Глава XIX. Сказка

И поведала Ульяна Владимировна удивительную сказку. Сказку о том, как прибыла в Петербург с чемоданом, в котором прятала гиену…

— Для того зверюшка была обучена сидеть тихо, по обыкновению своему имеющая, как и все в ее роду пятнистые гиены, рефлекторную черту в момент опасности притворяться мертвой. Эту черту и многие прочие Ульяна Владимировна развила в питомице с тех пор, как приобрела ее у бродячих циркачей. Чемодан сей был оборудован несколькими отверстиями, чтобы гиена не задохнулась. Добрались они до дальней родственницы — тетушки Марты фон Бюлов в девичестве, а ныне Селезневой, проживающей по адресу Знаменская, 34.

Гиену нельзя было никому показывать, да и держать в доме почтенных родственников — тоже. Девушке пришлось поискать для зверюшки укромное местечко — Митавский переулок с чередой заброшенных домов как раз подходил. Герочка — животное ночное, прятаться обучено хорошо, потому оставлять ее там Ульяна Владимировна не побоялась. К тетушке она прибыла не как Ульяна Бюлов, а назвавшись Элен Бюлов из Страсбурга, рассказав тетушке Марте целую историю о том, откуда она родом, при этом называя вполне существующих родственников семейства Бюловых, которых хорошо знала, а поскольку Ульяна Владимировна Бюлов так и не попала к ней, будучи в столице с дядюшкой, то выдуманная история ее с убедительным родословием была с радостью принята. Преобразив немного внешность, Ульяна Владимировна вполне сошла за барышню из Страсбурга. Пришлось прежде покопаться среди тряпья Натали, чтобы отыскать более-менее подходящее для приличной девушки европейское платье. Словом, Ульяна Владимировна ехала в Петербург не только с нарядом, паспортом, но и с планом в голове, как достать со дна озера дядюшкин сейф. Никто ведь и не услышал, что, умирая, дядюшка шепнул своей воспитаннице не «слева», а «озеро». В озере лжегенерал утопил сокровища Бюлова, в озере! Оставив их на черный день.

Но как достать, коли ты — изгнанница и вынуждена скрываться? Да и изгнанницей-то стала не по своей вине, не по нелепейшим стечениям обстоятельств, но по недогляду начальника уездной полиции.

Когда во дворе появился эскорт полицейских урядников и казенная карета, Ульяна Владимировна тотчас же вернулась в спальню покойника и спряталась за потаенной дверью в стене, что в подземный ход вела, а тот, в свою очередь, к охотничьему домику. Но чтобы беспрепятственно бежать, нужно было подождать, пока урядники обход усадьбы завершат. Долго бы пришлось ждать. Но Ульяна Владимировна девушка терпеливая, приготовилась.

Сидит за потаенной дверью и через щель всю спальню обозревает. Видит, как исправник в нетерпении приказывает судебному медику — Иннокентию, кажется, Петровичу — вскрытие делать прямо на смертном одре. Переживал уездный исправник за одного доктора, который от мысли, что стал причиной смерти дядюшки, в окошко бросился. Хотел непременно другую причину смерти выявить да доктора обелить от позора. И Ульяна Владимировна переживала за доктора-то, даже очень.

Принялся Иннокентий Петрович вскрытие делать, а покойник как-то странно кровью истекает. Никак живой? И точно — живой. Покряхтел, помотал головой и поднялся. Как дядюшка поднялся, так Иннокентий Петрович в обморок бухнулся. А генерал глянул на свое чрево изувеченное, рот открыл, покряхтел и рухнул обратно на постель, уж теперь наверняка дух испустив.

Сидючи в засаде, Ульяна Владимировна понимает, что ежели не выйдет свидетелем сей сцены из укрытия, то навеки будет с клеймом убийцы ходить.

Каково было удивление начальника уездной полиции, когда вдруг стена позади него разверзлась. Выбегает племянница на середину опочивальни, падает в ноги своего дядюшки и, рыдая, обвиняет чиновника в смерти родственника дорогого. Исправник, разумеется, хватается за сердце, потом за голову, бегает по комнате, не знает, как быть. Пришлось племяннице ситуацию в свои руки брать. Она предлагает исправнику отпустить ее куда глаза глядят и обещание дать, что тот преследовать не станет. Но так как исчезновение племянницы сказалось в пользу ее преступности, да и проклятые французы уже успели во всем сознаться, пришлось исправнику смерть племянницы инсценировать, чтобы прикрыть старенького судебного медика, который вряд ли бы выжил после суда по делу смерти от неумелого вскрытия. Это ж надо было — не заметить, что человек еще живой!

Ульяна Владимировна была девушкой не только терпеливой, но и благодарной, потому взамен на добродушие начальника уездной полиции посмертные для протокола показания дала, в сочинительстве коих приложила весь свой немалый писательский талант и красноречие.

Вот так и появилась заместо Ульяны Владимировны скромная страсбургская мадемуазель Элен Бюлов, которая даже на Бестужевские курсы поступила и честнейшим образом там лекции слушала. Очень ею профессора довольны были, особенно Дмитрий Иванович, который Менделеев.

Но курсы курсами, а алмазы родные заполучить хотелось. Не самой же за ними в озеро нырять. Нужен был добрый молодец, с душой широкой и с сердцем чувственным, повпечатлительней желательно, да и чтоб подслеповат. Как раз тот доктор подходил, что в окошко прыгнул.

А как его в озеро лезть заставить? Богатством не прельстишь, не того сорта доктор, просить тоже было несподручно, ведь расстались они с Ульяной Владимировной не слишком красиво: она отхлестала его по щекам и в смерти дядюшки обвинила для достоверности. Не знала она, что тот до того чуткий, не знала, что огорчится зело. Но сделанного не воротишь, пришлось иной способ искать, чтобы доброго молодца уговорить в Бюловку вояж совершить, а заодно и сокровища достать.

И решила Ульяна Владимировна сыграть на впечатлительности его, уж пусть он ее простит. Для того, по примеру своего воспитателя, соорудила себе персонаж — студента — щупленького, сутуловатого, чернявого и в картузе. Узнали, Иван Несторович? По лицу видно, что узнали.

Поселился энтот студентик в аккурат за докторовой стенкой. А стенка эта удобство имела одно — дверь между комнатами, только у доктора она шкафом была припрятана, но щель в пядь позволяла девушке по ночам его навещать. Иной раз просто придет посмотреть на него спящего, а иной раз — послушает, что тот во сне бормочет. А мысли бедного доктора были Ульяной Владимировной так крепко заняты, что и стараться особо не пришлось, чтобы он о ней вспомнил. Так только, пару спектаклей ему ночных показала, духа лунного изобразила да романсом мысли да думы заполнила. Все в дневнике о впечатлениях докторовых вычитала, по сим впечатлениям сценарий спектаклей составив.

Но доктор по приезде в столицу до того исстрадался, до того извелся, исхудал, не ел, спал плохо, чем очень Ульяну Владимировну беспокоил. Помнила она, что имелось у него зелье особенное — луноверин звался. Помнила также Ульяна Владимировна, что зелье оное ценное очень, потому в ту ночь, когда бежала из Бюловки, в богадельню зашла и из жестяного сосуда весь луноверин собрала, оставив только на дне немного. Пока в бутылочку ссыпала, Герочка — негодница — покойника, которого Делин к крыльцу снес, успела покусать, она ведь гиена, а гиены до мертвечины падки. Природа! Вот и получилось, что в газетах потом написали, что, дескать, его тело нашли растерзанным.

Луноверин этот Ульяна Владимировна, а ну точнее, студентик, в чайник с чаем подсыпать стал, надеясь хоть так доктора от хандры избавить.

Доктор выздоровел. И Ульяна Владимировна вновь по ночам к нему в образе видения стала являться. Но не верил доктор почему-то глазам своим, все думал, что сны снятся, хоть Ульяна Владимировна старалась изо всех сил. Что ж, тогда стороннего свидетеля видения надобно было добыть. Так возник скорняк, напуганный Герочкой и светлым призраком над нею, что являлось не чем иным, как обычным шариком из резины, наполненным водородом, белой тканью накрытым и веревочкой к ошейнику питомицы прикрепленным.

Нехорошо получилось, скорняк Герочку палкой стал колотить со страху. Но ведь животное не уразумело, что человек напуган, решило, что нападает, что негодяй, и сдачей ответило, за бок основательно куснув. Загнанное в угол животное нападает — таков закон природы. А зубы у гиен знаете какие? Если схватит — нипочем не разожмешь челюстей. Ульяна Владимировна долго потом печалилась — ведь добродушный доктор себя искромсал, чтобы несчастному жизнь спасти. Пару раз являлась в больницу поглядеть, жив ли безрассудный скорняк.

Но столько жертв — и все напрасно. Рассказ о гиене на улицах Петербурга и о видении светлом со слов сторонних лиц тоже не сработал. Видно, после всех спектаклей с Мими доктор в сверхъестественное верить перестал. Тогда пришлось пойти на риск. Когда доктор из больницы после службы в квартиру свою явился, Ульяна Владимировна дверь открыла потаенную и Герочку впустила в его комнату. Ох и страшно было, не знала она, как поведет себя доктор, увидав животное не во сне, а наяву. Но, слава святым угодникам, он как открыл дверь, так и закрыл ее, а потом еще и на ключ, и по лестнице убег. Времени Ульяне Владимировне хватило, чтобы Герочку назад отозвать.

Тут-то и поверил доктор, думать стал, что за нечисть за ним гоняется и чего эта нечисть хочет. Да еще и удача такая, что доктора в больнице психиатру Белякову показать просили, уж больно нервным сделался. Студентик-то к аптекарю устроился, не прошло недели как, а психиатр возьми да и выпиши доктору сердечных капелек. Студентик быстро сообразил — сердечные капли в помои вылил, вместо них раствор луноверина влил. Тем же вечером доктор капли сии волшебные с собой унес.

Ох уж и волшебные капли, даже чересчур, ей-богу! В какую только ахинею доктора не швыряло, чего только он не выдумывал, а самого главного понять не хотел — нечисть тотчас в покое его оставит, как только алмазы сыщутся. Ульяна Владимировна и так и эдак ему об этом сообщала, право, чуть сама с ума не сошла, пока еженощные спектакли демонстрировала. А тут еще и несчастье случилось — Герочку изловили и в зоосад отправили. Ну к кому бы разнесчастная Ульяна Владимировна пошла помощи просить — только доктор один был у нее во всем белом свете. Пришлось задачу обозначить основательней, чтобы, не дай господь, недотепу опять в сторону научных экспериментов с направляемыми сновидениями не увело.

Ключ прежде был легко у господина Роста выкраден, Ульяна Владимировна в таких делах фокусник, спасибо дядюшке, обучил.

Очнувшийся ото сна доктор и ключ, и ошейник в комнате своей обнаруживает. Тут наконец смекалка в нем просыпается, и Герочку он с триумфом, подтвержденным потом газетами, вызволяет.

Герочку вызволил, а сам вдруг содеянного испугался. И повел себя после совсем странно. Сначала пошел сдавать себя в охранку, в охранке, ясное дело, ему не поверили. Тогда решил затопить горе штофом водки. Здесь Ульяна Владимировна слабину дала — не могла больше взирать, как собственными руками губит дорогого человека, и в трактир явилась за своим доктором, чтобы ему открыться, во всем сознаться и покаяться. Но спьяну доктор ее прогнал, сама виновата — пугала привидениями, теперь ее облик он только лишь призрачным и воспринимал.

Но что ни делается, все к лучшему. Доктор хоть и обиделся на свое привидение, но просьбу его выполнять отправился.

Тут и сказочке конец, а кто слушал, молодец!

Ульяна Владимировна поднялась и, с улыбкой потрепав по волосам восседавшего в полном удивлении Иноземцева, подошла к окну и поглядела на черневшее опустившейся ночью стекло. Достала какой-то странный предмет, оказалось алмазный стеклорез, и стала вновь рассказывать, порой сходя, как и обещала, на шепот.

— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — говорила она, раскладывая тем временем ручку стеклореза, будто удочку. — Алмазы добрый молодец раздобыл, да вот ключик, что Ульяна Владимировна с дядюшки сняла вместе с амулетом, открыть сейф не пожелал — очевидно, от воды замок попортился. Прознал исправник по рассказам путаным докторовым да исходя из собственной наблюдательности, что вернулась горемычная генералова воспитанница в Бюловку, прознал и то, что алмазы она присвоить захотела, и то даже прознал, что схоронилась девушка в усадьбе, в одной из комнат башни.

Нашел ее и говорит: «А давай, красна девица, алмазы поделим, и ты с глаз долой исчезнешь». Ульяна Владимировна ему отвечает: «Конечно же, согласная я». Да сама бы и предложила алчному исправнику половину, чтобы тот ей уехать позволил. Но ведь как поделить при докторе? Он ведь и не поймет столь крутого поворота судьбы, выкинет опять какую-нибудь глупость.

Вручила Ульяна Владимировна исправнику волшебного зелья и наказала дать его доктору, чтобы тот уснул и ничего не заметил. Подменил бы исправник камни, а потом разыграл недоумение, на сем бы закончили. Стали сговариваться об условном месте и времени. А исправник все настаивал, чтобы алмазы поделили непременно в его уезде. Поняла тогда Ульяна Владимировна, что обмануть задумал ее коварный уездный полицейский, и решила ему подыграть. Сговорились на пустыре близ деревеньки Л-во. Вот Ульяне Владимировне и нужно было во что бы то ни стало до сей деревни камни у исправника вытянуть. Хотелось ей непременно придорожными камнями алмазы заменить, как и сговаривались. Во-первых, не заметили б подольше, во-вторых, эффект волшебства. Вы бы, Иван Несторович, оценили. М-мм? Оценили же?

Очень уж сложную задачу себе Ульяна Владимировна поставила. То мальчишкой за казенной каретой вьется, то бабенкой крестьянской обернется, и все с мешком, полным камней, приходилось таскаться, неудобно как — страсть. Пока не пришла идея разыграть воровство. Тогда вся станция на ушах стояла, и что исправнику, что доктору до алмазов дела никакого не было. Ульяна Владимировна грязным мальчонкой в комнату тех скользнула, алмазы камнями сменила и под кровать юркнуть успела, там мышкой всю ночь и просидев. И никто не обнаружил. Постоялицы съехали, мальчонка и был таков.

Ульяна Владимировна замолчала, вздохнув полусожалеюще-полусмиренно, и потянулась стеклорезом к форточке. До Иноземцева все доходило как во сне, он глядел на нее и ничегошеньки понять не мог. Еще и рассказ ее в голове бурей-ураганом вился, а уже эти манипуляции с оконцем. Что это она делает?

Обозначив вдоль рамы прямоугольник, опустила стеклорез.

— Уехала я в Европу, — зашептала она совсем тихо, — а сердце не на месте. Не могу я вас тут бросить, погубят они лишнего свидетеля. Сидите, все равно что ребенок, глазами хлопаете, а тем временем решается наша судьба. Между прочим, чтобы вас вызволить, студентику пришлось из обуховской аптеки в здешнюю переустроиться. Вот опять же, пригодилось — очки ваши из кладовой вынесла. Я-то знаю, какой вы без них — как котенок… Ну все, свидание наше скоро кончится, а вы как будто в рот воды набрали. Нехорошо, неблагопристойно и даже цинично с вашей стороны даме и двух слов за вечер не сказать.

Она решительно поднялась и одним резким движением скинула пышную юбку, другим — мантильку, третьим — парик. Под платьем оказалась черная мужская визитка, под париком — коротко стриженные волосы. Длинной ручкой стеклореза гулко стукнула в стекло светового фонаря. Не издав почти ни звука, оно приземлилось вместе с гнездом как раз на груду серо-жемчужного тряпья. Потревоженные ласточки взмыли к потолку, потрепыхались, покружили и выскочили в прямоугольную дыру.

Ульяна Владимировна уже была ногами на изножье, потянулась к окну. Зацепившись за раму, легко подтянулась и исчезла в узком проеме.

Через мгновение ее ставшая черноволосой головка свесилась до плеч из рамы, точно девушка была летучей мышью, за что держалась — неведомо.

— Бегите, Иван Несторович, — шепнула она, блеснув черными зрачками глаз. — Я вам потом пару роговичных линз, что профессор Фик из Цюриха изобрел, вышлю. Такая красота, и очков носить не надо будет. А если цвет глаз сменить надобно — самое то.

И исчезла. Толевая крыша поглотила звуки ее шагов.

Почти тотчас же в палату ворвались Делин с Заманским и целый отряд ищеек — темно-зеленые мундиры вперемешку с синими да филеры в штатском. Пред их взорами распростерлась груда серо-жемчужной ткани, поверх — стекло с прилепленным к концу ласточкиным строением. Картину довершал прикованный столбняком к кровати Иноземцев. Доктор перевел непонимающий взор с полицейских, сжимающих револьверы, на разоренное гнездо. Больше всего сейчас он жалел оставшихся без крова птиц.

— Черт возьми, — процедил сквозь зубы Заманский, глянув на дыру в потолке.

— Она ушла через эту форточку! Через оконце на потолке… — Делин грозно шагнул к Иноземцеву. — И вы это видели?

Округлившиеся, едва не вылезшие из орбит глаза исправника метали молнии.

— Видели и не остановили ее?

Вместо того чтобы ответить, Иван Несторович вдруг скользнул на колени к стеклу, бережно взял в руки гнездо — в нем оглушительно пищали птенцы. Под недоуменным взглядом Делина вернулся к кровати и положил круглый земляной шарик на колени. Сидел и, улыбаясь, глядел на маленьких скачущих существ, радуясь, что видит их так близко.

— Что уставились? — надворный советник круто обернулся к полицейским. — На крышу, живо. Далеко она не уйдет, вся больница оцеплена. Трое за мной.

Глянул с презрением на Иноземцева, обнимающегося с птичьим гнездом, досадливо сплюнул и выбежал в коридор. Следом метнулся Делин.

Шаги затихли, а Иван Несторович опомнился: дверь-то открыта, надзирателя нет. Оставил птенцов на подушке, побежал догонять исправника. Миновал коридор с расположенными по правую и левую стороны дверьми одиночных палат для буйных, беспокойных и неопрятных, добрался до полукруглого фойе, под которым располагалась церковь, кинулся к лестнице. От долгого заточения тело отупело, стало непослушным.

Снизу доносились голоса и топот, мелькали тени. Странно, во всей больнице он не встретил ни одного человека в халате, да и больных тоже не было. Не всех же, как его, запирали на замок?

На крыльце стояли полицейские, некоторые носились по первому этажу, забегая в кабинеты больничной конторы, хлопали дверьми помещений для письмоводителя, касс, квартир надзирателей, перевернули все в кабинете у Оттона Антоновича, которого тоже здесь не оказалось. Некоторые из агентов мелькали во дворах, лабиринтом вьющихся по территории лечебницы, — раздавались их напряженные возгласы с парадного въезда, огражденного высокой стеной, с прогулочных садиков, огибающих левый и правый флигель больницы. «Пусто!», «Здесь никого!»

Громче всех орал Кирилл Маркович, бранясь на все лады. Все это происходило в неясном газовом освещении — свет лился с высоких столбов, от ажурных фонарей, ветви деревьев рисовали на земле и стенах фантастические узоры.

Иноземцев не стал выходить через главный вход, полностью забитый людьми в мундирах, он знал о боковых дверях и, побродив по коридорам, спустился в прогулочный садик с бокового крыльца. Пошатался по дорожкам сада, меж клумбами, меж постриженными кустами изгороди, дошел до скамейки и устало плюхнулся. Тяжело было бегать, ей-богу, как старичок стал.

Через минуту кусты зашевелились, показался Делин. Шатаясь, отирая пот со лба тыльной стороной руки, в которой был зажат револьвер, он добрел до Иноземцева и сел рядом.

— Ушла… — проронил он. — Опять ушла, чертовка. Ведьма! Говорил я, нужен хоть кто-то за окном на крыше. Нет! Это же, мол, сумасшедший дом, из него никто никогда не сбегал! А оконце глухое не окно, мол, даже, а световой фонарь, не открывается. Заметит — говорить не станет. Да что толку! Ничегошеньки мы за этими толстенными стенами и не услышали, хоть и воспользовались какой-то новейшей разработкой для прослушки. Чего она вам рассказала-то, а?

Иноземцев сидел, не шевелясь.

— Чего вы все молчите? Совсем головой повредились в одиночестве-то? Это еще ничего, что сюда вас определили. Вот если бы в Пантелеймонку отправили, тогда б окончательно свихнулись. А тут что? Тут — как лечебные воды, только в стенах. Отдохнули, поди?

Исправник вздохнул, сунув револьвер в карман.

— Э-эх, вы только думать не смейте, что я алмазы с ней поделить хотел. Я ее с поличным в своем уезде взять пытался, а она — шельма — провела все-таки. Пол-Европы исколесили — за ней бегали. Даже в Африке побывали. Она в Обуаси школу задумала строить, но, видимо, заметила слежку и опять как в черную дыру провалилась. Потом появлялась в самых неожиданных частях света. Знаете, как мы ее вычисляли? По алмазам, она ими сорила как пылью. В разных богадельнях, больницах, монастырях и школах на крылечках оставляла с патетичной запиской, мол, дар от Элен Бюлов. Мы только туда, а ее уж и след простыл. Была сначала в Зальцбурге, потом в Праге, потом вдруг оказывалась в предместьях Лондона. Всего не перечислишь. Единственно на вас надежда оставалась, чтобы в Петербург заманить. Она ж не изверг, чтобы жить припеваючи, когда вы, доведенный до… мягко говоря, нездорового состояния ее баловством, отсиживаетесь в заключении. Для того даже пару статеек в «Санкт-Петербургских ведомостях» и в «Новом времени» (эта революционерка только такие издания, поди, и читает) пришлось написать, живописуя горький опыт Иноземцева И. Н. с алкалоидами, закончившийся в желтом доме. Героем вас да страдальцем изобразили, в сущности и не соврав. Но кто мог подумать, что это до самого мая затянется. Тут еще на императора покушение было, дело пришлось отсрочить. Мы готовились вас выпустить, но неожиданно засекли ее позавчера вечером на Гостином дворе. Возникла из ниоткуда, доехала в крытом фаэтоне до больницы и полчаса сидела в нем, видно, оглядывалась, потом уехала. Мы проследили за ходом фаэтона, он прибыл обратно к Гостиному двору, но, к удивлению нашему, был пуст, а ванька знать не знал, что за барышню возил. Опять испарилась. Как она это делает? Престидижитация да и только! Плюнули ее отлавливать, оцепили незаметно больницу, на вахте предупредили, чтобы до вас допустили такую-то, такую-то посетительницу, и не ошиблись — прибыла при всем параде.

По сценарию она должна была вам открыть, что вы на самом деле не сумасшедший, успокоив тем самым, ну и, разумеется, как всякий преступник, похвастать достижениями, немного посамоутверждаться. Только подвел нас аппарат, часть вашего разговора пропадала. А потом вдруг слышу — возня какая-то и по крыше шелест, точно кошка сиганула. Врываемся к вам и, увы… Кто ж подумать мог, что она еще и акробатка — через форточку эту на потолке уйти, по крышам. А двор-то весь полицейскими забит… В канал, что ли, сиганула? Ка-ак? Эх, теперь меня ждет отставка. Больше за ней бегать не позволят. Чего вы все молчите, словно в рот воды набрали?

Иноземцев пожал плечами.

— Мне просто больше нечего сказать.