Не препятствуй!

Вы много всего уже знаете о подводниках и их жизни, но одна сторона их бытия всё-таки до сих пор пребывает для вас за серой завесой тайны. Вы сейчас, конечно, подумали: «А что же это за она, если даже про онанизм мы уже читали?» Так вот, я скажу вам, долго не томя: подводники своими могучими плечами не только держат щит Родины, но и двигают науку вперёд. Ну, или в сторону Архангельска, тут уж как получится.

Первый раз с толстолобыми столкнулся лично я, когда мы собирались стрелять ракетой с Полюса.

– Ребята! – радостно сказали нам представители БелВМБ. – Вы не представляете, как вам повезло!

– Уже страшно! – склонил голову командир.

– С вами в море пойдёт представитель! Нашей! Российской! Науки!

– Ээээ. Зачем, стесняюсь спросить? – задал риторический вопрос командир.

– Они изобрели какую-то стойку телеметрии и могут теперь отслеживать полёты баллистических ракет! Ну… думают, что могут, и хотят поэтому проверить! А так как ракетами у нас сейчас никто не стреляет, то выбор их очевиден!

– Ну-у-у, а что от меня-то надо? – не совсем понял командир. – Всё же решено уже?

– Ну, в общем-то да. Но решили уважить, так сказать!

– Ценю, – обрадовался командир, – давайте сюда свою науку!

На борт занесли какую-то стойку с аппаратурой и старичка.

– Я профессор Иванов! Здравствуйте! Я пойду с вами в море!

– Да ладно? – командир поднял пилотку бровями. – Ну сходите пока чаю попейте в кают-компанию, товарищ профессор.

– Хуй! – твёрдо сказал командир представителю БелВМБ. – Хуй я возьму его в море! Да мне всё равно, хоть академик! Это, на секундочку, подводная лодка! Ему сколько лет? Шестьдесят пять? А медкомиссию он прошёл? А в подплав он годен? А хоронить я его где буду, если он кони двинет от недостатка кислорода и скачков давления? В торпедном аппарате? У меня нет свободных! Полный боекомплект! Вот вам моё категорическое «не-ет»!

Представители БелВМБ пожевали губами, посовещались с телефоном и, взяв профессора со стаканом чая под руки, убежали. А мы-то уже под всеми парами стоим и бьём копытами в нетерпении, ну понимаете, самим же интересно, получится у нас всплыть на Полюсе и стрельнуть ракетой с Западного полушария или утонем нафиг? Интендант, опять же, за стакан казённый волнуется. А оперативный (самая ненавидимая на флоте должность) «добро» на выход не даёт, приказывает ждать.

Ждём, значит, сидим. Ждём, ждём. И ещё час. И второй. Начинаем уже недопустимо расслабляться на боевом корабле и ронять свой боевой дух в стаканы с чаем и кофе, как приводят к нам на борт капитана. Ну, по погонам-то он капитан, а по внешнему виду – доцент чистой воды, ну или там аспирант, я в этом плохо разбираюсь. Короче – «пиджак».

– Здравствуйте! – радостно и в нарушении Устава здоровается капитан со всем центральным постом.

С непривычки-то сложно определить, кто есть кто в центральном посту подводной лодки, если это не фотосъёмка для прессы, и она в море собирается выходить, и бирок на груди не видно по причине курток, ватников и валенок. Красота подводников она, понимаете, не в белых подворотничках на рабочей одежде. Ну вот и сидит, стоит и ходит в центральном посту человек десять. А лица-то у всех одинаково суровые и брови нахмурены – поди разбери, кто тут главный! И все, главное, молчат такие, насупились и делают вид, что не понимают, кто это тут нарушает своим писком мерное жужжание воинского долга над головами.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – здоровается командир в звании капитана первого ранга.

– Здравствуйте! – радостно протягивает ему руку капитан. – А кто тут главный у вас?

– А самый красивый и с виду умный, то есть я! – бодро докладывает командир. – А вы с какой целью интересуетесь? Может, депешу какую из штаба привезли?

– А! Нет! Я ассистент профессора Иванова, Николай. И мне сказали, что я должен с вами в море пойти, чтоб за детищем профессора следить и работу его обеспечивать!

– А в море бывали до этого?

– Нет.

– А на подводной лодке?

– Нет.

– А с семьёй попрощались?

– Зачем? Я же всего на пару недель!

– Хафизыч, вызови-ка доктора в центральный, чувствую, что разговор наш зашёл в тупик. Доктор! – строго сказал командир доктору. – Ставлю перед тобой задачу государственной важности! В течение пяти минут провести медкомиссию над этим бравым и отважным капитаном и выдать мне заключение, готов ли он по состоянию здоровья идти с нами в море!

– Как это? За пять минут-то? – не понял доктор.

– Доктор, ну я же не спрашиваю тебя как мне фареро-исландский противолодочный рубеж преодолевать? Не спрашиваю. Вот и ты у меня не спрашивай, как тебе медкомиссию проводить, температуру померь, не знаю, давление, зубы посчитай, что там у вас ещё делают?

– За пять минут?

– Уже за четыре, доктор! Много разговоров и мало дела! Ты прям философ Сенека, а не офицер атомного флота – так поразглагольствовать любишь!

Доктор с капитаном убежали, и ровно через три минуты (которых как раз хватило, чтобы дойти до амбулатории) доктор доложил:

– Годен!

– Это точный диагноз? Уточни у него, Хафизыч!

– А точный диагноз ставит только патологоанатом в морге, да и то не всегда! – огрызнулся наглый доктор, ну потому что по «Лиственнице», а не лично, поэтому, видимо, осмелел.

Потом начали размещать стойку с телеметрией. К чему её подключали, я вам не скажу потому, как знать вам этого не положено, но размещали её в девятнадцатом отсеке, сразу за центральным постом. А в девятнадцатом отсеке было всего две жилые каюты – командира дивизиона живучести и командира боевой части связи. Размещением стойки руководил капитан Николай, и поэтому сначала её опрометчиво разместили возле каюты Антоныча (который и был командиром дивизиона живучести, но вы это и так уже знаете). А у Антоныча же чутьё было, как у осетра, который на нерест шёл.

– Эдуард, выгляни-ка в девятнадцатый, что они там копошатся.

– Да, Сан Антоныч, каюту вашу загораживают бандурой какой-то!

– Та-а-а-ак! – заорал Антоныч. – К связистской каюте её ставьте, не к моей! Я её быстро вам лбом расшибу!

Капитан, может, ещё и засомневался бы, слушаться Антоныча или нет, но мичмана, которые ему помогали, знали, что Антоныча лучше слушаться. Полезнее для здоровья и общего душевного равновесия организма. Стойку поставили к каюте связиста, закрепили подручными средствами, чтоб не свалилась при качке, и подключили к тому, к чему вам знать не положено.

– Эх! – радостно потирал ладошки капитан. – Весело тут у вас, хорошо!

Капитан к этому времени провёл на лодке полчаса, из которых десять минут бегал до амбулатории и обратно и двадцать минут грузил свою стойку. Конечно, после тихого и плавного течения научных мыслей по коридорам НИИ ему было весело. Он же ещё не знал, что впереди его ждёт месяц абсолютного бездействия в замкнутом пространстве.

Потом, конечно, его было даже немножко жалко. Понимаете, спать вдоволь и ничего не делать – это, бесспорно, хорошо и вызывает зависть у подводников. Но одно дело, когда это происходит на суше и ты можешь, например, посмотреть в окно, позвонить другу и даже прогуляться по какому-нибудь проспекту под липами и по асфальту, покуривая папироску, а другое дело – находиться в железной банке без окон и дверей, а вокруг тебя все чем-то заняты, и душу излить некому, потому именно, что они-то заняты постоянно, и дела им до твоей души как бы и нет. Но откровенно и в лицо они тебе об этом не говорят, но ты же и так всё понимаешь. Взгляды вот эти недоумённые, когда ты спрашиваешь, чем бы тебе заняться, чтобы с ума не сойти, пожимания плечами не потому, что им не хочется тебе помочь, а потому, что они и правда не знают, чем тут можно заниматься, кроме того, чем занимаются они. А ещё старые мичмана очень любят пугать зелёных юнцов, ну в крови у них это, может, не знаю. Любят, например, при погружении натянуть нитку поперёк отсека и потом, при всплытии, показать, как она звонко лопается, и вот тебе только что рассказывали, что ты в прочном корпусе, а прочный корпус он же прочный, ты на это надеешься, а тут на тебе – не такой уж он и прочный, что ли?

Капитан пробовал сидеть во всех рубках по очереди: и у акустиков, и у связистов, и у штурманов. Он сидел в центральном посту и на пультах управления энергетическими установками, играл в преферанс с докторами и пробовал помогать турбинистам чистить фильтра на испарителях, но он ничего не знал из того, что делал (кроме преферанса), не понимал, что он делает и зачем. То есть не было у него необходимости этого делать, а время – оно особенное на подводной лодке. Оно непрерывное совсем, и если у тебя нет часов и календарика, то в днях, часах и времени года ты запутаешься ровно через неделю. Что капитан и сделал, с успехом подтвердив выводы психологов Советского Союза о том, что если подводников не ебать круглосуточно в подводной лодке, создавая им искусственные трудности, которые они так любят преодолевать, то они становятся нежными и сходят с ума от безделья.

Но капитан держался. Сразу было понятно, что он не просто так, а будущий учёный! Он ходил с красными глазами, как все, научился курить, ругаться матом и командовать вестовыми. Он даже из ДУКа один раз стрелял с трюмными! И наконец, вот он, момент истины: мы изготовились к стрельбе!

Перед стрельбой он волновался больше, чем ракетчики: за сутки начал протирать свою стойку снаружи и внутри, что-то там проверять и настраивать в сорок восьмой раз и ходить с торжественным лицом. А ракетчики наши после того, как командир написал на ракете «Лети с миром!» вообще были спокойные как удавы и делали вид, что уж по Архангельску-то они точно попадут, даже если у них пропадёт электричество, гидравлика и выйдет из строя насос затопления шахты.

После удачного старта все в центральном обрадовались, захлопали в ладоши и по спинам товарищей, некоторые даже закричали «ура!». Обниматься, конечно, не стали, потому как за месяц плавания уже порядком друг другу надоели. И тут командир дивизии вспомнил про капитана.

– Наука! – крикнул он в девятнадцатый. – Как там наша ракета?

Капитан торжественный и в наглаженном РБ зачарованно смотрел на череду мигающих лампочек и скачущих стрелочек. От волнения он даже забыл свой ПДА, что считалось у подводников ходить голым, если ты не начхим:

– Идёт по плану! Прям как по ниточке! – доложил он блестящими глазами в центральный.

– Не препятствуй! – крикнул ему командир дивизии. Крикнул и забыл.

Потому крикнул, что на флоте нет такого доклада, на которые не положен ответ его получившего. А если ответить нечего, ну, например, «Солнце садится!» или «Наблюдаю стаю дельфинов по правому борту!», то начальник и отвечает это самое «Не препятствуй!».

– А я и не собирался! – бодро доложил капитан.

– Ну хорошо, а то мы забоялись уже! – отсмеявшись, одобрил его уже командир.

А после возвращения в Северодвинск капитан Николай никак не мог покинуть лодку.

– Не понимаю, – смеялся он в центральном, – мне так надоело тут у вас от безделья, и давление это всё время скачет, ну и страшновато, да, но вот не могу уйти никак! Всё кажется, что уйду, и часть моей жизни какая-то важная закончится и пройдёт как сон. Не понимаю, но не хочу, чтоб проходила.

– Вот потому мы и не уходим, – подбодрил его Антоныч, – тоже боимся все, а когда уходим, то страдаем потом!

Капитан пожал всем руки и побрёл от нашего пирса прочь. Сначала брёл медленно и понуро, но чем дальше удалялся, тем увереннее и быстрее становился его шаг, пару раз он оборачивался и махал рукой, а потом исчез за поворотом и пропал, как сон, и мы так же исчезли из его жизни. Как сон.