24
На следующий день у папы пресс-конференция. Он сидит за кафедрой, медленно пьет воду из стакана и выглядит лет на двенадцать старше, чем в тот день, когда в ресторане «Времена года» сообщил нам о своем решении завести любовницу. Камеры снимают, чтобы разместить фото на первой странице веб-сайтов и газет. Репортеры – а их много – поднимают в воздух диктофоны, как будто мой отец сейчас сообщит им настолько важную информацию, что нельзя упустить ни слова.
Склонившись над микрофоном, папа рассказывает о судьбе, о смерти, о постижении того и другого. Глядя в камеры журналистов с Си-эн-эн, говорит, что надеется своими речами успокоить тех, кто умирает, и тех, кто потерял близких, и тех, кто просто боится неизбежного.
– Это неизбежно! – Он повышает голос. – Но почему мы не можем усвоить: чему быть, того не миновать? Мое время еще не вышло. Но если бы мне было суждено… я спокойно бы принял смерть, – и он с довольной ухмылкой садится обратно в кресло-каталку, будто в жизни не говорил ничего гениальнее. Я хочу поднять руку и сказать:
– Дурак ты старый! Ничего бы ты спокойно не принял, потому что ты бы умер.
Но это не мои слова. Не слова той роли, которую я играю в семье. Такое могла бы сказать Райна, но она, уверенно и высоко подняв голову, смотрит в никуда остекленевшим взглядом.
Медсестра подвозит папу к двери, репортеры набрасываются с вопросами на врачей. Я смотрю на отца и думаю: он ни слова не сказал о семье, о том, что думает о нас, через что нам пришлось пройти вместе. Ведь почти все говорят об этом на смертном одре, разве нет? «Увидев вдалеке белый свет, я подумал о своей любимой жене Роуз, которая останется одна…» Но мой отец иного мнения.
– Как думаете, ваш папа верит в Бога? – спрашивает меня Никки, когда мы идем из пресс-центра по коридору. Он останавливается, чтобы бросить монетку в автомат с газировкой.
– Честно говоря, не знаю… – честно говоря, я вообще ничего о нем не знаю. – Думаю… верит во что-нибудь.
В свои теории. В свою науку. Вот во что он верит.
– Думаете, он всерьез несет эту хрень? – Автомат выбрасывает баночку «Доктора Пеппера», Никки открывает крышку.
– Никки, сейчас десять утра. Как думаешь, можно тебе такое пить? – Я довольно неудачно изображаю заботливую приемную мать.
– Наверное, нет, – и он отхлебывает большой глоток. Я вздыхаю.
– Неужели он не понимает, что все это – полное дерьмо? – спрашивает он снова. – Вон что случилось с моим папой.
– Он вовсе не считает это полным дерьмом, – говорит мама у меня за спиной и целует меня в щеку. – Слава богу, вся эта пафосная пресс-конференция наконец закончилась. Это я к слову о дерьме.
– Ты знаешь, что он отказался от реанимации? – спрашиваю я.
– Ну конечно, солнышко, он отказался от реанимации. Кому охота быть овощем?
Я снова вздыхаю.
– Я не то имела в виду. Я просто…
Она сжимает мое плечо.
– Он верит в то, во что верит. И это никогда не изменится.
– Хочешь сказать, он знает про вас с Нэнси? И верит, что все образуется? – Я перебираю мелочь, надеясь спустить все свои сбережения на «Доктора Пеппера», но вспоминаю, что вчера Ванесса посоветовала мне держать себя в форме, поэтому все-таки выбираю воду.
– Про Нэнси он не знает, – говорит мама чуть слышно.
– А вы как думаете, Минни? Он верит в Бога? – спрашивает Никки.
– А ты сам веришь? – спрашивает она в свою очередь.
– Я обязан верить. Ведь я еврей, – лицо Никки становится торжественным.
– Это не ответ.
– Это ответ.
– Но не вполне, – заявляет мама.
– Вы спросили, я ответил, – он делает большой глоток «Доктора Пеппера» и подавляет отрыжку.
– Это заученный ответ, не требующий критического мышления.
Я искоса смотрю на маму. Она на новой территории, чужой для нее, для меня.
Прежде чем на свет появилась Райна, мама преподавала математику в старших классах. Я уже забыла, что в глубине души она была привязана к логике, к тому, что десять плюс десять равно двадцати, потому что это возможно доказать. Теперь же я смотрю на нее и думаю – она, наверное, ничего не забыла. Может быть, она сумеет объяснить мне, почему один плюс один больше не равняется Шилле.
– Не понял, – говорит Никки.
– Ты признаешь существование Бога, потому что ты еврей. Это прекрасно. Но ты не задаешься вопросом, почему признаешь его так легко, хотя есть множество причин его не признавать. Вот почему люди называют веру верой. Но я не вижу в тебе особой религиозности, – нагнувшись, она забирает у него банку «Доктора Пеппера». – И перестань ты пить это дерьмо. Оно тебя доконает.
Мама бросает банку в урну, и банка, звякнув, падает на дно.
– Ого, – изумляется Никки, когда мама продолжает свой путь по коридору. – Что это было?
Я улыбаюсь и, к своему удивлению, чувствую, как в носу щиплет, а на глаза вот-вот навернутся слезы.
– Это был материнский инстинкт. Я и не знала, что он у нее есть.
– Ха, – говорит Никки, – а я не просек.
– Что ж, – отвечаю я, – многие из нас не сразу все понимают.
* * *
Уилле Чендлер-Голден от Шона Голдена.
Тема: Твой отец
Уилл,
Видел вчерашнюю пресс-конференцию твоего отца и подумал – надо бы написать тебе. Рад, что он идет на поправку. Все хорошо, что хорошо кончается. Завтра мне нужно снова лететь в Пало-Альто. Я знаю, ты хотела поговорить, и до конца нашего договора остались считаные недели… может, созвонимся, когда приеду? Никки хочет остаться здесь, с тобой. Видимо, устал от тарзанки. Я же по-прежнему считаю ее классной. Этот ребенок… кто знает, что у него в голове?
Ш.
Уилле Чендлер-Голден от Теодора Брэкстона.
Тема: Привет
Ну вот, привет. Я постоянно думаю о тебе и о происходящем. Мне предложили летом поработать консультантом проекта «Голдман Сакс» (торговля внутренней информацией, я тебе еще не рассказывал), но я не соглашусь, если ты не хочешь, чтобы я был рядом. Я хочу поступить правильно, Уилла. Я знаю, насколько это для меня важно, но понятия не имею, важно ли хоть сколько-нибудь для тебя.
Уилле Чендлер-Голден от Райны Чендлер-Фарли.
Тема: Тео
Уилл, не убивай меня, но я только что попросила Тео помочь в деле Олли. Правительство жаждет крови и хочет отрубить кое-кому головы, ну и Олли попадает аккурат под топор. Тео говорит, он может остаться в городе на лето, и было бы круто его вовлечь. Я просто хочу спросить – ты не против?
Райне Чендлер-Фарли от Уиллы Чендлер-Голден.
Тема: Ответ на: Тео
Ты ведь уже ему позвонила, так зачем теперь спрашивать моего разрешения?
Уилле Чендлер-Голден от Райны Чендлер-Фарли.
Тема: Ответ на: Ответ на: Тео
Я просто хотела быть вежливой!
Уилле Чендлер-Голден. Райне Чендлер-Фарли от Минни Чендлер.
Тема: Ваш отец
Уилла (я пересылаю это письмо и Райне, но брату не показывайте, потому что у него и без того куча проблем), хочу, чтобы ты знала: когда я сегодня выходила из больницы, папа спросил, как там ваша с Ванессой книга. Он никак не может свыкнуться с мыслью, что собственное дитя его предало – это, кажется, точная цитата – и, когда он сидел там, в потасканном больничном халате, и редеющие волосы мотались туда-сюда, и изо рта у него пахло, и щеки от злости побагровели, и он шипел: «Не могу поверить, что наша дочь меня предала!»… знаете, что я вам скажу, девочки? Я в жизни не видела ничего противнее. Я понимаю, он только что победил в борьбе со смертью (что бы он ни говорил), а может быть, он просто стареет (приятного мало; лесбиянкам, пожалуй, в этом плане легче!), а может быть, я просто застала его в неудачный момент, но… здесь есть над чем задуматься. Он злится. Делайте с ним что хотите. Все знают, сколько я лет потратила, потакая его прихотям, а теперь мне, честно говоря, насрать.
Мы можем завтра пообедать вместе? Сегодня с Нэнси идем в оперу.
Целую, мама Минни.
Теодору Брэкстону от Уиллы Чендлер-Голден.
Тема: Ответ на: Привет
Я буду не против, если ты останешься. Если честно, я даже рада.
* * *
Этой ночью я не могу уснуть. У Райны закончились запасы снотворного, а от успокоительного, который я нашла в ее аптечке, куда полезла за кремом для век, никакого толку. Ворочаюсь с боку на бок, в голове – словно миллион взаимосвязанных электропроводов под высоким напряжением. Шон. Тео. Папа. Книга. Господи, насколько же было проще, когда существовала только Шилла, наш план и мысли о ребенке? Я не была уверена, что хочу именно материнства со всеми его сложностями, чувством вины, страхом, беспокойством, которые непременно появляются на свет вместе с двадцатью крошечными пальчиками. Но все же так было проще. Это было бездействием. Это должно было стать моим планом Вселенной. Должно было стать моей судьбой. Судьба – не всегда счастье. Судьба – то, что должно быть. То, что есть.
Мысли переключаются на Тео, изменения в моей судьбе и его вопрос. Что он может у меня спросить? Что он хочет узнать? Составляю список.
Вопросы, которые Тео может мне задать:
Хочу ли я переспать с ним после стольких лет? (Да)
Думала ли я о нем, когда не надо, даже будучи замужем? (Да)
Понимаю ли я, что это значит? (Нет)
Собираюсь ли я пустить все на самотек и дать ему шанс? (Пускать все на самотек – не лучшее мое качество)
Люблю ли я Шона? (Да)
Люблю ли я Тео? (Да)
Нормально ли это? (Откуда мне знать)
Я слышу, как Олли ворочается на соседней кровати, а потом он включает ночник и говорит:
– Я так понимаю, ты мне поспать сегодня не дашь?
– Извини. Бессонница.
– Пробовала мелатонин? Лучшее от природы…
– Заткнись, Олли.
– Ну прости, – по голосу чувствуется – он искренне просит прощения. – Ничем не могу помочь. Это все инстинкты.
– А папа не верит в инстинкты.
Мы молчим, но он не выключает свет. Я складываю из пальцев заячьи ушки, и маленькие зайчики прыгают по стене.
Он говорит:
– Не хочу навязываться, но, по-моему, тебе нужно больше физических упражнений. Они помогут справиться со стрессом.
– Я знаю. Ванесса мне то же самое говорит. Хочет, чтобы я могла пробежать пять миль. Видимо, готовит к участию в марафоне. Довольно подозрительно, что сама она всей этой фигней не занимается.
– Она родилась храброй, – замечает Олли.
Не могу не согласиться – по всей видимости, так и есть. Поэтому она слишком независимая, поэтому никогда не успокоится, никогда не остепенится. Но в храбрости нет ничего плохого.
– Ну все равно. Могла бы и пробежаться со мной за компанию.
– Бегай в одиночестве. Это время побыть в тишине. Мне удается во время занятий разрешить множество проблем.
– Но я ненавижу спорт!
– Дурацкое оправдание, Уилла. Ты и сама понимаешь. Тебе же не восемь лет.
– Никто из нас не эксперт в вопросах ответственности.
– Так, – говорит он, – у меня есть работа. Я несу за нее ответственность.
Я вздыхаю.
– Ты ведешь уроки йоги в гостиной Райны. И… я не то имела в виду. Не ту ответственность.
Он молчит; я продолжаю махать заячьими ушками в полумраке. Повисает тишина… и наконец Олли шепчет:
– Да, я впрямь какой-то фигней страдаю.
– Отличительная особенность семьи Чендлер.
– Ну а ты вообще по уши в дерьме, – заявляет он. – Замужем и запала на Тео.
Я резко сажусь в кровати, забыв о заячьих ушках.
– Я не запала на Тео!
– Я всю жизнь изучаю язык тел, Уилл. Ты думаешь, все это чушь, но я мастер по этой части.
Я снова шлепаюсь на подушку.
– Я совсем не считаю все это чушью. Просто у меня другие убеждения.
– Не могу не согласиться.
Я знаю, он вовсе не хочет грубить.
– А Райна знает, чем ты занимаешься?
– Ну так, более-менее представляет, – приподнявшись на локтях, он смотрит на меня. – Но я делаю это из лучших побуждений.
– Это короткий путь к пониманию, – подражая ему, я тоже приподнимаюсь на локтях.
– Долгий путь мне никогда не удавалось пройти, – замечает он. – Чувство ответственности никому из нас не свойственно.
– Уверена, впредь люди станут терпимее к твоим лучшим побуждениям.
Обсуждать больше нечего, поэтому мы оба вновь ложимся, и Олли гасит свет, а я понимаю, что спать мне хочется ничуть не больше, чем до этого разговора. Какое-то время мне кажется, что он спит – не двигается, тихо дышит. Но внезапно он говорит:
– Уилла, ты же понимаешь – еще не поздно.
– О чем это ты? – Я смотрю в темноту потолка.
– Об убеждениях. Ты сможешь их обрести. Если я смогу найти в себе чувство ответственности, может быть, ты сможешь найти свои убеждения.
– Ну, – говорю я, – не знаю.
– В этом твоя первая проблема, – говорит он. – Если не знаешь чего-то, просто спроси.
* * *
Тео отвечает на третий звонок. У него сонный голос, но я уверена, что не разбудила его. Тео никогда не спит. Бывало, я просыпалась посреди ночи, а его подушка была холодной. Тогда я шла в кухню и видела – он склонился над компьютером и чинит все, что в этом мире нужно починить. Я клала руки ему на плечи, пыталась помочь расслабиться, иногда поила чаем, но в конце концов он сам убеждал меня лечь спать, и я неохотно соглашалась, хотя мне совсем не нравилось оставлять его в кухне одного, ложиться в постель без любимого. Шон так никогда не делал. Он всегда был здесь, рядом со мной. А потом оказался где-то далеко. А потом оказался в «Винограде», в гольф-клубе или черт знает где с Эрикой Стоппард. Тео нуждался в личном пространстве, но не таком большом, чтобы не знать, где меня найти, чтобы не иметь возможности сократить его и вернуться в кровать. Шон никогда не нуждался в личном пространстве, пока ему внезапно не понадобился целый океан.
– Привет, – хриплым голосом говорит Тео.
– Я тебя не разбудила?
– Нет, – отвечает он, – ты же знаешь, я никогда не сплю.
– Можно я к тебе приду? – неуверенно спрашиваю я, хотя точно знаю, что хочу задать именно этот вопрос.
Какое-то время он молчит, размышляя, потом говорит:
– Да, конечно. У тебя все хорошо?
– Все хорошо, – говорю я, прежде чем разъединиться. – Я просто черчу свою карту.
* * *
Потом мы оба признаем – это ничего особенного не значило, хотя допускаем – это могло бы значить что-нибудь особенное. Но у меня столько проблем, что сейчас мне просто хочется ненадолго о них забыть; мы оба все понимаем и во всем соглашаемся.
Я говорю, что не принимаю таблеток, но у меня все равно пониженная фертильность, а он говорит, что проходил обследования и полностью здоров, к тому же у него всего одно яичко, но мы не хотим рисковать (потому что рисковать – глупо и только лишний раз доказывает правильность папиных теорий), и он надевает презерватив, который лежал у него в бумажнике.
Секс – прекрасный, удивительный, жаркий, немного странный и очень нежный, гораздо нежнее, чем когда-либо был у меня с Шоном. Когда все заканчивается, я закрываю глаза, но напоминаю себе – надо открыть их, и может быть, я увижу что-то, чего раньше не видела. Так и есть: я вижу его. И не могу понять, почему столько лет назад не сказала – В.А.У. Тогда вся моя жизнь была бы совсем другой. Я никогда не встретила бы Шона, я жила бы в Сиэтле, жарила бы на обед лосося на гриле, стала бы страстной поклонницей «Маринерс» и ездила бы на «Приусе» на рынок за органическими фруктами.
Скатившись с меня, Тео целует меня в лоб, как будто в самом деле придает всему этому большое значение.
– Я так рад, что ты позвонила.
– Да ладно, – говорю я, – ты просто рад, что со мной переспал.
Мы оба смеемся, и я чувствую себя героиней романтической комедии – зрители хлопают, плачут от умиления и проматывают видеозапись назад, чтобы пересмотреть эту восхитительную сцену снова и снова.
Я уверена – это чувство будет длиться вечно, или по крайней мере до тех пор, пока я не проснусь и не пойму, что переспала со своим бывшим, будучи замужем (формально; но ведь я следовала нашим правилам!), а Тео тем временем толкает меня локтем и говорит:
– Твою мать!
Мы оба смотрим вниз и понимаем – мы можем оказаться по уши в дерьме.
Судьба. Неизбежность. Рок. Чему быть, того не миновать.
Презерватив порвался. (Ну еще бы.)
