12

Люди по-прежнему толпились возле могилы, переговаривались, ругались и громко молились. А Симон с Куизлем с нетерпением дожидались носилок, чтобы отнести Еву в Мюнхен.

Чтобы убедить священника, потребовалось немало времени. Симон объяснил, что они не причинят девушке вреда и он, будучи лекарем, сумеет о ней позаботиться. При этом он благоразумно умолчал о том, кем был его хмурый спутник. Тем не менее священник им так и не поверил. В конце концов ему захотелось одного: чтобы эти странные незнакомцы поскорее убрались – и в его деревне вновь воцарилось спокойствие.

То обстоятельство, что в Богенхаузене вместо Магдалены обнаружилась Ева, успокаивало и в то же время внушало тревогу. Симон по-прежнему не знал, где его жена. Но теперь хотя бы оставалась надежда, что она еще жива. Женщиной на повозке, о которой говорила Агнес, вполне могла быть Ева, а не Магдалена. Агнес ошиблась! Иначе и быть не могло! Но где теперь была Магдалена, по-прежнему оставалось загадкой. Может, она до сих пор на мануфактуре? Но в таком случае Агнес знала бы об этом. Или нет? В любом случае им необходимо как можно скорее возвращаться в Мюнхен.

Двое крестьян наконец-то принесли носилки, сделанные из куска грубого полотна и двух неотесанных жердей. Они молча положили их у дверей и убрались так поспешно, словно боялись, что восставшая из мертвых в любую секунду может броситься на них.

– Суеверный сброд! – проворчал Куизль и осторожно, будто укачивал кого-то из внуков, уложил Еву на носилки. – Останки собственной бабушки сожгут, если над ее могилой ворон пролетит…

Он аккуратно укрыл девушку своим плащом.

Под пристальным взором священника они двинулись со своей ношей к главной улице. Ева весила не больше ребенка, но силы у Симона были на исходе. Кроме того, на пути у них то и дело становились некоторые из жителей.

– Это мертвечина! – кричала старуха, едва живая от страха. – Надо пронзить ей сердце колом! Только так успокоятся заблудшие души!

– А если эти двое какие-нибудь ведьмаки? Вдруг они собираются оживить эту Богом проклятую покойницу? – предположил крестьянин, вооруженный косой.

Другие сжимали в руках вилы и цепы, но держались чуть в стороне, словно боялись, что Ева очнется и проклянет их.

Несколько смельчаков попытались вырвать у них носилки. Но, когда Куизль разбил нос самому ретивому из них, остальные ворчливо отступили, как волки, у которых отняли добычу. Симон не в первый раз уже убедился в том, что люди мало чем отличались от зверей. «А то и хуже зверей, – подумал он. – Животным неведомы суеверия – только голод».

Они добрались до лесной опушки и только там остались наконец одни. Толпа осталась позади. До них долетали еще злобные выкрики, но вскоре лес заглушил все звуки. Симон остановился, переводя дух.

– Мы так и до утра не дойдем, – пожаловался он. – Хотя у меня хребет еще раньше переломится.

– Болван! – проворчал Куизль. – Ты всерьез решил, что я намерен тащиться через весь лес? Я хотел только убраться от этих недоумков. – Он показал вперед, где в сумерках вырисовывалась развилка. – Там проходит дорога на Фрайзинг. Уверен, нам попадется какой-нибудь сговорчивый извозчик, который пока не слышал про нежить из Богенхаузена.

Вскоре из-за деревьев действительно показалась повозка, нагруженная бочками и тюками. Куизль встал посреди дороги и поднял руки в знак добрых намерений. Извозчик потянулся к заряженному арбалету. Но, заметив носилки на краю дороги, явно расслабился.

– У моей дочери лихорадка, – сообщил Куизль старому извозчику, с головы до ног закутанному в шкуры. – Не будете ли вы так любезны взять нас до Мюнхена? Ей срочно нужно к цирюльнику. Мой зять сам не свой от волнения.

Старик кивнул и помог им устроить носилки между бочками.

– У меня у самого дочь в Мюнхене, – проговорил он. – Дай-то Бог, чтобы наши дети пережили нас…

Повозка со скрипом покатила к Мюнхену. Симон взглянул на Еву. Девушка по-прежнему была без сознания и время от времени вскрикивала, словно ее мучили кошмары. По ее лицу, несмотря на холод, струился пот. Должно быть, девушка заболела еще до того, как ее закопали в могиле. Попытки выбраться из-под земли, вероятно, лишь усугубили лихорадку.

Симон попытался представить, как его самого закапывают живьем. Медленно забрасывают землей, засыпают лицо, и он остается без воздуха. Сырая земля и глина тяжелеют, давят на грудь… Он дергается и извивается и при этом не может пошевелиться… Нет, представить такое оказалось не под силу, настолько это было ужасно.

– Я должен был помочь ей, – пробормотал Куизль. – Еще в тот раз, когда говорил с ней через окно. Надо было выбить чертову дверь, размазать по стене эту старую каргу и вызволить девушек. Всех!

– Ну, теперь хотя бы есть надежда, что Магдалена жива, – вполголоса отозвался Симон.

Он погрузился в размышления. Если Йозеффа и ван Уффеле вывезли на телеге Еву, это порождало новые вопросы. С чего бы им заживо закапывать девушку, да еще в нескольких милях от Мюнхена? Если б они решили избавиться от Евы, было бы проще убить ее и сбросить в реку – это не привлекло бы столько внимания. Так к чему эта жуткая казнь?

– По-вашему, Магдалена по-прежнему на мануфактуре? – спросил Симон у Куизля.

Повозка медленно катила по снегу и грязи. Опустилась ночь, и лес черной молчаливой стеной обступил дорогу.

Якоб ответил не сразу.

– Вот уж не знаю. Вполне возможно, что эти двое избавлялись и от других девушек. Может, они просто заперли Магдалену в подвале.

– Чтобы выяснить это, сперва нужно попасть на эту чертову мануфактуру. – Симон вздохнул. – Но эти венецианцы надежно ее охраняют, а стража не может нам помочь, потому что у ван Уффеле могущественные друзья… Что за напасть такая! – Он всплеснул руками. – Я иногда думаю, где мы так провинились и за что нам такое наказание.

– Женские наказания, – неожиданно проговорил Куизль.

Фронвизер посмотрел на него в недоумении.

– В смысле?

Якоб вдруг оживился и нетерпеливо забарабанил пальцами по доскам.

– Мы только и говорим, что эти убийства похожи на казни, – заговорил он с нажимом. – Но почему мы не развивали эту мысль дальше? Все способы, которыми он казнил своих жертв, предусмотрены для женщин. Топят, душат и зашивают в мешок в основном женщин. И закапывают заживо! Почему?

– Но Эльфи вонзили кол в грудь, а женщину в погребе замуровали, – заметил Симон. – А мастера Ганса четвертовали. Какая тут связь?

– Ганса казнили за предательство, за него и предусмотрено четвертование. А вот что касается остального, тут я не знаток. Теперь уже давно никого не замуровывают и не протыкают кольями. Об их значении нужно читать в старых книгах. А времени на это нет… А, дьявол! – Куизль со злостью ударил по борту повозки. – Это когда-нибудь закончится? Почему я, палач, вынужден всякий раз дознаваться до правды?

Он тихо застонал, и Симон осознал вдруг, как же постарел его тесть. В темноте волосы и борода казались совершенно седыми, а морщины на лице – более глубокими.

Лекарь невольно подумал о том, сколько они всего пережили за последние годы. Оба они теряли любимых людей, оба носили в душе глубокие раны. А Куизль достиг того возраста, в котором нормальные люди сидят у печи и смотрят, как падает снег за окном, а перед домом играют внуки. Но вместо этого он вынужден разыскивать свою дочь, которая, возможно, попала в руки к сумасшедшему убийце…

– Все дело в казнях и этих чертовых амулетах, – проговорил наконец палач. – Это словно зашифрованные послания. Что, черт возьми, он хочет сказать этим? Почему то и дело выбирает похожие наказания?

– Потому что он намеренно убивает только девушек? – предположил Симон.

– Это я и так знаю! Но почему?

Якоб склонился над Евой, взял амулет и резко дернул. Шнур оборвался, и медальон оказался у палача в ладони. На нем, как и на других, была изображена Богородица в венце.

– Пресвятая Дева Мария, что ты забыла в этом грязном, очерствевшем мире? – пробормотал Куизль. – Какую тайну ты носишь в себе?

Палач еще долго смотрел на амулет, пока в конце концов не спрятал его в карман.

Прошло еще больше часа, прежде чем повозка подкатила к Изарским воротам, давно уже закрытым. Но у извозчика, по всей видимости, были свои связи. Несколько монет сменили владельца, и стражники лишний раз отворили ворота. Симон вспомнил карету, затянутую черным пологом, которая несколько дней назад выехала через Зендлингские ворота. В тот раз тоже не обошлось без денег, но сумма, скорее всего, была куда значительнее.

«Этот город как самовлюбленная, алчная потаскуха, – подумал Симон. – Улыбнется только тем, кто щедро заплатит».

В городе в это время было темно, как на дне морском. Только на больших улицах время от времени загорались фонари перед трактирами. Но и они через час начнут закрываться, и тогда на улицах останутся лишь грабители и прочий сомнительный люд.

Симон с Куизлем осторожно сняли носилки с повозки и по узким улочкам двинулись в Ангерфиртель. В саду перед домом несколько кошек замяукали при их появлении. Якоб постучал в дверь, и почти сразу им открыл Дайблер. Он был взволнован не на шутку.

– Ну что? – сдавленным голосом спросил палач. Взгляд его упал на носилки. – Разыскали?

Симон покачал головой.

– Это не Магдалена. Но нужен срочный уход и кое-какие лекарства.

– Она жива? Дайте мне посмотреть на нее…

Из-за спины Дайблера шагнула Вальбурга. Она взглянула на Еву, и дар речи, казалось, покинул ее. Вальбурга поднесла руку к груди и сжала в ладони крошечный медальон, словно молилась, при этом не сводила глаз с девушки.

– Михаэль уже рассказал мне, – проговорила она через некоторое время, повернувшись к Симону. – Как по-твоему, она выживет?

– Думаю, жизни ее ничто не угрожает, – ответил лекарь. – Но она очень слаба. Все-таки она была заживо похоронена – и сама выбралась.

– Господи! – пробормотал Дайблер и отступил на шаг. – Похоронена заживо… – У него тряслись руки, он явно был потрясен.

– Она может говорить? – спросила Вальбурга.

– К сожалению, нет, – сказал Симон. – Иначе мы уже узнали бы, кто это сделал. Хотя мы более чем уверены, что за этим стоит тот самый безумец.

– Ну же, заносите бедняжку, а то она совсем окоченеет, – мягким голосом распорядилась Вальбурга. – Я сейчас же займусь ею.

Куизль осторожно поднял Еву с носилок и перенес в комнату, где хранились лекарства. Там стояла широкая скамья, и палач уложил на нее девушку. Вальбурга сразу принялась набирать нужные снадобья.

– Листья липы, ивовая кора, замоченная в спирту… – бормотала она. – Это должно поставить ее на ноги. Прежде всего нужно позаботиться, чтобы спала лихорадка и раны на пальцах не воспалились. – Она взяла небольшой мешочек и повернулась к Симону. – Да, чуть не забыла. Магдалена говорила, что ты очень любишь кофе. Я купила вчера горсть зерен на рынке. Сварить тебе кружку? Тебе это явно не помешает.

Симон рассеянно кивнул.

– Магдалена не появлялась? – спросил он без особой надежды.

Вальбурга помотала головой, размалывая в ступке кофейные зерна.

– Нет, к сожалению. Петера с Паулем тоже давно не видно. Но за них я бы не тревожилась особо. Скорее всего, шатаются где-нибудь с местными мальчишками… – Она на секунду подняла голову и улыбнулась. – Кстати, заходил этот странный курьер из резиденции. Хотел забрать тебя и Петера на какой-то праздник. Но никого из вас не было, и я послала его прочь.

– Вот и славно, – проговорил Куизль и хмуро кивнул. – У нас сейчас других дел полно, чтобы еще выделываться перед какими-то шутами… Мне с самого начала не нравилось, что мой внук шатается среди них, а зять разыскивает какую-то придворную псинку…

Симону хотелось возразить, но он и сам понимал, что сейчас у них действительно другие заботы.

Ради всего святого, где же Магдалена?

– Может, оно и к лучшему, что ребят сейчас нет, – сказал он. – Все-таки их мать пропала, и ни к чему им тревожиться вместе с нами. Но Барбара и Георг должны все знать… Где они, кстати?

– Барбару я сегодня не видел, – отозвался Дайблер, все еще стоя у порога, словно размышляя над чем-то. – Черт, как же холодно! – Он закрыл дверь и потер ладони. – Но Георг здесь, полчаса как вернулся. Я сказал ему, что Магдалена пропала. С тех пор он сидит в комнате и глушит пиво одну кружку за другой.

В этот момент Георг выбежал в коридор. Он вопросительно посмотрел на Симона и Куизля. Лицо у него было белее снега.

– Ну? Она…

– В могиле была не Магдалена, – ответил Куизль. – Это хорошая новость. Плохая состоит в том, что мы по-прежнему не знаем, где она и что с ней.

Они прошли в общую комнату, а Вальбурга осталась с Евой.

В углу под распятием стояла колыбелька с нарисованными, чуть поблекшими цветами. В ней мирно спала София. Симон вздохнул с облегчением. Приятно было видеть, что хоть кто-то в их семье хорошо себя чувствует.

– Нашел на чердаке, – объяснил Дайблер и устало улыбнулся. – Нам с Вальбургой не посчастливилось иметь детей. Только однажды, очень давно, Господь одарил нас прекрасным маленьким созданием, но забрал его сразу после рождения… – Он встряхнул головой, словно пытался прогнать горькие воспоминания. – Пути Господни неисповедимы! Вот колыбелька и осталась с того времени. Я рад, что София так сладко в ней спит…

– Да, к счастью, она еще слишком мала, чтобы разделять наши заботы.

Симон кивнул и повернулся к Георгу. Тот снова сидел за столом. Глаза у него покраснели, и он, словно утопающий, обхватил кружку. Лекарь невольно подумал о размолотом кофе – хорошо было бы, если б Вальбурга приготовила ему кружку этого горького напитка. Ему следовало поразмыслить, а лучше всего в этом помогала не выпивка, а кофе.

– Мы не знаем, где сейчас Магдалена, – сказал Куизль, когда все собрались. – Но, возможно, другой след что-то даст. – Он взглянул на сына. – Рассказывай! Что там с Неером? Ты разыскал его? Может, ему что-то известно насчет Магдалены? Не тяни!

Георг сделал глоток из кружки и проговорил монотонно:

– Неер не женится на Барбаре.

Куизль посмотрел на него в недоумении.

– Это еще почему? Все ведь шло хорошо, они гуляли, он делал ей подарки и что там еще полагается… Барбара ведь не отказала ему. Ну, по крайней мере, не залилась тут же слезами. – Тут он нахмурился. – Или она все-таки передумала? Черт, не знаю никого упрямее…

– Барбара не выйдет за Неера, потому что он содомит.

В комнате повисло молчание. Смысл сказанного дошел до них не сразу.

– Он… кто? – спросил наконец Симон.

Георг вздохнул.

– Он содомит. Совокупляется с мужчинами. Не только в Мюнхене, но и у себя в Кауфбойерне. – Он вытер пену со рта и продолжил: – Неер взял бы Барбару в жены. Возможно, у них появились бы дети. Но жениться он собирался только для видимости. О том, что палач из Кауфбойерна – содомит, видимо, давно ходят слухи. Поэтому, когда у него умерла жена, он решил поскорее подыскать себе новую, чтобы положить конец этим разговорам.

– И этой новой женой должна была стать моя дочь… – Куизль грозно сощурился. – Каков… подонок!

Фронвизер раскрыл было рот, но в этот миг дверь в комнату отворилась.

– Я не помешала?

Вошла Вальбурга и подала Симону кружку, из которой поднимался на редкость приятный аромат. Несмотря на их положение, лекарь не смог сдержать улыбки.

– Ты и впрямь сварила кофе… Не знаю, как и отблагодарить. Ты просто спасла меня!

Вальбурга пожала плечами.

– Если б я с помощью одного только кофе могла поставить Еву на ноги, это и впрямь было бы волшебное средство. Но для этого нужны другие снадобья. По крайней мере, теперь она крепко спит. Я лучше побуду с ней.

Она затворила за собой дверь, и Симон сделал большой глоток. Вкус был восхитителен. Может, чуть горьковат, но просить дорогой сахар в доме палача было бы слишком. Напиток помог хотя бы переварить услышанные только что слова.

– В сущности-то, Неер обычный бедолага, – продолжал Георг. – Он ведет две жизни, настоящую и показную. И если эти жизни пересекаются, хорошего мало. В Зендлинге, когда они с Барбарой сидели в трактире, он случайно столкнулся с бывшим любовником. Тот грозился все рассказать, и Нееру пришлось заплатить большую сумму. И неизвестно было, не потребует ли мерзавец еще. Вообще Неер хотел сразу же убраться из города, но потом заглянул в одну сомнительную купальню… Там он напился и застрял на какое-то время.

– И откуда ты все это узнал? – спросил Симон. Он уже ощущал живительную силу кофе – усталость и сон как рукой сняло.

– Откуда? Я разыскал его в этой купальне, и он мне сам все рассказал! – с горечью ответил Георг. – У них есть пароль, по которому можно попасть в комнату, куда пускают только мужчин… – Он содрогнулся. – Это было ужасно!

– Нам не стоило бы строго судить этих людей, – проговорил Симон. – Каждый человек таков, каким создал его Господь. Я читал, что в Древней Греции это было обычным явлением.

– Ну, а теперь за это полагается смертная казнь, – проворчал Куизль. – Содомитов сжигают или варят в масле. Нееру приходилось прятаться, это я могу понять. Но он хотел ради этого жениться на моей дочери… Этого я ему не прощу!

– Где же он теперь? – спросил Дайблер.

– Убрался из города. Я просто не смог выдать его стражникам. Он, в общем-то, неплохой малый, мне его скорее жаль… – Георг посмотрел на остальных. – Неер, кстати, не единственный, кто уехал. Видман отправился обратно в Нюрнберг, да и другие не станут задерживаться. Дядя Бартоломей с утра тоже тронется в Бамберг. И потребует, чтобы я ехал с ним.

Молодой человек выглядел теперь мрачнее тучи. Он снова поднес кружку ко рту.

– Хватит напиваться и жалеть себя! – проворчал Куизль и отнял у сына кружку. – Чтобы разыскать Магдалену, нам всем потребуется ясный ум. Если с ней ничего пока не случилось, – добавил он мрачно.

Георг встряхнул головой.

– Магдалена жива. Иначе я почувствовал бы. Она всегда была как мать для нас с Барбарой.

– Мы тоже не верим в то, что она мертва, – сказал Симон. – Но понятия не имеем, где ее искать. А на мануфактуру попасть не можем.

– Ева наверняка знает, – задумчиво промолвил Георг. – Она что, в самом деле не может говорить?

– Для этого ей нужно снова обрести сознание, – проворчал Куизль. – А это…

Тут в комнату снова вошла Вальбурга. Она была очень взволнована, грудь ее вздымалась.

– Ева! – выдохнула она. – Я… по-моему, она приходит в себя!

Встреча Ангерских Волков и Подонков Ау состоялась в восемь часов.

Банды сошлись в тот момент, когда прозвонили колокола расположенной неподалеку церкви. Петер пытался скрыть волнение, но ничего из этого не вышло. Грязные, рослые мальчишки с лицами в прыщах и ссадинах смотрели на него, как на диковинную, беззащитную букашку, которую ничего не стоило раздавить между пальцами. Петер невольно согласился с Мозером: эти ребята действительно выглядели как убийцы. При этом большинству из них было не больше двенадцати.

Встречу устроил Зеппи. Местом сбора был назначен заброшенный сад при монастыре минимитов к востоку от Ау. Когда-то сад принадлежал замку, но со временем достался монахам, и те его запустили. Очевидно, в пивоварении они понимали лучше, чем в садоводстве.

Монастырский сад представлял собой настоящий лабиринт из разросшихся живых изгородей и кустарников. Дорожки, когда-то посыпанные гравием, покрылись грязью и обледенели. Ограда во многих местах обвалилась, так что пробраться внутрь не составило труда.

Перед встречей Петеру хотелось заглянуть домой к Дайблеру, ведь они там с утра не показывались. Но Пауль убедил его, что мама потом ни за что их не отпустит. А у него было чутье на родительские запреты и наказания.

Для ребят из банды монастырский сад был чем-то вроде второго дома. Здесь, в полусотне шагов от кабаков Ау, они собирались, чтобы поиграть вдали от мира взрослых или подраться, наказать предателя или поделить добычу. Посередине, друг напротив друга, сидели главари – Шорш и коренастый парень четырнадцати лет, которого все называли Луки. Несмотря на юный возраст, лицо его уже пересекал длинный шрам. Поговаривали, что Луки получил его от извозчика в Хайдхаузене. Также поговаривали, что на следующий день этого извозчика нашли в придорожной канаве с перерезанным горлом.

Шорш подозвал Петера, чтобы тот мог изложить Луки свой план. Остальные с хмурыми лицами стояли позади своих главарей. В общей сложности их было не меньше тридцати.

«Настоящая армия, – подумал Петер. – С пращами вместо мушкетов и палками вместо мечей».

– И вы всерьез полагаете, что собаку кронпринца держат на мануфактуре? – хриплым голосом спросил Луки. Он и сам рычал, словно старый пес.

Петер кивнул. Он старался говорить спокойно, что не вполне удалось.

– Некий ван Уффеле украл собаку, чтобы получить выкуп от курфюрста, – несколько упрощенно подвел он итог рассказанному. – У нас есть все основания полагать, что он держит собаку именно там.

– Есть все основания полагать… – Луки хитро оскалился и подмигнул Шоршу. – Где вы отыскали этого острослова? В церкви? Парень болтает, как чертов иезуит.

– Это внук палача из Шонгау, – сдержанно ответил Шорш. – Его дед, как никто другой, орудует мечом.

Эти слова вызвали ропот среди Подонков, кто-то с уважением покивал. Это был один из немногих случаев, когда Петер гордился своим происхождением. Он взглянул на Пауля. Тот сидел в нескольких шагах позади него, гордо выпятив подбородок. Его нож сверкал в свете факелов.

– И почему вы решили, что мы поможем вам пробраться на мануфактуру? – спросил через некоторое время Луки. – Между Подонками Ау и Ангерскими Волками сейчас перемирие. В отличие от Ублюдков Гизинга и Хайдхаузенских Оборванцев. Но это не значит, что станем подтирать вам зад.

– Если разыщем собаку, получим вознаграждение, – пояснил Шорш. – Мы поделим его поровну между бандами. К тому же на мануфактуре есть чем поживиться, особенно шелком. Можете все взять себе, нам нужна только доля от награды.

Эта идея принадлежала Петеру. Поначалу никто из ребят не соглашался, но внук палача убедил их, что им необходимо что-то предложить Подонкам.

Предложение, похоже, пришлось Луки по душе. Он задумчиво кивнул, словно размышлял над чем-то. Но Петер сразу понял, что сила Луки заключалась в его кулаках, а не в голове.

– Как вы собираетесь передать собаку кронпринцу и получить награду? – спросил тощий мальчишка из второго ряда. – Даже если мы отыщем собаку, стражники никогда в жизни не пустят нас в резиденцию!

Остальные заворчали и стали переговариваться вполголоса. Луки бросил сердитый взгляд на вопрошающего. Очевидно, в их банде не привыкли, чтобы, кроме главаря, говорил кто-нибудь еще. Но потом он кивнул, словно это была его собственная мысль.

– Да, как вы собираетесь это устроить? М-м-м? Это вы в своем чу́дном плане, видно, не предусмотрели.

– У меня есть доступ в резиденцию, – ответил Петер. – Поверьте мне.

– Он знаком с кронпринцем! – выкрикнул Пауль и торжествующе огляделся. – Мой брат знаком с принцем!

– Внук палача и любимчик принца. – Луки ухмыльнулся и ткнул Петера в хилую грудь. – То ли ты лихой малый, то ли просто враль и хвастун. По мне, так скорее второе. Коли так, я с большой радостью расквашу твою мордашку.

Петер сглотнул и промолчал. Он не сомневался, что Луки исполнит свою угрозу. Кроме того, ему было не по себе при мысли, что сегодня он подвел Макса. Он ведь пообещал кронпринцу, что пойдет с ним на этот странный бал. А вместо этого договаривается с шайкой головорезов в заброшенном саду… Но ведь речь шла об Артуре. Если завтра Петер принесет Максу его любимую собаку, принц непременно его простит.

Луки сощурился.

– Ладно, – сказал он, и при этом голос его звучал так снисходительно, словно говорил священник на исповеди. – Можете рассчитывать на нашу помощь, – тут он хрустнул костяшками пальцев, пристально глядя на Шорша. – Но позволь тебе сказать: если вы решили одурачить нас, если на мануфактуре нет никакой собаки и вы наплели нам – между Ау и Ангером начнется война. Вам понятно?

– Чего уж тут непонятного, – Шорш кивнул.

Петер перехватил его взгляд и понял, какая ответственность на него легла. Если его план провалится, прольется немало крови, и не только его.

– Тогда по рукам.

Луки вынул нож и провел лезвием по ладони. Тонкой струйкой потекла кровь. Шорш проделал то же самое, после чего главари пожали руки, крепко прижав ладони. При этом они глядели друг на друга, как два бешеных пса, готовых сцепиться в любую секунду. Никто не желал первым отводить взгляд. Потом Луки неожиданно рассмеялся и хлопнул Шорша по плечу.

– Вы не то что другие, вы из другого теста. С вами можно иметь дело.

– Так что ты предлагаешь? – спросил Шорш. – Вы знаете, как попасть на мануфактуру?

Луки снова улыбнулся и оглянулся на своих ребят.

– Эй, Подонки! Он спрашивает, знаем ли мы, как пробраться на мануфактуру! Ну, что думаете? Сказать им?

Остальные засмеялись и заголосили. Потом Луки жестом призвал их к молчанию.

– Что ж, слушайте внимательно, Волчата, – заговорил он и подмигнул Петеру. – Надеюсь, любимчик принца, ты захватил душистой воды. Потому что у вас дух вышибет от вони.

– Девочка открыла глаза и что-то проговорила, – сказала Вальбурга. Она по-прежнему стояла посреди комнаты; на ней был перепачканный грязью и кровью фартук, в руках она держала длинный лоскут. – Я как раз обмыла ее и собралась перевязать, когда она заговорила!

Симон вскочил и бросился в соседнюю комнату, где уложили Еву. Бледная, как и прежде, она лежала с закрытыми глазами. Но лицо ее стало чистым, следов крови не осталось, и на руках были чистые повязки. Симон склонился над ней и осторожно тронул за плечо. Он уловил запах спирта и пьянящий травяной аромат. Должно быть, Вальбурга напоила девушку одним из своих легендарных снадобий.

– Ева? – позвал он тихо. – Ты меня слышишь? – Не получив ответа, потряс ее за плечо. – Ева, ты слышишь меня? Мы хотим помочь. Ты в безопасности! Тебе известно, где Магдалена?

– Если ты и дальше будешь так ее трясти, то сломаешь ей шею, – проворчал Куизль, стоявший у него за спиной.

Остальные тем временем тоже собрались в комнате.

– Хм, похоже, она крепко спит, – разочарованно проговорил Георг, глядя на Еву. Он оглянулся на Вальбургу. – Ты уверена, что она говорила?

– Я, может, и немолода, но пока не оглохла, – ответила хозяйка дома. – Она говорила! И открывала глаза. Но потом, наверное, снова потеряла сознание…

– Дьявол! – выругался Симон. – Я-то надеялся, она что-нибудь скажет про этого безумца или про Магдалену…

– По-моему, она… называла имя твоей жены, – задумчиво промолвила Вальбурга. – Только пару слов, но…

– Господи, да говори уже! – прикрикнул на нее Куизль. – Что она сказала?

Вальбурга попыталась сосредоточиться.

– Кажется, одно слово было «Магдалена». Потом она еще что-то сказала, тут я совсем уж не поняла… – Она наморщила лоб. – Что-то вроде… бала. Она повторила его несколько раз подряд и при этом сжала мне руку. Бал, бал, бал…

– Нам от этого никакого проку, – Георг пожал плечами. – Может, она бредит и ей видится, что она на каком-то балу, или что-то еще, не знаю…

– Бал! – воскликнул Симон. – Конечно! Бал!

Дайблер удивленно покосился на него.

– Ну вот, и он туда же… Это, похоже, заразно. Может, дело в этом кофе…

– Бал! – взволнованно перебил его Симон. – Вы что, не понимаете? Должно быть, речь идет о каком-то празднике в Мюнхене! Может, Ева хотела сказать, что Магдалена на этом балу.

– Но… какой в этом смысл? – спросил Георг. – С какой стати Магдалене быть на балу?

– С такой, что моя дочь – чертова шлюха. – Куизль говорил тихо, но все взоры тут же обратились к нему. Палач заскрежетал зубами. – Неприятно это сознавать, но Симон прав. Нам следовало быть внимательнее. Ван Уффеле использует девушек в качестве проституток. Не только в домах у знатных господ, но также на праздниках, где они развлекаются. Возможно, девушек немного опаивают, маком или дурманом, не знаю… А может, просто поят чем покрепче, если они упираются. И мужичье тешится в свое удовольствие. Не исключено, что Магдалену повезли на такой праздник.

– Где этой ночью в Мюнхене может проходить бал? – Симон взглянул на Дайблера, но тот снова погрузился в раздумья и не ответил. Тогда он повернулся к Вальбурге: – Может, ты что-нибудь слышала?

– Хм, этот курьер говорил про какой-то праздник, – ответила Вальбурга. – Может, про этот праздник все и говорят… Я только сегодня на рынке слышала. Где-то за городом выстроили новый замок, и по этому случаю устраивают бал. Там будет сама курфюрстина, ведь это по ее просьбе курфюрст начал строительство. И она дала ему сказочное название.

– И как же называется этот замок? – с растущим нетерпением спросил Симон.

– Ну, курфюрстина назвала его Нимфенбургом. Как мифических нимф, обитательниц леса. Говорят, сегодня ночью все гости будут одеты как нимфы, фавны, сатиры и эльфы, – Вальбурга покачала головой. – Все будут в масках и костюмах, как на карнавале. А нам, простым людям, остается только смотреть!

– И вряд ли нас туда пригласят, – добавил Георг. – Так мы точно никого не разыщем. Тем более что все там будут в масках и костюмах.

– В масках и костюмах?

Симон стал лихорадочно соображать. Должен быть какой-то способ, они всегда его находили! Нужно что-то придумать, чтобы спасти Магдалену. Сейчас, немедленно! Времени не осталось.

Тут губы его растянулись в улыбке. Он взглянул на Вальбургу.

– Сколько тебе нужно времени, чтобы зашить пару костюмов?

Огни были повсюду, мерцали вверху и под ногами. Барбара куталась в шерстяной плащ, смотрела на крошечные точки, как они ширятся и растворяются в ночной тьме, и чувствовала себя словно под сводом мира.

– Нравится?

Валентин встал рядом и положил руку ей на плечо. Барбара не вздрогнул и не отстранилась, впервые за несколько лет.

– Это… восхитительно, – прошептала она.

Валентин рассмеялся.

– Я же обещал, что приведу тебя в особенное место. Только нельзя забывать высматривать пожары! Иначе Густль больше не пустит меня сюда. И прощайте, прекрасные виды…

Они стояли на колокольне Старого Петра, почти в пятнадцати шагах над крышами Мюнхена. Местный сторож, с которым Валентин водил дружбу, разрешил им подняться на верхнюю площадку. Рядом стояла жаровня, однако ночью было довольно холодно, и с севера задувал пронизывающий ветер.

Они уже были здесь днем, когда Валентин увел Барбару с площади, где выступали артисты. Даже при дневном свете вид был грандиозный, до укрытых снегом гор, казалось, можно дотянуться рукой. Теперь же над ними сияли звезды, а внизу горели огни города: свечи в богатых домах, очаги в трактирах и лампы стражников, обходивших улицы. Окрестности утопали во мраке, и Мюнхен казался пылающим островом посреди черного моря.

В этот момент Барбара поняла, почему девушек и юношей так тянуло в Мюнхен. Этот город обещал им свободу и новую жизнь, и так он был не похож на темные и душные захолустья, где они обитали… Захолустья наподобие Шонгау.

За последние часы Валентин познакомил ее с этой яркой стороной Мюнхена. Они прогулялись по Нойхаузенской улице, мимо приличных трактиров, церквей и монастырей, посмотрели на резиденцию и новые укрепления, в форме звезды охватывающие город. Валентин показывал ей уединенные сады и дворцы, людей в напудренных париках и женщин в муфтах и мехах. И рассказал, как Мюнхен стараниями курфюрстины Аделаиды Генриетты стал открыт большому миру.

Валентин, как всегда, был очень добр, и Барбара вновь смогла отвлечься от своих забот. Он ни разу не заводил разговор об этом, но она чувствовала, что пришло время обо всем ему рассказать. О Конраде Неере, о замужестве, на котором настаивал отец, и прежде всего о нежеланном ребенке, которого она носила под сердцем. До сих пор Барбара говорила об этом только с Магдаленой. Но она давно не виделась с сестрой и понимала, что должна кому-то открыться. Иначе страх и тоска сведут ее с ума.

– Колокольня Старого Петра – вторая по высоте после церкви Богородицы, – сообщил Валентин и придвинулся к ней.

Барбара почувствовала запах его пота, но он даже не отталкивал – скорее, дурманил.

– Ты наверняка заметила по количеству ступеней, – продолжал скрипач. – С этой площадки сторож высматривает, не горит ли где. Но прежде всего он должен звонить в колокола.

Он показал на колокола позади них, подвешенные в ряд на массивной балке. Некоторые с виду весили не меньше тысячи фунтов.

– Когда они звонят, отсюда лучше спуститься, – с улыбкой сказал Валентин. – Если пробьют в одиннадцатый, можно запросто оглохнуть.

– А мне нравится вон тот, самый маленький, – сказала Барбара и показала на неприметный колокол в самом углу. – Когда в него звонят?

Валентин перестал улыбаться.

– Это колокол грешников. В него звонят только в день казни. Он отмеряет приговоренным последний час. Но ты наверняка знаешь про этот обычай.

Барбара промолчала. Она задумалась, как часто ей придется слышать такой звон.

Если открыться сейчас Валентину, рассказать ему о ребенке, это все равно что предстать перед ним обнаженной. Обратной дороги не будет. Как он отреагирует? Уберет руку с ее плеча и посмотрит на нее совсем по-другому? Барбара понимала: стоит ей все рассказать, и эти слова станут между ними стеной, навсегда.

– Когда… когда я говорила, что мой отец прибыл в Мюнхен на Совет Двенадцати и взял нас с собой, я не сказала всей правды, – начала Барбара. – Я здесь по своей причине… – Она запнулась, но, когда Валентин вопросительно посмотрел на нее, собралась с силами и продолжила: – Я должна выйти замуж за какого-нибудь палача. Скорее всего, за Конрада Неера, с которым ты видел меня в трактире. Это не мой дядя, он мой жених. Во всяком случае, если придется по душе отцу.

– Но ты этого не хочешь? – мягко спросил Валентин.

Барбара горестно рассмеялась.

– С каких это пор у женщин есть выбор? Я, конечно, могу и отказаться, отец мне пообещал… Но это не спасет меня от позора!

– Только потому, что ты не замужем? – удивился Валентин.

– Нет же, черт возьми! Потому что… я беременна. От какого-то пройдохи, которого и след простыл!

В этот момент Барбаре захотелось, чтобы раздался колокольный звон и заглушил ее голос. Но слова прозвучали ясно и отчетливо.

– Да, я беременна! И если я рожу, будучи незамужней, в Шонгау меня ждет позорный столб или что похуже. Мой отец – палач, и он должен будет исполнить наказание. Ты понимаешь, что это значит? Он откажется, и тогда… мы окажемся вне закона, и нас прогонят из города. Всех! Даже моих племянников, ни в чем не повинных!

Барбара заплакала, и Валентин снова положил руку ей на плечо.

– Твой отец знает о ребенке? – спросил он.

Молодая женщина помотала головой.

– Пока знают только сестра и брат. Если… если отец узнает… – Она запнулась. – Ты его не знаешь. Вообще он человек добродушный, но когда выйдет из себя… то…

– Небо падет на землю, – закончил за нее Валентин и улыбнулся. – Думаю, я неплохо себе представляю, каков твой отец. И все-таки мне кажется, что он тебя простит.

– Но речь не об этом! – вскричала Барбара. – Все дело в том, что я не хочу этого ребенка! Знаю, что это грешно. Но он зачат по принуждению, не в любви… Стоит мне только подумать о нем, прикоснуться к своему животу, и я чувствую отвращение. И мне стыдно. Господи, я знаю, что буду гореть за это в аду тысячу лет! Мне стыдно, но я ничего не могу с собой поделать…

Барбара заплакала навзрыд. Наконец-то она высказалась. До сих пор она даже Магдалене не говорила о том чувстве, которое охватило ее за последние дни, о своей ненависти к этому ребенку. Хотя возможно, что сестра и сама обо всем догадывалась. Никто не мог ей помочь.

Даже Валентин.

Некоторое время был слышен только свист ветра, обдувающего башню. Потом Валентин внезапно прервал молчание:

– Долго уже?

Барбара вытерла слезы и посмотрела на него в недоумении.

– В каком смысле?

– Давно ты забеременела?

Она пожала плечами.

– Месяца три. В любом случае слишком долго, чтобы что-то предпринимать. Слишком велика вероятность, что я сама при этом умру. Слишком поздно.

Валентин задумался.

– Может, и есть одно средство, – проговорил он. – Но ты действительно должна захотеть этого. Ты хочешь?

В душе у Барбары затеплилась слабая надежда.

– Поверь мне, если есть возможность все исправить, я не упущу ее. Я готова, – она решительно кивнула. – Что ты предлагаешь?