7

Когда Симон вернулся к дому палача, он сразу понял, что в его отсутствие снова что-то произошло.

Его начищенные сапоги и дорогие красные ренгравы были покрыты уличной грязью, одна штанина была порвана, потому что на обратном пути на него напала какая-то дворняжка. После визита к собачнику Лоренцу лекарь обошел весь Ангерфиртель и примыкающий с запада Хакенфиртель. Он расспрашивал в трактирах и кабаках, беседовал с разными сомнительными личностями. Но быстро понял, что таким образом ему никогда не найти собачку курфюрстины. Фронвизер не мог думать об этом поручении без раздражения. Однако он понимал, что это, возможно, его единственный шанс добиться расположения курфюрстины и пристроить Петера в хорошую школу.

«И, возможно, последняя возможность представить широкой публике мой трактат, – подумал он. – Неизвестно еще, повстречаюсь ли я в этой суматохе с доктором Гайгером…»

В полдень все собрались за столом в доме Дайблера. Не было только Магдалены – она еще не вернулась с мануфактуры. Должно быть, ей все-таки удалось получить там работу. Вальбурга наложила Софии новую повязку с медвежьи жиром и арникой. Симон должен был признать, что жена палача знала свое дело. Вальбурга действительно оказалась превосходной целительницей. Она и теперь сидела в соседней комнате, замешивала снадобья, и София радостно попискивала у нее на коленях. До этого хозяйка похлопотала с Барбарой: та подвернула ногу, когда упала в могилу. У Симона до сих пор не укладывалось в голове то, что ему рассказали.

– И вы всерьез полагаете, что мастер Ганс собирался напасть на Барбару? – спросил он.

– Насколько я его знаю, вряд ли он собирался с ней мило побеседовать, – резко ответил Георг. – Он знал, что она поселилась здесь, и знал, что в это время она беззащитна. Мы-то с отцом и с Дайблером были на собрании…

– А ты разыскивал собачонку, – мрачно добавил Куизль. – Хотя нам пригодилась бы твоя помощь. – Он встряхнул головой. – По городу разгуливает полоумный убийца, люди готовы перевешать всех палачей в Баварии, – и чем занимается мой зять? Разыскивает проклятую псину!

– Вам прекрасно известно, что я занимаюсь этим не по собственной воле, – сдержанно заметил Симон. – Может, вы мне еще спасибо скажете, если вашего внука примут в мюнхенскую школу.

– Ну, голова у него точно работает, – вставил Дайблер. Палач сидел во главе стола и, по примеру Куизля, курил длинную трубку. Он ухмыльнулся. – Это ж надо догадаться – забраться на колокольню и позвонить в колокол, чтобы созвать народ… Пономаря чуть удар не хватил! Слава Богу, я знаком с Лойблем, так что удалось избежать наказания, – он рассмеялся. – Иначе пришлось бы мне приковать к позорному столбу внука палача!

– Еще немного, и было бы поздно, – сказала Барбара.

Она прислонилась к печи и, прикрыв глаза, следила за разговором. В комнате было тепло, но девушка куталась в одеяло. Лицо ее пересекали несколько царапин, и вид у нее по-прежнему был довольно усталый.

– Ганс уже подтаскивал надгробную плиту, – продолжала Барбара. – Когда зазвонил колокол, он, видимо, понял, что скоро соберется народ. Он отбросил плиту и сбежал.

– Что же, черт возьми, ему понадобилось на кладбище? – задумчиво пробормотал Куизль, глядя на дым от трубки. – У тебя есть предположения? – спросил он у Дайблера.

Тот выпустил дым в потолок.

– Церковь Святого Креста – вторая в городе после Святого Петра. Ее выстроили в Хакенфиртеле, когда на старом кладбище не осталось места. Но…

– Он разыскивал какую-то могилу, – добавила Барбара, понизив голос, словно мастер Ганс по-прежнему бродил вокруг дома. – Петер наблюдал за ним. Только мы не знаем, какую именно могилу. А потом он говорил странные вещи. Спрашивал, пронюхал ли отец про какую-то тайну… – Она взглянула на Якоба. – Ему непременно хотелось узнать, что тебе известно.

– Я всегда говорил, что он полоумен, как бешеный хорек! – Куизль желчно рассмеялся, но потом вновь принял серьезный вид. – Черт его знает, что он имел в виду. Я, во всяком случае, ничего такого не знаю.

– Итак, чтобы я правильно понял, – робко произнес Симон, у которого от густого дыма слегка кружилась голова. – Мастер Ганс приходит к дому в надежде застать Барбару одну. Может, он хочет с ней просто поговорить, попросить ее руки; а может, и что похуже… Не застав ее, отправляется на это кладбище и что-то там ищет. Но вот что и для чего?

– Черт, я с удовольствием расспросил бы об этом его самого! – выругался Дайблер. – Но мерзавец как сквозь землю провалился. Он, видно, понимает, что после этого случая ему не стоит появляться на Совете. И в таверне в Хайдхаузене, где он остановился, его тоже не видели. Там живет его дальний родич, но он упрямится и ничего не говорит…

– В любом случае нельзя спускать глаз с этой таверны, – сказал Куизль и снова затянулся.

Дайблер фыркнул, как старый дракон.

– И как ты себе это представляешь? Нам с тобой и Георгу вечером нужно быть на собрании. К счастью, вчера мне удалось прекратить драку, пока кого-нибудь не прибили. Я должен трактирщику восемь крейцеров за сломанные стулья! – Он закатил глаза. – Это, конечно, на руку Видману. Тщеславный хлыщ только и думает, как бы выставить тебя из Совета и опозорить меня… Тут уж для него любой повод сгодится. – Он перевел взгляд на Симона. – Остается только лекарь, но он же разыскивает собачонку.

Фронвизер почувствовал, что краснеет.

– Хм, я, кажется, уже не раз повторял, что…

– Кажется, я знаю, кто нам поможет, – перебил его Георг. – Эти уличные мальчишки, с которыми сдружился Пауль, вроде как смышленые. Если подкинуть им монетку-другую, уверен, они согласятся последить за Гансом… – Он огляделся. – А где, кстати, Петер с Паулем?

– Этот дом чертовски велик, – проворчал Дайблер. – Большой и старый. Видно, ребята нашли где-нибудь новое укрытие. Проход к городской стене они уже отыскали.

Куизль почесал нос.

– Сомневаюсь, что Ганс вернется в эту свою таверну… Ну, пусть ребята попытают счастья. Лишним не будет… – Он задумчиво затянулся. – Что-то не так с этим кладбищем. Думаю, надо мне самому туда сходить.

– Но только после собрания. Может, твоя старшая дочь к этому времени что-нибудь выяснит на этой мануфактуре.

Якоб вытряхнул из трубки пепел на устланный тростником пол.

– Поздно уже, надо идти, – произнес Дайблер. – Остальным наверняка хочется узнать, что стряслось. А Видман…

– Да-да, я знаю, что он точит на меня зуб, – проворчал Куизль и повернулся к Барбаре: – И пока мы не ушли, скажи, пожалуйста, что хоть с Конрадом Неером ты пока не разругалась.

Барбара слабо улыбнулась.

– Ну, скажем так, он не такой скверный, как остальные. Я с ним разок уже прогулялась…

– И он еще жив! – рассмеялся Георг. – Так что можно надеяться на лучшее.

Они втроем уже направились к выходу, и в этот момент в дверь постучали. Дайблер открыл.

Сквозь табачный дым Симон увидел гостя и вздрогнул. Это был тот самый посыльный курфюрста, который приходил к нему позавчера! Неужели курфюрстина хотела услышать от него отчет о поисках? Вид у посыльного был еще более брезгливый, чем в прошлый раз. Он заморгал из-за густого дыма и недоверчиво огляделся, словно бы ждал, что на него сейчас бросится какой-нибудь грабитель.

– Здесь живет доктор Фронвизер? – спросил посыльный, при этом правая бровь у него дергалась от беспокойства.

Симон протиснулся вперед и разгладил мятый жилет, запачканный соусом.

– Э… да, это я.

– Я только что был в Ау. Мне сказали искать вас в… – посыльный закашлялся и помахал ладонью перед лицом, – …доме палача. От имени его курфюршеского высочества довожу до вашего сведения, что к шести часам вам следует явиться в оперу на Сальваторплац. Вместе с сыном.

Фронвизер онемел.

– Куда, простите?

– Оперный театр, – вздохнул посыльный. – Очевидно, юный кронпринц хочет видеть вашего сына.

– Юный кронпринц?

У Симона сердце подпрыгнуло в груди. Он вспомнил, о чем говорил ему Петер после аудиенции.

Что ж, судя по всему, Петер не солгал.

Посыльный сморщил нос и брезгливо оглядел грязные брюки и мятый, поношенный жилет Симона.

– Боюсь, придется вас приодеть перед представлением. Крестьянам и простым горожанам вход в оперу запрещен. Курить там, кстати, тоже воспрещается, – добавил он снисходительно. – Лучше бы вам сначала заглянуть в резиденцию. Через вход для прислуги, прошу заметить. Подыщем для вас что-нибудь подходящее. Хм… – Он снова оглядел лекаря. – Надеюсь, найдется что-нибудь вашего размера.

Через два часа в Мюнхен вернулась зима.

Казалось, холода пытались в последний раз заявить о себе, прежде чем в лесах и на лугах весна наконец-то заявит о своих правах. С неба, словно лебяжий пух, сыпались снежные хлопья, с севера задувал ледяной ветер, и на кустах замерзали первые робкие почки. Снова стали расти сосульки, острыми мечами свисавшие с городских колоколен.

По дорогам к воротам Мюнхена пробивались сквозь непогоду одинокие повозки и кареты. Лишь один человек шел в противоположном направлении. На нем был теплый плащ, голова замотана в платок, чтобы защититься от ветра. Он горбился и насвистывал простенькую мелодию, детскую песенку.

Охотник любил холод и вьюгу. Когда льдинки хлестали по лицу, в груди хоть на какое-то время угасал внутренний жар и он мог спокойно поразмыслить. А поразмыслить было необходимо. Они преследовали его по пятам! Сколько времени им потребуется, чтобы составить воедино все части мозаики? Скоро ли он сам превратится в добычу?

Охотник стиснул зубы. Из груди вырвался тихий стон, но ветер тут же унес его прочь. Да, он ошибался. Принимал поспешные решения, проявил излишнее рвение. С другой стороны, что ему оставалось делать, если долг призывал его? Времена изменились, их становилось все больше. Они были повсюду! Столько еще предстояло сделать… Почему никто не видел, что все они на краю бездны? Неужели все ослепли?

Ветер взвыл, словно дикий зверь, и сорвал платок с головы охотника. Он подхватил его, снова повязал вокруг головы и двинулся дальше. Чуть в стороне, заметный издалека, стоял одинокий холм. С дороги к нему вела узкая тропа. Сквозь снежную завесу были видны несколько столбов, к одному из них приковано большое колесо. Вороны кружили над останками трупа, привязанного к колесу несколько месяцев назад. Иссохшие конечности были продеты сквозь спицы, словно здесь поработал сам дьявол. Череп лежал на земле.

Рядом стояла виселица. Там тоже болтался труп, но сохранился он куда лучше, чем колесованный. Это был Вайсгербер, несколько раз пойманный на воровстве. Михаэль Дайблер лично повесил его недели три тому назад. Бедняга так и будет висеть там, пока кости не рассыплются сами собой, – в назидание всем другим ворам.

Благодаря холоду труп оставался в хорошем состоянии. Вороны только выклевали ему глаза и ободрали мягкие части лица. Кожу и одежду покрывал белый иней, рот был раскрыт в беззвучном крике. Подобно большому маятнику, окоченевшее тело покачивалось на ветру.

Это непрестанное покачивание успокаивало охотника. Он любил приходить в это неприютное место. Здесь, недалеко от дороги на Ландсберг, он с новой силой осознавал значение правосудия. Господь выносил приговор, и он, охотник, был его безотказным орудием.

Он следил за чистотой.

Безупречной, как снег, покрывающий перекладину виселицы.

Охотник смотрел, как покачивается тело, и мысли его понемногу успокаивались. Только теперь он был в состоянии придумать план. Нужно делать один шаг за другим. Избегать необдуманных действий. Сохранять спокойствие и рассудительность.

План постепенно обретал форму.

В сущности, все было просто. Другим тоже не хватало терпения. Они жаждали новостей, правды, чего-то значимого за покровом тайны. Славы, власти, денег. Что ж, он соблазнит их маленькой крупицей истины. И они угодят в его ловушку.

Один за другим.

Охотник улыбнулся. Он начнет сегодня же. И уже знал с кого.

Он вдохнул чистый морозный воздух. Потом развернулся и, насвистывая детскую песенку, пошел обратно к городу.

Над кладбищем церкви Святого Креста тоже завывал ветер. Куизль придержал шляпу и отворил калитку, через которую не так давно проходили Барбара с Петером. По дороге ему встретилось всего несколько человек. Горожане прятались от холода и снега по домам, лавкам и трактирам. В такую погоду меньше всего хотелось идти на кладбище.

Если бы кто-то и явился сюда, то в поисках определенной могилы.

Куизлю не давало покоя то, что рассказала ему Барбара. Что же разыскивал мастер Ганс на кладбище? Про какую тайну он говорил? И с какой стати он решил, что Якоб мог разузнать об этом?

Куизль терпеливо высидел вечернее собрание. Все равно обсудить ничего толком не удалось. Слишком много событий произошло в городе. Всем хотелось знать, что произошло с мастером Гансом. Пауль и его новые друзья наблюдали за таверной, где прежде остановился палач из Вайльхайма. Куизлю хотелось, чтобы этим занялся Симон, но тот предпочел пойти с Петером в оперный театр. Георг хлопотал с Барбарой: у нее болела нога, и она по-прежнему отказывалась выбирать себе жениха. Только на Магдалену и оставалась вся надежда. Якоб надеялся, что ей удастся что-нибудь выяснить об этой странной мануфактуре.

Куизль со злостью захлопнул за собой калитку и двинулся в глубь кладбища. На покосившихся надгробных плитах толстым слоем лежал снег. Ветер завывал так жалобно, что казалось, наступает Судный день и мертвые готовятся подняться из своих могил. Шаг за шагом Куизль обходил надгробья, продвигаясь в том направлении, которое указала ему Барбара. Наконец он подошел к свежевырытой могиле, куда упала его дочь. Тяжелая плита по-прежнему лежала рядом. Якоб смахнул снег и увидел, кто станет очередным вечным постояльцем на кладбище при церкви Святого Креста.

Куизль кивнул с одобрением. Могильщики в Мюнхене работали на совесть. Еще вчера бедную девушку обнаружили в заводи, завязанную в мешок, а сегодня для нее уже готова могила. Должно быть, тело лежит сейчас в поминальной часовне… Эту ли могилу разыскивал Ганс? Но зачем? Что он рассчитывал найти здесь? Или они все-таки ошибались?

После некоторых раздумий Куизль, пройдя дальше, миновал несколько дубов, раскачивающихся под порывами ветра. Чем глубже он уходил в северную часть кладбища, тем беднее и невзрачнее становились надгробья. Часто попадались простые деревянные кресты, иногда такие ветхие, что невозможно было прочесть имена. Потом Якоб остановился перед могилой с одним-единственным надгробием без имени. Это, по всей видимости, была общая могила, для бедняков, которые не могли позволить себе должного захоронения. Палачу вспомнилась девушка с рыжими волосами, чье тело он вскрывал несколько дней назад. Как уж там ее звали?

Анни…

Должно быть, она уже лежала в такой же могиле в Ау или Гизинге. Сколько же юных девушек покоилось в могилах вроде этой – девушек, которые в поисках счастья приехали в этот город и не нашли ничего, кроме страданий и смерти… Куизль печально огляделся. Ни единого венка или цветка не украшало общую могилу, даже лампада не горела перед надгробьем.

Якоб внезапно подумал о собственной смерти. Он стар, и одному Богу известно, сколько ему осталось жить на этом свете. Он был палачом, и ему не полагалось места на кладбище в Шонгау. Любимая жена, Анна-Мария, которая покинула его несколько лет назад, тоже покоилась за кладбищенской оградой. На солнечной поляне под ивой – хотя бы этого Куизль сумел добиться от городского совета. Он нередко навещал ее могилу, к старости даже чаще; украшал ее цветами и венками, хоть и не любил признавать этого перед семьей…

Невыразимая тоска вдруг охватила Якоба. Горло словно сдавило тугой петлей. Пора ему убираться отсюда, подальше от этого печального места и неизвестных покойников… Куизль отвел взгляд от могилы и двинулся было прочь, но тут заметил рядом небольшой холмик. Из земли торчал маленький деревянный крест, и, в отличие от других могил, на этой лежал венок из сплетенных еловых ветвей. Иголки были зеленые и свежие, и на них почти не было снега, словно кто-то недавно его счистил.

Куизль нахмурился и подошел ближе. Теперь он увидел и лампадку, горевшую, несмотря на ветер, под стеклянным колпаком. Свеча была почти целая – значит, кто-то зажег ее совсем недавно. Палач огляделся в поисках следов, но снег уже толстым ковром укрывал кладбище.

Куизль наклонился и прочел надпись на кресте, совсем еще новом, пахнущем смолой. Палач невольно вздрогнул.

Та самая девушка, которую нашли с колом в груди! Дайблер только вчера называл ее имя. Быть может, Ганс разыскивал эту могилу?

Куизль задумчиво поднялся. В этот момент за кустом рябины послышался шорох. Это были чьи-то шаги, и они быстро удалялись. Потом взвыл ветер, перекрывая все прочие звуки.

Яков не медлил ни секунды. Он обежал куст и стал вглядываться в снежную метель. Ветер дул с такой силой, что гнал снег едва ли не горизонтально. И все-таки Куизль разглядел фигуру за белой стеной. Или ему показалось?… Нет, сомнений быть не могло – человек в плаще или накидке! На нем был капюшон или что-то похожее, и оно развевалось за ним, точно кожистые крылья.

Словно черный ангел…

– А ну стой! – прокричал Куизль, и собственный крик показался ему странным. Как будто он пытался приказывать призраку. Тем не менее палач бросился в погоню.

Незнакомец бежал быстро. Он опережал преследователя шагов на двадцать или тридцать. В очередной раз Куизль с горечью осознал, что уже не так молод. Холод обжигал ему легкие, и, пробежав всего несколько метров, Якоб начал задыхаться. Кроме того, у него еще болели ноги после утренней беготни. Как бы кстати сейчас оказался Георг или Симон! Боль острым кинжалом пронзала ему грудь.

Куизль стиснул зубы, перетерпел боль и побежал еще быстрее. Пусть его хоть удар хватит, но он догонит этого призрака!

Мужчина, или кем он там был, бежал в сторону калитки, но потом резко повернул и припустил вдоль ограды. В этом месте она была высотой примерно в человеческий рост. Беглец внезапно остановился, оттолкнулся от земли и ухватился за край стены.

А потом взлетел.

Куизль зажмурился. Сквозь снегопад все движения казались размытыми. Черный силуэт на краткий миг обозначился на белом фоне, извиваясь в безумном танце, и спрыгнул на другую сторону.

– Чтоб тебя! Стой, кто бы ты ни был!

Куизль бросился за ним. Попытался вскарабкаться по обледенелой, покрытой снегом стене. Только с третьей попытки ему это удалось.

Когда палач оказался наверху, незнакомец уже скрылся.

Или Якобу все это привиделось? Может, он сам вообразил, что ангел призывает его, хочет увести к любимой жене? Зовет его за собой?

Улица за оградой была пуста. Где-то в боковом проулке послышались шаги, но и они вскоре стихли. Только ветер взвывал, громко и пронзительно.

Казалось, он насмехался над Куизлем.

Магдалена утомленно смотрела в одно из зарешеченных окон мануфактуры и следила, как ветер кружит снежные хлопья.

Пальцы и спина болели от долгой работы, но дочь палача старалась не обращать на это внимания. Заученными движениями она пропускала челнок сквозь веер пряжи, нажимала педаль и прижимала нить, снова и снова. Размеренный гул и треск… Этот нескончаемый шум вокруг утомлял и в то же время внушал тревогу. Магдалена поглядела на других девушек, на их пергаментные лица. Их было около двадцати, они работали молча, сгорбившись за своими станками. Казалось, всем им было не больше двадцати, за исключением разве что Агнес. Она работала за соседним станком и после их разговора не удостоила Магдалену даже взглядом. Сложно было сказать, почему девушка замкнулась в себе, стоило Магдалене заговорить об исчезнувшей Еве.

Среди ткачих было несколько миловидных девушек. Агнес была из их числа, как и бледная пятнадцатилетняя девочка, которой Магдалена помогла избежать взбучки от матушки Йозеффы. Но большинство из них выглядели так, словно состарились прежде времени. В полумраке, сидя за своими станками, они походили на позабытых кукол.

Магдалена привыкла работать на воздухе, собирать травы в лесу, пропалывать грядки или гулять по лугам и полям, если доводилось сопровождать Марту Штехлин к какой-нибудь роженице в близлежащую деревню. Несколько часов, проведенные в этом душном зале, сводили ее с ума. Она с трудом представляла себе, каково это, всю жизнь провести за таким вот станком.

А многие из этих девушек именно этим и будут заниматься до конца своих дней…

День между тем клонился к вечеру. За окнами бушевала вьюга, и в зале стало сумеречно, как поздним вечером. Йозеффа разожгла дешевые сальные свечи, чтобы можно было продолжать работу. И все-таки у многих девушек от недостатка света слезились глаза.

Хозяйка развалясь сидела на своем стуле посреди зала, лакомилась время от времени сушеными ягодами из мешочка и наблюдала за молчаливой работой ткачих. Иногда она поднималась и осматривала чье-то полотно. При этом постоянно ворчала, ругалась и порой раздавала подзатыльники. Только раз она покинула зал. Магдалена сразу попыталась поговорить с Агнес о пропавшей девушке. Но та не отвечала на ее вопросы. Потом вернулась Йозеффа, и Магдалена не успела расспросить какую-нибудь другую девушку.

По крайней мере, работа у нее пошла легче и быстрее. Теперь за монотонными движениями Магдалена могла хотя бы поразмыслить. Она думала о Софии, беременной Барбаре и ее будущем женихе. Неужели им и вправду станет старый добродушный Конрад Неер из Кауфбойерна? Или все же удастся подыскать кого-то другого? Потом она подумала о Петере и его, вероятно, упущенном шансе попасть в мюнхенскую школу. Но больше всего дочь палача думала об убийствах, произошедших в последние дни, и об их связи с мануфактурой. Что же на самом деле происходило в этих мрачных стенах?

Отец говорил Магдалене, что три юные ткачихи, вероятно, были подругами. Анни, Эльфрида и Ева. Две из них уже мертвы, а третья, по всей видимости, находилась в подвале мануфактуры. Утром бледная девушка сказала, что Ева должна умереть. Этот ужасный ван Уффеле тоже заговаривал об окончательном решении. Должно быть, Ева что-то знала и поэтому Йозеффа и ван Уффеле хотели от нее избавиться.

Если Ева была еще жива, следовало поскорее разыскать ее и поговорить.

Только вот как это сделать?

Вечером, когда закончилась пряжа, Магдалене наконец представилась такая возможность. Йозеффа отправила двух тощих мальчиков, не старше Петера и Пауля, в подвал за мотками пряжи.

– И только попробуйте опять уронить их! – пригрозила она. – Если пряжа испачкается или запутается, пеняйте на себя!

– Но мотки такие тяжелые и неудобные, – дрожащим голосом ответил один из мальчиков. – А мы с утра ничего не ели…

– Обжоры! Получите свою еду в положенное время! – крикнула на них Йозеффа. – И так жрете тут почем зря!

– Я могу им помочь, – робко предложила Магдалена.

– Ты? – Йозеффа быстро повернула к ней голову. – Хочешь увильнуть от работы, да?

– Нет, я подумала, что нам может понадобиться побольше пряжи, – ответила Магдалена и показала в сторону девушек. – У других она тоже заканчивается.

Йозеффа поколебалась мгновение, после чего махнула рукой.

– Ай, ладно. Все равно возишься тут без толку, хоть какая-то польза будет… – Она погрозила работнице пальцем. – Только смотри, никаких прогулок там, поняла? Спускаетесь в подвал, берете пряжу и сразу возвращаетесь.

– Можете положиться на меня, госпожа.

При слове «госпожа» Йозеффа широко ухмыльнулась. Затем покровительственно взмахнула рукой, и Магдалена с ребятами вышла из зала. Когда они спускались по лестнице, навстречу им прошли двое крепких мужчин, судя по одежде, простые ремесленники. Они громко разговаривали, и Магдалена прислушалась. Она ни слова не смогла разобрать, но, очевидно, мужчины были чем-то рассержены.

– Кто это такие? – с удивлением спросила Магдалена, когда незнакомцы скрылись из виду.

– Венецианцы, – прошептал один из мальчиков. – Их тут с десяток, работают на верхнем этаже, где делают сырой шелк и скручивают в нитки. Нам запрещено туда заглядывать. Венецианцы единственные знают, как производить шелк. Это большая тайна!

– Тайн в этих стенах хватает, – пробормотала Магдалена.

Они прошли первый этаж, и дочь палача заметила, что входная дверь заперта на крепкий замок.

«Как в тюрьме», – подумала Магдалена.

Они спустились в подвал. За тяжелой дверью вправо и влево уходил длинный, едва освещенный факелами коридор. Пахло сыростью и плесенью. К тому же было ужасно холодно, и Магдалена плотнее закуталась в грубый шерстяной плащ. Мальчики повернули налево, где тянулся ряд дверей. Магдалена показала в противоположном направлении.

– А там что? – спросила она.

– Мы не знаем, – ответил тот, что помладше. – Нам и туда запрещено ходить. Можно схлопотать!

– Вчера, когда мы сюда спускались, оттуда слышался плач, – добавил второй, осторожно оглядевшись. – Прямо жуть!

У Магдалены перехватило дыхание. Юная ткачиха тоже говорила про этот странный плач… Выходит, где-то там и была заперта Ева?

– Послушайте! – прошептала Магдалена. – Вы ведь знаете Еву, пропавшую девушку…

– Что с ней? – спросил старший из мальчиков.

– Это моя хорошая подруга. Мне нужно знать, где она. Я сейчас поищу ее, а вы предупредите меня, если кто-то будет спускаться, договорились?

– Но ван Уффеле до смерти нас забьет, если узнает! – посетовал младший.

– Я недолго, обещаю. А вы покараульте здесь. Если услышите кого-нибудь, просто посвистите, – она наградила их ободряющей улыбкой. – Если согласитесь, получите мой ужин.

Это, похоже, убедило ребят. Они молча кивнули. Магдалена повернула направо и быстрым шагом двинулась по темному коридору. В отличие от левой его части, здесь не горело ни одного факела. Вскоре стало совсем темно, и женщина различала лишь очертания дверей и не могла разглядеть, где оканчивается коридор. Запахло гнилью и мочой. И куда же он все-таки вел?

– Ева! – шепнула Магдалена во тьму. – Ева, ты здесь?

Но ответа не последовало. Вместо него далеко впереди послышался вдруг тихий, едва уловимый плач. Казалось, плакал ребенок или юная девушка. Магдалена оцепенела. Это, должно быть, Ева! Она двинулась было дальше, но в этот момент за спиной послышался условленный свист.

Кто-то спускался по лестнице!

Дочь палача тихо выругалась и остановилась. Она была так близка к разгадке; почему же именно сейчас?! Как же ей теперь поступить? Если не вернуться немедленно, она подвергнет опасности не только себя, но и ребят. Поколебавшись пару мгновений, Магдалена поспешила обратно. Мешкать не следовало, шаги по лестнице уже приближались. Впереди забрезжил свет факелов, мальчики стояли в напряженном ожидании.

Задыхаясь, она подбежала к лестнице, и в следующий миг с последней ступени шагнули двое венецианцев со светильником. Они недоверчиво взглянули на Магдалену и ребят.

– Dove vai? – резко спросил один из них.

Магдалена улыбнулась и показала в противоположном направлении коридора.

– Э… новая пряжа, – сказала она. – Мы пришли за новой пряжей. Я запуталась, в какую сторону идти. Простите.

Венецианцы, судя по всему, не поняли ни единого слова. Они помотали головами, протиснулись мимо Магдалены и скрылись в темноте правого коридора.

«Похоже, на сегодня это всё», – с отчаянием подумала женщина.

Они пошли в другом направлении и скоро оказались в комнате, заваленной катушками, частями ткацких станков и мотками пряжи. Мальчики взяли несколько мотков, и Магдалена последовала их примеру. Мотки оказались на удивление тяжелыми и неудобными, любой из них мог упасть и запутаться. Нагруженные, они с трудом поднялись по лестнице и вошли в зал. К своему ужасу, Магдалена увидела, что ван Уффеле стоял перед Йозеффой и что-то живо ей втолковывал. Неужели венецианцы уже рассказали им про нее? Но, заметив Магдалену, ван Уффеле слащаво улыбнулся.

– А, вот и наша голубка! – произнес он, склонив голову набок и разглядывая Магдалену. – Хм, немного воды и мыла, приличное платье… – Он кивнул и повернулся к Йозеффе. – Может, ты и права. Она могла бы стать неплохой заменой. Правда, она постарше… Не знаю, придется ли ему по вкусу…

– Агнес тоже в возрасте. А эта куда милее, чем Агнес, – ответила Йозеффа. – Сам посмотри, – она шагнула к Магдалене и ухватила ее за распущенные волосы. – Густые черные волосы, красивые губы, полные груди… И кожа не слишком покраснела от работы. К тому же Агнес болеет. Черт знает, долго ли она будет в строю. Нам, так или иначе, нужна новенькая…

Они рассматривали Магдалену, точно корову на рынке.

– Давай хотя бы попробуем, – добавила в конце концов Йозеффа. – Вышвырнуть он ее всегда успеет.

– Ты права, – ван Уффеле в последний раз бросил взгляд на Магдалену. – Так или иначе, нужно что-то ему предложить. Недоумок и так негодует оттого, что деньги текут мимо него.

– И отчасти он прав, – хихикнула Йозеффа.

– Попридержи язык! – рявкнул на нее ван Уффеле. – Значит, решено. Агнес, Шарлотта и новенькая отправляются утром. – Только теперь он напрямую обратился к Магдалене: – Как уж тебя зовут?

– Э… Магдалена.

У нее мороз пробежал по коже. Что же здесь намечалось? Магдалена прокашлялась.

– Можно узнать, о чем…

– Узнаешь, когда придет время, – оборвала ее Йозеффа. – А пока возвращайся на свое место. Утром тебя ждет другая работа. Ночь проведешь здесь.

– Но… – начала Магдалена.

– Возражения не принимаются! – заявила Йозеффа. – Твоя новая работа требует кое-каких приготовлений. Да и нынешняя твоя работа еще далека от завершения, – она двусмысленно ухмыльнулась. – Побереги свои нежные пальчики, золотце. Они тебе еще понадобятся.

Когда Магдалена, в полной растерянности, вернулась на свое место, Агнес бросила на нее взгляд и злобно сверкнула глазами. Потом снова закашлялась.

– Повезло тебе, – произнесла она наконец тихим голосом. – Ван Уффеле, видимо, нашел себе новую любимицу. А мне можно будет собирать вещи… – Она печально улыбнулась. – Что ж, как видно, скоро ты сама узнаешь, почему милой Евы больше здесь нет.

Фронвизер стоял с раскрытым ртом посреди оперного зала, как называли его жители Мюнхена. Лекаря пробирала дрожь. Еще ни разу в жизни ему не приходилось столь явственно ощущать, до чего маленьким и скудным был мир, в котором он жил. Шонгау до таких построек было так же далеко, как до Луны!

Симон держал Петера за руку и восторженно разглядывал трехэтажные балконы, образующие полукруг. С украшенных колонн ему улыбались статуи полуобнаженных нимф и ангелов. Куполообразные своды были расписаны в самых ярких красках сценами из греческих легенд. Впереди располагалась сцена с занавесом из красного шелка, которого хватило бы на платья и юбки для всех жительниц Мюнхена.

Едва ли не большее впечатление, чем сама опера, производили люди, собравшиеся в зрительном зале. На многих мужчинах были сюртуки из тончайшей материи с нашитыми на них пестрыми лентами. На рубашках – кружевные воротники и манжеты, вокруг шеи повязаны узкие платки, называемые галстуками; мода на них пришла из Франции, как и на парики, которые носил даже французский король. На женщинах были пышные платья с глубокими вырезами, и прически их могли сравниться с произведениями искусства.

Отовсюду доносились разговоры и смех, иногда слышалась французская или итальянская речь. Фронвизер надеялся, что с ним никто не заговорит. Он боялся, что растянутый шонгауский диалект выдаст в нем крестьянского простака.

Симон оглядел себя. Прежде чем карета доставила их в мюнхенский Кройцфиртель, курфюршеский посыльный снабдил их подходящей одеждой. Теперь Симон щеголял в излюбленных ренгравах, белой рубашке и синем сюртуке. Петер в своем жилете, аккуратно причесанный, походил на маленького господина. Тем не менее у лекаря складывалось такое впечатление, будто остальные избегали их, словно чувствовали их провинциальное происхождение. К тому же Петер, по всей видимости, был единственным ребенком в зале. Кто-нибудь то и дело бросал на них любопытный и в то же время неодобрительный взгляд.

– Не терпится посмотреть эту новую пьесу от Керля, – произнесла сладким голосом дама с прической, в которой десяток птиц могли устроить гнезда. – Должно быть очень занимательно. К тому же маэстро сам будет играть на клавесине…

– Хотя его последняя опера «L’Ernito» вышла провальной, – слащаво возразил господин в парике. – Кто-нибудь помнит этого итальянского тенора? Этого Маколино? Я до сих пор просыпаюсь в поту от его воплей.

Окружающие засмеялись, и Симон заставил себя улыбнуться, чтобы не привлекать внимания.

– Папа, – шепнул ему Петер. – А что такое опера?

– Ну, это как театр, только там поют, – вполголоса ответил Симон. – По-моему, она пришла к нам из Италии. Я и сам толком не знаю, скоро все увидим.

По дороге посыльный снизошел до объяснений и рассказал, что мюнхенская опера был первым оперным театром в Германии. Она представляла собой щедрый подарок баварского курфюрста своим подданным. Правда, как догадывался Симон, подавляющему большинству этих самых подданных никогда не доведется посмотреть здесь представление.

Последние несколько часов прошли для лекаря как во сне. Он до сих пор с трудом верил в происходящее. Из скупых объяснений посыльного Симон понял, что этим приглашением они действительно обязаны юному кронпринцу. Петер повстречал Макса Эмануэля в резиденции. Мальчики были примерно одного возраста и, очевидно, подружились. Посыльный и не пытался скрыть, что считал это приглашение большой ошибкой. Да и самого Симона терзали смешанные чувства. Что, если курфюрстина спросит его об этой проклятой собаке? А он ни на шаг не продвинулся в своих поисках и сомневался, что в ближайшие дни что-то изменится. К тому же сейчас у них были совсем другие заботы…

– Ее высочество курфюрстина, как обычно, не торопится, – прошипела напудренная дама с высокой прической. – Иного и ждать не приходится!

– По крайней мере, в этот раз она не будет танцевать, – хихикнула пожилая дама с таким слоем румян на лице, что появились трещины. – Помните оперу «La ninfa ritrosa», как она танцевала? Ну прямо павлин! – Она театрально вздохнула. – Ну, в ближайшие дни начнутся первые карнавалы, и мы вновь сможем насладиться этим зрелищем. Я с ужасом жду бала в Нимфенбурге! Что вы наденете?

Две дамы склонили друг к другу головы и принялись бесцеремонно шептаться. Как и многие из присутствующих, они жили при дворе. Хотя Симону казалось, что среди гостей были и богатые горожане. В отличие от дворян, патриции были одеты куда проще и сбивались в собственные группы. Дворяне и придворные постепенно заполняли балконы, а горожане между тем дожидались в зале. Напудренные дамы и господин в парике тоже направились на верхние этажи.

Фронвизер сразу почувствовал себя свободнее. Он прошелся с Петером по большому залу, разглядывая многочисленные колонны, украшенные балконы и громадную сцену, которая занимала значительную часть зала. Перед ней на возвышении стояли троноподобные стулья, вероятно предназначенные для курфюршеской семьи.

Дожидаясь с Петером начала представления, Симон с горечью думал о Магдалене. Вот бы она была сейчас рядом! Но даже для него, скромного лекаря, этот мир был почти недоступен, что уж говорить о дочери нечестивого палача… Настанут ли когда-нибудь времена, когда и простые люди смогут полюбоваться такой красотой? Симон надеялся, что Магдалена уже вернулась с мануфактуры. Тогда он сможет хотя бы рассказать ей обо всем, что видел.

Чтобы скоротать время, лекарь прислушивался к разговорам окружающих. Все вращалось вокруг обыденных тем вроде слухов, политики и предстоящих сделок. Но когда рядом с ним заговорил тучный мужчина, Симон навострил уши.

– Палачи, будь они прокляты! – прогремел он. – Как только эти подонки устроили свой Совет в Ау, все в городе пошло кувырком! До сих пор эти убийства меня особо не заботили. Недопустимо, чтобы какой-то безумец выбирал себе жертв среди патрициев.

– Старик Вильпрехт, похоже, вне себя! – шепнула полноватая дама в элегантном чепце и платье с глубоким вырезом. – Он назначил награду тому, кто назовет убийцу его молодой супруги.

– Такую же награду следовало бы назначить и за поимку проклятых фальшивомонетчиков, – проворчал толстяк. – Я слышал, курфюрст так и поступил. День ото дня все хуже. Вчера на рынке я получил тридцать серебряных талеров за три тюка материи. А дома, когда я взвесил монеты, оказалось, что они слишком легкие! Это уже третий раз, и все время серебряные монеты! Талеры, бацены, пфенниги… ничего нет святого для этих мерзавцев!

– Следует остерегаться, а не то нас постигнет та же участь, что и наших отцов, – поддержал его пожилой мужчина в простом черном сюртуке. – Помните? Фальшивомонетчиков развелось как грязи. Они отбирали полновесные монеты и переплавляли одну хорошую в две плохие. Причем делали это по приказу курфюрста! В конце концов деньги обесценились, и все разорились!

– Я слышал, кого-то из этих мерзавцев уже вывели на чистую воду, – добавил толстяк, вытирая шелковым платком пот со лба. – Какой-то ветреный тип низенького роста в книжной лавке Вагнера представился доктором. Правда, ему удалось улизнуть.

– Их должно быть куда больше, – проворчал третий, с жестким брыжом, вероятно, тоже из числа патрициев. – Все превосходно организовано. Кроме того, им нужна мастерская, формы для литья или даже пресс для чеканки. Черт знает, как им это все удается. Мастерская, должно быть, надежно скрыта, иначе ее давно отыскали бы!

– Ну, как я уже сказал, – шепнул пожилой мужчина, – в прошлый раз за этим стоял сам курфюрст. Нужны лишь несколько подонков, которые незаметно, по разным каналам пустят деньги в оборот. Не хочу оскорблять никого из господ, но такие люди вполне могут быть среди нас.

Он огляделся, и Фронвизер постарался принять самый непринужденный вид. Ему показалось или толстяк посмотрел на него с подозрением? Симон схватил Петера за руку и потащил подальше от группы.

– Ай! Мне же больно! – пожаловался сын.

– Прости, – прошептал Симон. – Но… мне кажется, скоро начнется представление, и нам следовало бы…

Он запнулся. Из множества разговоров его ухо вдруг уловило вполне определенное имя. Или ему послышалось? Лекарь остановился и прислушался. Действительно, имя повторилось.

– …никаких улучшений, доктор Гайгер…

Симон резко развернулся. Рядом разговаривали двое мужчин. Один из них, лет сорока, был похож на рыбу, с наметившейся лысиной, мягкими бледными губами и выпученными глазами. Второй выглядел намного старше. Короткая борода была тронута сединой, волосы аккуратно подстрижены, взгляд суровый. В простой черной мантии он походил на священника.

– Я могу еще раз попробовать сурьму, – сказал он рыбоглазому. – Но боюсь, что опухоль уже не остановить.

– И тем не менее она по-прежнему жива, – пожаловался мужчина. – И так продолжается почти год.

– Можно подумать, господин Пфунднер, вы желаете своей супруге скорейшей смерти…

– Господи помилуй! – Рыбоглазый возмущенно мотнул головой. – Просто больно видеть, как она страдает.

– Тогда подарите ей свое время и любовь. И то и другое уже многих исцелило.

Пфунднер робко улыбнулся.

– Первого у меня не так уж много. А второе тает, как снег под солнцем, стоит поглядеть на нее, чахлую и зловонную… Полагаю, доктор Гайгер, вы понимаете, о чем я.

– Нет, боюсь, что не понимаю.

Симон возблагодарил небеса. Подумать только, в нескольких шагах от него стоял Малахия Гайгер собственной персоной! Лекарь не верил своему счастью. С другой стороны, не было ничего необычного в том, что известнейший мюнхенский врач приглашен на такой вечер. Все, что теперь оставалось, это набраться смелости и заговорить с доктором. Правда, он не взял с собой записей. Хотя это, возможно, и не самое подходящее место, чтобы обстоятельно говорить на такие темы…

Ну, на худой конец, можно заложить основу для будущей беседы.

Симон глубоко вдохнул.

– Я сейчас, – шепнул он Петеру.

Потом собрал все свое мужество в кулак и шагнул к мужчинам.

– Ну, хоть давайте моей жене побольше снотворного мака, – говорил Пфунднер. – Тогда не придется слышать по ночам ее крики и жалобы…

Симон робко кашлянул.

– Доктор Гайгер, – вмешался он в разговор. – Прошу прощения, что прерываю…

Оба с удивлением оглянулись на лекаря. Пфунднер раздраженно дернул тонкими, едва заметными бровями.

– С какой это стати вы влезаете в нашу беседу? – рявкнул он. – Кто вы такой вообще?

– Э… я доктор Симон Фронвизер из Шонгау, и…

– Из Шонгау? – Пфунднер желчно рассмеялся. – Это где-то рядом с Альпами, верно? В оперу стали пускать всякую деревенщину?

«Я здесь по приглашению курфюрстины, карп ты напыщенный», – подумал Симон. Но вслух говорить этого не стал. Тогда наверняка пришлось бы рассказать о поручении разыскать придворную собаку, а этого ему хотелось меньше всего.

– В Шонгау тоже есть театр, – заявил Симон, выпятив подбородок. – И неплохой, скажу я вам.

Он, конечно же, врал – до сих пор в Шонгау заезжали лишь странствующие труппы, ночевали в трактирах и выступали на площади. Но Симона возмутило высокомерие мюнхенского патриция.

– Можете как-нибудь посетить наш старинный город, – добавил он.

– Ну, это вряд ли, – промолвил Пфунднер. – А теперь, пожалуйста, оставьте нас.

– Вы сказали, что вы доктор? – вступил в разговор Малахия Гайгер и пристально взглянул на Симона. – Я бывал в Шонгау. Правда, очень давно. Тамошний лекарь умениями, мягко говоря, не отличался, а вот выпить, к сожалению, любил.

«Мой отец», – с горечью подумал Симон.

– Городской совет назначил меня лекарем всего пару лет назад, – сообщил он, не углубляясь в свое прошлое.

– Мои поздравления. А где вы учились, позвольте спросить?

– В Ингольштадте. Но с тех пор прошло уже много лет.

Симон почувствовал, что краснеет. Обучение в Ингольштадте было темным пятном в его биографии. Через несколько семестров ему пришлось бросить учебу – из-за нехватки денег и, вероятно, лени. Для отца это стало тогда огромным разочарованием.

– Поначалу я… несколько лет проработал цирюльником, – добавил он нерешительно.

– Цирюльником! – Пфунднер злорадно рассмеялся. – То есть обыкновенный пиявочник. Тянули кровь и деньги.

– Не вздумайте порочить цирюльников, – строго произнес Гайгер. – Зачастую цирюльник умеет куда больше, чем какой-нибудь юный медикус, который только и может, что определить цвет мочи. И они разбираются в болезнях куда более серьезных… – Он с интересом взглянул на Симона. – Мы как раз обсуждали опухоль, которая мучает супругу почтенного казначея. Сначала она появилась в левой груди, и я в конце концов вынужден был отнять ее. Теперь опухоль перешла на правую грудь и увеличивается каждую неделю. Скажите, любезный коллега, как бы вы поступили?

Симон видел, с каким пренебрежением смотрит на него Пфунднер. Что за совет может дать простой цирюльник из Шонгау? Он задумался на мгновение, потом прокашлялся.

– Если опухоль величиной уже с голубиное яйцо, вероятно, придется отнять почтенной женщине и вторую грудь, – ответил он. – С захватом здоровой плоти, чтобы болезнь не распространялась. Потом прижечь рану, перевязать и…

Он помедлил.

– И?… – спросил Гайгер.

– И молиться. Если это то, что я думаю, то лишь Господь в силах помочь этой женщине.

– Ха, и снова Бог! – прошипел Пфунднер. – Вот что советует цирюльник из Шонгау? Молиться? Больше вы ничего не умеете?

Симон хотел ответить, но в этот момент раздались фанфары, и все разговоры в зале сразу смолкли. Затем распахнулись двери напротив сцены, и появился отряд стражников. Симон разглядел среди них курфюрстину в праздничном наряде, а подле нее – роскошно одетого мужчину, вероятно, ее мужа, самого курфюрста. Рядом шли мальчик и девочка лет десяти, и оба были одеты как взрослые. На сцену вышел герольд и стукнул по полу позолоченным посохом.

– Почтенные гости, склоните головы перед курфюршеской семьей! – приказал он.

В зале все преклонили колена, дворяне и придворные на балконах тоже склонили головы. Некоторое время стояла тишина, и Симон слышал стук собственного сердца. Он едва не касался лбом пола. Каким же надо быть идиотом, чтобы посоветовать величайшему врачу Баварии молиться! Неужели нельзя было предложить ему какое-нибудь лекарство, какое-нибудь чудодейственное средство? Теперь все его попытки стать ученым, вероятно, обречены на провал, а трактат пригодится разве что для растопки. Какой позор!

Снова раздались фанфары, люди начали подниматься с колен и занимать места. На сцене появились музыканты и принялись настраивать свои инструменты. Фронвизер вздохнул. Его единственный шанс был упущен.

Тут лекарь почувствовал руку у себя на плече. Он обернулся и увидел, к своему изумлению, Малахию Гайгера. Доктор улыбался.

– Я оценил вашу честность, коллега, – произнес он. – Это и отличает мастера от шарлатана. Против рака нет средства. Если у вас будет желание побеседовать, можете заглянуть завтра в полдень в больницу Святого Духа. Поговорим с глазу на глаз, как коллеги.

Он развернулся и направился к одному из балконов. Симон до того растерялся, что некоторое время стоял неподвижно.

Только когда поднялся занавес, Фронвизер осознал, что Петер снова куда-то подевался.

Петер следил за разговорами взрослых и изнывал от скуки. Когда отец сказал, что опера чем-то похожа на театр, мальчик обрадовался. Он любил театр! Два года назад в Обераммергау ему довелось наблюдать за репетициями известной мистерии, а в Шонгау иногда приезжал артист с большим ящиком, и на его сцене плясали куклы. Но этот театр, очевидно, предназначался исключительно для взрослых. Во всяком случае, других детей Петер здесь не видел.

С той самой минуты, когда посыльный передал им приглашение, Петер с нетерпением ждал встречи с новым другом. Поначалу никто не верил, что он подружился с настоящим кронпринцем. Ни отец, ни Пауль – тот называл его вруном и хвастуном. Но теперь им придется поверить! Ведь они были здесь потому, что так приказал Макс. Петер с удовлетворением представил себе, как вылупит глаза учитель Керль, если увидит его здесь. Макс пообещал тогда, что они увидятся снова, и очевидно, добился своего. И это притом, что мать его была кем-то вроде королевы.

Но Макс все не появлялся, и Петер заскучал.

А ему так хотелось рассказать новому другу, что отец разыскивает его собаку! Сама курфюрстина дала ему такое поручение. Отец наверняка разыщет Артура, и тогда Петер сможет чаще приходить к Максу в резиденцию! Он станет ходить в эту новую школу, про которую рассказывала мама, и все будет хорошо.

Петер нетерпеливо посмотрел на отца: тот разговаривал с каким-то суровым господином и неприятным пучеглазым мужчиной. Почему все тянулось так долго? Ну, по крайней мере, в зале было тепло и не было сумасшедших вроде мастера Ганса. Петер надеялся, что никогда больше не повстречает этого жуткого типа. Одни только красные глаза чего стоили! Как у дьявола. И эти белые волосы…

За спиной кто-то кашлянул, и Петер вздрогнул. Но это оказался всего лишь посыльный курфюрста. Он знаком велел следовать за ним. Мальчик хотел предупредить отца, но тот был поглощен беседой, и он передумал. Отец всегда злился, если его отвлекали от важных дел.

В радостном предвкушении Петер последовал за посыльным, который провел его на третий этаж. Уж теперь они наконец-то встретятся с Максом! То и дело навстречу им попадались мужчины в париках или пахнущие фиалками дамы и с любопытством поглядывали на Петера. На третьем этаже народу было куда меньше, чем внизу. Зато у каждого балкона стояла стража.

Посыльный отворил одну из дверей и ввел Петера внутрь.

– Жди здесь, – приказал он. – Не вздумай никуда уходить!

Он закрыл дверь, и Петер остался один. На балконе стояли только два стула, подбитые синим бархатом. Стены тоже были отделаны бархатом, и мальчику казалось, что он сидит в большом ящике. Справа и слева горели белые свечи, источая приятный аромат, не то что вонючие коптилки в Шонгау.

На сцене вдруг загремели фанфары, и гостям приказали склонить головы перед курфюршеской семьей. Наконец-то! Макс тоже был там, но, к великому разочарованию Петера, он занял место в нижнем зале, рядом с родителями и сестрой. Выходит, на нового друга ему придется смотреть только издалека…

Огорченный Петер устроился на одном из стульев. В свете большой люстры он увидел отца: тот, по всей видимости, разыскивал его. Петеру стало совестно. Может, следовало встать и помахать? Но в этот момент огни в зале погасли и поднялся занавес. На сцене появился тощий учитель музыки Керль. В первую секунду Петер испугался. Что, если он опять его вышвырнет? Сын лекаря пригнулся, но потом понял, что Керль его не увидит. Капельмейстер поправил парик, взмахнул палочкой, и заиграла флейта.

На кулисах был изображен лес или березовая роща. Зазвучала нежная музыка, и звук ее постепенно нарастал. Петера изумило разнообразие инструментов. Он слышал скрипки, гамбы, трубы, рога, литавры и множество других, прежде никогда не слышанных.

Потом на сцену вышли артисты в развевающихся одеждах. Вид у всех был чрезвычайно серьезный. Они запели, кто-то высоко, кто-то низко, но все – с такой страстью, словно от этого зависела их жизнь. Вскоре Петер заметил, что на сцене слишком уж часто и подолгу умирали. И вообще представление казалось ему совершенно непонятным, в особенности потому, что все пели по-итальянски. Время от времени мальчик пытался отыскать отца, но в зале было темно, и он различал лишь человеческие силуэты.

Постепенно Петер начал уставать. Он спрашивал себя, долго ли еще будет продолжаться эта так называемая опера и что он вообще здесь делает. Петер надеялся увидеться с Максом, а вместо этого смотрел, как толстые господа орут друг на друга, надрывая глотки…

У него уже слипались глаза, когда за спиной послышался знакомый голос:

– Бу! Ну и скукоти-и-ища! На кладбище, наверное, и то веселее.

– Макс! – радостно воскликнул Петер и обернулся. – Я уж думал, нам так и придется глядеть друг на друга издали!

Юный кронпринц подмигнул ему. На нем был парик – он съехал ему на лоб и уже немного растрепался. Макс ухмыльнулся и прижал палец к губам.

– Тсс! Иначе мама упрячет тебя в темницу! Она питает большую страсть к опере. Я уж думал, она меня не отпустит…

– А твои родители знают, что ты здесь со мной? – вполголоса спросил Петер.

– Мама сказала, мне можно подняться наверх, пока в зале темно, – Макс пожал плечами. – Она считает, что мне пойдет на пользу, если я время от времени буду встречаться с людьми из народа, так она говорит. Когда я рассказал ей про тебя, она сказала, что я могу увидеться с тобой на каком-нибудь балконе. Так, чтобы никто не видел. Она, по-видимому, знакома с твоим отцом. – Он печально опустил глаза. – Тем более она знает, что мне не с кем поиграть в резиденции. Особенно теперь, когда пропал мой маленький Артур…

– Мой отец разыскивает твоего пса, – с гордостью заявил Петер. – Он его обязательно найдет. Он очень умный, чтобы ты знал.

Макс кивнул.

– Знаю. Мама говорила. Она, кстати, велела спросить, не выяснил ли что-нибудь твой отец.

– Кажется, нет. Но я уверен, твой пес скоро найдется. Лучшего сыщика вы не нашли бы!

Петер восхищался отцом. Он спас уже столько народу – и как врач, и вместе с дедом, когда они преследовали разных злодеев… Разыскать собаку для него проще простого!

– А почему твой Артур вообще убежал? – спросил он.

– Моя няня, Амалия, гуляла с ним в саду, как всегда, – ответил Макс. – Она говорит, Артур увидел кошку и сорвался. Убежал вместе с поводком. Поводок я потом нашел возле садовой ограды… – Он шмыгнул носом. – Мне кажется, Артур уже не найдется.

Петер задумчиво почесал нос. На сцене тем временем трое мужчин пытались превзойти друг друга в силе голоса. У одного из них голос был высокий и пронзительный, как у женщины.

– Хм, у садовой ограды, говоришь… Но если там ограда, как он смог выйти?

– Должно быть, где-то есть лазейка. Мы его несколько часов разыскивали!

На некоторое время разговаривать стало невозможно: к голосам присоединились литавры и барабаны. Вскоре Макс словно позабыл о своей скорби по пропавшему псу. Когда на сцене мужчина вонзил нож себе в сердце, сын курфюрста еле сдержал стон.

– Керль пишет самые скучные оперы, какие я знаю! – пожаловался он. – Тебе стоит как-нибудь посмотреть состязания, которые устраивает мой отец. Они куда интереснее. Ну или хотя бы маскарады моей мамы, там можно хотя бы посмеяться… Уже скоро ожидается очередной карнавал. В Нимфенбурге, тебе обязательно следует прийти. Там всегда что-нибудь происходит!

– А по-моему, мечи очень кстати, – произнес Петер, все еще раздумывая о пропавшем Артуре. – И барабаны. Только…

– Керль использует их, чтобы в зале никто не уснул, – Макс хихикнул и показал на умирающего певца, лежащего на полу. – Теперь он два часа будет распевать, что вот-вот умрет. Сейчас сам все услышишь.

– Ты знаешь итальянский? – спросил Петер с любопытством.

– Знаю ли я итальянский? – Макс посмотрел на него с удивлением. – Разумеется! С мамой я разговариваю только по-итальянски. Или по-французски. А по-немецки – только с отцом. Мама говорит, это язык необразованных варваров. – Он усмехнулся. – Для людей вроде тебя.

Петер сконфуженно уставился в пол. Он-то считал, что они с Максом друзья. Но в глубине души мальчик понимал, что это невозможно. Одной короткой фразы хватило, чтобы разрушить эту иллюзию.

Макс был кронпринцем, а он – сыном простого лекаря из Шонгау. Петер не решался говорить Максу, что его дед – палач. Тот, наверное, засмеет его или сразу плюнет в лицо, как делали многие ребята в Шонгау.

Макс, похоже, не заметил его смущения. Он показал на сцену, и музыка зазвучала еще громче. Только теперь Петер заметил, что над сценой натянута проволока и по ней на артистов движется причудливая конструкция в виде дракона. Его охватило волнение, и он затаил дыхание.

– Летательная машина! – шепнул ему на ухо Макс. – Мама обещала, что Керль использует ее. Что ж, теперь будет хоть поинтереснее!

– Она и вправду похожа на дракона, – с благоговением произнес Петер. – На чудовище, которое поразил святой Георгий.

Он мгновенно позабыл свои мрачные мысли. Ребята напряженно следили, как машина со скрипом и лязгом движется по нарисованному небосводу. Когда машина угрожающе закачалась, Макс схватил Петера за руку.

– Потом дракон отправится в ад, – вполголоса сказал он. – У тебя глаза на лоб полезут, друг мой.

Петер улыбнулся.

В эту минуту они были обыкновенными любопытными мальчишками, единые в своей любви к летающим, извергающим пламя аппаратам.

В окнах трактира в Нойхаузене еще горел свет, такой уютный в зимнем сумраке. Снег лежал на крыше белым мягким покрывалом. Изнутри доносились приглушенные голоса, кто-то доигрывал на скрипке последнюю на сегодня песню.

Немногочисленные гости сидели за грубыми столами и допивали пиво. В большинстве своем это были путники, которые не успели в город до закрытия ворот и теперь вынуждены были ждать до утра. Два старых пьяных крестьянина опирались на свои палки и напевали в такт музыке. Трактирщик споласкивал кружки и мечтал поскорее отправиться спать.

В дальнем углу сидел мастер Ганс и ждал.

Он сидел здесь уже два часа, но тот, кого он дожидался, так и не пришел. Ганс раздумывал, и по мере раздумий нарастал его гнев. До сих пор все шло по плану, но теперь все выглядело так, словно из победителя он вдруг превратился в главного проигравшего. Но он все исправит, да, все исправит!

Он, вероятно, допустил ошибку, когда пришел к дому Дайблера, а потом на кладбище напал на Барбару. Но, Господь свидетель, эта девчонка просто выводила его из себя! Так продолжалось с той минуты, когда он впервые встретил ее, еще ребенком. Ганс так часто видел ее во сне: Барбара была его покорной женой – эта дерзкая кобылица, которую никто не мог усмирить, ни один мужчина…

Как ему хотелось тогда, два года назад в тюрьме Шонгау, попортить ее нежную кожу… Но ее отец, этот всеведущий мерзавец, вновь расстроил его планы. Вот и теперь Ганс не знал, много ли уже известно Куизлю. Проведал ли Якоб о тайне, так тщательно оберегаемой? Есть ли у него хоть какие-то догадки?

Из-за Барбары на кладбище Ганс потерял над собой контроль. И теперь на него ополчился не только Куизль, но и весь Совет. И все из-за какой-то нелепицы… Ему следовало затаиться, как вору! Но теперь с этим покончено. Он сделает свой заключительный ход и отпразднует победу. Он, мастер Ганс, посмеется последним, а другие будут преклоняться перед ним. Он почти у цели!

Сообщение, которое Ганс получил через родственника в Хайдхаузене, поначалу удивило его. Казалось, противник предлагал ему перемирие. Должно быть, он не видел иного выхода, и петля затягивалась все туже. Ганс для вида принял предложение встретиться с ним вечером в этом трактире. И проторчал здесь уже два часа, а противник так и не явился! Может, он хотел обвести его вокруг пальца?

Поначалу Ганс недоверчиво озирался. Возможно, встреча эта служила лишь для того, чтобы натравить на него стражников. Все-таки он напал на девушку на мюнхенском кладбище… Но никто его не потревожил. Так, в ожидании, Ганс и не заметил, как выпил три большие кружки пива. Он не то чтобы опьянел, но сознание его слегка затуманилось.

Скрипка наконец-то смолкла, и Ганс решил, что больше ему здесь делать нечего. Он бросил на стол несколько монет и, не прощаясь, вышел из трактира. Хозяин вздохнул с облегчением: в присутствии этого типа ему становилось не по себе.

Снег искрился в свете луны и уже начал таять. В воздухе пахло оттепелью. Ганс зашагал по грязи, и вскоре последние дома небольшой деревушки остались позади. Впереди, в паре сотен шагов, был Мюнхен. Ганс хмуро кивнул. Завтра же он нанесет решительный удар! Правда, предъявить он мог не так уж много, ему хотелось бы поискать другие доказательства на кладбище при церкви Святого Креста. Но Ганс теперь знал, что случилось с Анни и Эльфи. И, если не произойдет чудо, скоро случится с третьей девушкой, Евой. Если собрать воедино все, что ему удалось выяснить, этого должно хватить.

А если возникнут сложности с признанием, всегда можно помочь.

Гансу хотелось бы самому наложить тиски. Ему нравилось, когда подозреваемые кричали и корчились, хотя во время пытки он ничем не выказывал своих чувств. Никто не должен был видеть, как он любит свое ремесло. Всегда любил. С тех пор как ребенком ободрал кошку живьем.

Старые липы окаймляли дорогу на Мюнхен, в это время совершенно безлюдную. Ганс понял, что третья кружка была все-таки лишней. Это мюнхенское пиво было чертовски крепким! Он вытер пот со лба и зашагал быстрее. Вполне возможно, что враги наблюдают за таверной его родственника. Поэтому он проберется через задний двор, незаметный, как дым в ночи. А утром отправится к капитану Лойблю. Ганс не собирался сдаваться – он вставит зажженный фитиль в бочку с порохом. Это будет триумф!

Палач остановился и тяжело вздохнул. Ему стало дурно. Возможно, дело вовсе не в выпитом, а в тушеном мясе, которое он съел в трактире. Ганс щедро добавил в него горчицы, чтобы перебить гниловатый привкус. Должно быть, мясо было довольно старое… Ну, стакан настойки в таверне живо поставит его на ноги.

Ганс потянулся, чтобы избавиться от головокружения, и увидел между деревьями эшафот, расположенный, в отличие от висельного холма, недалеко от Нойхаузенских ворот. Площадка высотой в два-три шага была выложена из кирпича, по углам стояли колонны, черные в свете луны. Здесь происходило обезглавливание. В отличие от Вайльхайма, казнь в Мюнхене представляла собой грандиозный спектакль с палачом и приговоренным в главных ролях. Мастер Ганс всегда завидовал Дайблеру – ведь у него было столько зрителей…

Он прищурился. Ему показалось или между колоннами кто-то стоял? Точно! Теперь палач разглядел его. Он стоял на площадке и махал ему. В руке у него была коса или что-то похожее.

Смерть махала Гансу.

– Какого дьявола… – проворчал палач.

Он на секунду зажмурился и снова открыл глаза. Но фигура никуда не исчезла. Какие только видения не порождала его фантазия! А может, все дело в выпивке?

Ганс выругался и шагнул к площадке. И только тогда заметил, как у него кружится голова. Пошатываясь, он прошел по снегу и ухватился за ствол липы. Колени стали вдруг мягкими, как мокрый снег.

Палач прислонился к дереву и съехал вниз. Веки отяжелели, на лбу выступал холодный пот. Бешено заколотилось сердце, лицо стало подергиваться, и Ганс начал понемногу осознавать, что это не просто тошнота. И дело не в лишней кружке пива. Он догадался, что с ним произошло.

Мастер Ганс умирал, как отравленная мышь.

– …надо… вырвать… – выдавил он хрипло.

Палач попытался сунуть пальцы в рот, чтобы вызвать рвоту. Но руки его не слушались. Как и лицо, они начали дергаться. Живот обожгло, словно там ползали тысячи муравьев.

Сквозь холодный пот, застилающий глаза, он смутно увидел, как человек с площадки стал медленно приближаться.

Он не спешил.

– …убирайся… к дьяволу… – прохрипел Ганс.

Неутолимая, жгучая злоба придала ему сил. Он приподнялся, но тут же снова упал. И, прислонившись к липе, с ненавистью смотрел на стоявшего перед ним человека.

Тот вынул длинный, остро заточенный нож.

– Никакого милосердия, – проговорил охотник. – Начнем снизу.

Мастер Ганс не мог кричать.

Он только чувствовал, как убийца медленно отреза́л ему ноги, потом – руки и в конце концов – голову.

Магдалена напряженно всматривалась в потолок убогой комнаты. Глаза постепенно привыкли к темноте, но она могла различить лишь несколько почернелых балок. Стояла глубокая ночь.

Рядом посапывали другие девушки, время от времени слышался хриплый кашель Агнес. Они лежали на соломе и рваных одеялах, расстеленных на холодном полу, где-то на третьем этаже мануфактуры. В комнате пахло по́том и жидким капустным супом, который, с парой хлебных корок, и составил их так называемый ужин. Магдалена, как и обещала, отдала свою порцию мальчикам. Через полчаса свечи погасили, и матушка Йозеффа большим ключом заперла дверь.

С тех пор Магдалена лежала в темноте, голодная, и гадала, что же принесет ей грядущий день. Агнес после тех странных слов больше с ней не разговаривала. Другие девушки тоже вели себя скрытно – даже юная Шарлотта, которой Магдалена помогла днем. Что же здесь все-таки происходило? Что случилось с Евой и ее подругами?

Поначалу Магдалена не решалась оставаться здесь на ночь. Но любопытство и тревога за судьбу несчастных девушек оказались сильнее. Когда отец попросил ее устроиться на мануфактуру, женщина согласилась крайне неохотно. Все-таки она обещала помочь Барбаре в поисках жениха. Кроме того, ей тяжело было расставаться с Софией. Но один день, проведенный за ткацким станком, пробудил в ней жалость – жалость ко всем этим девушкам: к Анни, Эльфи и в особенности к Еве, возможно, еще живой. Нужно непременно выяснить, что здесь происходит, пока не умер кто-нибудь еще! Теперь, как и отец, Магдалена была убеждена, что ключ ко всем убийствам, произошедшим в последние дни, крылся в этих стенах.

Ночью она собиралась еще раз спуститься в подвал, но вскоре отказалась от своего замысла. Комната была надежно заперта, а по коридорам еще ходили эти жуткие венецианцы. Магдалена слышала скрип половиц на верхнем этаже, и с лестницы то и дело доносились звуки шагов. К счастью, вечером ей удалось отправить одного из мальчишек в трактир и предупредить Симона и остальных, чтобы они не беспокоились…

Тихий плач прервал ход ее мыслей. Это была Шарлотта, пятнадцатилетняя девочка, которой Магдалена помогла днем. Она лежала рядом на соломе и до сих пор не издала ни звука. А теперь плакала, как маленький ребенок.

«В сущности, это и есть ребенок, – подумала Магдалена. – Несчастное дитя в этом жутком месте».

Она осторожно приподнялась, чтобы не разбудить остальных, подползла к Шарлотте и заботливо положила руку ей на плечо. В первый миг Шарлотта вздрогнула, но потом немного успокоилась.

– Я не хочу, – всхлипнула она.

– Чего ты не хочешь? – спросила Магдалена.

– Того, что ждет нас завтра.

Магдалена вздохнула.

– Тебе не кажется, что пора наконец и мне рассказать? Все-таки завтра я буду с вами, и я, похоже, единственная не знаю, что меня ждет.

– В самом деле? – Шарлотта взглянула на нее с удивлением. – А я… я думала, ты часто этим занималась. Ты с виду такая зрелая, бывалая… И потом, ты говорила, что знакома с Евой. Вот я и…

– Ты о чем? Да говори уже! – Магдалена с трудом сдерживала голос, нетерпение ее возрастало. – Чем я, по-твоему, часто занималась? – спросила она шепотом.

– Ну… зарабатывала… на улице.

Теперь все стало ясно. Дочь палача тяжело вздохнула. В общем-то, она и так об этом догадывалась.

– Ван Уффеле постоянно выбирает красивых девушек, – продолжала Шарлотта вполголоса. – Потом отправляет их в богатые дома, и они якобы должны прислуживать там несколько дней. Но на самом деле мы занимаемся совсем не этим. Я сама еще ни разу этим не занималась, но Агнес говорит, что на этом можно неплохо заработать.

«И это лишь малая доля того, что зарабатывает ван Уффеле», – подумала Магдалена.

Она задумалась на мгновение.

– Ты думала, что я проститутка, потому что знакома с Евой. Значит…

Шарлотта кивнула.

– Ева тоже этим занималась. И Анни с Эльфи. Только они уже мертвы. Так что ван Уффеле нужны новые девушки. Агнес говорит, что мне повезло, не каждой выпадает такая возможность. Но… но…

Она не смогла договорить и снова расплакалась. Магдалена сжал губы.

– Шарлотта, послушай, это важно! – прошипела она и мягко встряхнула девушку. – Сегодня утром ты говорила, что знаешь, почему Еву заперли в подвале, и ван Уффеле с Йозеффой хотят убить ее, потому что она слишком много знает. Ты это имела в виду? Что Ева знала про эти дела с проститутками? И они боялись, что она проболтается?

Шарлотта молчала, но взгляд ее говорил красноречивее любых слов. В конце концов девушка снова расплакалась.

– Теперь ты понимаешь, почему я не говорила? – всхлипнула она. – Почему все мы молчим? Они нас убьют! Любую, которая много говорит, просто… просто убивают!

Магдалена закрыла глаза и почувствовала, как застучало ее сердце.

Анни, Эльфи, Ева. Две мертвы, одна пропала. И прежде все трое работали проститутками на ван Уффеле и матушку Йозеффу. Она шла по верному следу! Хотя и не понимала, почему девушек убивали таким зверским способом. Только потому, что они не хотели молчать?

Чтобы удостовериться, завтра ей самой придется примерить на себя роль проститутки. Только так она узнает, что в действительности произошло с девушками. И, вероятно, только так она сможет уберечь остальных девушек от подобной участи. Готова ли она к этому? Магдалена задумалась на мгновение, а потом решительно кивнула.

– Все будет хорошо, Шарлотта, – сказала она и пожала дрожащую руку девушки. – Я присмотрю за тобой. Никто не сделает тебе плохого.

Но, что бы ни произошло, одно было ясно: Симон никогда не должен узнать об этом ее шаге.