Глава XIII. В зоологическом саду
Утром под Варин стук в дверь Иван Несторович едва не свалился с кровати. Но вскочив, первое, что заметил — ключ в руке. Откуда он здесь? Что за ключ? Массивный, железный, с коррозийными жилками. Иноземцев в ужасе отбросил его, потом спохватился, поднял, пощупал — твердый, вполне реальный предмет. Ключ как ключ. Пожал плечами, а находку в карман сунул — может, Варя обронила, а он ночью вставал, нашел и с ним спать дальше лег.
И спустился к утреннему чаю. Из кухни доносились изумленные восклицания Розины Александровны, Вари и инженера — соседа. Все трое стояли у окна, Аркадий Борисович держал газету и, проводя по строчкам лорнетом, возбужденно читал:
— «…господин Рост сообщает, что совершенно не понимает, как это могло случиться, ведь служащие зоосада всегда очень пристально смотрели за животными. По его словам, гиена выбралась из клетки ночью, незамеченной проскочила мимо спящего сторожа и вышла на улицу через незапертые ворота. Случилось сие дня три назад. Все это время ручной зверь прятался в Митавском переулке, на одной из заброшенных строек. Его заметила экономка титулярного советника Якова Яковлевича Кононова, проживавшего в оном переулке, в доме № 6. Пятнистая гиена — животное трусливое, быстро поддающееся дрессировке, потому о нападении с ее стороны не могло быть и речи, уверяет нас директор зоологического сада Эрнест Антонович Рост». До чего ж дожили, прости господи, — заключил инженер, — что такие хищники по городу разгуливают. Ну и что ж, что ручной, ну и что ж, что трусливый! Зверь, он и есть зверь, со своими звериными инстинктами.
Наконец все трое заметили стоявшего в дверях Иноземцева.
— Гуттен морген, Ифан Незторофич, — воскликнула хозяйка. — Злихать, што произхотить? Злихать? Теперь поюсь и ноз казать за двер. А ну как эта киен опять зпешит из зоосат? Или какой трукой зферь натумать зпешать? Киппопотам, злон!
Иноземцеву показалось, что Розина Александровна вдруг заговорила так, словно заподозрила его в неком злодействе, с каждым произнесенным словом все наступая, избоченясь и строго сведя брови. Он побледнел, рука потянулась в карман за ключом. Любой другой на его месте вынул бы чудную находку и осведомился, откуда она взялась в комнате, не Варя ли случайно обронила. Но ключ мог иметь самое прямое отношение и к ночной гостье, и к сбежавшему из зоосада зверю.
Наконец заметив, что все смотрят на него в ожидании, очнулся от временного ступора. Вынул руку из кармана и, изобразив на лице улыбку, ответил поклоном на приветствие хозяйки.
— Не нужно ажитаций, Розина Александровна. Сказано — зверь пойман. — Иноземцев снял очки, вынул платок и принялся старательно протирать стекла. — Хотите, я самолично сейчас прогуляюсь до Александровского парка и осведомлюсь, действительно ли нет причин для страха?
— Иван Несторович, голубчик, родненький, хорошо бы, а! — взвизгнула Варя.
— Если вас не затруднит… — добавил инженер конфузливо. — Я бы с вами отправился, да дела.
— Поклядит на это чудовисч, — взмолилась хозяйка. — Корошо ль упрятан он в клетка. Сертце не на мезто. Повсюту мересчится этот пятнистый чудовисч. Я фитеть, фитеть мноко раз. За молоко котить и фитеть тама… Кразифый тама с сопак на пофоток, а шкурка у сопак в точность, как здезь, на фотокрафический снимок в казет, — фсе ф пятна, колова маленький, а тело польшой.
— Что-то вы, Розина Александровна, совсем все близко к сердцу принимаете, — покачал головой Иноземцев. — Ну собака, эка невидаль! Да и фотографические снимки ничего толкового не сообщают. Так можно любого эрдельтерьера запечатлеть на пленку и за гиену выдать. Этим газетчикам лишь бы сенсацию сделать.
А у самого руки похолодели от рассказа хозяйкиного, он даже, очки протирая, стекло одно умудрился продавить — второй человек встречает на улице даму с пятнистым зверем на поводке.
Тут бы расспросить фрау Шуберт, что за дама, как выглядела, когда ее видели, но ординатор из кожи вон лез, чтобы не измениться в лице опять, нес чушь про нерадивых выдумщиков-журналистов, еще раз пообещал наведаться в зоосад, самолично убедиться, что зверь под надежным замком.
После завтрака Иван Несторович поднялся к себе. Варя успела отутюжить сорочку и тройку, аккуратно разложив все на заправленной кровати, почистила пальто. Машинально, весь в раздумьях Иноземцев принялся одеваться. И только когда затянул узел галстука, обернулся к бюро и обнаружил на нем поверх разбросанных в беспорядке книг и тетрадей нечто странное, похожее на длинный потертый ремешок из кожи.
Поддел ремешок двумя пальцами и поднес к носу, близоруко вперившись в незнакомый предмет.
— Что это черт знает такое?
— Помоги, помоги дядюшке… — вдруг ясное, четкое, звонкое раздалось за спиной. — Африка! Озеро! Алмазы…
Иноземцев вздрогнул, завертелся на месте. Ремешок выпал из рук. Откуда звук? Откуда? Прильнул к окну, щелкнул задвижкой, распахнул ставни — второй этаж, внизу булыжник, напротив канал, дальше железнодорожное полотно и никого. Метнулся к двери: в коридоре тоже никого. Взор упал на раскрытый шкаф. Иноземцев бросился к нему и принялся вышвыривать вещи. Но, разумеется, никого и ничего не обнаружив, он развернулся и плюхнулся вовнутрь, на нижнюю полочку, прямо на пару штиблет. Откинув с лица полу макинтоша, свисавшего с крючка, сжал виски ладонями и замер, прислушиваясь. Но просидев так долго, не дождался ровным счетом ничего. Голос, лишь единожды прорезав пространство, не зазвучал вновь.
Надо унять дрожь, успокоить сердце.
Поднялся, нащупал на бюро емкость с геллиборусом, одним махом выпил остатки лекарства и собрался было выйти. Взгляд упал на ремешок, сгреб его и только тогда покинул комнату.
«Я слышал это странное, знакомое: «Помоги!» ясно, так же ясно, как слышал голос Вари, Розины Александровны и Аркадия Борисовича из кухни. Что это? Доигрался окончательно? А может, это у меня просто в ушах звенит от бессонницы?» — Иноземцев уже шагал по набережной Фонтанки.
Холодный пронизывающий ветер иногда наводил озноб, напоминая о позабытом дома пальто. Утро было по-ноябрьски сырым, над улицами, каналами и мостами клубился туман. А Иван Несторович шел вперед словно заколдованный, чувствуя, как исчезает мостовая под ногами. Будто уже по воздуху шагал, сжимал в одной руке поводок, другую руку опустив в карман сюртука, где лежал ключ. Несколько раз окликали извозчики, предлагая свои услуги. Но тем приходилось проезжать мимо, брать других клиентов — Иван Несторович ничего не видел и не слышал.
Наконец на пути выросла толпа и деревянные с арками и башенками ворота зоологического сада перед нею. Появление газетной сенсации привело посмотреть на проказницу-гиену весь Петербург. Были тут и знатные господа, и задиристые драгуны, и мещане, и газетчики с громадными фотоаппаратами на длинных треножниках, и дамы в отороченных мехами пальто, с зонтиками наперевес, студенты, дети с няньками, столпились ваньки, частные экипажи.
Иноземцеву с большим трудом удалось пробиться к кассе, пару раз его окатили руганью, толкнули в плечо и даже уже собирались крепко расправиться за то, что влез без очереди. Но в ординаторе вдруг проснулись небывалая сила и решительность. Он схватил обидчика за ворот и едва ли не приподнял над землей, заглянув в глаза с такой яростью, что у того пропала всякая охота продолжать прения.
— Я к господину Росту, — буркнул Иноземцев, ткнув ремешок в окошко будки кассира. Этот жест возымел действие заветного «сезам, откройся!». Угрюмого и насупленного, странно взъерошенного и со звериным поводком в руках приняли за какого-то дрессировщика и быстро пропустили в калитку.
Вслед за ним было увязались два газетчика, тотчас же унюхавших очередную сенсацию. Но пройти они смогли не столь быстро, как это удалось ординатору.
Раздраженно озираясь, Иноземцев устремился в глубь сада, огромного, как целый город, среди улиц которого так легко заплутать. К стыду своему, он был здесь впервые. Всецело занятый опытами, он никогда не принимал участий в студенческих гуляньях, никогда не бывал на необыкновенных выступлениях нашумевшего укротителя Гуссейна-Ага-Али, не ходил на этнографические выставки, на коих демонстрировались представители различных самобытных племен: от кафры-зулусов в меховых шкурах до сингалезцев — обитателей острова Цейлона; он вообще редко куда-либо выходил.
Миновав павильон концертного зала, оркестровые ямы — пустые в столь ранний час, ресторан, тоже заполненный лишь на треть, Иван Несторович двинулся блуждать по зоосаду.
— И зачем мне все это? Зачем? — Иноземцев переходил от клетки с обезьянами к дому гиппопотамов, от вольеров с птицами к волкам, лисицам, оленям, мадрилам, зебу. Наконец добрался до продолговатого павильона, где обитали представители семейства кошачьих. С жадностью впивался в края ограждения пальцами, шагая, пожирал глазами потонувшее в полутьме пространство клеток. Громадные кошки — тигр, львица, леопард, пантера, пума и ягуар — провожали рычанием, ответно прижимаясь к решеткам, а порой пытаясь достать столь странного посетителя лапой. Поди, не завтракали еще, монстры.
В последней клетке доктора встретила пятнистая гиена.
Теперь хоть разглядеть ее можно толком. Заприметив Иноземцева, гиена тотчас поднялась, вышла из тени и приблизилась к решетке — как будто узнала. Здесь, в павильоне с хищниками, в зоологическом саду, она и не выглядела устрашающе. Даже напротив — в сравнении с тигром и львицей казалась мелкой пятнистой полусобакой-полукошкой со смешной пятнистой шерстью, круглыми ушками и большими черными глазками, устремленными на ординатора с какой-то немыслимой для хищника жалостностью. Перебирая тонкими передними лапами, прижимая к брюху хвост, она тянулась мордой к прутьям.
Иноземцев постоял, поглазел, а потом, словно заговоренный, взял и перелез через ограду, опасливо протянув руку к носу хищника. Пальцы коснулись жесткой щетины, сердце отозвалось трусливым боем. Он провел рукой по морде, по уху, потрепал рыжевато-бурую шею. Хищник заурчал, зрачки его будто заблестели слезами — слезами почти человеческой радости. Некстати вспомнился ночной призрак Ульяны и эта рыжеватая холка в свете газового фонаря. Вспомнилось, как заклинало видение помочь дядюшке. Сейчас на него печально глядела пара глаз, словно умоляющих о спасении, — глаз не животного, но человека, Аристарха Германовича, заключенного в тело африканского оборотня — боуды. Бедного Аристарха Германовича, некогда прикованного к постели параличом, не выдержавшего сеанса гипноза и погибшего едва ли не на его — Иноземцева — руках.
Слово в слово всплыл в памяти рассказ генерала о том, как он был похищен неведомым африканским племенем, как над ним творили странные ритуалы, превратившие его в получеловека-полузверя. Иван Несторович и упрекнуть себя не мог за столь безрассудные мысли — блестящие от слез черные глазенки гиены не могли лгать, они взирали на врача с такой мольбой, с такой грустью.
— Вот это да, — баритон с легким иностранным акцентом заставил Иноземцева отдернуть от животного руку и поспешно отпрянуть обратно к ограждению. Тотчас же гиена оскалила красно-белую пасть и издала только ей одной свойственный и уже хорошо знакомый Иноземцеву звук — смех в смеси с утробным бульканьем и стоном.
К ним приближался мужчина в черном пальто и цилиндре, при тросточке и с пышными усами, лет около сорока пяти.
— Простите, я напугал вас? — Усатый снял цилиндр и, поклонившись, представился: — Эрнест Антонович Рост — директор зоологического сада.
Иноземцев уставился на директора с легким недоумением, на приветствие не ответил — замер, не в силах расцепить зубы.
Эрнест Антонович сделал шаг.
— Она вас признала, как я погляжу.
Иноземцев продолжал пребывать в оцепенении, все еще не сообразив, что должен объясниться.
— Все-таки удивительное дело, — директор решил сделать это за него, — каким ошеломительным манером эта пятнистая гиена очутилась у нас. Меня обступили и полиция, и журналисты, не оставив никаких шансов хоть как-то оправдаться. Все смешалось, как говорится, все смешалось… Видите ли, в чем дело… кхе-кхе… наша старенькая Жизель… или Жужа, как ее Сонечка зовет… то есть звала, — все больше и больше заикался директор, то поглядывая на Иноземцева искоса, то вперившись взглядом в глубь клетки. Сам Иноземцев никак сообразить не мог, о чем это его новый знакомец толкует. — Звала… это потому в прошедшем времени я говорю… потому что, увы, Жизель — наша пятнистая гиена — hyaena crocuta — намедни издохла. А тут вдруг на улице ловят точно такую же и приводят к нам. Я и ответить толком ничего не мог. Как говорится, факты-с все налицо были — пустой вольер с табличкой «пятнистая гиена» и точно такая же в железном ящике в околотке. Знаете, Сонечке, супруге моей, плохо сделалось, она тотчас на Сергея Алексеевича — ветеринара — подумала, дескать, он неверно смерть сдиагностировал, животное очнулось и сбежало. Но Сергей Алексеевич клянется-божится, что Жизель действительно издохла и ее даже предали земле. А тут вдруг… Да-а, дела… А вы, стало быть, ее хозяин? Я так и понял, когда мой помощник прибежал, взволнованно поведав, что явился дрессировщик и требует свою животинку.
Иноземцев молчал и слушал. Прервать монолог директора — означало признаться, что тот ошибается.
— В смешное же я попал положеньице, — оправдывался он. — В смешное, однако. Простите, а как же вас изволите звать-величать?.. Вы ведь, наверное, очень уж в претензии на меня за то, что временно присвоил вашего питомца?
— Бюлов, — сорвалось с уст Иноземцева. — Аристарх Германович. Вовсе не в претензии, напротив, благодарю, что приглядели.
— Хм, знакомая фамилия, — директор свел брови и энергично потер переносицу. — И лицо мне ваше тоже кажется знакомым-с, почтеннейший Аристарх Германович. Каков же ваш род деятельности? Не каждый день встретишь человека, который держит у себя гиену.
— Я — фокусник, — коротко ответствовал Иноземцев, внутренне поражаясь тому, какие неожиданные в его голове рождаются ответы.
— А-а, — протянул Эрнест Антонович, — тогда все понятно. Где изволите давать представления?
— Пока нигде. Только прибыл-с. Из Парижа.
Директор удивленно приподнял брови и вдруг засуетился.
— Что ж мы теперь в академии наук скажем? А полиции? А журналистам? А публике? Но красавицу вашу я тотчас же верну. Вот глядите, и связку ключей с собой взял, — Эрнест Антонович вынул из кармана пальто ключи и принялся искать тот, что был от клетки с гиеной.
— Где же это? Запропастился… Хм… Это от клетки с львицей, это ягуар у нас… это пума…
Тут Иноземцев выкинул совершенно невообразимую штуку.
— Вот же он, — проговорил ординатор с победоносной улыбкой на устах. — В вашем цилиндре.
И стянув с головы директора цилиндр, вынул оттуда ключ, что нашел сегодня у себя в комнате и все это время держал в кармане.
Удивленный господин Рост остолбенел, глядючи на Ивана Несторовича.
— И вправду фокусник. Поразительно! Что ж, мне ничего не остается, как вверить вашего питомца вам в руки. Удивительное животное — ручное, ласковое, впервые встречаю такую гиену… Пройдемте внутрь павильона, дверь — там, с другой стороны.
Иноземцеву пришлось ступить в вольер, что он и сделал, продолжая находиться в каком-то затуманенном состоянии, будто это был не он вовсе, а тот, другой, который операции проводил, статьи писал и удивлял волшебной универсальностью своего ума. А может, все происходящее — сон? Сейчас Варя постучит в дверь, и дрессировщик Иноземцев проснется. Но Варя в дверь не постучала. Иноземцев присел рядом с гиеной. А та вдруг ласково принялась лизать руки, мокрый шершавый язык прошелся по пальцам и ладоням. А потом лапами уперлась в грудь и стала тереться мордой о плечо, совсем как домашняя кошка.
— Поразительно! Поразительно! Тут даже и спорить не о чем — она вас явно признала. И без моего профессионального чутья сие видно, — бормотал за спиной директор. — Были бы здесь газетчики, умерли б от радости — такое диво!
Ординатор сам надел поводок и вывел гиену. И в сопровождении директора, ветеринара Сергея Алексеевича, державшего наготове шприц со снотворным, двинулся между клетками и вольерами к выходу. Посетителей собралось уже столько, что было не протолкнуться. Но толпа раздавалась в сторону, пропуская странного молодого человека, взъерошенного, без пальто, ведшего на поводке настоящего рыжего беса. Директор семенил быстрыми шажками рядом, в красках живописал, какие бы могли они чудесные заключить ангажементы, какие головокружительные представления устроить на радость публике. Иноземцев натянуто улыбался, обещал подумать. А гиена гордо ступала впереди всей честной компании, обнажив красную пасть, высунув язык и лениво озираясь вокруг, словно даже над толпой посмеиваясь, — такое уж у нее было удивительное выражение морды. И по мере того как она поворачивала ушастую маленькую голову, толпа синхронно отступала — живая волна направо с охами-вздохами, волна налево.
За воротами Иноземцеву тотчас подкатили извозчика с открытым экипажем — тот за двойную плату согласился принять зубасто-хвостатого пассажира. И под магниевое шипение фотографических вспышек газетчиков, которым наконец удалось поймать дрессировщика с его зверушкой в кадр, ординатор покатил к Митавскому переулку. А куда еще было девать гиену?
Все еще пребывая во власти какой-то странной прострации, Иноземцев глядел пред собой, одной рукой держась за дверцу экипажа, другой крепко вцепившись в ошейник гиены. И казалось, будто он действительно укротитель ныне, фокусник, волшебник.
Но тут доктор словно вернулся с небес на землю.
Медленно повернул голову и посмотрел на гиену, но уже другими глазами — глазами разума, пробужденного от хмеля, сна, гипноза, наваждения, безумия. Посмотрел и едва сдержал крик. Обнажив острые клыки и кроваво-красные десны, роняя слюну на бархатную скамеечку экипажа, на него смотрело рыжее чудище. Смотрело и зловеще улыбалось, как лучшее творение компрачикосов. И это вовсе не сон.
На мгновение Иноземцеву показалось, что сейчас зверь заговорит голосом Аристарха Германовича. Скажет: зачем же ты, гнусный докторишка, меня гипнозом истязал, погубил, на муки вечные обрек, быть ведь мне теперь зверем до скончания времен.
Но гиена промолчала, поднялась, оперлась передними лапами о другую дверцу и, бросив последний взгляд на остолбеневшего ординатора, соскочила на дорогу. Иноземцев едва успел заметить, как рыжая тень скользнула меж домами в узенький переулок.
