Глава XVII. Иноземцев находит, а потом теряет алмазы
— Как же это, как же? — все повторял лакей, беспрестанно шмыгая в платок. — Почему ко мне не явилась? Почему к вам? Я ж с младых лет ее оберегал… с младых лет, как у Христа за пазухой…
— Это очень даже хорошо, что она к вам не являлась, — утешал Иноземцев. — Знали бы вы, какого страху я натерпелся. И ведь не знал о несчастье, думал, Ульяна Владимировна в Петербург за мной приехала и баловство свое продолжала. Только на что я ей сдался?
— Умеет Ульяна Владимировна загадки загадывать, — вздохнул лакей.
На некоторое время в столовой воцарилась тишина, свечи почти догорели, а в окна рассвет и не думал заглядывать — на часах застыли стрелки, обозначив без четверти четыре. Иноземцев поглядел на черный прямоугольник ближайшего из окон. Без штор окна казались неуютными и даже пугающими, словно вот-вот заглянет фосфоритовое лицо утопленницы или щелкнет пасть пятнистого зверя.
Ивану Несторовичу стыдно было признаться, как он не выносил и боялся таких высоких черных окон, прямо-таки бездонные адовы дыры. Но у страха нет здравого смысла. Бессознательное тяготеет над разумом. Страх, как опухоль, поражает все нити и клетки мозга, беспощадно толкает к гибели. Иноземцев невольно поднялся и сделал трусливый шаг к подоконнику. Не отрывая руки от спасительного круга, что рисовал на столе свечной огарок, он заглянул в черную пропасть окна. За черной гладью стекла черная громада леса сливалась с волнующейся от метели столь же черной гладью озера. Двурогий серп скользил меж рваными облаками, порой и звездочка, другая сверкнет. И тянуло оттуда чем-то неспокойным, каким-то мрачным магнетизмом.
Сердце предательски пришептывало — есть, дружок, есть на земле что-то такое недоступное, неопознанное, наукой не объяснимое. Оно — вот, за окном, рядом.
А разум твердил, что тут какой-то подвох! И настойчиво требовал не внимать волнующей кровь химии, не поддаваться фантазиям.
— Хорошо, — после долгой паузы воскликнул Иноземцев, усилием воли сбрасывая оковы грез. — Где же тогда Герочка?
Камердинер похлопал глазами, сметая слезы с седых ресниц.
— Не знаю, ваше благородие, — пожал плечами он. — Убегла в лес, может. Да только вы не смотрите на меня с подозрением, но большого зверя, коли тот не призрак, трудно по чугунке в столицу провезти. Невозможно-с!
— Все-то у вас просто: убегла.
— Разрешите, я вас в опочивальню вашу провожу? Утро — оно вечера-то мудренее. Завтра уж и решим, как быть.
Наутро Иноземцев встал, оделся и вышел на крыльцо. Морозец защипал нос, в глаза брызнули искры: кругом все белое — за ночь порядочно намело. А в нескольких шагах от крыльца раскинулось таинственное озеро, поглотившее бедную девушку, легло ртутного цвета пятном, с одной стороны окруженное голым лесом, сосновым бором и болотами, с другой — приусадебным парком. Круглое, как блюдце, с невысоким берегом, припорошенным снегом, под вуалью тумана оно само было как призрак.
Пока Иноземцев стоял, стуча зубами и кутаясь в свое далеко не зимнее пальто, завороженно глядел на местный пейзаж, взошло солнце, туман рассеялся, а озеро стало изумрудным и заблистало множеством искорок, что драгоценный камень в серебряной оправе. Зеркальная прозрачность его лишь слегка нарушалась вспененной шапочкой ключа, бьющего в самом центре.
За спиной скрипнула дверь.
— Любуетесь-с, ваше благородие? — осторожно поинтересовался Саввич. — Сна нет?
— Думаю все, что же мы теперь делать будем? Надо к Делину ехать. Он как будто что-то недоговаривает… Вот бы коляску, а?
Тут округу огласил чей-то крик: мужской, взволнованный, точно звали кого. Иван Несторович и Саввич замерли. Крик повторился, уже можно было разобрать слоги.
— Мне или мерещится, или вас кличут, — прошептал Иноземцев.
— Кажись, Фомка, — ответил камердинер и, сойдя на дорожку, быстро засеменил по снегу к углу дома. — Точно, он! Бежит, руками машет.
Грузный великан, укутанный в епанчу поверх тулупа, летел по дорожке, спускающейся вниз по холму, неловко скользя на пятках. В одной руке он держал ружье, им же и балансировал, чтобы не грохнуться.
— Саввич, ох, Саввич, — басил он. — Не пойду больше туда, ни за какие награды.
— Да что случилось? — в один голос воскликнули Иван Несторович и камердинер.
— Проснулся я от громкого шороха с потолка. Думал, опять искатели притопали с видами на хозяйское добро. Взял ружо, весь дом обошел, все этажи — никого. Двинул во двор через кухню и вдруг слышу голосок тоненький, будто барышня наша плачет: «Спасите, спасите дядюшку! Свезите алмазы в Африку». А потом гляжу — прямо предо мной в шагах десяти что-то у кустов белеет. Оно, это белое, медленно поднялось в воздух и улетело.
— Когда? — выдохнул Иноземцев и, отбежав от дома к самому берегу, стал озираться, в небо глядеть, надеясь поймать взглядом это нечто: парящее и белое.
— Да получасу не прошло. Унесло это во-он туда, — великан указал на запад. — Ветром подхватило.
— Коляска есть?
Под ясным солнышком на коляске той, что некогда управлял Тихон, добрались до Т-ска часа за два, не меньше, из-за снега. Делина в управе не оказалось, пришлось дожидаться. От нетерпения ординатор весь извелся, столоначальник с письмоводителем осторожно пытались выведать о странном волнении врача, не вызвано ли оно причастностью к бюловским беспорядкам? Но тот уселся на стул и сердито покусывал дужку очков, молчал, на все вопросы лишь отрицательно мотал головой.
Исправник громко подкатил к воротам в карете с чубарой парой (обзавелся на премию). Иноземцев услышал, бросился вниз и даже не дал уездному начальнику спуститься со ступеньки экипажа.
— Вы не имеете права мне не верить! — вскричал он. — Вот, допросите слугу, что усадьбу охраняет. Он только что видел необъяснимое явление во дворе проклятого замка, какое видел я во дворе Обуховки.
Исправник сначала строго поглядел на врача, потом покосился на Фомку — тот, глаза опустивши, переступал с ноги на ногу и мял шапку.
— Истинная правда, вашество.
Кирилл Маркович устало поморщился, промычал что-то вроде: «О сколько же неприятностей через вас, Иван Несторович!», потом подумал и сделал неопределенный жест: де, следуйте за мной.
— Ну что теперь-то стряслось? — Бросил шапку на стол, скинул с плеч шубу.
Внутренние, доселе сдерживаемые воспитанием и усвоенными с детства правилами хорошего тона, вулканы Иноземцева взорвались негодованием. Во власти чувств, жестикулируя, а порой и повышая тон, он обвинил исправника в пренебрежительном отношении к весьма очевидным фактам и нежелании их принять.
Выслушав, чиновник уселся за стол и с напряженным спокойствием осведомился, чего же надобно от него.
— Отрядите людей прочесать озеро, — требовательно стукнув ладонью по столу, ответил Иноземцев. — Алмазы на дне!
— Езжали бы вы, Иван Несторович, в свой Петербург, больных лечить. Нету там никаких алмазов и быть не могло! Барышня Бюлов едва ноги унесла из усадьбы, переполненной моими парнями, ночью, впотьмах! А вы говорите о двухпудовом сейфе с алмазами. Сами ведь понимаете, что хрупкое создание Ульяна Владимировна не смогла б его и приподнять.
— Но ведь она исчезла с телом генерала! — козырнул Иноземцев. — Его-то приподнять получилось, значит?
Кирилл Маркович стиснул зубы, усы так и заходили ходуном на напряженном, почти зловещем его лице. На мгновение Иноземцеву показалось, что он имеет вид человека, которого внезапно застали врасплох.
— Генерал ушел сам, — выпалил исправник.
Иноземцев хотел было обрадоваться, что дело сдвинулось с мертвой точки, потом изумиться: как это ушел сам, но нахлынуло ошеломляюще неприятное чувство, будто его держат за идиота.
— Почему вы смолчали? Что значит ушел сам? Генерал что, жив, что ли?
Исправник поднялся.
— Вы желаете провести собственное расследование? Пожалуйста! — зло бросил он. — Но видя ваше состояние, я бы не советовал. Как мог, оградил от неприятных хлопот. Незачем, понимаете? незачем вам со своим чрезвычайно нежным характером лезть сюда.
— Благодарю за беспокойство, — процедил сквозь зубы Иноземцев. — Будьте любезны, вернемся от моего характера, который вас совершеннейшим образом не касается, к генералу. Я хочу знать. Все!
— Вот упрямец! Хорошо, видимо, придется вам сказать, так вы от меня не отстанете, — гневно блеснул глазами исправник. — Версия со вскрытием специально для вас была подготовлена, дабы успокоить и поскорее отпустить восвояси, чтоб под ногами не путались и следствию не мешали. На самом же деле его сделать не успели, потому как Ульяна Владимировна сама все рассказала о растворе того вещества, что вы изготовили, призналась, что у вас шприц свистнула. Пока вели дознание в другой комнате, генерал оклемался, встал и ушел через черный ход, ведущий прямо из его башни. Так как его почитали за мертвеца, охраны с ним я не оставил. Моя оплошность, о которой я предпочел умолчать. Не рассказывать же всем подряд, какой я олух. А вы вынудили, и я вам этого не прощу. Генерала потом нашли на крыльце богадельни — наверняка читали об этом в газетах. Возможно, он был еще под хмелем, когда на него напали предположительно волки. Кровавый след тащился на несколько десятков шагов от дороги.
От такой изумляющей подробности Иноземцев чуть не сел.
— Стало быть, вы Ульяну Владимировну понапрасну в убийстве обвинили? — проронил он. — То-то она шептала мне, что оклеветана…
— А украденный у вас медикамент? А жизни ваших коллег не в счет? А застреленная сиделка из богадельни? А закабаленные из богадельни? — принялся перечислять Кирилл Маркович.
— Но, может, не она это вовсе. А француз и певичка!
— Все обеляете ее, мученицей представляете. Все не верите в ее черное сердце, никак не успокоитесь. Хотите ее посмертные показания прочесть, которые она сделала, дабы наказание смягчить? Думала, скинут срок каторжных работ за то, что не оказывала сопротивления следствию. Пожалуйста, читайте.
Он поднялся, открыл дверь, крикнул письмоводителя и шепотом попросил дело о бюловском звере, которое уже давно в архиве пылью покрывалось, причем отчего-то здесь, в Т-ске, не в Петербурге.
Иноземцев долго сидел, склонившись над аккуратно подшитыми бумажками. Тонким девичьим почерком, со смаком и показным удовольствием, описывала Ульяна Владимировна все смерти, каждого в отдельности, подробностей не стыдясь. И подавая факты так искусно, будто она вовсе и не виновата была, а только лишь тонко подталкивала этих «шкурников да стяжателей, явившихся в их дом с тем, чтобы коварно завладеть дядюшкиными сокровищами», а они якобы сами себя в могилу и загоняли.
— Читаю, и мнится, будто нарочно всю вину на себя взяла, — проронил он, отчаянно продолжая листать. — Вы ведь не пытали ее каленым железом? О гиене ни слова. Ни словечка. Саввич поведал о питомице, о Герочке. Да и о сейфе вы ему велели молчать. С чего это?
— О головная боль! С того, что и без болтливого камердинера весь уезд лихорадит: кладоискателей только и успевай отлавливать. О гиене же впервые слышим-с! Саввич, подлая душа, о пресловутой Герочке нам не говаривал. Что ж, и ему зачтется, — проорал Кирилл Маркович, а потом вырвал из рук Иноземцева папку с делом. — Убедились в словах Ульяны Владимировны, ее рукой же и написанных? Как вам ее забавы? Фантастические способы она выбирала, дабы покончить с простачками вроде вас, охотников за алмазами? Ну положим, вы за алмазами не охотились… Хотя почему нет, Иван Несторович? Признавайтесь, дно озера прозондировать решили с целью отыскать-таки заветный клад?
Исправник скрестил руки на груди и, прищурившись, усмехнулся.
— Для того и выдумываете призраков, а может, и гиена — плод вашего сочинительства? А когда найдете, что с ними делать будете, с алмазами-то? Чай, не в Обуаси свезете?
— Именно что туда и отвезу! — с вызовом ответил Иноземцев, поднимаясь.
— Так знайте, что, прежде чем клады искать, надобно личное разрешение Государя Императора.
— Пусть Государь Император это лично с привидениями бюловскими и обсудит.
И вышел, громко хлопнув дверью.
— Без царя в голове вы, Иван Несторович, — тихо сказал вслед исправник, но уже как бы самому себе. — И как искать думает? Черпаками воду таскать, что ли? Ну балда, ну чудак.
Иноземцев не вышел, а выбежал из здания уездного полицейского управления, с разбегу запрыгнул в коляску и приказал Фомке трогать.
«Темнит, темнит Кирилл Маркович наверняка. Что-то здесь, ясно, не так, или же просто лишними фактами протоколы не желает засорять. А вот найду я этот сейф, найду, — скрежетал зубами ординатор. — Посмеет ли в лицо мне заявлять потом, что я неженка. Эх, чиновничья дурь, бумажки да собственная шкура дороже истины. А я-то ему верил, с камнем на сердце в Петербург вернулся. Оклеветал Ульянушку, подлая ищейка, а быть может, и сам утопил, чтоб следы все замести и удобней протокол составить. Только ведь об одном помышлял, о протоколах своих и чтоб из Департамента не тревожили. А как было дело, ведь никто не знает. Может, и Саввич не знает. Может, ополоумели эти двое — певичка со своим французиком — и принудили бедную девушку в своих черных делах пособлять, угрожали, наверное, вот она и уступила. Негоже все так оставлять, надо поднять со дна озера алмазы, дело возобновят, и тогда уже не Делину — клеветнику и обманщику — его расследовать. В Петербурге решат, кто дознание вести будет».
— Эй, Фомка, а ты рыбачить любишь? — Иван Несторович оживился.
— Кто ж не любит.
— А на озере рыба есть? Оно, поди, глубокое?
— Не-ет, совсем неглубокое — чуть больше сажени. А из рыбы только мелочь — карась да гольяны.
— Тогда у тебя должна заваляться сеть.
— Должна, вашество.
— Хм, а дно какое?
— Да ил обыкновенный, вашество.
— Замечательно. Тогда мне понадобятся большие крюки. А еще веревка и шест, который до дна бы доставал. Мы будем исследовательские работы с тобой проводить, геологические изыскания.
Вернулся Иноземцев к охотничьему домику и, наказав Фоме тотчас же снести все вышеперечисленное к пристани, отправился исследовать берег. Но едва он десяток шагов сделал, слуга тотчас его нагнал.
— Вы туда не ходите, вашество, там топи, вмиг утянут, никто не спасет, особые дорожки знать надо. Мы лучше на лодке вдоль берега пройдем, тогда все и рассмотрите.
Пришлось Иноземцеву дожидаться на пристани. Прислонился к ветхим перильцам и замер, глядя на ртутно-изумрудный перелив озерца. А зачем было Ульянушке через топи и лес бежать? Что там за лесом? Дороги не видно, ни лугов, ни пашен, бурелом да сплошная пелена непролазных чащ. И это с нелегкой ношей, без повозки, без лошади. Кто-то ей помогал…
— Генерал-то и помогал! — осенило ординатора. — Она знала, что луноверин его не убьет, а лишь на время оглушит. Не хотела Ульянка дядьку убивать, ну не хотела ведь! Когда он, едва избавившись от паралича, стал проваливаться вдруг в беспамятство, она бросилась к нему, шепнув, что будет ожидать в черном ходу, который обнаружился в башне. А потом своим сумасбродным, феерическим чистосердечным раскаянием лишь время оттягивала, чтобы тот успел бежать. Следом бежала сама. Что-то у них пошло не так — сейф оказывается в озере, барышня тонет, а генерал во хмелю бредет до богадельни… Там его и растерзали лесные звери. Или Герочка; она-то как раз в лес и «убёгла», по словам Саввича. Абсурд получается, черт-те что, — замотал головой Иноземцев. — Эти две гиены никак не вписываются ни в какую приличную версию. Откуда две? А нет, верно! Одна гиена — генерал. Другая — Герочка.
— Вы с кем, вашество, говорите? — раздалось подле уха. Со страху и неожиданности Иноземцев чуть в воду не полетел. Подле стоял Фома, а у ног в снегу и шест уже лежал готовый, длиннющий, в две сажени, как то и требовалось, небольшой невод, самодельные крюки, сплошь корявые, но большие, точно только что накрученные из стальных прутьев. А что, Фомка может — такие ручищи!
Иноземцев взял один, взвесил на ладони, прикидывая, хорошо ли войдет в дно. Положим, в илистое войдет.
— Что, прямо сейчас проводить… эти… изыскивания будем? Вот так, с дороги? — попробовал слуга намекнуть аккуратно, что неплохо было бы отложить поиски до завтра.
— А чего тянуть? Полдня впереди, — ответил решительно настроенный Иноземцев.
Сели в лодку, Фомка шестом оттолкнулся, отчалили.
— Значит, дело простое, — начал доктор, строго сведя брови, — прикрепляем крюки к сети, а сети бросаем в воду. Лодка плывет, крюки бороздят ил, а сеть цепляет все лежащие на дне предметы. Ежели что тяжелое попадется, веревки могут не выдержать, тогда ты всаживаешь шест в дно, со всех своих недюжинных сил, а то нас как бы не перевернуло. Все понял?
— Все.
— А теперь перебирайся на нос и простукивай дно, может, на что наткнешься. Одновременно отталкиваешься и дно простукиваешь.
— Понял я, понял, — недовольно пробурчал великан. — Чай, не первый раз со дна вещи достаю.
Лодка медленно скользила по изумрудно-голубой глади. Иван Несторович глянул вниз — все дно оказывается как на ладони, вода прозрачная, будто стекло, и сквозь нее каждый водоросль виден, каждый камешек. Странно, что он не заметил этого прежде. На удивленное его восклицание Фома с улыбкой пояснил:
— Это оттого, что из-под озера источник бьет. Оно в зимнюю стужу не промерзает, а летом холодное, красивое и чистое. Даже цветет редко, только к августу.
Во все глаза Иван Несторович смотрел за борт, в надежде разглядеть хоть краешек заветного сейфа, хоть что-нибудь его напоминающее. Но все тщетно — доплыли до камышовых зарослей, так ничего и не высмотрев и не выловив. Сеть тоже, кроме водорослей, ничего не зачерпнула. Развернулись, поплыли обратно, но траекторию выбрали, отступив от прежней на аршин-два. Сеть вновь по дну пустили, Фома сосредоточенно простукивал шестом. Он пыхтел, прилагая невероятные усилия, даже епанчу свою скинул, несмотря на морозец.
Иноземцев же уселся на скамеечку, съежился, спрятав руки в карманы. От бездействия начал зябнуть, в мысли закралось уныние. Прошло уже три месяца со смерти Ульянушки, а сейф тяжелый — не найдут под толстым слоем ила. Напрасно он все это затеял. Завтра кто-нибудь доложит проклятому Делину, что сумасшедший доктор озеро зондирует, тот явится и попросит вон из уезда.
Когда до ключа добрались, Фомка остановился.
— Все, барин, не могу больше. Передохнуть бы.
И шест свой в дно вогнал поглубже, чтобы ненароком не опрокинуть его в воду — где еще такой достанешь, этот с трудом раздобыть сумел. Сел напротив Иноземцева, вздыхая и охая. Доктор повел взглядом по верхушкам темного леса. И отчего вдруг Ульяне вздумалось через такую чащу бежать? Страшно ведь, поди.
— Где Ульяну Владимировну нашли?
— Вон там — видите бурьян камышовый, непролазный. Детишки думали, что русалка, на лодке доплыли, глядь, а это — мертвая барышня.
Иван Несторович вздохнул. Сердце сжалось.
— А за лесом что? — спросил он, стиснув зубы, чтоб ненароком слезу не обронить.
— Басурманские территории, — отвечал Фомка, отдыхиваясь и утирая мокрое лицо. — На лихих жеребцах тамошние обитатели скачут, кривыми саблями машут, Соловья-разбойника потомки. Лес этот — граница государства нашего батюшки-императора.
— Басурманские? — удивленно воззрился Иноземцев. — И что понадобилось Ульяне на басурманских территориях? С кладом…
— Сам не знаю, вашество, что у них на уме было. Барышня наша большой затейницей была. А клад этот… Долго мы будем его искать, — сказал он, — неделю, не меньше. Глядите, саженей сорок туда, столько же обратно. И так пока все не прочешем… Ну ладно, — заметив недовольство на лице Иноземцева, слуга поднялся, засучил рукава и взялся за свое орудие.
Дернул — тот ни в какую, дернул еще — шест точно врос.
И чтобы выдернуть его, провозился четверть часа — так глубоко вогнал. Расшатывал его вправо-влево, вперед-назад — лодка ходуном ходила. Уже и Иноземцев присоединился. Наконец жердина поддалась. За ней со дна поднялся большой пузырь и, лопнув, оставил после себя воронку размером с ладонь.
Фомка вздохнул с облегчением, ухватился как следует и оттолкнулся, лодка живо заскользила, следом хвостом потянулась пенистая борозда.
Сделали круг, вернулись к пристани, отдохнули и — во второй заход. Отплыли немного, а лодку повело вдруг в сторону. Фома, уже порядком подуставший, поднял голову и ахнул:
— Вот те на! Откуда такое?
— Что? — встрепенулся Иноземцев. На том месте, где они давеча встали отдохнуть, шест вогнав — у ключа, — образовался трехаршинный водоворот, и вода в озере стала вращаться по кругу.
С минуту-две оба стояли, точно пригвожденные, недоуменно взирая на сие природное явление. Лодку при этом все больше относило в сторону.
— Интересно, — пробормотал Иноземцев. — Ключ будто вовнутрь бить стал.
— Это озеро сейчас нас засосет под землю! — опомнился слуга, бросил шест, вытянул сеть из воды, следом схватился за весло. Иноземцев взял другое. И оба молча, с бледными, перекошенными от ужаса лицами принялись грести к пристани, хорошо хоть отплыли-то совсем ненамного. Но воронка так стремительно росла в размерах, а течение усиливалось, что, несмотря на все стремления попасть точно к пристани, лодку отшвырнуло на значительное от нее расстояние. Причалить пришлось к голой земле, забросить сеть с крюками на отвесный склон и влезать по ней, как по веревочной лестнице.
Сеть веса обоих не выдерживала — сползала вместе с пластами почвы. Сползали и Иноземцев с Фомкой, карабкались, как дрессированные коты, перепачкались в глине и мокром снеге, по пояс искупались в воде, пока не взобрались на берег. А шум за спиной стоял такой, будто у водопада, — как Фомка и сказал, озеро буквально проваливалось под землю, стекая куда-то в подземные ходы и пещеры.
— Раз-гне-вали мы чу-ди-ще, раз-гневали, — неистово крестился слуга. — Ой, чуть не погиб-бли.
С немым ужасом Иноземцев взирал, как волна подхватила лодку, перевернула и понесла боком вдоль берега, все ближе и ближе притягивая к вспененному кружку в центре. Уровень воды стремительно падал, уже стало заметно темно-коричневое илистое дно с зелеными завитками водорослей, несколько рыбешек, извиваясь, били хвостами, кое-где торчали не то обломки старой лодки, не то коряги какие.
Тут и Саввич выскочил на крыльцо — видно, заметил в окно, как Фомка с Иваном Несторовичем, безобразно перепачканные, ползут по берегу.
— Царица небесная, — развел руками, — что же это с озером нашим делается-то, а?
В ответ озеро оглушительно ухнуло. Задрожала земля, заставив переполошиться весь лес: стайка гагар с тревожным криком взмыла в воздух, завыли волки, заухали совы. Там, где раньше бил ключ, а следом образовалась воронка, поднялся столб воды аршина на четыре. Поднялся ввысь, точно морское чудище какое — вот-вот покажет свою кровожадную зубастую морду. Но чудище не показалось, а столб плюхнулся вниз, раздав во все стороны холодные брызги. Следом за водяным столбом ушла под землю и оставшаяся вода из озера. Произошло это за считаные минуты, никто и слова молвить не успел, как тотчас все завершилось, стихло. Вместо озера зиял громадный пустой овраг с гладким, ровненьким, как кофейная чашечка, дном. А в середине чернела дыра, поглотившая воду.
При сем зрелище даже самый закоренелый скептик не удержался бы, чтобы не начать, подобно Фомке и Саввичу, поспешно шептать молитвы и креститься, иные могли б и дар речи потерять или, что еще хуже — какую-нибудь сердечную хворь заполучить.
Вот и Иноземцев стоял, с открытым ртом глядя.
Мозг тотчас же стал перебирать в тайниках возможные объяснения. Слышал доктор ранее об исчезающих озерах. В пригороде Петербурга часто случалось, особенно после того, как принялись рыть артезианскую скважину, что уходили те под землю враз. Эти природные водоемы были особенными — мало красивыми, кругленькими, как блюдечко, с насыщенным голубым или изумрудным цветом, но и очень чувствительными к погоде. Чуть засуха, чуть разлив — и нет озера.
— Да не чу-чудище это. Об-быкновенное п-природное явление… т-такое… кот-торое… — проронил ординатор, но язык все еще отказывался повиноваться. Иноземцев замолчал и стал стряхивать с безнадежно испорченного пальто водоросли и глину, нет-нет поднимая глаза и опасливо озираясь на голое дно — не начнет ли оно дальше обваливаться.
— К-какое т-такое? — подал голос Фома, тоже заикаясь. Иноземцев строго поглядел на парня, было подумав, что тому вздумалось его передразнивать. Но вид у Фомки был до того жалок, что мысль сия у доктора разом отпала — заикался он вполне искренне.
— Есть такие озера, — пояснил Иван Несторович, начиная понемногу приходить в себя, — которые точно висят над глубокими пещерами с подземными водами. Их вязкое болотистое дно достаточно прочное, чтобы удержать толщу воды определенного количества, но если вода разольется в половодье или же нарушить этот покров, то оно просто-напросто провалится под землю… как только что и случилось.
Речи доктора, вполне убедительные, подействовали на парня благотворно, быстро излечив от религиозного припадка. Хоть Фомка и был дворовым, в нечисть всякую не чурался верить, но не чужд оказался и научного воззрения. Он поднялся и, сделав вид, что нисколечко ему не страшно, принялся старательно выжимать свою епанчу.
— Вот и половили мы с вашим благородием сегодня рыбу, — пробурчал он. — Тысячу лет этому озеру. Еще мой дед здесь рыбачил, и прадед, и прапрадед.
— А ты его сегодня уничтожил, — подхватил Иноземцев раздраженно. — Сам же силу не рассчитал и шест прямо в ключ вогнал, где озеро как раз по подземным канальцам и сообщалось с пещерами. Может, там зрела какая трещина, а может, виной подземный ход из замка.
— Да откуда ж мне было это знать?
Иван Несторович хотел было развить мысль о подземном ходе, который, вероятно, проходил где-то поблизости, как вдруг случайно заметил нечто блеснувшее в самой середине провала. Он подался вперед и сосредоточенно вперился в дно озера, в ту точку, где блеснула искра. Вынул из кармана платок и, не обращая внимания, что с того капала вода, стал тщательно протирать очки. Надел их и уже смог разглядеть бугорок, имеющий форму правильного угла предмета, несомненно, кубической формы, — то ли просто нос лодки, затонувшей когда-то, то ли ящик какой. Часть ила в том месте, где образовалось углубление, ссыпалась в воронку, обнажив сей таинственный предмет.
— Фома, ну-ка иди сюда, — позвал он. — Глянь, не иначе как выглядывает что-то.
И не договорив, скользнул вниз. Ноги сами в сторону предполагаемых сокровищ потянули. Увязая сначала по щиколотку, потом по колено, ординатор спускался все ниже и ниже по отвесному склону, самозабвенно шепча: «Это сейф, точно он».
— Эй, барин, — испуганно прокричал вслед великан. — Да ты сдурел али как? Дно у озера — болото. Погибнешь!
— Иван Несторович, — взволнованно подхватил Саввич. — Что ж вы? Куда ж вы?
Но Иноземцев никого не слушал. Не отрывая глаз от заветного бугорка, он продолжал медленно переступать по илу. Вот он уже на середине пути, его колени окончательно погрузились в вязкую жижу, поднимать ноги сложнее и сложнее. Он помогал себе руками, потом уже едва не полз. Сердце стучало в предчувствии торжества над коварным исправником. Казалось, ничто доктора не остановит. Но в двух шагах от цели передвигаться стало почти невозможно, ил достиг пояса, зацепиться не за что, ну разве только вытащить себя за волосы, как это сделал знаменитый барон Мюнхгаузен.
Иноземцев замер и затаил дыхание, в надежде, что в безмолвии ума родится какая-нибудь спасительная мысль. Но в голову ничего не приходило, и мало-помалу сердцем начал овладевать страх. Дернувшись к торчащему бугорку, он попытался дотянуться, но увяз еще больше.
— Замрите, вашество, — прокричал Фомка. — Не двигайтесь.
И убежал куда-то. Саввич стоял на берегу, прижав ладони к щекам.
— Ужасть, — бормотал он, — ужасть-то какая. Погибнет… Погибнет, царица небесная…
От страха сердце Ивана Несторовича стиснуло, он не мог дышать. Вертел головой во все стороны, пытаясь взглядом сыскать хоть что-нибудь спасительное. Но вокруг только ил и был. Что же он наделал, как же теперь выбраться? А уголок таинственного предмета маняще посверкивал в лучах солнца — сейф, не иначе. С алмазами. Только руку протяни.
Поразмышляв, повздыхав, усмирив панику, он снял пальто — как-то даже бессознательно снял, в порыве лишь бы что-то делать, лишь бы не стоять как истукан — и, взявшись за рукава, принялся закидывать его, то как лассо одной рукой, то как невод двумя руками, в надежде зацепиться воротником за угол сейфа.
«Если и не достану алмазы, хоть, может, выкарабкаюсь», — пронеслось в голове.
Наконец воротник пальто обнял бугорок, Иноземцев потянул за рукава и — о чудо! — вылез из трясины на несколько дюймов. А ил от сейфа еще больше сполз к краю дыры, обнажив угол на пядь, — стало совершенно отчетливо видно, что он стальной и покрыт ажурной резьбой. Иноземцев потянулся еще. И после нескольких старательных рывков он уже смог дотянуться до сейфа рукой, ухватился за него и с возгласом радости прильнул щекой к холодной стали. Под толщей глины он нащупал ручку в форме колеса и схватился за нее.
В это время на берегу показался Фомка. С криком «держитесь, вашество, бога ради!» кинул канат. Иноземцев воспрянул духом и уже думал не о своем спасении, а о том, как втащить на берег пресловутый сейф. Для этой цели он аккуратно протянул конец каната под ручку, закрепил несколькими узлами и, подняв руку, скомандовал Фомке тянуть.
Пока Фома, рыча, как лесное чудище, тянул стальной шкаф, Иван Несторович увяз по самый подбородок, его неумолимо тянуло к провалу. Еще мгновение, и канет в подземелье. Он с ужасом глядел на черную дыру и боялся сделать вдох, не то чтобы на помощь позвать. А Фомка не сразу понял, что доктор, жертвуя собой, вместо того, чтобы самому спастись, спасал алмазы генерала.
Но все обошлось. Силач и алмазы вытянул, а следом и самого врача нерадивого. Из-под слоя ила уже только одна рука того торчала, сам он с головой ушел и уже готов был погибнуть.
Сейф омыли. Засиял в лучах заката чудесный, стальной ящичек размером аршин на аршин, с гравировкой «Fichet-Bauche» — из тех старых образцов, которые еще не оснащались замысловатыми замками с циферблатом. Под ручкой — а ее едва не оторвали — имелась лишь замочная скважина. Однако не имелось ключа.
— Не беда, — проронил Иноземцев, осматривая устройство замка, — нужно лишь обсушить дверцу раствором нитроглицерина. Было у меня с собой немного…
Драгоценную ношу перенесли в столовую залу охотничьего домика, к ярко пылающему камину, а процедуру извлечения алмазов назначили на утро.
Отмылись, переоделись, поели наконец и пошли отдыхать. Фомку на ночь в домике решено было оставить — пусть охраняет. Ведь, поди, кто-то да видел, как озеро под воду ушло, как сейф сыскался. Уж так землю сотрясло от внутреннего обвала, что, верно, до самого уездного города волна докатилась.
На следующий день, сидя у сейфа с пузырьком спиртового раствора нитроглицерина в руках, Иноземцев долго не решался им воспользоваться. Под сейфом, уложенным на четыре опоры из кирпичей дверцей вниз, была установлена скрученная из проволоки низкая тренога размером не больше блюдца, поверх нее, аккурат под замочной скважиной, покоилась турка, любезно предоставленная Саввичем. Ординатору оставалось влить немного нитроглицерина в нее, под треногой поджечь сухую паклю и отойти подальше.
Но он замер.
Не хотелось ни себя испытывать, ни слуг, которые, жадно потирая руками, стояли за спиной в нетерпеливом ожидании. Не лучше ли так свезти, не открывая, без искушений? Известно, какими коварными были эти камни, как магически воздействовали на умы и сердца… Только вдруг нет в сейфе никаких алмазов?
Молчаливая пауза была прервана грохотом открываемой двери.
— Это что же вы, прямо тут его взрывать собрались? — вскричал Делин. — У-у, бомбист!
Он ворвался в зальную комнату один, в облаке пара и холодного воздуха, захлопнул за собой дверь, щелкнув задвижкой, и быстро пересек комнату. Деловито скинув шубу на руки Фомке, уперся одной рукой в бок, строго поглядев сначала на сейф, а потом на Иноземцева.
— Уберите подальше опасные реактивы, Иван Несторович, — потребовал исправник, — и потрудитесь объяснить, что здесь происходит?
— Это сердечные капли, — Иван Несторович встал и медленно, ибо нитроглицерин требовал чрезвычайной осторожности, опустил пузырек на сейф.
Фомка с Саввичем в страхе отступили к лестнице. Дружно они переводили взгляды с фигуры начальника уездной полиции в вицмундире на ординатора. Иноземцев стоял, выпрямившись, посверкивая очками и упрямо вздернув подбородок.
Оскорбленный неповиновением исправник гаркнул:
— Ежли отвечать не желаете, мне придется вас арестовать! За попытки искать клад без разрешения государя, за то, что озеро подорвали, и, в конце концов, за то, что имели намерение присвоить сокровища, найденные на территории Российской империи.
Иноземцев медленно разомкнул за спиной руки, зацепился большим пальцем за кармашек для часов на жилете и послал исправнику испепеляющий взгляд. Арестовывайте, мол, но ни слова из меня вам не вытянуть.
— Что вы думаете, до нас взрывная волна не дошла? — продолжал исправник, видя, что Иноземцев настроен на ссору. — Что теперь люд скажет? Где озеро? Да добрые сельчане едва не с землей сровняли бедную управу, толпой со страху к крыльцу посыпали, узнавать, в чем дело. Завтра опять во всех газетах писать станут, что дух генералов будоражит землю. Вот вы им и ответите, какой это дух генералов, бомбист вы недобитый, Иван Несторович. И если не сознаетесь, где бомбу собрали и что здесь случилось, отправлю на каторгу как народовольца. Информация, слава богу, имеется обо всех ваших похождениях.
Иноземцев и на это ничего не ответил, даже не двинулся.
Тогда Делин побагровел, сжал кулаки так, что кости хрустнули, и со словами «где, черт возьми, бомба, что озеро уничтожила?» шагнул было на доктора.
Первым сдался Фомка. Бросился наперерез, бухнулся в ноги и начал торопливо излагать суть произошедшего, что, дескать, искать клад — искали, но озеро само, ей-богу, само под землю утекло. Признался также, что сам причиной стал невольной природной катастрофы, на пальцах объяснил, как все вышло, добавив в конце, что ежели Господь пособил алмазы достать из-под толщи воды, стало быть, есть тому нужда, стало быть, хозяину вернуть добро надобно.
— Да доктор жизнью рисковал! Увяз вот посюда, — сделал Фомка рубящее движение по подбородку. — А потом даже с головой ушел. Насилу выкарабкался. И все-то с целью благородной — проклятое сокровище вернуть африканским богам. Тогда барин наш и барышня в рай вознесутся к ангелам.
Выслушал сбивчивый рассказ здоровяка исправник молча, хмурясь — долго и с трудом потом перемалывал умственными жерновами сии странные происшествия. Подошел к сейфу, бесцеремонно отодвинул треногу, уронил турку, перевернул дверцей вверх, потер пальцем замочную скважину.
— Дайте-ка сюда ключ! — повелевающе вытянул руку Делин.
— Какой ключ? — в один голос вскричали трое.
— Такой. От замка, вестимо, — раздраженно объяснил исправник. — Давайте, давайте. От меня ничто не утаится. Вижу, ковыряли давеча ключом — царапины свежие.
Иноземцев бросился рассматривать замок, а Фомка с Саввичем обменялись удивленными взглядами.
Погладив пальцами стальную поверхность и обнаружив несколько косых царапин — будто кто второпях пытался всунуть ключ в замочную скважину, Иноземцев разогнулся и строго посмотрел на слуг. Те разом подняли руки и замотали головами в самом что ни на есть искреннейшем порыве.
— Нет, что вы, что вы, — заскулил Саввич, — как можно. Фомка всю ночь здесь провел, подле, глаз не смыкал.
— Да, я только к утру часок соснул, а так всю ночь на карауле, как кот мышкину норку стерег. Не трогал я замка — вот крест!
И вновь истово стал креститься, а потом, что-то вспомнив, схватил исправника за рукав и как дитя малое стал теребить.
— Вы бы лучше в усадьбу сходили, там точно кто-то есть. Я ведь и взаправду привидение видел — белое, круглое, с длинной юбкой. Верите? Никак утопленница, Ульянушка наша.
Исправник еще больше нахмурился и принялся мерить комнату нервными шагами, голову на грудь склонил и думал. Ходил так взад-вперед долго, усы свои чуть все не вырвал, так их издергал. Потом вдруг встал посреди комнаты и сказал:
— Ладно, лейте вашу адскую смесь. Надо убедиться, ради чего весь сыр-бор.
Иноземцев вновь уложил сейф дверцей вниз, вернул треногу, турку, влил раствор нитроглицерина. Дал знак всем отойти подальше, только потом чиркнул спичкой и поджег паклю.
Взрыв на время оглушил всю честную компанию, комнату заволокло бурыми парами, Саввич тотчас же бросился распахивать окна и бегал вдоль них, махая руками и смешно морщась.
— Бомбист, как есть бомбист, — проворчал Делин, кашляя в платок и злобно косясь на Иноземцева. Тот сунул нос под полу сюртука и недоуменно-боязливо выглядывал из-под него.
Когда пары рассеялись, все ринулись к сейфу. Дверца как была на месте, так и осталась, но замок фантастическим цветком вывернуло наизнанку. Потянув за ручку, исправник обнаружил, что, невзирая на исковерканную замочную скважину, дверца не открылась — под воздействием ржавчины крепко приросла к корпусу.
— Дайте я, вашество, попробую, — Фома уже засучил рукава.
Все расступились, и великан, широко расставив ноги, крепко ухватившись одной рукой за кольцо, другой упершись в сам сейф, зарычал и дернул дверцу, открыв ее с первого раза — во какой был сильный! Исправник сначала глянул внутрь, затем запустил руку, вынул неровный камень размером с грецкий орех и оттер его о полу своего вицмундира, тот засверкал всеми цветами радуги.
Вот они, алмазы! Сыскались! Радости, вмиг объединившей и начальника уездной полиции, и ординатора, и двух слуг, не было предела. Они вынимали камни, оттирали, глядели сквозь них на свет, пробовали на зуб. В пыли, в ржавчине, они походили на простую придорожную гальку, но лишь потрешь легонько, как лампу Аладдина, засияют аки солнышко. И было их с десятка два добрых пригоршней.
Тут через распахнутые окна по морозному воздуху долетел цокот копыт.
— Это мои ребята прибыли, — первым пришел в себя исправник и тотчас же перестал улыбаться, приняв обычное, как всегда хмурое, сосредоточенное выражение лица. — Камни все на место. Дверцу затворить. Пока я не позволю — о сокровищах молчок. Чем меньше людей о них знают, тем легче будет в Петербург свезти.
И двинулся к двери, на ходу надевая шубу. Ступив за порог, обернулся.
— Я вам доверяю, Иван Несторович. Глаз с сейфа не спускайте.
Иноземцев кивнул.
Он просидел подле стального ящика весь день. Сидел у окна, устало любуясь палитрой закатного неба, вспоминал живую Ульянушку. Глаза у барышни были такие же ясные, чистые, теплые и искрящиеся, как свет солнца. А главное что — добрые. Глаза всегда выдавали в человеке самые потаенные уголки души. Как же? Как же можно было так ошибиться на ее счет? Как же ей удалось так изощриться, так замаскироваться возвышенным чувством, что стало оно похоже на настоящее. Как же она могла оказаться столь бездушной. И неосторожной к тому же…
— Иван Несторович, — гаркнул исправник в самое ухо, видя, что доктор и не заметил его присутствия. — Заходи, бери, что хочу. Так вы стережете африканское добро? Чего нос повесили, точно тряпичный Арлекин?
— Простите, Кирилл Маркович, — Иноземцев поднялся, вынув Dent London, щелкнул серебряной крышечкой. — Замечтался что-то. Саввич рядом. Да и Фомка здесь где-то гуляет, при нем ни один грабитель бы не посмел явиться.
Исправник недоверчиво покачал головой.
— Саввич в сарайчик отправился, а Фомка на пристани, лодку чинит. Ладно. Пока мы одни, быстро введу вас в курс происходящего. Во-первых, без разрешения Государя Императора, увы, вывезти в заграницы алмазы не выйдет — вас на всю жизнь за это в Сибирь сошлют. И меня вместе с вами, ежли помогать возьмусь. Поэтому поступим честно и благородно — направимся в Петербург и объявим об удивительном явлении на озере и о не менее удивительной находке.
— Хорошо, — безжизненно кивнул Иноземцев, прекрасно осознавая, что ничему воспрепятствовать не сможет, — мы поступим, как вы скажете.
— Вот и ладно. Вот и славно. Но только опять же — об алмазах никому ни слова. Имена Саввича и Фомки мы тоже упомянуть не забудем, их не обидят. Тут главное, чтобы слухи не поползли, которые расследованию помешают.
— Расследованию? — в глазах доктора загорелась погибшая было надежда. — Значит, вы все же попытаетесь во всем разобраться?
— Конечно, Иван Несторович, конечно! — положил Делин руку на плечо ординатора. — Доверьтесь мне. Очень скоро все разрешится. Я уверен, вы будете удивлены.
Собрались быстро. Алмазы пересыпали в холщовый мешок, а тот упаковали в саквояж. До железной дороги решили ехать в карете исправника без конного эскорта, инкогнито. Начальник уездной полиции облачился в партикулярное платье, с собой взял филера Хольцова, из Петербургского Охранного отделения, того, что выследил Иноземцева еще на вокзале. Ему велели надеть тулуп, на голову нахлобучить картуз — будет ямщиком. Конные в военных шинелях и мерлушковых шапках, что обычно сопровождали экипаж начальника уездной полиции, непременно бы привлекли нежелательное внимание. Никто ведь и не знал о ценном грузе. Для сего случая исправник и револьверы приготовил.
Отбыли на следующий день. Ехали молча; Иноземцев продолжал хмуриться и все думал, что же теперь делать. Не исключено, что перед государем придется ответ держать. И как ему обо всем поведать? Мысленно пересказывал себе все от самого начала до сегодняшнего дня, вздыхал. Пытался порой заговаривать с Кириллом Марковичем, исподволь подступаясь к нему с вопросами, но тот, по всей видимости, не желал ничего обсуждать с доктором, отнекивался. То принимался дороги бранить, то с тоской восклицал, отчего сейчас не декабрь, тогда б на санях отправились, быстрее б вышло, или с Хольцовым начинал переговариваться, многозначительно подмигивая и делая всевозможные знаки Иноземцеву за спиной «ямщика». Нельзя было об алмазах говорить.
Так и ехали. От станции к станции, от деревни к деревне. Для ночевки брали одну комнату на двоих: один спит, другой с оружием под рукой стережет и глаз с саквояжа не спускает. Филер из охранки тоже был вооружен и всегда начеку, если со двора опасность явится — тотчас же оповестит выстрелом.
Но нелегко было передвигаться по уезду, где Кирилла Марковича едва ль не все в лицо знали по недавнишнему его объезду по станам. Тогда он в каждой деревне останавливался, жалобы разбирать. Теперь этих жалоб меньше не стало, исправника то и дело дергали, вызывали, а бывало, и ночью прошениями сон тревожили. Один раз даже воришку поймали прямо на станции, где они остановились, пришлось разбираться. Иноземцев тоже на шум выскочил, спросонок позабыв обо всем на свете. Делин увидел его, кулаками замахал: вертай назад, дурень, алмазы стеречь.
В такой безобразной суматохе и добрались до границы, где кончался Т-ский уезд и, следовательно, кончалась власть Кирилла Марковича.
Но именно тогда и суждено было произойти величайшему несчастью.
До деревни Л-во — последней в Т-ском уезде да и в Т-ской губернии — оставалось не больше версты. Проезжали поля, покрытые зыбкой порошей, вокруг никого. Иноземцева укачало, и стал клонить голову набок, клюя носом. Вдруг Делин принялся дергать его за плечо.
— Просыпайтесь, Иван Несторович, — прошипел он заговорщицким шепотом, — просыпайтесь. Наденьте ваши окуляры — настало время сюрпризов.
И приказал филеру осадить чубарых.
Остановились, ждут. У Делина вид такой, будто у борзой, напавшей на след: глаза сверкают, прищурены, усы торчком, руки потирает. Иноземцеву, ясное дело, ничего не ясно. Он с тревогой глядел на исправника, шепотом спрашивал, что стряслось. Но едва открывал рот, исправник принимался шикать:
— Тише, всю операцию мне сорвете. Сейчас по сценарию вы должны спать, потому сидите тихо.
Хорошо. Операция так операция. Иноземцев сидел, старался не двигаться, но сердце так стучало, что, казалось, его слышно в соседней губернии. Ладно сердце, так руки тряслись, коленки ватными сделались — стыдно.
Прождали четверть часа, прождали час, следом два. Уже и солнце стало клониться к закату, окрасив небо в кроваво-красный, но обещанного сюрприза все не видать. Делин занервничал. Сначала это было заметно по его напряженному лицу, следом подключились руки — они то сжимались в кулаки, то разжимались. Иноземцев посмел послать вопрошающий взор.
Но взор оказался столь красноречивым, что возымел на исправника странное действие.
Он встревоженно спохватился, кинулся к саквояжу с алмазами, трясущимися пальцами растерзал замок, распахнул холщовый мешок и замер. Вмиг краска сошла с его светлоусого лица. А через мгновение он запустил руку внутрь и вынул оттуда пригоршню серых придорожных камней.
Иноземцев не сразу оправился от изумления, прежде чем выдавил:
— Что это?
Тут исправник взорвался, как ящик с нитроглицерином.
— И вы смеете спрашивать, что это? — взревел он.
— Я действительно не понимаю. — Иноземцев автоматически сунул руку в саквояж, но тоже достал пригоршню совершенно обыкновенных, пыльных придорожных камней, кусков глины и гальки. Потом еще и еще. Вынимал, в бездумном непонимании роняя их на пол кареты, пока Делин не вырвал из рук саквояж и не пнул в сторону.
— Да вы понимаете… да вы мне всю операцию сорвали… да на вас понадеяться… — задыхался тот, бледнея и краснея.
— Да что же стряслось, бога ради, объясните? — вскричал Иноземцев.
— Как? — прокричал Делин, возведя руки к потолку. — Ка-ак? Все-то вы, все вы недоглядели! Больше ж некому. В облаках летаете, вот и проворонили… А-а, что с вас взять, — замахнулся было, но тотчас как-то разом ослабел. Откинулся на спинку, расширил воротничок и галстук, вздохнул.
— Под суд у меня пойдете! Или по меньшей мере в желтый дом упрячу. Как можно было? Как можно? Не-ет, не прощу. Так проучу — быстро отучитесь дурачка изображать.
Иноземцев бросился спрашивать: о чем он? за что под суд? Но Делин демонстративно отвернулся и ни слова больше не сказал. Его лицо стало непроницаемой маской отчаянной ненависти.
