25

Не хочу! – говорю я Ванессе.

– Ты ничего не хочешь, – отвечает она, – в том-то и дело.

С недовольным стоном я смотрю вниз. С почти километровой высоты слева от моста вижу съемочную группу «Рискни», камеры направлены на нас, как пулеметы. Продюсеры решили, что если приложить к книге DVD c видео, получится просто бомба, поэтому заставили нас обеих спрыгнуть с Бруклинского моста (для Ванессы это второй прыжок, ну а я – сама невинность) ради здоровой дозы безумия, окунаясь в которое мы молимся, чтобы дурацкая веревка, привязанная к поясу, могла нас спасти.

Забираюсь на перила, наполовину свешиваюсь с моста. Если вытянуть загипсованную руку вниз, сфотографировать и выложить в Инстаграм, можно написать что-нибудь остроумное, типа: «Радуга над Бруклинским мостом»! Но теперь мой гипс – печальное зрелище. Радуга поблекла, стала серой, а внутри, я уверена, завелась плесень; чешется так, что с ума можно сойти. Даже радуги не всегда совершенны.

– Напомни еще раз, почему мы это делаем?

– Потому что обязывает контракт. И еще потому что это классно.

– У нас с тобой весьма разные представления о классном, – говорю я. Начинает кружиться голова, и перед глазами все плывет; я быстро запрыгиваю обратно на пешеходную дорожку.

– Полагаю, сейчас не лучшее время для таких рассказов, но, кажется, это я стала причиной папиного инфаркта.

– Что?

– Такую версию предложила мама в письме.

– Господи Иисусе, – Ванесса вздыхает.

– Она меня не винит. Считает его болваном – сомнительное утешение.

– Значит, ты винишь себя?

Я вздыхаю. Жаркий июльский бриз окутывает меня. Может быть, подхватит и унесет навстречу другой, не такой сложной жизни?

– Я чувствую, что должна за это отвечать.

Подходит ассистент и затягивает подвесные ремни вокруг пояса так туго, что я чуть не теряю сознание.

– Готово, – он хлопает меня по спине, будто все нормально. Будто люди в здравом уме каждый день прыгают с мостов не раздумывая. – Наслаждайся! – бросает он через плечо.

– Ради всего святого, – говорит мне Ванесса, и я вижу, что она уже начинает терять терпение, – я тебя люблю, Уилла, но меня уже тошнит от того, как вся твоя жизнь вращается вокруг него. Это твоя жизнь, ну так и живи, мать твою!

– Так я и живу! Думаешь, мне хочется торчать тут на мосту, готовясь совершить самую большую глупость в моей жизни? Потому что ты заставляешь меня рисковать ради какого-то реалити-шоу?

– Это далеко не самая большая глупость в твоей жизни, – говорит она, а потом ассистент подходит к ней затягивать ремни, и мы обе умолкаем.

– Отлично, – заявляет он, а потом переводит взгляд с одной на другую. – Эй, нельзя злиться перед прыжком, – это разрушит всю ауру.

Он показывает нам козу, и я думаю, не приятель ли он Оливера, а потом резко поворачиваюсь к Ванессе.

– Ну, если ты решила составить список самых больших глупостей в моей жизни, я тебе сообщу, что два дня назад переспала с Тео.

Она таращит глаза и глупо улыбается, но прежде чем успевает ответить, появляется второй ассистент и визжит:

– Пора! Давайте сделаем это, дамы!!!

Мне хочется придушить этого энтузиаста, но выбора у меня нет. Я здесь, меня обязывает контракт, и я считаю себя худшей дочерью в мире, хотя мой отец – тоже худший отец в мире, но, думаю, он бы согласился (и посвятил бы этому целую главу), что яблоко от яблони недалеко падает.

Ванесса прыгает первой – она всегда все делает первой. А потом моя очередь. Уверена – меня вырвет. Я чувствую, как мои внутренности подпрыгивают вверх, и перед глазами пролетает вся жизнь – Альпы, и Диснейленд, и мартенсы, и Тео, и Шон, и все остальное. Я знаю, что сейчас умру. Такое случается с людьми, прежде чем они умрут. Интересно, увидел ли отец всю свою жизнь, как серию фотографий на «Полароиде», прежде чем его обнаружили распластанным на Сикстис-стрит без сознания.

Возвращается ассистент номер один и заявляет:

– Не забудьте улыбнуться! Сделаем фото и подарим вам!

А потом без предупреждения вопит:

– На старт, внимание, марш!

Я тихо прощаюсь с этой прекрасной жизнью. Но прежде чем умереть, пытаюсь понять, что я сделала бы по-другому, будь у меня шанс. Что могло бы все изменить? Я могу переписать свой план Вселенной, могу бороться с бездействием, могу открыть глаза. Но что мне по-настоящему нужно, чего у меня нет и что так же необходимо, как кислород, как кровоток, как воздух, – так это сила воли.

Сила воли.

Имей я хоть немного силы воли, проложить новую тропу было бы куда проще.

Я вдыхаю, потом еще глубже и, невзирая на панику, адреналин, извечный инстинкт, который велит бежать, я нахожу ее в себе.

Силу воли.

И прыгаю.

В день, когда отец выходит из больницы, мне снимают гипс. Ванесса видит в этом особый символизм, и я вроде бы понимаю, о чем она, но когда повязку разрезают пополам и на свет божий является мое запястье и пальцы, высушенные и в то же время сырые (самое гадкое в мире слово!), пахнущие так, что хуже не придумаешь, до меня по-настоящему доходит этот символизм. Повязку сняли, отец свободен! По законам транзитивности пора освободиться и от него!

Я все поняла, время действовать. Но у меня к нему еще много вопросов, оставшихся без ответа. Не то чтобы он вот так взял и перестал быть моим отцом. Не то чтобы я вот так взяла и перестала быть его дочерью.

– Так спроси его, о чем хочешь спросить, – сказала мне Ванесса по телефону тем утром, когда я собиралась в больницу. Она все еще была несколько раздражена, будто по-прежнему стояла там, на мосту.

– Я пытаюсь, – ответила я, – но это сложно. Меня тридцать два года программировали на другое.

– Я знаю, – сказала она, прежде чем повесить трубку. Мы все пришли на выписку в отделение кардиологии, даже мама. Журналисты тоже явились – отчасти потому что он сам их позвал. Монументальная брюнетка моего возраста вывозит каталку с отцом, выставив подбородок навстречу фотографам, откинув волосы назад, наклонив голову.

– Кто это? – спрашивает Никки с интересом чуть большим, чем свойственно подросткам.

– Главврач? – предполагаю я.

– Папина новая девушка, – заявляет мама. Райна удивляется.

– Что?

– Так он мне сказал. Думаю, слово «девушка» следует взять в кавычки, – мама двигает пальцами вверх-вниз.

– Шутишь, – бормочу я.

Мама поднимает брови, а потом улыбается в камеру, потому что она всегда улыбается, когда сопровождает отца. Но она верна своему новому плану Вселенной – резко сворачивает вправо и идет через дорогу к своей машине.

Я смотрю, как она уходит, и, должно быть, она читает мои мысли, потому что оборачивается и говорит:

– Ой, Уильям, да кому какое дело, что это за девица? Открой глаза и живи своей жизнью. Не заморачивайся. Твой отец всегда был тот еще засранец. Надо было раньше тебе об этом сказать.