30

Утром льет как из ведра, и я едва ли не нахожу муссон отличным оправданием, чтобы никуда не идти, хотя вообще-то я сама пригласила Тео. Дождь хлещет стеной, тяжелый, очищающий, и никуда от него не скрыться.

– Я сделала тест, – говорю я, глядя в кружку с латте – мы сидим в «Кафе латте», где подают одни десерты. Зато он в двух кварталах от дома Райны, и я знаю – если встречусь с Тео где-нибудь подальше отсюда, откуда можно убежать, то убегу. Меня уже тошнило прямо перед выходом.

– Так, – он выжидательно смотрит на меня.

– Все хорошо, – выдыхаю я. – Одна полоска.

Тео занят лимонным пирогом. Бариста узнал лицо с обложки «Тайм» и решил угостить его бесплатно.

– Так, – повторяет он.

– Разве ты хотел, чтобы… – я отламываю корочку пирога.

– Это не имеет никакого значения, разве не так? Чего я хочу? Чего я хотел? – говорит он, оттолкнув от себя блюдце.

– Что, прости?

– Я написал тебе миллион сообщений, Уилла.

– Не миллион, – уточняю я, стараясь не воспринимать его слова всерьез.

– Я не шучу. Я понимаю, все сложно, и не ожидаю, что…

– Я замужем! – кричу я. Как будто это хорошее оправдание для бывшего бойфренда, с которым я только что переспала.

– Но ты могла хотя бы ответить. Сообщить, что у тебя все хорошо. Или поинтересоваться, все ли хорошо у меня.

– Ну… – только и могу выдавить я. Никогда его таким не видела – опустошен, выключен, словно его киловатты работают не на полную мощность. Потом я вспоминаю, когда еще видела его таким – в день, когда отказалась переезжать в Сиэтл.

– Почему ты не заставил меня согласиться? – спрашиваю я быстро, пока еще не успела слишком хорошо обдумать свой вопрос.

– На что? На переписку?

– На переезд в Сиэтл.

Он выдыхает – так долго, целую вечность. А потом, сосредоточившись на лимонном пироге, не хочет, не может успокоить меня, взглянув мне в глаза. Тихо говорит:

– Я не знал, что так надо. Заставлять тебя соглашаться.

– Но ведь ты всегда так делаешь! Заставляешь людей говорить «да»!

– Конечно, об этом мечтает любой парень – силой обязать свою девушку сделать что-то!

– Я была готова к обязательствам! Ты не можешь сказать, что я была не готова!

– Ты была готова к обязательствам в той же степени, в какой всегда готова к ним.

– Хватит вешать на меня собак! – шиплю я. – Это ты не веришь в браки!

– Я не верю в брак с человеком, который не доверяет сам себе, потому что он не сможет доверять и мне.

– Так, значит, дело во мне? – визжу я так громко, что официантка удивленно смотрит на меня. Он трет лицо.

– Уилла, презерватив порвался, а ты не доверяешь мне настолько, что даже не позволила тебе помочь. Не стала говорить со мной о возможных последствиях, о том, что в таком случае делать. Представь себе наш брак.

Мне не нужно представлять наш брак. Я уже в браке с Шоном.

– Значит, ты во мне разочарован?

Он улыбается грустной улыбкой, будто я вообще ничего не поняла.

– Забавно – у нас один и тот же вопрос друг к другу: почему ты не сказала «да», – он машет рукой официантке, собираясь расплатиться.

– Но мне кажется, я всегда знала ответ.

– И какой же?

Потому что он не верит в браки, думаю я. А потом… Нет. Дело не в этом. Дело совсем не в этом, дело в страхе, бездействии, полном отсутствии силы воли. Но я не могу признать, что дело не в нем и даже не во мне. Было бы намного проще, расскажи он мне, почему я не согласилась, и бог с ним.

Он качает головой.

– Ну вот опять. Ты надеешься, что кто-то другой заполнит за тебя твои пробелы, – он смотрит на меня. – Знаешь, Уилла, ты сама можешь заполнить свои пробелы. Не хочешь – не верь, но так и есть.

– Ну ладно, – говорю я. Потом он спрашивает:

– Ты когда-нибудь думала, что случилось бы, не будь у тебя аллергии на трюфели?

Постоянно, думаю я. Отвожу взгляд и говорю:

– Да.

Больше нам сказать нечего, поэтому мы оба смотрим из окна, как прохожие торопливо бегут под зонтиками. Интересно, какая у них жизнь, счастливы ли они, все ли их устраивает, знают ли они, в какой момент сказать В.А.У., – я этого совсем не знаю, а Тео знает почти всегда. Официантка безмолвно подает ему чек, он лезет в задний карман за кошельком и в конце концов заявляет:

– Видишь ли, Уилла, я уверен – я четко объяснил тебе, как себя чувствую и чего хочу. Но… понимаешь… мне не нужно, чтобы со мной общались так, между делом. Я не из тех, с кем можно общаться между делом. Просто не такой человек.

– Ну хорошо, – я киваю, будто он сообщил мне нечто приятное.

– Тебе тоже нужно выяснить самой для себя, кто ты такая. Что для тебя по-настоящему важно. И если это вдруг окажусь я – ты знаешь, как меня найти.

– На «Фейсбуке»? – Я вновь пытаюсь отшутиться.

– Здесь, – отвечает он, дотронувшись до своего сердца, – в человеческом сердце, которое дарит нам жизнь и так легко ее отнимает.

Потом он встает. А потом уходит.

Я опять не могу уснуть, поэтому Олли выгоняет меня из комнаты. Завариваю себе чай, иду в кабинет, включаю телевизор, укрываю ноги одеялом, чтобы спастись от холода кондиционера.

В такое время суток выбор телепрограмм невелик – плохая инфореклама соковыжималок, средств против целлюлита и кап, которые положат конец храпу вашего мужа. Еще – повтор серий «Калифорнийского дорожного патруля», «Закона и порядка», и, если повезет, еще можно наткнуться на приличный эпизод «Сайнфелда». Но мне не везет.

Продолжаю переключать каналы, пока наконец не попадаю на «Гейм Шоу Нетворк» и не выясняю, что шоу «Рискни» с ним сотрудничает. Беру чашку чая в руки, подтыкаю одеяло.

Идет та самая серия, которую мы с Шоном смотрели в последний раз: про гадюк и женщину, которая не смогла держать под контролем свой страх. Сейчас я уже знаю – она будет трястись, пока змеи не нападут; и я хочу влезть в телевизор, чтобы спасти ее. Засунуть туда руки, затащить все тело и освободить несчастную. Но я не могу. Мы все это знаем. Нельзя спасти тех, кто сам не может спасти себя. Поэтому я сижу, смотрю в экран, хорошо зная, что судьба ее решена, и в тот самый момент, на котором Шон завопил: «Вот дерьмо», я начинаю плакать.

Искренние, трудные, очищающие, изнурительные слезы, от которых распухают глаза. К тому моменту, когда мне удается выплакаться, серия заканчивается. Женщину отвезли в больницу, лечат ее раны, вводят противоядие. Выключаю телевизор, сижу в темноте; тишина обволакивает меня, успокаивает.

Почему так трудно спасти себя? Дело не в том, что я не вижу приближение опасности, не в том, что я ничего не знаю наперед.

Некоторые люди, думаю я, просто не видят причин. А потом мне приходит иная мысль: может быть, пора начать чертить свою карту.