекратить, я сказал!

Но это не возымело никакого действия. Тогда он схватил свою кружку и с размаху швырнул ее о стену. Жестяной звон хоть на какое-то время утихомирил палачей.

Дайблер сделал глубокий вдох.

– Я созвал этот Совет не для того, чтобы вы поубивали друг друга, – произнес он. – Хотя должен признаться, при таких обстоятельствах вряд ли из этого выйдет что-то путное. – Он опустил голову. – Поэтому я вынужден согласиться с нашим родичем из Нюрнберга. Наверное, будет лучше распустить Совет.

– Ну, что я и говорил! – Видман победно улыбнулся и встал. – Я сейчас же велю слугам собирать…

– Каждый, кто решит сейчас уехать, подвергает себя опасности.

– Чего?

Видман повернул голову в сторону Конрада Неера. Это были первые слова, произнесенные палачом из Кауфбойерна.

– Что ты хочешь сказать этим? – в некоторой растерянности спросил Видман.

– Ганс оказался один за городскими стенами, и кто-то с ним расправился, – объяснил Неер. – Вы уверены, что такая участь не постигнет кого-то еще? Неважно, кто за этим стоит, какой-нибудь полоумный или толпа разгневанных горожан. Поодиночке мы слабы. Люди решат еще, будто мы что-то скрываем и пытаемся сбежать. Поэтому нам лучше держаться вместе, пока все не прояснится.

– А если оно никогда не прояснится? – спросил Тойбер. – Что тогда?

– Тогда я предлагаю пробыть в Мюнхене еще два дня, – ответил Неер. – Два дня, ни больше ни меньше. За это время Якоб попытается выяснить, что на самом деле случилось с Гансом. Мне кажется, мы в долгу перед нашим родичем.

За столом вновь поднялся взволнованный ропот. Куизль не смог сдержать улыбки. Неер говорил вполне серьезно, но в действительности, вероятно, преследовал совсем другую цель: ему хотелось подольше поухаживать за Барбарой. Если сейчас распустить Совет, то и семейство Куизлей отправится домой. А его младшая дочь, похоже, так и не решила, кто станет ее будущим мужем. После всех этих перебранок Якоб уже и сам сомневался, следует ли Барбаре выходить замуж за палача.

«Мы все без исключения изгои, – подумал он. – Одиночество всех нас превратило в озлобленных зверей».

Куизль переводил взгляд с одного на другого, и ему вдруг пришло в голову, что горожане, возможно, и правы. Может, в их рядах действительно был убийца? Якоб долгое время подозревал мастера Ганса – в том числе и потому, что тот появился в Мюнхене раньше других. С другой стороны, что мешало поступить так кому-то другому? И на протяжении долгих лет наведываться в Мюнхен?

И кто сказал, что в других уголках Баварии не происходило подобных убийств?

Палачи часто бывали в пути. Не каждый город мог позволить себе собственного палача, и при необходимости его приглашали со стороны. И по возможности предпочтение отдавали не всяким там живодерам, а кому-нибудь из Совета Двенадцати.

Куизль вздрогнул.

Может, мастер Ганс догадался об этом – и потому расстался с жизнью?

Теперь Якоб совсем иначе посмотрел на споривших вокруг него палачей, и ему вдруг стало не по себе.

– Проголосуем! – воскликнул Дайблер, прервав мысли Якоба, и стукнул ладонью по столу. – Кто за то, чтобы принять предложение Неера и остаться здесь еще на два дня? В надежде, что все скоро прояснится? Я, как того требует наш закон, от голосования воздержусь.

После некоторых колебаний шестеро палачей подняли руки. Иоганн Видман, Каспар Хёрманн и их родичи из Ингольштадта и Ансбаха остались в меньшинстве.

– Шестеро против четверых, – заключил Дайблер. – Что ж, по крайней мере, с этим разобрались. Значит, остаемся здесь до воскресенья… – Он вздохнул и сцепил руки в замок. – А теперь отдадим должное нашему погибшему родичу, помолимся за него. Господи, внемли голосу моему, услышь молитвы мои… – начал он, и остальные неуверенно присоединились.

Опустив головы, палачи бормотали покаянный псалом в память о мастере Гансе.

Но от Якоба не укрылось, как недоверчиво они поглядывают друг на друга.

Петер сидел на скамейке в Мюнхенском саду, закрыв глаза и подставив лицо солнцу. Лоб у него блестел от пота, дыхание было прерывистое. Все утро они с Максом носились по парку, играли в прятки и салки. Теперь оба выбились из сил и грелись под полуденным солнцем. Снег под его лучами растаял так же быстро, как и выпал.

Когда они сидели вот так рядом, Петер даже забывал, что он – сын простого лекаря, а Макс – настоящий кронпринц. Но стоило ему открыть глаза, и он снова видел окружающую его роскошь, этот сказочный сад, совсем не похожий на привычные места, луга по берегам Леха, темные дубовые рощи и поля недалеко от Кожевенной улицы Шонгау.

Дворцовый сад с севера граничил с резиденцией и представлял собой искусно устроенный парк. Здесь росли высокие деревья и причудливо подстриженные кустарники. В бассейнах еще плавали обломки льда. Повсюду стояли мраморные статуи вроде тех, что Петер видел в резиденции. Посреди сада, где сходились посыпанные белым гравием дорожки, была каменная беседка.

Петер жалел, что не захватил с собой рисовальные принадлежности. Как бы ему хотелось запечатлеть этот вид, чтобы потом показать отцу! Правда, он не знал, как отнесся бы к этому Макс. Принц уже ясно дал понять, что он далеко не в восторге от занятий по латыни и музыке. Может, у него был и собственный учитель рисования? И существуют ли такие вообще?

Иногда по саду прохаживались придворные. Стоило им увидеть кронпринца, и они склоняли головы. Мимо как раз проходил напудренный щеголь в парике, поклонившийся едва ли не до самой земли. Когда он скрылся из виду, Макс захихикал.

– Иногда они так кланяются, что пачкают парики в грязи, – сказал он весело. – Или те слетают и можно увидеть их лысину.

– А если кто-нибудь не поклонится? – спросил Петер.

– Тогда палач отрубит ему голову, – ответил Макс так беззаботно, словно говорил о погоде. – Я все-таки сын баварского курфюрста.

Петер поежился. Хорошо хоть Макс ничего не знает про его деда…

– Мама постоянно устраивает здесь балы, – продолжал болтать кронпринц. – Все надевают маски и играют в салочки, совсем как дети. А на Вюрмзее у нас есть большой корабль, бучинторо, настоящий плавучий замок. Интереснее всего там легкие пушки, а вообще-то скука кромешная.

Петеру с трудом верилось, что в плавучем замке может быть скучно. Но он ведь и принцем никогда не был…

– Завтра вечером мама устраивает большой бал в Нимфенбурге, в нашем новом летнем дворце, – сообщил Макс, балансируя на спинке скамьи под робкими взглядами придворных. – Сейчас там только голые стены и внутри жуть как холодно. Но матери там нравится. Тебе непременно нужно прийти, а то я опять помру со скуки. Обещаешь?

– Если… если родители меня отпустят, – ответил Петер.

Макс отмахнулся.

– Я же кронпринц. Просто прикажу тебе прийти, и дело с концом.

Петер посмотрел на высокую стену, отделяющую сад от Швабингской улицы.

– Простым людям сюда нельзя, верно? – спросил он.

– Разумеется! – Макс рассмеялся и спрыгнул со скамьи. – Мне чуть ли не умолять пришлось, чтобы тебя впустили… – Тут улыбка его померкла. – Правда, только до полудня, потом тебе придется уйти. После обеда у меня урок скрипки у Керля. Как же мне это надоело!

– А если ты возьмешь и не придешь? Ты же принц, тебе все можно.

– Ха, держи карман шире! – Макс издал какой-то непонятный звук. – У меня забот, наверное, больше, чем у крестьянского простака. С утра до вечера проходят какие-то скучные приемы, одно только одевание занимает час. А потом эти бесконечные занятия! Латынь, теология, арифметика, география, скрипка, арфа, флейта… – Он застонал. – Хуже всего – это латынь и уроки скрипки у Керля. Раньше хоть Артур был… На занятиях он без конца лаял, скулил и выводил Керля из себя. Но Артур потерялся. Черт его знает, увижу ли я его снова…

Макс украдкой смахнул слезу.

Петеру и хотелось бы сказать кронпринцу, что отец уже напал на след Артура, но тот, похоже, и не вспоминал про собаку. Он уже который день занимался совершенно другими делами. Петер начал уже опасаться, что отец так и не разыщет маленького Артура. Это, наверное, положит конец его дружбе с Максом. И уж точно его не примут в иезуитскую коллегию.

– Может, Артур играет с какими-нибудь дворнягами в салки, как мы с тобой, – попытался он успокоить друга. – И когда ему станет скучно, он вернется к тебе.

– Мне кажется, его уже нет в живых, – печально произнес Макс. – Кто-нибудь прибил его или утопил… Так со многими собаками поступают, мне конюх наш рассказывал. А он в таких делах разбирается.

Петер огляделся. По парку гуляли несколько придворных в меховых плащах и утепленных жилетах; они веселились и наслаждались тусклым февральским солнцем.

– Артур сбежал отсюда? – спросил Петер. – Как это произошло?

– Я же рассказывал тебе, – сердито ответил Макс. – Амалия, моя нянька, вывела его на поводке. Он, наверное, увидел кошку и сорвался.

Петер задумчиво посмотрел на высокие стены.

– Но как он сумел выбраться из сада?

– Наверное, где-то есть дыра и он сумел выбраться… Мы его повсюду искали, несколько часов! Но его нигде не было, – Макс опять смахнул слезу. – Амалия места себе не находила. Но она говорит, что ее вины в этом нет. Поводок, видимо, порвался у самого ошейника, Артур очень сильно вырывался.

– Порвался? – Петер с удивлением посмотрел на Макса. – Но Артур ведь маленький песик, а не какой-нибудь дог. Хм…

Мальчик стал потирать нос, как он делал всякий раз, когда над чем-то раздумывал. И тут в голову ему пришла идея. Если отец не мог или не хотел разбираться с этим делом, то, может, он сам что-нибудь придумает…

Только вот что?

– А этот поводок сохранился? – спросил наконец Петер.

Макс пожал плечами.

– Не знаю. Вроде бы конюх Ломиллер его забрал. Он хотел зашить его, потому что ошейник очень дорогой, с жемчугом и маленькими бриллиантами…

Петер нахмурил лоб.

– Как по-твоему, сможем мы на него посмотреть?

– Не знаю, правда, что нам это даст. Но раз уж ты просишь… Заодно смогу показать тебе конюшни.

Макс поднялся со скамьи. По извилистым тропам мальчики пересекли парк и направились к конюшням, расположенным за резиденцией. Здесь не было и намека на роскошь. Дома выглядели довольно скромно, у некоторых под крышами были устроены сеновалы. Из-за деревянных ворот доносилось ржание множества лошадей. В воздухе стоял запах навоза и конского пота. Посредине, между домами, расположился загон, и по грязи под надзором слуг трусили несколько лошадей.

Возле длинного строения кто-то вел под уздцы крупного жеребца. Петеру еще не доводилось видеть таких огромных лошадей. Конь фыркал и бил задними копытами, но крепкий широкоплечий конюх резко дернул поводья и заставил его успокоиться.

– Это и есть шталмейстер Ломиллер, про которого я говорил, – с восхищением сообщил Макс. – Говорят, он умеет разговаривать с лошадьми, а в седле держится, как дьявол. Он всегда подбирает для меня самых красивых кобылиц, чтобы я потом мог их объездить.

Они направились к Ломиллеру, и Петер в изумлении оглядывался на лошадей в конюшнях. Их оказалось столько, что можно было снарядить целую армию. Внуку палача только раз в жизни довелось поездить верхом, и то на старой худой кляче, принадлежавшей извозчикам, которую затем отправили к живодеру. А эти лошади, все до одной, выглядели как королевские боевые кони.

– А, ваше высочество! – воскликнул Ломиллер, завидев кронпринца. Он поклонился, но не так низко, как придворные в саду. – Решили ускакать со своим приятелем с занятий?

– Я бы с радостью! – вздохнул Макс. – Как было бы здорово слететь с седла и сломать руку… Тогда не пришлось бы заниматься на скрипке с Керлем! – Он встряхнул головой. – Но мы пришли по другому делу. Поводок Артура еще у тебя? Ты хотел его зашить.

– Поводок вашей пропавшей собаки? – Ломиллер почесал затылок. – Хм, очень сожалею, ваше высочество, но я пока не успел его починить. Однако вы обязательно получите…

– Нет необходимости его чинить, – перебил его Петер. – Мы только хотели посмотреть на него, и всё.

– Просто посмотреть? – Ломиллер уставился на мальчика так, как будто только сейчас заметил его. Он пожал плечами. – Он лежал у меня в комнате, среди сбруи. Подождите-ка минутку…

Шталмейстер скрылся в длинном строении и вскоре вернулся с поводком в руках. Поводок, длиной примерно в два шага, был выполнен из кожи, ошейник украшали жемчужины и крошечные бриллианты. Один такой ошейник, по расчетам Петера, стоил как два боевых коня.

– Прошу, – сказал Ломиллер и протянул ему поводок. – Не знаю, правда, для чего он понадобился юным господам…

И шталмейстер с любопытством стал ждать, что произойдет дальше.

Петер взглянул на ошейник, который и в самом деле оказался порван.

– Как я тебе и говорил, – вполголоса произнес Макс. – Артур сорвался, в этом нет ничего особенного.

Петер задумчиво провел рукой по разорванному месту. Поводок был сделан из хорошей телячьей кожи и пропитан жиром. Все жемчужины и бриллианты были на своих местах, ни один камешек не выпал. Петер вернул поводок Ломиллеру.

– Вы не сделаете нам одолжение? – попросил он. – Не могли бы вы изо всех сил потянуть за оба конца?

Шталмейстер рассмеялся.

– Да уж, ваши пожелания все причудливее…

Он взглянул на Макса. Принц кивнул, и Ломиллер растянул поводок так, что под рубашкой вздулись мускулы.

– Так достаточно? – просипел он через некоторое время.

– Да, вполне, – ответил Петер. – Спасибо вам. Можете отнести поводок обратно.

– Как скажете. Всегда к вашим услугам, юные господа.

Ломиллер покачал головой и снова скрылся у себя. Макс в замешательстве уставился на Петера.

– Если это была какая-то шутка, то я совсем ее не понял.

Сын лекаря улыбнулся.

– Никаких шуток, а всего лишь доказательство. Я читал, что так поступают все ученые. Сначала наблюдают, а потом делают выводы.

– И какие же ты сделал выводы? – полюбопытствовал Макс.

– Ну, кожа такая крепкая, что даже этот медведь не смог ее порвать. И еще я заметил кое-что интересное… – Петер выдержал театральную паузу.

– Ну, не тяни, говори уже! – нетерпеливо воскликнул Макс. – Что ты там заметил?

– То место, где разорван ошейник, ровное. Когда рвется кожа, всегда остаются маленькие жилки. Я как-то видел это в кожевенной мастерской. Другими словами, поводок не порвался, его разрезали.

– Разрезали? – Макс даже рот раскрыл от удивления. – Но… но… это значит, что…

– Это значит, что твоя нянька солгала. Она или кто-то другой разрезал ошейник и, наверное, забрал собаку. – Довольный собой, Петер скрестил руки на груди. – Quod erat demonstrandum. Это означает на латыни: что и требовалось доказать.

Макс побагровел от злости.

– Ну… погоди, Амалия еще пожалеет об этом! Я скажу отцу, и он упрячет ее в самый глубокий подвал, чтоб ее сожрали черви и жуки, и…

– Ты в самом деле этого хочешь? – перебил его Петер. – Боюсь, что именно так все и будет.

– Нет, черт возьми, не хочу, – простонал Макс. – Амалия ведь очень милая, она с пеленок меня растит… Да и непонятно, с чего бы ей это делать. Она не меньше моего любила Артура… – Он стиснул кулаки. – Но если я не скажу отцу, то Артур, наверное, никогда уж не отыщется… Прямо напасть какая-то! Что нам теперь делать?

– Вот как мы поступим, – сказал Петер. – Понаблюдаем за Амалией. Так всегда делают, если хотят поймать вора. Это меня отец так научил. Он говорит, что рано или поздно любой себя выдаст.

– Но я не могу за ней наблюдать, – заметил Макс. – Меня-то Амалия знает и сразу заподозрит неладное. К тому же мне нельзя покидать резиденцию, а она часто бывает в городе по каким-нибудь делам.

– Хм, тебя она знает, да… но… – Петер снова задумался, а потом вдруг просиял. – Я знаю, кто последит за Амалией, пока она в городе!

– И кто же, интересно?

Петер ухмыльнулся.

– Ты не поверишь. Но я уверен, что для нашего случая ты не найдешь ищеек лучше.

Он вдруг почувствовал, как по коже поползли мурашки, от головы и до самых пяток. Они напали на след, как собаки, преследующие дичь. Теперь Петер наконец понял, почему отец с дедом то и дело выслеживают всяких мерзавцев.

Это доставляло несказанное удовольствие.

Барбара тем временем тоже радовалась по-весеннему теплому солнцу и пыталась хоть какое-то время не думать о своем туманном будущем.

Они с Конрадом Неером стояли на возвышении чуть в стороне от Мюнхена и любовались панорамой города с его церквами, дворцами вельмож, каменными домами и укреплениями, образующими внутреннее кольцо городских стен. В самом центре высился собор. В ясные дни вроде этого его можно было увидеть издалека. Барбара задумалась, не удастся ли разглядеть его башни с вершины Пайсенберга, который отмечал границу ее родного Шонгау.

В полдень Неер появился перед домом с букетом засушенных цветов и пригласил ее на прогулку. Очевидно, Совет закончился раньше, чем ожидалось, и Барбара догадывалась почему.

Поначалу молодая женщина хотела отказаться. Ее опять тошнило, и нога еще болела после вчерашнего падения. От Дайблера она узнала, что мастер Ганс мертв, жестоко казнен как изменник. Как ни странно, это известие не принесло ей облегчения, а, наоборот, вселило страх. Как и отец с Дайблером, Барбара сомневалась, что в смерти Ганса повинна толпа. Его кто-то выследил, и оставалось лишь гадать, кто станет следующей жертвой…

Кроме того, Барбара просто не знала, как ей быть. Выйти замуж за Конрада Неера, приятного и учтивого палача из Кауфбойерна, который годился ей в отцы? Или просто сбежать, неважно куда? Потому что в одном Магдалена была права: в Шонгау ей возвращаться нельзя. Пройдет еще несколько недель, и скрывать далее беременность не получится. И тогда ее ждали порка и изгнание из города, чего Барбара не могла пожелать ни себе, ни своим близким.

Некоторое время Конрад Неер молча стоял рядом. Что-то его тяготило. Барбара догадывалась, что это связано со смертью Ганса и сегодняшним собранием. Потом он неожиданно взял ее за руку, и Барбара вздрогнула. Подул ветер, и она поежилась. За городскими стенами, где ее никто не видел, Барбара отважилась накинуть на плечи шелковый платок, подаренный Неером.

– Прекрасный вид, не правда ли? – произнес Конрад и обвел рукой город. – Если смотреть на Мюнхен в такой вот солнечный день, невозможно даже представить, сколько страданий выпало на его долю…

– О чем это вы? – спросила Барбара, готовая отвлечься на что угодно.

– Ну, шведы хоть и не взяли город, но пришлось выплатить им огромный выкуп. Все вокруг было разорено. И в довершение всего, в город пришла чума! Она унесла жизни более половины горожан… – Неер вздохнул. – Но с тех пор как у власти находятся курфюрст Фердинанд Мария и его иноземная супруга, Мюнхен процветает. И это настоящее чудо.

Барбара подумала о тех юных служанках, бродячих подмастерьях, старьевщиках, торгашах, старых солдатах, сиротах и нищих из предместий, которых гнали из этого процветающего города. Убитые девушки тоже были из этого Мюнхена. Молодая женщина хотела уже ответить, однако Неер нерешительно сменил тему.

– Дорогая Барбара, – начал он несколько церемонно. – Хочу быть с тобой откровенным. Я… понимаю, что решение о замужестве дается тебе нелегко. Я далеко не молод и не могу пообещать тебе рай на земле. Кроме того, в последние дни… – Он печально улыбнулся. – Ну, ты сама заметила, что палачи особой популярностью не пользуются. Но тебе это и так известно. – Тут он подобрался. – Как палач в Кауфбойерне, я стану неплохой партией. У меня есть деньги и большой дом, в котором так не хватает детского смеха…

Барбара покраснела и отвернулась. Однако Конрад продолжал с жаром:

– Я знаю, отец хочет принудить тебя к замужеству, но это не мое. Жена, которая будет лить слезы из-за меня, послужит лишь поводом для насмешек. Такая жена мне не нужна. Ты должна сама захотеть этого, Барбара. Однако у нас не так много времени! Из-за этих убийств город взбудоражен, всю вину возлагают на палачей. С мастером Гансом уже расправились, и неизвестно, кто станет следующим. Дайблер с Видманом хотели сегодня же распустить Совет. Я попросил выждать еще два дня. Два дня, и потом все мы разъедемся по домам… – Неер посмотрел ей в глаза. – Боюсь, ты должна принять решение, Барбара. Сейчас. Ты хочешь уехать со мной в Кауфбойерн?

Барбара снова почувствовала рвотные позывы. Ей необходимо было присесть. Но здесь, на вершине холма, не было ни скамейки, ни поваленных деревьев. Только ветхий поминальный крест и межевой камень отмечали границу деревушки под названием Зендлинг. Справа и слева от дороги расположились несколько крестьянских дворов, чуть дальше стояла деревенская церковь, и рядом – небольшой трактир. Оттуда доносилась тихая музыка.

– Может, зайдем и посидим? – спросила Барбара дрожащим голосом и показала на трактир. – Я… что-то неважно себя чувствую. Да и холодно становится, когда солнце прячется за тучами.

Конрад бросил на нее испытующий взгляд. Может, он уже догадывался о чем-то? Потом палач все-таки кивнул и заботливо накинул ей на плечи свой плащ.

– Конечно. О таких вещах лучше говорить в тепле, за кружкой пива или подогретого вина.

Они направились к трактиру. Ставни на окнах были недавно выкрашены, из трубы поднимался дым, две лошади, привязанные у столба, ели овес из корыта. Внутри приятно пахло свежевыпеченным хлебом и копчеными колбасами.

В это время посетителей в трактире было немного, в большинстве своем крестьяне. В это время года работать им приходилось не так много. Кроме них, в зале оказались три музыканта: молодой скрипач, мужчина постарше с шарманкой, и третий – судя по внешности, южанин, – игравший на флейте и время от времени бивший в тамбурин. Казалось, они играли скорее для себя, чем для малочисленной публики. Иногда музыканты прерывались, смеялись над чем-то и пили из кружек. Это были жизнерадостные, совсем еще молодые люди, и в особенности внимание Барбары привлек белокурый скрипач – веселый юноша; он обнажал белые зубы, когда смеялся, а глаза его искрились умом и любопытством.

Когда Барбара с Неером заняли стол рядом с музыкантами, скрипач заигрывающе улыбнулся ей и сыграл на скрипке бодрый мотив. На какой-то миг женщине показалось, что играл он исключительно для нее. Она застенчиво улыбнулась в ответ.

Неер заказал себе пива и для Барбары – кружку подогретого вина с пряностями, которое и вправду подействовало на нее благотворно. Позывы тошноты стихли, в груди потеплело. Музыка тоже оказала свое действие. Но серьезный взгляд Неера давал понять, что разговор их еще не окончен.

– Если ты хочешь что-нибудь сказать мне, Барбара, то говори сейчас, – палач тронул ее за руку, и она снова вздрогнула. – Я не слепой, дитя мое. Моей покойной супруге родить самой так и не довелось. Но и к нам приходило немало девушек, некоторые в радостном ожидании, другие – в отчаянии. Если ты понимаешь, о чем я…

Он помолчал, и Барбара сглотнула. Конрад действительно что-то подозревал. Но она понимала, что после признания дороги назад уже не будет. Если она расскажет Нееру о беременности, то целиком окажется в его власти. И где гарантия, что он тут же не поделится этой новостью с ее отцом?

– Я, кхм… – начала Барбара, запинаясь. – Ну…

Она еще лихорадочно подбирала слова, и в этот момент к их столу шагнул какой-то человек. Должно быть, он все это время сидел где-нибудь в углу. Ему было около тридцати, при этом в чертах его угадывалось нечто мальчишеское. В приталенном красном жилете, подбитом мехом плаще и шляпе, лихо сдвинутой на затылок, он выглядел как обычный городской щеголь. Этого человека, без сомнения, можно было бы назвать привлекательным, но на губах его играла надменная улыбка, и Барбаре она не нравилась.

– Вот так встреча! – воскликнул незнакомец и распростер руки. – Старый добрый Конрад… До чего же тесен мир!

Неер при виде него заметно вздрогнул. Потом неуверенно кивнул.

– Приветствую вас, Иоганн, – проговорил палач. – Что… что привело вас в Зендлинг?

– Отцовские дела. Бумазея стоит недешево, особенно в Мюнхене, иностранцы подняли цены до небес… Вот я и езжу по округе в поисках ткачей, которые предложили бы нам хорошую цену, – он подмигнул Барбаре. – А если при этом выпадает возможность сыграть в кости и пропустить стакан вина, отказываться грешно.

– Что ж, удачи в играх и делах.

Неер отвернулся. Было очевидно, что он не желает продолжать этот разговор. Но Иоганн не отставал.

– Что это за милая девушка с вами? – произнес он с улыбкой. – Не собираетесь же вы снова жениться?

Барбара заметила, как побледнел Неер.

– Это дочь палача из Шонгау, – сказал он тихим голосом. – Вы, наверное, слышали, что в Мюнхене у нас проходит Совет.

– А, и как же не улучить часок-другой на свидание? – заметил с ухмылкой незнакомец. – А почему бы и нет? – Он взглянул на Барбару. – Особенно если дочка у палача такая юная и милая… Сколько тебе лет, золотце?

– По-моему, вас это не касается, – ответила Барбара. Тон этого Иоганна нравился ей все меньше. Она чувствовала исходившую от него угрозу. – Прошу вас, оставьте нас одних.

– Разумеется. Не хотел помешать вашей беседе. Прощу прощения за вторжение, – мужчина поклонился, слегка при этом присев. – Я все равно собирался уходить. Сегодня вечером я возвращаюсь в Мюнхен. Может, еще увидимся при случае…

Он визгливо рассмеялся и направился к выходу.

– Господи, кто это был? – с отвращением спросила Барбара, когда они с Неером вновь остались одни. – И вы с ним знакомы?

Палач встряхнул головой. Ему было явно не по себе, он нервно покусывал нижнюю губу.

– Нет, это… скорее поверхностное знакомство. Не стоит… – Он запнулся и резко встал. – Прошу простить меня. Однако, мне кажется, нам с Иоганном нужно поговорить с глазу на глаз. Ты ведь знаешь обратную дорогу.

Барбара уставилась на него в недоумении.

– Но… – начала она.

– Ты здесь ни при чем, – перебил ее Неер. – Это наше с ним дело, старая история… Но я не знаю, долго ли продлится наш разговор, так что будет лучше, если ты отправишься в город. – Глаза у него горели. Он порылся в кошельке, вынул несколько монет и бросил на стол. – Этого должно хватить за пиво и вино. Я дам тебе знать, когда мы снова сможем встретиться. До скорого!

Конрад Неер поспешил вслед за незнакомцем. Дверь захлопнулась, и Барбара осталась одна. Она так растерялась, что забыла даже попрощаться. Что на него нашло? Еще пару минут назад он допытывался от нее ответа – а теперь вдруг сбежал, точно вор какой-нибудь… О чем он хотел поговорить с этим странным пижоном?

Музыканты между тем играли спокойную мелодию под жалобный плач скрипки. Барбара впала в уныние. Она готова была довериться Нееру и посвятить его в свою тайну. Тогда она, скорее всего, согласилась бы выйти за него. Но теперь ее снова одолевали сомнения, и молодая женщина не знала, как поступить. Барбара спрятала лицо в ладони и заплакала, сначала беззвучно, потом стала всхлипывать, и слезы падали в кружку с пряным вином. Как бы ей хотелось, чтобы Магдалена оказалась сейчас рядом! Но у сестры хватало своих проблем, да и вряд ли она смогла бы ей помочь.

Никто не мог ей помочь…

Барбара была так поглощена своим горем, что даже не заметила, как стихла музыка. Она подняла голову и вздрогнула. Молодой скрипач сидел напротив нее и смотрел с сочувствием.

– Что бы ни случилось, это не повод так горько плакать, – сказал он. – Может, все дело в нашей музыке? Если она оказалась слишком печальной, то я могу все исправить. Знаешь песню про глупого Августа?

Он взялся за скрипку и проиграл веселую мелодию, мотая при этом головой, как собачка. Выглядело это до того забавно, что Барбара невольно улыбнулась.

– Вот видишь, такой ты нравишься мне куда больше. – Юноша отложил скрипку. – Только не вздумай снова плакать! А не то я сыграю все тридцать три строфы. У кого угодно голова кругом пойдет. Я всегда так делаю, если нужно спасаться от грабителя. Мерзавец кружится, как волчок, до тех пор, пока не свалится в Изар.

Теперь Барбара и вовсе рассмеялась. Она вытерла слезы и внимательнее присмотрелась к скрипачу. Снова ее внимание привлек его внимательный взгляд. Юноша был изящно сложен, с худым, тонко очерченным лицом, на губах рос легкий пушок. Волосы у него были золотистые. Вокруг носа, несмотря на зиму, пестрели веснушки, и это придавало его облику что-то мальчишеское. Хотя они с Барбарой были примерно одного возраста.

– Мне очень понравилось, как вы играете, – сказала молодая женщина. – Вы часто здесь бываете?

Скрипач пожал плечами и кивнул на своих друзей, которые убирали инструменты.

– Ганс с Людвигом живут здесь неподалеку, а я сам чаще играю в Мюнхене. Сегодня у нас была репетиция. Через две недели один богатый крестьянин празднует свадьбу и пригласил нас играть. Нам нужны песни на целую ночь и еще на полдня.

– То есть… ты бродячий музыкант? – с любопытством спросила Барбара.

Она встречала таких музыкантов еще в Шонгау. Они ездили вместе с артистами или еще с кем-нибудь из одного города в другой и играли за несколько монет и ночлег.

– Музыкант-попрошайка? – Юноша возмущенно вскинул брови. – Нет! Я городской музыкант. У меня есть разрешение от мюнхенского совета, я могу играть за деньги на свадьбах и других праздниках. У меня есть доход и крыша над головой! Не то что у этих бродячих шутов.

– Прости… я не хотела тебя обидеть, – пробормотала Барбара.

Она чуть было не рассказала скрипачу, что сама была изгоем, как и всякий бродячий люд, – дочерью палача.

Юноша махнул рукой.

– Да ладно! Музыка есть музыка. – Он протянул ей руку. – Кстати, я Валентин.

– А я… Барбара, – ответила Барбара.

Она вдруг почувствовала себя очень неуверенно, и в то же время ей было хорошо. Такого чувства в присутствии мужчин она еще не испытывала.

– А это, наверное, был твой отец? – спросил Валентин и показал на дверь. – Со стороны казалось, будто вы поругались.

Барбара рассмеялась.

– Нет, мы не ругались. И это не мой отец. Это… – тут она запнулась.

«Возможно, мой будущий муж», – пронеслось у нее в голове.

Но Барбара ничего не сказала и поднялась.

– Рада была поговорить с тобой, – пробормотала она. – Но мне нужно возвращаться в город.

– В Мюнхен? – Валентин рассмеялся, сверкнув белыми зубами. – Так ты из Мюнхена, как и я? Почему я раньше тебя не видел? Такую, как ты, я вряд ли упустил бы из виду.

– Нет, я… я тут в гостях, – ответила Барбара. – Хм… у моего дяди. Это и был мой дядя.

Ничего другого ей в голову не пришло, а сообщать Валентину, что она дочь палача из Шонгау, Барбара не решилась. Сейчас выходцам из палаческой семьи в Мюнхене вряд ли будут рады. Кроме того, ей не хотелось говорить, что мужчина в таком возрасте делал ей предложение.

– Можно проводить тебя до Мюнхена? – спросил Валентин. – Ганс и Людвиг живут в Зендлинге, а вдвоем идти будет веселее. Если хочешь, я тебе сыграю еще пару песен.

Барбара поколебалась мгновение, а потом кивнула. Странно, но в присутствии этого скрипача она не ощущала неприязни, как с другими мужчинами. С Конрадом Неером тоже было по-другому, но Валентин излучал энергию и радость, которая сразу захлестнула Барбару.

– Хорошо, – улыбнулась она. – Компания мне и вправду не помешает.

Они вместе вышли из трактира. Через некоторое время Валентин взялся за скрипку и заиграл. При этом он танцевал перед Барбарой и подпрыгивал, как молодой жеребенок. Сама того не желая, дочь палача стала хлопать в такт музыке.

И с каждой новой мелодией рассеивались ее мрачные мысли.