Глава 14

Прибыв на южный предел, Брайс понял последовательно, одну за другой, три важные вещи. Первая: он не сможет выиграть эту войну. Вторая: он должен выиграть ее во что бы то ни стало, любой ценой. И третья: он не имеет права выиграть ЛЮБОЙ ценой.

Дела обстояли скверно. Хуже, чем Брайс мог представить из всех донесений. Он устремился на юг впереди своих основных войск всего лишь с одним небольшим отрядом, торопясь как можно скорее оказаться на месте и все увидеть собственными глазами. Он все еще страшно злился на Яннема, все еще не соглашался с ним, все еще считал, что Митрилу абсолютно не нужна война с Империей людей. Но за эту зиму он научился вести армии в бой и побеждать и не мог побороть азарта, разгоравшегося в нем тем сильнее, чем ближе он подъезжал к южным границам. Брайс понимал, что эта война бессмысленна, но ему хотелось войны. Тьме, затаившейся в нем, хотелось крови.

Однако даже Тьма примолкла в замешательстве, когда Брайс доехал до фортификаций и понял, насколько паршиво обстоят их дела на самом деле.

Южные границы королевства примыкали с одной стороны к горному хребту, с другой – к степи, которую делили между собой юго-западная орочья орда и Империя людей. Местность была неспокойна, то и дело здесь вспыхивали приграничные стычки, а когда орки отправлялись в набег, земля на много лиг вдоль митрильской границы пропитывалась кровью. Это было опасное соседство. Митрильские города, укрытые глубоко в горах, для южных орков представляли мало интереса. Однако в степной части королевства раскинулись поля и пастбища, и для их защиты короли Митрила возвели несколько оборонительных линий, которые назывались летцинами. Это были длинные укрепления в виде стен, поддержку которым обеспечивали стрелковые башни. Часть этих стен возводили из камня, другие представляли собой обычные деревянные частоколы или даже земляные брустверы. Время от времени часть укреплений рассыпалась от древности или повреждалась во время стычек с орками, и от короля, правящего Митрилом в тот момент, зависело то, насколько быстро брешь будет устранена. Король Лотар, оставивший Митрил с полупустой казной, не слишком заботился об укреплении старинных летцин. Он, правда, приказал разрушить две из них, на линии Гренза, и возвести на их месте новые, более высокие и крепкие. И за это Брайс был отцу сердечно признателен. Но, хотя большая часть границы, от края до края гор, преграждалась фортификациями, в линии обороны все же оставалась существенная брешь, лежащая напротив перевала Конрада. Этот перевал служил прямой и кратчайшей дорогой между Митрильскими горами и Империей людей, по нему проходил основной торговый путь. А поскольку люди прежде никогда не нападали на Митрил, именно до этого участка у митрильских королей никак не доходили руки. Они хорошо защитили свои земли от опустошительных набегов темных народов, напрочь забыв, что и от светлых порой приходится ждать подвоха.

И вот теперь, приехав на границу, Брайс воочию наблюдал почти пол-лиги совершенно пустого пространства между двумя защитными линиями, перекрытого лишь старыми, измельчавшими, заросшими травой траншеями да осевшим от времени насыпным валом столетней давности. Надолго ли остановит такая преграда рыцарское войско имперцев, если они ринутся в эту прореху? На час? Может, на полтора?

Брайс в красках представил себе, что случится, когда рыцари императора Карлита пройдут здесь, точно по плацу на параде, и взберутся на перевал Конрада. Вся степная часть Митрила окажется у них как на ладони: они спустятся с перевала, пройдут по полям и пастбищам, сжигая и вырезая все на своем пути, пока не окажутся у стен городов, целиком зависящих от земледелия и скотоводства в степных регионах. Они возьмут города в осаду, и горожане начнут вымирать с голоду, а уже через месяц император Карлит пришлет к королю Яннему новое посольство, и тот тысячу раз пожалеет, что недостаточно благосклонно принял первое. Брайс не мог удержаться от того, чтобы представить себе эту картину: дымящиеся поля, иссушенные голодом и болезнями города, горные реки, вниз по которым плывут распухшие трупы. И все из-за проклятой бреши, которую не удосужился заделать его отец… и о которой не вспомнил вовремя он сам, слишком занятый войной с западными орками и попытками защитить источник Тьмы, за которым те пришли. Но ведь Брайс отвечал не только за горы. Весь Митрил сейчас зависел от того, справится ли он с бременем, которое так охотно на себя принял.

Разумеется, Брайс подумал о Тьме. Первым же делом именно о ней. Источник остался далеко, но Брайс унес из Эрдамарана крошечный росток Тьмы, дрожащий в глубине его существа. У него оставалось мало времени, но стоит лишь захотеть, и он сумеет раздуть из искры внутри себя костер, который поглотит все вокруг. Все: и имперцев, и орков, и митрильских воинов, и землепашцев, и самого Брайса. Тьма переливалась в нем, стонала и пела, звала, соблазняла, ластилась, словно кошка, запрыгнувшая хозяину на колени. Искушение было так велико. А главное – Брайс не видел иного выхода. С помощью магии Тьмы он сможет остановить имперцев еще до того, как они пройдут сквозь брешь и проникнут на перевал. Но при этом погибнут тысячи, и сама эта земля, возможно, станет непригодной для жизни, как Проклятый лес. Впрочем… может, все будет не так уж и плохо. Брайс ведь один, а всего один темный маг вряд ли способен натворить по-настоящему больших бед с далеко идущими последствиями… Так шептала Тьма у него в голове и ластилась, ластилась к нему, напевая голосом его матери.

Это было неимоверно трудно. Но Брайс отказался. Может быть, потому, что не слышал сейчас зова Источника, оставшегося чересчур далеко. А может, в нем просто снова проснулся тот самый мальчишеский кураж, из-за которой многие считали его крайне неподходящей кандидатурой на роль королевского маршала. Брайс провел три дня, разбив палатку у бреши на границе и разглядывая лежащую за ней заснеженную степь, пока что тихую и пустую. Снег синел на бескрайнем просторе, мирно и безмятежно, потревоженный лишь редкими цепочками звериных следов. Снег, думал Брайс. Имперцы – не орки, им не нужен источник Тьмы в наших горах, и они не станут спешить. Если они и пойдут на нас, то не прямо сейчас. У нас есть время до весны.

Три дня он мерз, слоняясь возле бреши, дыша на сведенные холодом пальцы, напряженно раздумывая, изобретая и отвергая десятки различных планов, в некоторых из которых было место Тьме, а в некоторых – нет. И в конце концов решил, что стоит попробовать. Да, это страшный риск, и если он не оправдается, Митрил падет. Но если все получится, Брайс придет к своему брату, встанет перед ним, не преклоняя колена, и скажет: «Смотри. Ты хотел, чтобы я там умер, а я опять победил. И мне не пришлось использовать для этого даже половины той мощи, которой я на самом деле владею».

Брайс решился.

По приказу королевского маршала все доступные средства и силы немедленно бросили на постройку новой летцины, которой надлежало закрыть брешь в обороне между линиями Гренза и Вейрияна. Следовало за один месяц построить стену длиной в пол-лиги, высотой в двенадцать футов и толщиной в три. Все митрильские зодчие, согнанные на эту грандиозную стройку, хором твердили, что за месяц такую фортификацию возвести невозможно, но маршал не желал ничего слышать. Фундамент стены пришлось заложить в метель, от снега строительный раствор намокал и каменел, не схватываясь как следует, кирпичная кладка расползалась под собственным весом, а потом еще приключился пожар, уничтоживший немалую часть рабочих инструментов. Главный зодчий носился весь в мыле, выпучив глаза, вопя на всех дурным голосом и уже мысленно прощаясь с жизнью. И как обидно было умирать по глупости тщеславного мальчишки, заполучившего слишком много власти и возомнившего себя чуть ли не полубогом! Да, в этот месяц народный восторг по поводу принца Брайса заметно поубавился, что немного подняло настроение королю Яннему, внимательно следившему за ходом оборонительных мероприятий по донесениям в столице.

Но еще больше все это подняло настроение императору Карлиту, который наблюдал за происходящим с ничуть не меньшим интересом.

Тем временем шел активный набор в ополчение. К оружию призывались все мужчины от шестнадцати до шестидесяти лет, кроме самых немощных и больных. Толку от такой армии, конечно, было немного – просто смешно полагать, будто толпа необученных крестьян, пусть даже поддерживаемая регулярной армией, сможет противостоять рыцарской кавалерии имперцев. В первые теплые дни, как только из-под талых снегов пробилась молодая трава, войско Карлита выдвинулось к границе с Митрилом. Оно насчитывало четыре тысячи всадников и восемь тысяч пехоты, состоявшей в основном из панцирных латников, тогда как армия Митрила, не считая ополчения, могла выставить лишь полторы тысячи легких пехотинцев, нескольких сотен лучников и отряд боевых магов. А поскольку даже полудюжина ополченцев, вооруженных короткими мечами, едва ли могла справиться с одним тяжеловооруженным конным рыцарем, то, по сути дела, Империя людей преобладала почти восьмикратным количественным превосходством над жалкой армией горного народа, слишком надменного, дерзкого и недалекого, чтобы вовремя склониться и признать над собой имперскую власть.

Говорили, что в Эл-Северине, столице людей, заключали ставки – не на исход этой войны, а на ее продолжительность. Причем счет шел не на месяцы и даже не на недели, а всего лишь на дни.

Достроить новую летцину на месте бреши, разумеется, не успели: в срок возвели едва ли половину стены, и все еще оставалась четверть лиги ничем не прикрытого старого бруствера, преодолеть который двенадцатитысячной армии имперцев не составило бы никакого труда. Когда имперцам оставалось полтора дня перехода до границы, Брайс приказал сниматься с лагеря, разбитого на возвышенности возле бреши, бросить незаконченную стройку и уходить в горы. Маршал терпел поражение, еще не успев дать бой, и народ роптал, недоумевая, что же случилось с великим героем, так блистательно разбившим орков дважды за прошедшую зиму. Крестьяне бежали из степи, ища укрытия в городах, но там им никто не радовался: все знали, что имперцы вот-вот возьмут города в осаду. Цены на хлеб подскочили в десять раз, все судорожно запасались провиантом, а кто мог уехать – тот уезжал, понимая, что катастрофа близка.

Ясным, солнечным весенним днем армия имперцев, возглавляемая генералом Доркастом, родным племянником императора Карлита, пересекла рубеж между двумя державами и прошла между старой летциной и новенькой, но, увы, слишком короткой и совершенно бесполезной стеной. Имперцы пели боевые марши, хохотали и шутили, перебираясь через смехотворный вал и перескакивая на боевых конях узкие заросшие рвы.

Годы спустя те из них, кто вернулся – а таких было очень немного, – просыпались по ночам с криком, и в ушах у них звенел их собственный беззаботный, надменный смех.

Перевал Конрада углублялся в горы, зажатый между обрывом и бурной рекой, которая, стекая со скал в степь, размывала почву и образовывала в низине небольшое болотце. В сущности, не самая удачная отправная точка для похода в глубь Митрила. Именно по этой причине данный участок границы так долго оставался незащищенным: на всей протяженности степи это было самое неудобное место для атаки с равнины. И если бы не брешь в обороне, то, пожалуй, генерал Доркаст не повел бы своих людей на перевал Конрада. Тактически выгоднее было бы форсировать участок границы, который укреплен лучше, но за которым открывается более просторная и менее пересеченная местность, позволяющая провести рекогносцировку. Если бы не смехотворные метания митрильцев, пытающихся возвести летцину за месяц, Доркаст, возможно, и не пошел бы в эту брешь… Но митрильцы так потешно суетились, так судорожно силились защитить то, что защитить физически невозможно, и Доркаст просто не удержался, чтобы не унизить врага, направив армию именно по этому пути.

Мысль о том, что это могло быть ловушкой, мелькнула в голове имперского генерала, когда он увидел крутой горный склон, ведущий к перевалу Конрада, и услышал яростный шум воды, потоками обрывающейся с каменистых порогов. По правому флангу наступления оказались скалы и обрыв, по левому – река и болото. Нечего было и думать о том, чтобы форсировать реку или обходить обрыв – для такой большой армии здесь не оставалось пространства для маневра. Впрочем, сам перевал оказался достаточно широк, чтобы по нему могла проехать конница построением по двадцать всадников в шеренге. Тяжелая пехота шла в арьергарде, на некотором расстоянии от кавалерии. Генерал Доркаст ехал между кавалерией и пехотой, время от времени беспокойно оглядываясь на недостроенную стену, которая осталась далеко внизу и уныло мокла под редким весенним дождиком.

– Это бессмысленно, – проговорил его советник, едущий рядом.

Генерал бросил на него хмурый взгляд из-под сросшихся бровей. Доркасту исполнилось сорок два года, он считался одним из основных претендентов на трон Империи в случае смерти его дяди, императора Карлита, и внезапно он задался вопросом, за каким демоном его понесло в эту богами забытую варварскую страну. Но советнику своему он доверял всецело, поэтому спросил:

– Что именно бессмысленно, Селегил?

– Эта летцина. Ведь дураку ясно, что они не успели бы ее построить в срок. И они даже не оставили на ней гарнизон, чтобы попытаться использовать ту часть укреплений, которую успели возвести. Вон та башня. – Советник указал на темный силуэт, громоздящийся далеко позади, на границе со степью. – Она почти закончена. Там можно было разместить отряд арбалетчиков или магов и немного потрепать наш авангард. Почему они этого не сделали?

Генерал Доркаст туго натянул поводья. Слова советника настолько точно описывали его собственные мысли и подозрения, что отмахиваться от них стало совершенно невозможно.

– Остановить конников, – отрывисто приказал он. – Немедленно!

– Милорд?

– Сейчас же трубить авангарду отход! – рявкнул Доркаст, но было уже слишком поздно.

Спереди, с головы кавалерийской колонны, послышался глухой шум. Почти сразу за шумом раздались удивленные возгласы, а потом и истошные крики. Шум тем временем нарастал, переходя в гулкий грохот, от которого задрожала земля. Конь под генералом Доркастом заржал и встал на дыбы, так что племянник императора, считавшийся одним из лучших наездников в Эл-Северине, едва не сверзился из седла.

– Что это? Магия? – крикнул он, перекрывая грохот. Как и многие, он немало слышал о магических подвигах принца Брайса в стычках с орками и, хотя считал эти слухи сильно преувеличенными, не мог не вспомнить о них сейчас, ощутив под собой глубинную дрожь земли.

– Не магия! Обвал! – крикнул Селегил, разворачивая коня и пытаясь увести его с дороги.

По перевалу, тяжело подпрыгивая и страшно грохоча, катились огромные валуны, а за ними – бревна, вытесанные из столетних сосен и елей, в обилии покрывавших склоны Митрильских гор. Они сбивали с ног всадников вместе с лошадьми, а те, кому удавалось спешиться, с трудом уворачивались от града камней, слишком сильного и длительного, чтобы его можно было объяснить естественными причинами.

– Что там происходит? – крикнул Доркаст, обращаясь к одному из рыцарей, скачущему от авангарда вниз.

– Засека! Она завалили перевал деревьями и сделали засеку в два человеческих роста, никак не перемахнуть!

– Они? Митрильцы? – переспросил Доркаст и похолодел. Он опять обернулся на недостроенную летцину. Она осталась уже слишком далеко и таяла в утренней дымке. Врата к легкой победе, как насмешливо думал генерал, проезжая сквозь них всего несколько часов назад. Как бы им не обернуться сейчас вратами в пекло.

Генерал развернул коня и обнажил меч.

– Спешиться! – заорал он. – Конникам – спешиться! Обходить засеку по левому флангу!

– Но, милорд, там река…

– Разведчики доносили, что по восточному берегу есть брод. Пройдем по нему.

– Слушаюсь! – Рыцарь завернул коня и ринулся передавать приказание.

Советник Селегил посмотрел на генерала Доркаста. Нервно облизнул сухие губы.

– Они рассчитывают смять наши ряды на перевале, – сказал он, и Доркаст ухмыльнулся.

– Ну да, пару рядов смяли. Не больно им это поможет. Возьми роту пехотинцев и проверь, сможешь ли обойти засеку с правого фланга.

– Слуш…

Советник не успел договорить. С правого флага, там, где не было воды и болота, но вздымалась крутая скала, раздались крики. Доркаст повернулся туда и увидел колонну, стремительно скатывающуюся с горы вниз, точно лавина – он на миг почти залюбовался этим зрелищем, прежде чем понял, какую катастрофу оно сулит. Колонна представляла собой квадратное построение тридцать на тридцать воинов и, несмотря на крутой склон, каким-то чудом спускалась, сохраняя ряды. Они же горцы, мелькнуло у генерала, склоны эти излазали с пеленок. Они тут в своей стихии. Колонна двигалась почти так же стремительно, как осыпались камни и бревна со стороны засеки, и через мгновение генерал осознал, что митрильцы зажали его армию в клещи. Колонна митрильцев, не размыкая рядов, с налету вонзились в пехоту с тыла. Этот удар не должен был нанести серьезного вреда имперским латникам, и Доркаст, не веря своим глазам, смотрел, как митрильское построение взрезает его пехоту, точно нож, входящий в горячее масло, расшвыривая рыцарей в стороны.

– Как… – сказал он, не слыша собственного голоса за криком, воем и грохотом сталкивающихся доспехов. – Как?!

Что-то мелькнуло в весеннем солнце, ослепительно ярко – странное изогнутое острие, увенчанное остроконечной пикой. Генерал Доркаст увидел, как пика проникает в щель между забралом шлема и нагрудником пехотинца, а изогнутое, совсем небольшое лезвие с маху разрубает сталь, плоть и кость, орошая еще не до конца сошедший снег веером кровавых брызг. Доркаст никогда прежде не видел такого оружия.

И никто его не видел – никто из людей, за исключением принца Брайса.

Когда месяц назад любовница Брайса, которую он знал под именем Сабрина, открыла перед ним дверь неизвестного дома, Брайс увидел двух своих старых знакомцев – гномов, которых звали Тофур и Дваин. Они усмехнулись гостю в красных отсветах камина, и усмешки эти были такими заговорщицкими и лихими, что сразу понравились Брайсу и развеяли все его подозрения.

– Ты, говорят, митрильский принц и военачальник, – щуря темные глаза, сказал один из гномов – Брайс так и не научился различать их по именам. – Надо ж, какое дело. А с виду-то и не скажешь. Вон как с нами давеча в таверне бухал.

– Чего бы и не выпить хорошего пойла с добрыми друзьями? – искренне ответил Брайс, и гномы, многозначительно переглянувшись, одновременно кивнули.

– Вот и мы о том же. Чего б и не выпить. У нас и бар-дамар с собой имеется, получше, чем в прошлый раз. Хряпнем?

И они выпили. Снова. А потом гномы показали Брайсу то, с чем сюда прибыли.

– Это называется алебарда, – сказал Дваин, откидывая холщовый полог с ящика, стоящего на столе. – Ее изобрел наш кузен, Гуркас, ну и мы подсобляли по мере сил. Семейное дело, знаешь ли. Времена меняются, латы совершенствуются, а стало быть, должно совершенствоваться и оружие, чтобы их разрубать. Верно говорю?

– А то, – закивал Тофур, куда менее многословный, но наблюдающий за Брайсом так же пристально, как и Дваин.

Брайс сжал руками длинное, как у копья, древко и высвободил оружие из-под холста. Древко было достаточно толстым, но отменно сбалансированным. Увенчивала его маленькая секира, изогнутая в форме полумесяца – странная форма, ничего подобного Брайс прежде не видел. Но наибольший интерес вызывало остро заточенное острие, венчавшее секиру, и крюк, приделанный к основанию острия. Крюк, копье, секира – все на одном древке.

– За счет такой формы удар получается более мощным и лучше пробивает броню по сравнению с плоским топорищем, – похвастался гном и тут же продемонстрировал эти замечательные свойства, взмахнув секирой и начисто обрубив ею ножку стола, на котором стоял ящик. Стол покосился, ящик с грохотом обрушился на пол, и гномы довольно захохотали.

– Видал? Это еще что! Пику видишь? Она плоская у наконечника и зазубрена у основания: легко найдет малейшие щели между пластинами брони, а коль уж зацепит, так порвет кишки в клочья. Но главное – это крюк. Знаешь, для чего он?

– Для конников, – сказал Брайс, с восторгом оглядывая сверкающий острый коготь. – Цеплять за доспехи и стаскивать с коней. Длина древка как раз для этого подойдет.

– Башковитый парень, – сообщил Дваин Тофуру, и тот согласно хмыкнул в ответ.

Брайс перевел взгляд с одного на другого. Уперся руками в перевернутый стол. И сказал:

– Что Подгорный король хочет от меня за это оружие?

Гномы снова переглянулись. Дваин повторил:

– Башковитый парень… Мы хотим перемен. У вас в горах еще достаточно руды, с которой вы толком не умеете обращаться. Нам нужна руда. Не задаром, конечно. Но на взаимовыгодных условиях. И при взаимном уважении. А не со всей этой вашей сранью навроде подати на нечистую кровь.

– Согласен, – сказал Брайс и протянул руку.

Так гном и полуэльф заключили тайный союз в самом сердце королевства, ненавидящего в равной мере и гномов, и эльфов. И этот союз если и не изменил все, то многое предопределил.

Потому что одним из его условий была абсолютная тайна. Пройдет совсем немного времени, и гномы начнут продавать алебарды по всему миру, в том числе и в Империи людей. Но только немного позже. После битвы на перевале Конрада. Заодно все потенциальные заказчики убедятся, насколько это оружие хорошо в деле – словом, всем получалась выгода. Всем, кроме имперцев и генерала Доркаста, в нарастающем ужасе смотревшего, как маленькие секиры на длинных древках превращают его отборных латников в месиво железа, кишок и крови.

Как только колонна алебардщиков врезалась в латников, ряды имперской пехоты смешались. В то же самое время отряд митрильцев, сидевший над засекой и осыпавший врага нескончаемым градом камней и бревен, заставил смешаться и ряды конников. Тех, кто не спешился вовремя, смело в реку, кони истошно ржали, загребая копытами пенящуюся воду и тщетно пытаясь нащупать дно в стремительной воде. Спешившиеся предприняли попытку перебраться через засеку, но тяжелые доспехи делали имперцев неповоротливыми, а на митрильцах были доспехи намного легче, и на узком крутом склоне их быстрота и маневренность решили все. Конница, зажатая между засекой и пехотой, мечущейся под ударами гномьих халебард, сгрудилась в неповоротливую толпу, тщетно попыталась отсупить, но до самой недостроенной летцины не виделось достаточно пространства, так что нужно было отступать далеко, за стену, и только там попытаться снова развернуть боевой порядок и повторить атаку. Но митрильцы не дали армии людей такой возможности. Под прикрытием непрекращающегося потока камней, к которому присоединились теперь боевые заклинания, с засеки хлынула еще одна колонна алебардщиков. Митрильцы легко перепрыгивали через завал сверху и в прыжке вонзали острия алебард в мечущихся рыцарей, стаскивали крюками с лошадей тех, кто чудом усидел в седле, рубили на куски тех, кто поворачивался спиной и пускался в бегство. В то же время первая колонна продолжала оттеснять пехоту к реке, заставляя арьергард наступать на авангард, смешивая рыцарей и пеших латников в одно кровавое, липкое, орущее месиво. Многие рыцари, спасая свои жизни, прыгали в реку, и их, неспособных плыть под тяжестью доспехов, бурный поток сносил к болоту, где они вязли и тоже гибли. Это был чудовищный разгром, а самое ужасное было то, что занял он не больше получаса времени. К исходу этого получаса от двенадцатитысячной армии Империи людей осталось несколько сот человек, которых продолжали беспощадно рубить сдержанные, стройные и до обидного малочисленные силы митрильцев.

«Они даже не пустили в ход свое ополчение. Им вообще не требовалось ополчение. Это все просто для отвода глаз, чтобы нас раззадорить, чтобы мы решили, будто они в панике», – думал генерал Доркаст, налитыми кровью глазами оглядывая побоище и жалкие остатки собственной армии. Он обнажил меч и бездумно озирался по сторонам; его советник давно сгинул, да и сама армия сгинула. И тут генерал увидел впереди, у засеки, человека на вороном коне. Грудь воина перехватывала алая маршальская перевязь, и ветер, трепавший его черные волосы, обнажал уши, несколько более вытянутые и острые, чем положено человеку, но не такие длинные, как у эльфов. Это был он. Тот самый юный принц Брайс, мальчишка, щенок, который заманил генерала Доркаста в такую постыдную ловушку.

Они встретились взглядами. Лицо Брайса густо орошали кровавые брызги. Он широко улыбался, хотя улыбка больше напоминала оскал, и зубы у него тоже оказались окровавлены. Доркаст свирепо завопил и понесся на него, широко вращая над головой полуторный меч, снесший немало голов и разрубавший до пояса одним ударом воинов, вдвое больших, чем этот ублюдочный мальчишка. Генерал еще вопил, когда внутри у него что-то лопнуло, и он почувствовал, как его собственные глаза вытекают, словно слезы, на сожженную пузырящуюся кожу. Брайс, вопреки своей юности, не стал хорохориться и подпускать противника на расстояние боя. Он просто ударил имперского генерала файерболом и сжег дотла его лицо, расколол кости черепа и поджарил мозг. Конь генерала Доркаста еще несся, и рука его долю секунды еще сжимала полуторный меч, но сам генерал был уже безнадежно мертв.

Когда его обожженный труп рухнул под копыта маршальского коня, Брайс наклонился, разглядывая черный сморщенный огарок, закованный в оплавившиеся латы. Потом спешился, подобрал меч императорского племянника и одним ударом отсек голову Доркаста его собственным мечом.

Вот так это произошло. Так Брайс это сделал. И ему вовсе не требовалась для этого магия Тьмы.

Но Тьма все же взяла свое.

Разгромив имперскую армию, Брайс на этом не остановился. Следовало остановиться, но он не сумел. Слишком ярко все еще стояла перед его мысленным взглядом картина, в которой горели поля, дымились деревни, текла кровь и рыдали женщины. Эта картина билась в его мозгу, точно птица с поломанными крыльями, и ей требовалось дать выход. Требовалось насытить ее. Выплатить дань Тьме, которую Брайс отверг в битве, но так и не смог заставить умолкнуть у себя внутри.

Митрильская армия прошла по еще неостывшим трупам имперских латников, втаптывая их в грязь, просочилась в брешь недостроенной летцины и ступила на земли Империи.

И там она жгла поля, резала, убивала, изничтожая то, что принадлежало Империи людей. «Чтоб неповадно было, – твердил про себя Брайс. – Чтоб знали, кто мы, и думать забыли совать к нам свои поганые руки». Тьма довольно мурлыкала у него внутри.

Впрочем, набег продлился недолго. К тому времени, когда до Эл-Северина долетела страшная весть о полном разгроме и чудовищном опустошении, которому принц Брайс подверг сопредельные с Митрилом имперские земли, Брайс уже увел свое войско обратно в горы. Одновременно он оставил зодчих достраивать летцину, хотя теперь ни один полководец, будь он в здравом уме, не рискнул бы бросить войско на перевал Конрада. Военачальникам Карлита придется искать другие пути. Брайс ждал их с нетерпением.

Все триумфы, которые он одерживал ранее, померкли по сравнению с этой победой. На протяжении почти всей дороги, которой он ехал назад в столицу, люди выбегали из своих домов и падали на колени. На многих лицах он читал ужас, но чаще всего этот ужас мешался с обожанием и восторгом. Брайсу стоило сейчас просто указать этим людям на королевский замок в Эрдамаре и сказать: «Идите и принесите мне голову моего брата», и они пошли бы и принесли. Но Брайс не стал так говорить. Он сам вез своему брату голову их общего врага, обугленную до неузнаваемости, чернеющую на острие алебарды, которую нес едущий рядом с Брайсом знаменосец. Полотнища знамен Митрила яростно бились над отрубленной головой императорского племянника, и народ встречал процессию ревом, от которого сотрясались горы. Правда была в том, что Брайсу не требовалась Тьма для его побед и не требовалась корона, чтобы властвовать над Митрилом. Митрил и без того знал, кому на самом деле принадлежит.

Яннем устроил ему неимоверно пышную встречу: от городских ворот до самого замка простерлась дорожка из алого бархата, оглушительно трубили горны, с неба вихрем летели лепестки подснежников и эдельвейсов – первых цветов, распустившихся в горах этой весной. Брайс поймал один лепесток и поднес к лицу, вдыхая его тонкий, прозрачный аромат. Так пахла жизнь, и так пахла победа. Он никогда не осязал запаха слаще.

Под приветственные крики ликующей толпы Брайс спешился у подвесного моста, пересек его в сопровождении своих генералов и соратников, прошел замок сквозь рой гудящих придворных. В отличие от горожан, придворные не позволяли себе проявлять радость уж слишком бурно – в конце концов, Брайс был королевским маршалом и всего лишь выполнял вассальный долг по отношению к своему сюзерену. Брайс не винил их за сдержанность. Улыбаясь шальной, слегка безумной улыбкой, он остановился напротив трона, на котором восседал его старший брат. Потом отобрал у знаменосца алебарду, сорвал с нее обугленную голову генерала Доркаста и швырнул к подножию трона. Голова императорского племянника покатилась, подпрыгивая, словно мяч, стукнулась о нижнюю ступеньку помоста и завалилась, уставившись в потолок выжженными глазницами.

Брайс смотрел на Яннема сквозь разделяющее их расстояние, пытаясь разобрать выражение на его лице. Перед ступенями трона выставили двойной ряд гвардейцев – что-то новенькое в церемониальных обычаях двора, раньше Брайс такого не видел. Что ж. Если Яннем думает, будто два ряда стражников послужат ему надежной защитой, он глубоко заблуждается.

– Вот то, что я обещал вашему величеству, – громко сказал Брайс.

Он не преклонил колен, не произнес ни слова из ритуальных речей, которыми им с Яннемом следовало обменяться, прежде чем перейти непосредственно к разговору при таком скоплении людей. Сотни глаз смотрели на них обоих, но Брайс вдруг почувствовал себя странно одиноким, точно тут не было ни придворных, ни стражей, ни Яннема… ни даже его самого.

Яннем безучастно взглянул на отрубленную голову, валяющуюся у подножия трона.

– Это племянник императора Карлита? Генерал Доркаст?

– Это тот, кто принес огонь и меч на земли Митрила. Я покарал его за это.

– Вижу, – сказал Яннем ничего не выражающим голосом. И после долгой, очень долгой, страшно оглушающей тишины добавил тем же спокойным тоном: – Лорд-защитник, арестуйте моего брата.

Они готовились к этой минуте: Брайс мгновенно оказался в кольце направленных на него пик, а придворные отхлынули к стенам, словно простолюдины в таверне, где вот-вот схватятся в магической драке двое пьяных дворян. Так предсказуемо. И глупо. Почему-то Брайс думал, что сможет заранее предугадать, когда этот миг настанет. Успеет предотвратить…

Брайс увидел шагающего к нему лорда Фрамера – старого, преданного вояку с суровым обветренным лицом. И в то же мгновение услышал голос источника Тьмы, который теперь находился совсем недалеко, в подземном тайнике. Не позволяй ему, Брайс. Ты же знал, вы оба знали, что к этому все идет. И ты обещал себе, что не позволишь. «Потянись ко мне», – пел Серебряный Лист. «Слейся со мной», – вторил ему меллирон. Испей нашей скверны, насыться ею. Уничтожь этого жалкого человечка в клоунских латах Лорда-защитника. Разорви в кровавые клочья каждого, кто находится рядом. А потом – подойди к помосту, поднимись по ступеням к трону, встань напротив своего вероломного брата и поговори с ним наконец-то… поговори ПО ДУШАМ…

Брайс почти сделал это. Почти. Но не успел. Что-то ударило его сознание изнутри, неимоверная тяжесть навалилась на грудь, и Брайс согнулся пополам под весом магической сети, накинутой на него сразу несколькими магами – не меньше дюжины, как он мог оценить, корчась и задыхаясь в их жесткой хватке. Они полностью заблокировали его силу, напрочь отрезав от источника Тьмы. Страстный шепот меллирона и Серебряного Листа оборвался на полуслове. Брайс рухнул на подкосившиеся колени, мутнеющими глазами следя за возвышающимся над ним Лордом-защитником.

– Мне жаль, мой принц. Отдайте ваш меч, – сказал лорд Фрамер, который знал Брайса с самого рождения и катал его на своем сапоге, когда он был ребенком. И его, и Яннема тоже.

Брайс с чудовищным усилием поднялся на ноги. Взялся двумя руками за меч, весивший тысячу пудов. Отцепил от пояса.

И бросил наземь.