Глава 54

— Что ж ты делаешь? — не выдержал манус. — До смерти меня замучить хочешь?

Агнешка ополоснула руки в плошке с отваром и снова взялась за лезвие. Короткими ловкими движениями оставила несколько алых насечек на самом широком шраме. Славко дернулся, попытался отнять ручищу.

— Ты, дяденька, силу хочешь вернуть или шрамов жалеешь? — сказала лекарка строго, и возчик снова положил ей на колени свою широкую ладонь. Агнешка иссекла острым костяным ножичком еще два шрама на руке и взялась за запястье, несколько раз чиркнула до крови ножичком по предплечью. Вроде и казались ранки красными ниточками, а глубоко проникал лекарский нож. Возчик, хоть и мужик выносливый, стонал и дергал руки. Каждый раз, как срывался с губ возчика стон, Проходимка, спавший в углу на руках у маленького хозяина, поднимал голову и, свесив на сторону широкое ухо, смотрел на бородача с укоризной.

— Упырица, — шептал тот, стискивая зубы. — Чтоб тебя небо…

— Ну что? Чтоб меня что? — сердито окрикнула Агнешка. — Я ведь собрала пожитки — да в терем. Ходи как ходил.

— Прости, — гудел Славко.

Раз или два приходил полюбопытствовать, как леченье идет, старик Багумил, да только возчик, которому совестно было показать, что не может он стерпеть боли, прогнал сказителя.

Агнешка зачерпнула из другой плошки густой, замешанный на курдючном сале толченый крестоцвет. Залепила щедро мазью раны бородача, обернула поверху новиной.

— Это что я, по-твоему, этакой куклой буду сидеть? — спросил тот сурово.

— А и посидишь денек-другой, худа не будет. Завтра дома побудь и повязки не трогай, а к ночи сними повязки, промой руки да спать ложись. А там и я приду. Продолжим.

— Опять резать будешь? — насупившись, спросил возчик.

— Буду, коли надо будет. Буду резать, а ты, батюшка, терпеть, — отрезала лекарка.

— Это так ты меня за то, что я тебя не дал лесным растерзать благодаришь, Ханна? — пробормотал Славко.

— Помолчи, дяденька. Говорить станешь, как закончим. Не оживут твои руки — бубни на здоровье… Ну, братцы, пошли до терема княжьего.

Прошка вскочил на лапы, кротко сидевший в углу Дорофейка поднялся и пошел к двери, выставив перед собой тонкие бледные руки. Агнешка взяла его за руку, а пса, чтоб не слишком скакал, — за веревочный ошейник.

Багумил увязался с ними, хоть в тереме привечали его неохотно. Сказки его и былины бабам не нравились, за зиму сказками по прихоти князя наелись досыта. Хотелось княгиням песен про героев, полки да боевых магов на гнедых конях, про богатырей статных, про кудри русые, про любовь да свадьбу. А все таскался Багумил, молча сидел в уголку, получал свой пирог с почками, ковш киселя да короткое княгинино «спасибо».

И не зря потащился, потому как с порога объявили Агнешке, чтоб шла к Чернице, а мальцу сказано было отправиться восвояси, забрав с собой и двух своих плешивых спутников. На «плешивых» Багумил осерчал, а Прошка обиделся и не преминул укусить девку, что не пустила их в дом, за ногу.

Да только, видно, дурное случилось в тереме, пока не было Агнешки, потому как Прошу не прибили даже, не пнули, только втащили словницу Ханну в дверь да захлопнули дверь эту перед носом бродячих певцов.

Сказано было, что Эльжбета Казимировна уж почивать легли, а вот княгине старой помощь лекарки надобна.

— Упала я, Ханна. Оступилась и упала, — проговорила Агата, и жалко стало ее Агнешке до слез. Видела она хорошо следы этого падения — и след от бабьих когтей на щеке княгини, и вырванную прядь волос, и кровавый след на шее, и синяк на белой ножке — точно по форме носок дочкиной туфельки. И алый след на ключице — след жаркого поцелуя.

Все промыла Агнешка, приложила травяную примочку. Принесла из запасов взвар успокоительный.

— Как я завтра… — в задумчивости пробормотала Агата, когда уж все почти было окончено.

— Завтра краснота спадет и не видно будет ничего. Попросите Павку пониже косу вам заплести — и вовсе скроется след. А на щеке за ночь исчезнет.

— Да не о том я, Ханна. Уйди от греха. Прочь. Убирайся.

Агнешка, прижав к себе узелок с лекарствами, двинулась в сторону покоев Эльжбеты…