В припаркованном «пассате», включив кондиционер на полную мощность, он звонит Элин.

– Все нормально, – говорит он. – Он не сильно сопротивлялся. Он будет работать с нами. Я попробую набросать что-то в аэропорту и перешлю тебе. И еще, – говорит он, забегая вперед, – посмотри, не удастся ли найти фотографии, где они вместе. Они встречались на светских мероприятиях. Ее муж тоже там присутствовал, Серен Омсен. Может, есть фото, где они все вместе. Все трое. Это было бы идеально. Мой рейс в семь с чем-то. В офисе я должен быть ближе к одиннадцати. Увидимся там.

Сейчас полшестого. Солнце понемногу сходит с вершины небосклона, убавляя свою силу. Термометр на приборной доске показывает 37°. Несколько минут руль остается слишком горячим, чтобы держаться за него. Приходится то и дело передвигать по нему руки, пробираясь обратно через деревню к шоссе по навигатору, на юг от Малаги.

Он думает о заголовке статьи. Что-нибудь вроде:

ТАЙНАЯ ЛЮБОВЬ МИНИСТРА ОБОРОНЫ

И подзаголовок буквами помельче:

СТРАСТИ НА ВЫХОДНЫХ В ЖГУЧЕЙ ИСПАНИИ

ИСПОЛЬЗУЕТ ДОМ БЫВШЕЙ ЖЕНЫ ДЛЯ ТАЙНЫХ СВИДАНИЙ

Пятидесятипятилетний отец двоих детей попытался на прощание подкупить его.

Кристиан, уже стоя на пороге, с пиджаком, перекинутым через руку, подумал об этом секунду, сильно потея, и сказал:

– Мне приятно знать об этом.

И улыбнулся. И ушел. Прошел по дорожке, мимо двух охранников министра – «Спасибо, парни» – в пропотевших рубашках поло и спортивных солнечных очках. Охранники сидели на белых пластиковых стульях в тени пышно разросшейся бугенвиллеи. Кристиан вышел за ворота.

Это было предложение из разряда «ну, а вдруг». Несерьезное, по большому счету. Не такое, чтобы можно было всерьез думать о нем. Да и Эдвард, если уж по-честному, был не в том положении, чтобы делать предложения.

Вот о чем стоит подумать. О том, чтобы не называть ее имени. Ее имя станет известно в какой-то момент. Отсюда и интерес к фотографиям. Ее имя станет известно в течение двух суток, думает он, глядя на шоссе и обходя очередной голландский дом на колесах. Как только люди узнают о ее существовании, ее разыщут и назовут по имени в течение двух суток. Эту честь придется предоставить кому-то другому. В завтрашней статье надо будет дать намеки. Упомянуть, к примеру, возраст…

Возможно, следует что-то сказать о ее муже. Например:

Хотя так можно слишком сузить горизонт. Нам просто нужно, чтобы кто-то открыл ее имя как можно скорее, вот и все, так что надо все как следует обставить. Использовать фотографии. Он уверен, что видел их вместе на каком-то снимке, Эдварда с Наташей Омсен и, возможно, Серена Омсена тоже. Было бы идеально найти фото с ними тремя, где бы она смотрела на Эдварда. Откуда же было то фото, которое он видел? С какого-то мероприятия в Национальной галерее? Делает ли Омсен пожертвования галерее? Возможно.

А знает ли Омсен вообще об этом романе?

Что, если мы просто позвоним ему и скажем: «Добрый вечер, господин Омсен. Вы знаете, что у вашей жены роман с министром обороны?» Посмотрим, что он скажет.

«Вы в шоке, господин Омсен? Вы потрясены?»

Овеваемый волнами холодного воздуха из кондиционера, Кристиан снова фокусируется на дороге, на бесконечном караване мигрирующих тевтонцев в правом ряду.

Вообще будет даже лучше придержать ее имя в секрете пару дней – так статья станет только острее. Это большая история, и появится очень вовремя. Через несколько дней им предстоит месячный отчет. Об этом сегодня утром думала Элин – больше, чем обо всем остальном. В этих отчетах вся ее работа. Если они показывают рост, она в прибыли. Если нет, значит, нет. Это на самом деле просто. Больше ничто не имеет значения, в конце-то концов. Все довольно просто, все в окончательном анализе, так он думает. Видеть подлинную простоту всего – вот что важно. Вот так человек вроде него, один из тех, кто начал свой путь с низов, прокладывают себе дорогу наверх.

Сейчас шесть часов.

Он недалеко от Малаги. На склонах холмов появляются первые уродливые признаки города. Термометр показывает тридцать четыре градуса.

Он думает о задрипанной школе, в которой когда-то учился, заново покрашенной, чтобы скрыть граффити на стенах. Колючая проволока на заборе по всему периметру. Отвратный запах кухни. В туалетах кабинки без дверей.

Просто так случилось – так ему кажется порой, – что у него теперь другая жизнь. Заместитель главного редактора ведущего таблоида в Скандинавии, решающий судьбу ключевых министров. Он всегда просто делал шаг за шагом. Он обнаружил, когда ему было восемнадцать, что ему нравится работать в газете – местной газете, которую он разносил мальчишкой, куда его взяли набраться опыта после школы. Это был первый шаг. Там оценили его сообразительность, энергичность, готовность браться за все. И еще он обладал инстинктивным пониманием того, как обстоят дела. До последнего времени он никогда не смотрел дальше чем на шаг вперед. До того момента, когда его назначили заместителем. Вот тогда он впервые оглянулся назад и увидел, как высоко поднялся, как близко он теперь к самой вершине, намного ближе, чем там, откуда он начинал, – разносчик газеты, живущий в муниципальной квартире. На четвертом этаже. Лифт не работает. Слышен каждый звук от соседей. Его отец по-прежнему живет там, справляется своими силами. Он объездил на своем грузовичке всю Европу, его отец, от Португалии до Польши все исколесил. Это было тем, что он сделал со своей жизнью. А теперь он вряд ли вообще поднимется. Вряд ли он теперь вообще покидает свой клоповник. Когда Кристиан был там последний раз? Больше года назад. Весной, в памяти остался запах цветочной пыльцы. А в квартире – запах сигаретного дыма. Телевизор работал. Повсюду спортивные газеты. Его отец сидел за хлипким столом на кухне, болтая о футбольном клубе «Копенгаген», о том, какой дерьмовый у них сезон. Окно было открыто. Запах пыльцы. Гудение автострады.

Крики детей.

Иногда у него возникает чувство, что он очень далеко от дома. Что никого не будет рядом, если все пойдет не так.

Когда он возвращает машину в аэропорту, температура еще держится выше тридцати. Жара продолжает вызывать у него изумление – все равно как открыть дверцу духовки, – когда он выбирается из кондиционированного салона и идет по дорожке из мягкого щебня к офису, чтобы отдать ключи и подписать бумаги. Затем он направляется к терминалу – его самолет вылетает через час с небольшим.

Вылет – всегда кошмар. Тысячи людей путешествуют этим августовским вечером, тысячи опаленных солнцем северян стремятся домой – в Дублин, Манчестер, Гамбург, Хельсинки. Так они проводят выходные. Лично он ненавидит выходные. Что полагается делать в выходные? Он этого не понимает. Он бы никогда не брал выходные, если бы не жена и дети. Десять дней провели они этой весной в Дубае. И даже тогда он так часто висел на телефоне, общаясь с кем-то по работе, что Лора в конце концов спрятала телефон. Они тогда сильно повздорили. Где мой гребаный телефон?

Он стоит в очереди на досмотр, снимает туфли, когда слышится знакомое пиликанье с вибрацией. Его телефон. Он отвечает. Это Элин.

– Не может быть, – говорит он, выслушав то, что она хотела сообщить ему. – Ты шутишь.

Он показывает людям в очереди, что они могут пройти раньше его.

– Ты уверена? – спрашивает он, отходя в сторону. – А затем надевает туфли и говорит: – Хорошо. Да, позвони ему, скажи, я буду на месте где-то через час. Ладно.

Спустя несколько минут он снова в автопрокате. Ему кажется, что с ним возятся ужасно долго, и это выводит его из себя.

– Мне не нужно, чтобы это была та же машина, – говорит он. – Любая машина.

Ему дают другую машину, «Сеат».

И снова то же шоссе, в сторону Кордовы, скорость выше 140 километров в час.

Уже почти восемь.

На термометре двадцать девять градусов.

Он так же съезжает с шоссе у Лусены. Уже опустились сумерки. Небо на западе пылает в истоме. На улице появляются люди. Рынки и магазины еще открыты, как и супермаркеты на окраинах городка, ярко светящиеся на фоне темнеющей зелени. Какой-то стадион. Футбольный, думает он сначала. Сегодня вечером матч. Прожектора сияют. Пробка на дороге на выезде из городка. Затем он понимает, по указателям и постерам, что на стадионе вовсе не футбол. И вот он уже проехал это место и едет дальше в вечернюю темноту, удаляясь от огней городка, едет к деревне, где живет Эдвард.

Ему почему-то кажется странным само существование корриды. Он, разумеется, знает об этой забаве. Просто ему не по себе оттого, что он видит это сейчас своими глазами. Видит нечто настолько варварское, непереносимое для его чувствительной нордической натуры, причем происходит это с привлечением всех современных средств – прожекторов, бронирования билетов, платной парковки. А в центре всего этого – бойня. Бойня. Бойня как зрелищный спорт, развлечение.

Что может быть печальнее, чем яростная изнуренность быка? Чем неспособность быка понять даже в самом конце, что его смерть неизбежна и что так было всегда? Это просто часть представления.

Тихая деревня в глубоких сумерках. Только в сквере, рядом с церковью, открыт бар.

По-прежнему невыносимо жарко.

– Что вы здесь забыли? – спрашивает Эдвард, глядя на него со ступеней крыльца. – Что вам надо?

На нем все те же шорты и вьетнамки.

– Вы не сказали мне кое-чего важное, Эдвард.

– Что?

– Она беременна, не так ли?

Эдвард изумлен.

– Так вы не знали?

– Вы о чем?

– Я вам говорю, что она беременна. От вас?

– Пиздец! – бросает Эдвард громко.

Он явно пил. На губах у него следы красного вина.

– О чем вы говорите? Я не понимаю, о чем вы вообще толкуете.

Кристиан уже на ступенях. Смотрит снизу вверх на Эдварда, который выше его на голову, даже и без двух разделяющих их ступеней, и говорит, теперь уже тише:

– Миссис Омсен беременна. Если вы не знали, мне жаль, что именно я вам сообщаю это.

– Откуда, блядь, вы знаете?

Элин организовала слежку за миссис Омсен, и миссис Омсен привела двух журналистов в частную женскую консультацию, где пробыла больше часа. Об этом Элин сообщила Кристиану по телефону.

– Я просто знаю, – говорит он. – А вы не знали?

– Нет, – говорит Эдвард жалобно.

– Вы думаете, ребенок от вас? – спрашивает Кристиан.

– А шли бы вы на хуй, – говорит Эдвард. – Я не знаю, что вы тут делаете. Это моя жизнь, мы говорим о моей жизни.

– Да, это…

– Это моя жизнь. Не ваша.

– Я знаю…

– А почему бы нам не поговорить о вашей жизни? – спрашивает Эдвард. – Вам бы хотелось этого?

– Я здесь не затем, чтобы говорить о своей жизни…

– Но я тоже кое-что знаю о вашей жизни.

– В этом я уверен…

– Я знаю о вас и Элин Молгард, – говорит Эдвард, понижая голос, – о вашем главном редакторе.

После секундного колебания Кристиан бросает:

– Мне это не интересно.

– Вы и Элин, – говорит Эдвард, чувствуя, что он, пусть даже слегка, задел Кристиана, и ему это нравится. – Ваша жена знает об этом?

– Эдвард…

– Знает?

– Эдвард, это никому не интересно. Людям интересны вы. Я им не интересен. Вы министр обороны Дании. И у вас роман с замужней женщиной, миссис Омсен. Миссис Омсен беременна. Возможно, от вас. Это предмет общественного интереса…

– Это не предмет общественного интереса, – возражает Эдвард. Его силуэт вырисовывается в тусклом свете веранды. – Здесь нет общественного интереса.

– А по-моему, есть, – не отступает Кристиан.

– Нет. Это только слова. Просто таким образом люди вроде вас получают власть над такими, как я.

– Люди вроде меня?

– Да.

– Простите, я не совсем уверен, что правильно понял вас.

Эдвард смотрит ему в глаза с гневом и болью.

– Вы расстроены, Эдвард, – говорит Кристиан. – Я это понимаю. И мне правда жаль, что я вот так вывалил все на вас. Я полагал, вы знали. Вы, вероятно, хотите позвонить миссис Омсен, да? И выяснить, что происходит. Почему бы вам так и не сделать? Хорошо? Я подожду здесь.

Эдвард стоит на месте еще несколько секунд. Затем поворачивается и входит в темный дом, а Кристиан ждет на дорожке, в жарких сумерках. Он не присаживается на крыльцо. На столе веранды он замечает остатки еды, приборы для одного человека. Неожиданно он чувствует голод. Он ничего не ел после сандвича в самолете этим утром. Когда все крутится так быстро, он часто забывает про еду.

Уже темно, когда Эдвард появляется из дома в электрическом свете, отбрасывающем резкие тени. Кристиан, прождавший почти полчаса, наконец, присел.

Теперь он встает. Ему кажется, что Эдвард плакал. Его нос как будто поменял цвет, что свидетельствует о недостатке самообладания.

– Вы говорили с ней? – спрашивает Кристиан.

– Да, говорил.

– И?

– Она не представляет, как вы могли узнать об этом. Она никому не говорила. Она думает, вы просто подкупили кого-то в клинике, куда она ходила.

– Мы не подкупали.

– Ну, еще бы.

– Так ребенок от вас?

– Я не обязан отвечать вам.

– Нет, не обязаны. Но вас об этом спросят. В какой-то момент вам придется с этим столкнуться.

– Может быть.

– Так будет лучше для вас, – говорит Криситан, – высказать все сейчас, чтобы это не выплыло потом, через какое-то время. Так вам будет меньше вреда и не так болезненно.

– Значит, вы теперь мой советник по связям с общественностью?

– Я пытаюсь вам помочь, Эдвард.

– Нет, не пытаетесь.

Повисает долгая пауза, слышно только неумолчное жужжание насекомых. Затем Эдвард произносит:

– Она говорит, это от меня. И она не оставит его.

– Я сожалею.

– Теперь, пожалуйста, уходите.

– Теперь, – говорит он Элин, снова двигаясь на юг по темному шоссе, не выключая кондиционер, – это сенсационная история.

– О, да, – соглашается она. – Отличная работа.

– Я думаю, – говорит он, – выдать основной сюжет завтра, не называя ее имени, не упоминая о беременности. А потом, надеюсь, кто-то другой назовет ее имя в течение дня. Тогда уже в пятницу мы дадим полную историю, с именами, фотографиями, со всем. Но о беременности не скажем, подождем до субботы.

– Отличный план, – говорит Элин. – Если только кто-нибудь нас не опередит.

– Не опередят.

– Я подумаю об этом.

– Надо помочь тебе с аудитом, – предлагает он.

Она смеется:

– Сейчас это последнее, о чем я думаю.

Он тоже смеется.

– Как скажешь, – говорит он. – Надеюсь, я не пропущу последний рейс. Должен быть в аэропорту в десятом часу. Так что в офисе – после двух.

– Мы будем ждать тебя, – обещает она.

Он не успел на последний рейс. Когда он звонит Элин, чтобы сказать об этом, она предлагает ему остаться на ночь в отеле и вылететь первым утренним рейсом.

– Нет, – говорит он. – Есть рейс «Эйр Франс» на Париж примерно через полчаса, а потом на Копенгаген в четвертом часу. Прибывает в пять сорок пять.

– Ты уверен, что хочешь лететь? – спрашивает она. – Ты же измотаешься. Здесь все в порядке.

– Да, мне это нужно, – отвечает он.

– Зачем?

– Не волнуйся.

– Хорошо. Если ты так хочешь. Сколько тебе придется пробыть в аэропорту в Париже?

– Два или три часа.

– Ну, отлично.

– И я буду наслаждаться каждой минутой, – обещает он.

И на самом деле его охватывает радостное возбуждение – возбуждение от того чувства, что он в гуще событий, в самом центре главных новостей, того, о чем говорят все. Это чувство не отпускает его все то время, пока он летит в Париж, и потом, в аэропорту Шарль де Голль, с часу до четырех утра, когда в зал ожидания прибывает все больше людей, он сидит там и просматривает материал, присланный Элин. Первая редакция:

ТАЙНАЯ ЛЮБОВЬ МИНИСТРА ОБОРОНЫ

Фотография министра с выражением шока на лице – снимок они нашли в архиве. Еще одно фото на внутренних страницах, где он выглядит печальным.

В самолете, который вот-вот возьмет курс на Копенгаген, он наконец засыпает.

Уже светло. Париж, знакомый вид в овальном иллюминаторе.

Но он его не видит. Он спит.

А затем мягкий воздух Дании.

Он знает, когда садится в «Ауди», что от него воняет. В буквальном смысле.