Глава XIV. О прозекторе, который верил в привидения, и чиновнике, который в них не верил
Гиена скрылась дворами, Ивану Несторовичу ничего не оставалось, как окликнуть извозчика.
— А где чудище? — бросил через плечо тот, заметив, что пассажир сидит без питомца.
— Уже дома, — не помня себя, пробормотал Иноземцев.
Как доехал до Обуховской больницы, как расплатился с коляской, как сошел к лестнице и оказался внутри — в сознании ординатора не отпечаталось. Очнулся в больничном саду близ покойницкой и крестообразного здания часовни, справа стояли два летних барака, ныне необитаемых, слева — кладовые, позади — ледник. Сидел на скамейке, обняв себя руками.
— Зачем? — била Иноземцева какая-то неестественная лихорадочная дрожь. — Зачем я это сделал? Что теперь делать? Что будет? Вешаться? Травиться? Нет, — вдруг встрепенулось сердце. Перед глазами возникли лица пациента Безбородкова и испуганное — Розины Александровны, — пойду во всем сознаюсь. Я только что выкрал из зоосада гиену… Я только что выкрал гиену… В бреду… и она убежала… и она в городе… пойду в охранку…
Тут неожиданно:
— Ванечка, езжай к озеру… Достань алмазы… Свези в Африку!..
Иноземцев вскочил со скамейки как ошпаренный.
— Где ты прячешься, окаянная? — Иноземцев вскочил, кулаки стиснул.
— Спасибо дядюшке!
Терпение у него иссякло.
— Где ты? Выходи! Тебе не провести меня дважды. Выходи, говорю. Довольно, слышишь? Довольно меня мучить! Выходи! — сорвался с места, кинулся к темным возвышениям бараков, к стенам флигеля, от флигеля к часовне, налетая на высокие безлистые кусты, ободрал плечо о дерево.
И оно вышло. Что-то светлое, бесформенное, легкое. Вышло из-за стены покойницкой, покачалось в воздухе и взмыло ввысь. Иван Несторович обмер. Снял очки, протер их, надел и вновь поглядел вверх в надежде, что это всего лишь обман зрения, игра светотени или, может, ворона с ветки на ветку перелетала, а он в горячке испугался, карканье за слуховую галлюцинацию принял. Но нет. В серой густоте тумана исчезало неведомое летящее нечто. Ветер подхватывал его, унося все выше и выше в небо.
Не помня себя, он бежал. Бежал куда-то в темноту, не разбирая дороги.
— Судя по вашей реакции, вы, батенька, Иван Несторович, тоже только что это наблюдать изволили, — проговорил некто спокойным, подхрипловатым голосом. Иван Несторович привалился к холодной стене плечом, огляделся. На каменных столах возвышались бугорки светлых саванов. Оказалось, влетел прямо в покойницкую.
Со второго этажа, где располагалась комната для вскрытий, спускался по лестнице прозектор, устало ступая и вытирая руки о покрытый буро-желтыми пятнами застиранный фартук.
— Уже битый час копаюсь во внутренностях господина Сидихина, — продолжил тот, нехотя стягивая гуттаперчевые перчатки, — как вдруг поднимаю глаза к окну и вижу: проносится нечто круглое в саване и исчезает. Ну, думаю, либо я заработался, либо опять чья-то душа к небесам вознеслась.
— То есть вы предполагаете… — начал было Иван Несторович.
— Поработайте с мое в покойницкой, голубчик, и не в такое поверите. Здесь подобное явление не внове. Правда ведь, Агафий Степаныч?
Откуда-то из-за каменных столов, ковыляя, как старый леший, показался сторож. У Иноземцева колени подогнулись, он вновь за стену схватился.
— Правда, — перекрестился Агафий Степанович. — Уже шестой десяток скоро пойдет, как я здесь свою службу исправно несу, и дня не проходит, чтобы духи эти проклятые посудой не гремели, инструменты не крали. Летають, видите ли, совсем страх потеряли. Уж мы батюшку совсем измучили просьбами. Неделя, две минует, и приходится углы святой водой окроплять да молитвы читать.
— Ну не неделя, ладно тебе, — возразил прозектор. — Раз в месяц отца Афанасия просим визитом побаловать, не чаще. А вы, Иван Несторович, поди, убежденный нигилист, как и все молодые люди вашего возраста, не верите в привидения? Нонышнему поколению все вещественность да материальность подавай, голые факты.
— Хотелось б-бы…
— А в жизни, знаете ли, и сказке место есть.
Прозектор усмехнулся и похлопал Иноземцева по плечу. Тот бросил отчаянный взгляд на покрытые саванами тела. Надо немедленно идти в полицию!
— С ума скоро сойду, — прошептал Иван Несторович, — от сказок этих.
— Ну полно. Тяжелая у нас работка. Потом, говорят, вы этим летом как будто в какую-то тьмутаракань вояж совершали, упырей тамошних гонять. Хе-хе. Вся больница только о вас и говорит, Иван Несторович, голубчик. Вернулись сам не свой. Идемте наверх, Степаныч нам чаю согреет. Вы вон в одном сюртучишке бегаете, так и простудиться недолго. Где ж ваша шинель? Это что, мода новая такая — в коротеньких сюртучках в ноябрьскую стужу променад совершать? Опять англичане нам головы морочат своими новомодными изысками, а мы, что дети малые, за ними повторяем. Идемте, — потянул прозектор Иноземцева за плечо. Тот невольно отступил. — Хоть здесь и компания не совсем приятная: шесть трупов и Сидихин… незашитый. Ничего, подождет. Душу облегчите. Так ведь негоже, жить в вечном страхе.
Шесть трупов!
— Лучше я пойду, — пробормотал Иван Несторович, пятясь назад. — Надо о гиене д-доложить. А не то как бы вновь партия укушенных не поступила в отделение. Не напасешься штопать.
— О какой гиене, голубчик? — донеслось в спину.
Иноземцев уже бежал сквозь тьму больничного двора. А позади будто кто тяжело дышит, следом несется. Иноземцев бег ускоряет, ртом хватая воздух, боясь за плечо взгляд бросить. Ну вот, калитка, вот набережная, свет фонарей, извозчик.
— Гороховая, 2, — сорвалось в сердцах. Пойдет сдаваться, все.
И чтоб не погнали с порога, приступил к делу решительно.
— Иван Несторович Иноземцев, — отрекомендовался доктор скороговоркой, взлетев вверх по лестнице и едва не сбив с ног первого попавшегося чиновника. — По поводу дела о бюловском людоеде из Т-ской губернии. Желаю сделать признание. Большой важности.
Чиновник опешил, оглядев с ног до головы пришельца: в волосах сухие листья, галстук съехал набок, рукав глиной перепачкан.
— Тише, тише, не кричите так, сударь. Дело курировал Департамент полиции, это вам на Фонтанку, 16 надо. Но хотя погодите… — призадумался. — Вот присядьте здесь, подождите, я пойду Григория Петровича приведу. Он, кажется, тоже Бюловкой занимался.
Иноземцев не успел толком присесть, с мыслями собраться, как одна из запертых дверей распахнулась. На лестницу стремительной, властной походкой вышел чиновник лет сорока, судя по петличкам, надворный советник.
— Григорий Петрович Заманский, — быстро, сквозь сжатые зубы назвался тот и движением головы повелел следовать за собой. Видно было, визит ординатора некстати. Но делать нечего. Явился — иди уж.
И последовал Иноземцев за синим мундиром. Поднялись по узкой лестнице на предпоследний этаж. Перспективой удалялась вдаль анфилада служебных кабинетов и коридоров — дверь за дверью, дверь за дверью вперемежку с пыльными оконными рамами и желтого цвета стены бесконечной лентой — будто два зеркала поставили друг против друга.
Вошли в кабинет с обоями брусничного цвета, Заманский прошагал к письменному столу, сел и скупым движением указал Иноземцеву на одно из обитых черной кожей стульев.
— Я вас слушаю.
На мгновение Иноземцевым овладел столбняк, он глядел сквозь чиновника широко распахнутыми глазами и пытался подобрать слова. Почему-то вновь увидав перед собой прозектора из Обуховки.
— А в жизни и сказке место есть! — прохохотал тот.
Пауза затянулась.
Чиновник повторил вопрос. Ординатор вздрогнул, перевел взгляд с брусничного цвета стены на покачивающуюся оранжевую косичку шнура на плече Заманского и начал:
— Я по делу о бюловском звере…
— Я вас слушаю, — уже в третий раз повторил чиновник и принялся нервно барабанить пальцами по столешнице.
— Известно ли вам, что… — робко приступил к рассказу Иноземцев, — что в Бюловке, кроме двух авантюристов, генерала и его воспитанницы, был зверь, животное, пятнистая гиена, как я выяснил намедни, — ростом в пару-тройку футов. Издали ее можно принять за собаку — за овчарку, например, или за ирландского волкодава. Только уши у гиены круглые и морда круглая. А когда смотрит, будто смеется… И все время к земле гнет голову.
Лицо Заманского, обрамленное светлыми волосами и светлыми бакенбардами, сменило выражение с напряженно-недовольного на удивленное. Правая бровь слегка дернулась вверх, а вместе с нею и уголок рта. Иноземцев опустил глаза, вспыхнул, с болью в сердце, осознавая свою комичность.
— Этот зверь теперь в Петербурге. Он здесь с моего приезда из Бюловки. Даже есть жертва его нападения — господин Безбородков. Я лично его оперировал!
Чиновник молчал, подпер рукой подбородок и в ожидании взирал на ординатора.
— Это все… — и совершенно некстати шмыгнул носом. Здесь, в тепле кабинета, Иноземцев ощутил, как, оказывается, сильно продрог. Глаза застлала какая-то нездоровая пелена, по спине пробегали волны озноба. Вот и простыл опять без верхнего платья-то.
— То есть вы, сударь, утверждаете, что видели в Бюловке именно что гиену? — в лице Заманского застыло недоверие.
— Да, и не один раз. И в Бюловке видел, потом в поезде, на улицах, и даже у себя… в комнате, в доме госпожи Шуберт — побережье Введенского канала, 13, сразу за казармами.
— Как же она перебралась из Бюловки в Петербург и попала к вам домой на Введенку?
— На поезде, очевидно… Я за ответом к вам и пришел. Потому как нет сил терпеть ее вездесущее присутствие. Неизвестно, сколько бед может учинить дикая тварь. Вы ведь ведете следствие по делу в Т-ской губернии?
— Вел. Дело было передано, а потом закрыто.
— Закрыто? — переспросил Иноземцев. — Уже? И что же… все виновные наказаны? Алмазы найдены?
— Все виновные, сударь, наказаны, алмазы найдены. Дело закрыто, — отрезал безапелляционно чиновник. Кажется, Иноземцев вновь распотрошил нечто давно приданное забвению и тщательно оберегаемое.
— А как же гиена?
— Вы уверены, что видели ее в Бюловке?
— О да, сударь, еще бы. Она набросилась на меня, свалила на землю прямо под окнами этого проклятого замка. Я хорошо разглядел ее морду. Никогда мне ее не забыть. А как она хохотала ночами! Одно только упоминание об этом звуке заставляет леденеть душу. Если зверь в Петербурге, значит, его кто-то привез.
Заманский поднялся и, заложив руки за спину, медленно прошелся по истоптанному ковру. Потом резко развернулся на каблуках и, прищурившись так, словно что-то просчитывал в уме, глянул на ординатора.
— Вижу, вы взволнованы, — начал он, оценивающе разглядывая Иноземцева. С трясущимися руками и нездоровой бледностью на впавших скулах, тот не производил впечатления вменяемого. — Я понимаю, что в Т-ской губернии вы натерпелись сполна, вас жестоко разыгрывали, едва не убили. Нелегкое испытание для нервов. Кирилл Маркович характеризовал вас как крайне добропорядочного, искреннего, но весьма доверчивого человека, просил не впутывать в следствие и ручался, что все показания даст самолично, ибо вы, мягко говоря, по его словам, пребывали не в себе и не смогли бы вторично свидетельствовать. Он написал подробнейший отчет. А когда я посещал Т-ск, повторил слово в слово в устной форме. Все очень скоро разрешилось, и сам Кирилл Маркович даже был повышен в чине до титулярного советника за отличие в службе. И тут вдруг являетесь вы и рассказываете, что помимо всего прочего в деле фигурировала гиена. А о ней Делин смолчал.
— Нет, — встрепенулся Иван Несторович, испугавшись, что своими заявлениями роняет тень на прозрачную репутацию начальника уездной полиции. — Не смолчал. Он, верно, не знал о ней. Не встречал, стало быть. А я в суматохе запамятовал рассказать. А потом, когда я вдруг увидел ее на улицах Петербурга, у себя в комнате, когда на операционный стол передо мной положили изувеченного этой ошалевшей тварью, который потом поведал… — тут Иноземцев запнулся.
— А в жизни и сказке место есть! — поднял палец прозектор, вновь неведомым образом восставший словно из тумана.
Ординатор вдруг понял, что не хочет говорить об Ульянушке, не хочет ее сдавать. Бедное дитя, заплутавшее, сбившееся с пути, она, быть может, нуждается в наставлении, опеке. А он сейчас нет чтоб ее найти, сидит в охранке с намерением натравить на нее весь Департамент, градоначальника, жандармерию… и на кого, на ребенка, в сущности, в баловстве своем дошедшего слишком далеко.
— Вы замолчали? — Заманский подошел к Иноземцеву. Тот сидел, точно током пронзенный, не замечая склоненного лица чиновника. И вздрогнул, подняв глаза. — Что же поведал изувеченный?
— А вы б его сами допросили. Я как раз ему и обещал привести кого-нибудь из полиции.
Заманский опять задумался.
— Вы чрезвычайно взволнованы, и ваш рассказ кажется фантастическим, — чиновник потер висок. — Действительно, на прошлой неделе в городе была поймана пятнистая гиена, но гиена принадлежит зоологическому саду. Господин Рост сам признал тот факт, что за животным не уследили, оно сбежало. Вчера эта оказия просочилась в газеты, и вы, прочитав сенсационную статью, вдруг решили… Вы читали статью?
— Ч-читал, — кивнул Иван Несторович.
— Ну вот, видите! И непременно решили, что встречали подобное животное в череде своих бюловских переживаний. В деревне вы могли наткнуться на волка, сторожевого пса, может, лисицу или еще какую животину. А на улицах города часто выгуливают огромных псов модной сейчас породы ирландский волкодав.
— Нет, я хорошо отличаю ирландского волкодава от гиены. Я был сегодня в зоосаде и видел ее в клетке. Это была она. Несомненно, она.
— Хорошо. Мы проверим, опросим свидетелей еще раз. Зверь ведь сейчас в клетке? Так что пока беспокоиться не о чем.
Пришла пора сознаться в преступлении. Иначе заставить чиновника поверить в причастность зверя не было шансов. Не о вурдалаках и оборотнях же разговор заводить, и без того на Иноземцева опять как на юродивого глядели.
— Его больше там нет.
— Как нет?
— Я объясню, Григорий Петрович. Моя вина в том, что я не воспрепятствовал обстоятельствам. Нервы, знаете, расшатаны, и я не сразу сообразил, как поступить…
Чиновник прищурился, будто буква за буквой читает самые потаенные мысли и уже, кажется, догадался, что ему приготовились врать.
Но делать было нечего, Ивану Несторовичу пришлось собраться с духом и поведать чиновнику о своем нелепом приключении в зоосаде.
— Это может значить лишь одно, — заключил ординатор, — что гиена в действительности не принадлежала господину Росту, понимаете? Он сам в этом мне признался.
Чиновник в который раз принялся хмурить брови. Вероятно, желал избавиться от нервного визитера скоро, уверив того, что он в силу своей мнительной натуры обознался, ан нет, — Иноземцев преподнес любопытный сюрприз.
— Это какой-то абсурд, — развел руками тот. — Простите, Иван Несторович, но я в замешательстве.
— Есть же свидетель! — взволнованно воскликнул Иноземцев. — Будьте любезны проехать со мной в Обуховскую больницу, где я несу службу, и допросите укушенного. Он повстречал гиену в Митавском переулке!
А Безбородков обязательно расскажет, как к нему приходила большеглазая блондиночка заказывать шкурки для питомца. Эх, была не была, пусть полиция приступает к поискам, смирился Иван Несторович, в конце концов, игры Ульянки до добра не доведут. Вот если зверь вдруг взбесится?
Иноземцев застыл с озабоченным выражением лица, и Заманскому опять пришлось его окликнуть, чтобы привести в чувство.
— Господь с вами, говорю, — повторил тот на недоуменно-испуганное «а?». — Едемте в Обуховскую больницу. Только подождите пару минут, я дам распоряжение агентам наведаться в зоосад. Ваш рассказ требует тщательной проверки.
В больницу домчали лихо — на казенной пролетке, пробрались в палату, растолкали Марью Андреевну. Сиделка, увидав человека в синем мундире, тотчас же разбудила больного, на которого молча указал Иноземцев.
Безбородков долго сидел на постели, хлопая глазами что сова, прежде чем смог окончательно проснуться и рассказать об инциденте в Митавском переулке.
Но как больной рот открыл, Иноземцев сел. Ибо такое принялся плести, такую поведал совершенно невообразимую историю… Мол, отправился в дом к заказчице и по дороге был подвергнут нападению мохнатой собаки. И описание сей собаки дал прямо противоположное — большая белая мохнатая собака, такая белая, что как будто светилась впотьмах.
Иноземцев не выдержал.
— Как? — вскричал он, едва не набросившись на скорняка с кулаками. Вопль доктора заставил иных больных зашевелиться, а кого-то и застонать. — Вы мне совсем другое рассказывали! А где пятнистая скособоченная спина? где уши круглые что блюдца? где светящееся пятно над зверем?
Чиновник перевел укоризненный взгляд на ординатора. Марья Андреевна того по плечу гладила, шепотом умоляя не будить больных.
— Да, вашество, я тогда ошарашен был немало, привиделось, простите, — скорняк потупил глаза. — Мне доктор Беляков все объяснил. Я ведь… я спать спокойно не мог, ночами кошмары преследовали. А доктор, святой человек, поговорил, объяснил, что я этот, как его, по-научному… шок испытал, будучи не в себе, чудовище и выдумал. Простите меня, Иван Несторович. Я все просил и Татьяну Степанну, и Марью Андревну вас позвать, рассказать хотел, что в страхе рассудком помутился, но вы так и не зашли.
Тут Иноземцев все вспомнил. Погруженный в свои исследования о направленных сновидениях, он совсем позабыл курировать укушенного. А ведь и вправду к нему раз пять и Татьяна, и Марья Андреевна обращались, настойчиво передавая просьбу пациента. Но Иван Несторович не зашел. Он всецело растворился в уверенности, что и гиена и Ульянушка плод его воображения, и укушенный стал ему неинтересен.
Чиновник смерил ординатора убийственным взглядом и демонстративно вышел.
— Что ж вы? Эх! — махнул рукой Иноземцев на Безбородкова и, совершенно разбитый, уничтоженный, поплелся вон из больницы.
