28
Произнести эти слова. Произнести эти слова наяву, вслух и услышать их звучание. Услышать, как они повиснут здесь, в этой кухне Зельды и Хавьера, посреди салатниц и бокалов с вином. И осознать, что они означают.
– Она умерла.
Это означало, что он один.
Это означало, что смерть не делает исключений.
Он почувствовал, как чья-то маленькая рука сжала его ладонь.
Элайя.
Она силой усадила его на скамейку. У него дрожали колени.
Жан посмотрел в лицо Кунео, потом Максу.
– Мне некуда спешить, – сказал он. – Потому что Манон умерла двадцать один год назад.
– Dio mio! – вырвалось у Кунео.
Макс глубоко вздохнул, сунул руку в карман рубашки, достал сложенную вдвое вырезку из газеты и, положив ее на стол, придвинул к Жану:
– Я нашел это в книге Пруста, когда мы еще стояли в Бриаре.
Жан развернул листок.
Некролог.
Он тогда сунул его в какую-то книгу в «Литературной аптеке», а книгу, не глядя, поставил на какую-то полку и через какое-то время уже не смог вспомнить, где именно похоронил его среди тысяч книг.
Он провел рукой по бумаге, сложил ее и сунул в карман.
– Но вы промолчали. Вы знали, что я не сказал вам всей правды. Вернее, что я обманул вас. Но вы решили не подавать вида, что знаете, что я вас обманываю. И себя тоже. До тех пор, пока…
Пока я не созрею.
Жордан пожал плечами.
– Конечно, – ответил он тихо. – А как же иначе?
В прихожей тикали напольные часы.
– Спасибо… тебе, Макс, – прошептал Эгаре. – Спасибо тебе. Ты хороший друг.
Он встал, Макс тоже поднялся, и они обнялись через стол. Это было неудобно, но, обняв Макса, Жан почувствовал огромное облегчение.
Они вновь обрели друг друга.
Его опять начали душить слезы.
– Она умерла, Макс! О боже!.. – прошептал он и, задохнувшись, уткнулся Максу в шею.
Тот еще крепче прижал его к себе, потом поставил колено на стол и решительно раздвинул в стороны тарелки, бокалы и салатницы, чтобы как можно крепче обнять Жана.
Жан Эгаре опять заплакал.
Зельда тоже всхлипнула, но сумела подавить слезы.
Элайя, вытирая залитые слезами щеки, с необыкновенной нежностью смотрела на Макса. Ее отец, откинувшись на спинку стула, молча наблюдал неожиданную сцену, теребя одной рукой бородку и вертя сигарету между пальцами другой руки.
Кунео сидел, уставившись в тарелку.
– Ну ладно, хватит, – пробормотал через некоторое время Эгаре, совладав наконец с собой. – Всё. Все прошло. Правда. Мне надо чего-нибудь выпить.
Он шумно выдохнул. Ему, как ни странно, вдруг захотелось смеяться. А потом поцеловать Зельду, потанцевать с Элайей.
Тогда он запретил себе скорбь, потому что… потому что официально его не было в жизни Манон. Потому что у него не было никого, кто мог бы разделить с ним эту скорбь о ней. Потому что он был один, совсем один, со своей любовью.
До сегодняшнего дня.
Макс слез со стола; тарелки вновь расставили по местам, подняли с пола упавшие приборы.
– Ну что ж… У меня есть еще вино… – сказал Хавьер.
Все оживились, воцарилась атмосфера всеобщего веселья, как вдруг…
– Подождите… – произнес Кунео тихо.
– Что?
– Я сказал, подождите…
Кунео по-прежнему смотрел в свою тарелку. Что-то капало с его подбородка в соус.
– Capitano. Mio caro Massimo. Дорогая Зельда, Хавьер, дружище, дорогая малышка Элайя…
– …и Лупо, – прошептала та.
– Я тоже должен вам кое в чем… признаться… – продолжал он, не поднимая головы. – Понимаете… Ecco. Виветт – девушка, которую я люблю. И я искал ее двадцать один год по всем рекам Франции, в каждой марине, в каждой гавани…
Все закивали.
– И… что? – осторожно спросил Макс.
– И то… Она вышла замуж за бургомистра Латура. Двадцать лет назад. У нее уже выросли два сына и… огромная, необъятная, тройная задница.
– О!.. – вырвалось у Зельды.
– Она вспомнила меня. Но только после того, как перепутала с какими-то Марио, Джованни и Арно.
Хавьер подался вперед. Его глаза сверкали. Он с преувеличенным спокойствием затягивался сигаретой.
Зельда нервно улыбалась:
– Это что, шутка?
– Нет, Зельда. Но я все же продолжал искать Виветт, которую когда-то, давным-давно, встретил летней ночью на реке. Даже после того, как нашел ее. Именно потому, что нашел, я и должен был продолжить поиски. Это…
– …идиотизм! – зло вставил Хавьер.
– Папа! – испуганно воскликнула Элайя.
– Хавьер, друг, мне очень…
– Друг?.. Ты обманул меня и мою жену! Вот здесь, в этом доме. Ты пришел к нам семь лет назад и рассказал нам свою… сказочку. Мы дали тебе работу, мы тебе поверили, а ты!..
– Ну, дай же объяснить, почему я…
– Ты разжалобил нас своей маленькой романтической комедией. Меня тошнит от всей этой истории!
– Ну зачем же так кричать? – возмутился Жан. – Он явно сделал это не для того, чтобы огорчить вас. Неужели вы не видите, как ему тяжело говорить об этом?
– Кричать или не кричать – это мое дело! А вы можете защищать его сколько хотите – вы недалеко от него ушли, со своей покойницей, у вас тоже крыша давно поехала!
– Не забывайтесь, мсье! – рявкнул Макс.
– Мне лучше уйти.
– Нет, Кунео, пожалуйста! У Хавьера просто сдали нервы – мы ждем результатов анализов Лупо и…
– У меня не нервы сдали – меня самого сдали! Предали, понимаешь, Зельда?
– Мы уйдем все трое. Сейчас же, – сказал Эгаре.
– Скатертью дорога!.. – прошипел Хавьер.
Жан встал. Макс тоже.
– Сальво!..
Кунео только теперь поднял лицо. Залитое слезами. В глазах его застыло безграничное одиночество.
– Спасибо за гостеприимство, мадам Зельда, – сказал Эгаре.
Она ответила ему улыбкой отчаяния.
– Удачи вам с вашим Лупо, мадемуазель Элайя, – повернулся он к больной. – Искренне, от всего сердца сочувствую вам. А вам, мсье Хавьер, я желаю, чтобы ваша удивительная жена продолжала любить вас и чтобы в один прекрасный день вы поняли, что это – драгоценный дар.
Хавьер с трудом сдержался, чтобы не ударить Эгаре.
Элайя проводила мужчин через темный безмолвный сад. Она шла босиком рядом с Максом. Тот ласково держал ее за руку.
Когда они добрались до судна, Кунео произнес хриплым голосом:
– Спасибо… за гостеприимство. Я сейчас соберу свои пожитки и уйду, с твоего позволения, Джованни Пердито.
– Не вижу повода переходить на официальный тон и тем более нестись куда-то на ночь глядя, Сальво, – небрежно ответил Эгаре.
Он полез по штормтрапу на борт. Кунео нерешительно последовал за ним.
Когда они спустили флаг на баке, Эгаре вдруг тихо рассмеялся:
– Необъятная тройная задница! Что же это, интересно, за задница такая?
Кунео неуверенно ответил:
– Ну… представь себе тройной подбородок… на заднице.
– Нет, уж лучше я не буду представлять себе эту душераздирающую картину… – сказал Эгаре и, не выдержав, громко расхохотался.
– Ты не понимаешь всей серьезности проблемы, – возмутился Кунео. – Представь себе – любовь всей твоей жизни оказывается миражом. С лошадиным задом, с лошадиной челюстью и с мозгом, явно пораженным кенофобией.
– Это страх пустого пространства? Жуть.
Они робко улыбнулись друг другу.
– Любить или не любить – это должно быть как кофе или чай: нужно, чтобы можно было самому выбирать. Иначе как нам освободиться от всех наших умерших и потерянных женщин? – тихо, с отчаянием в голосе, произнес Кунео.
– А может, нам и не надо освобождаться?
– Ты думаешь? А что же тогда? Ну, хорошо, не освободиться, а… что? Чего они хотят от нас, те, кого мы потеряли?
Это был вопрос, ответ на который Эгаре искал все эти долгие годы.
До сегодняшнего дня. Сегодня он наконец нашел его.
– Мы должны носить их в себе. Вот и все. Мы носим в себе всех наших умерших и дорогих нам людей. Только они и придают нам целостность. Как только мы начинаем забывать их или вытеснять из сознания, мы… и сами перестаем существовать. – Жан посмотрел на Алье, мерцающую в лунном свете. – Всех наших любимых. Всех умерших. Всех, кого знали или встречали. Они – реки, питающие море нашей души. Если мы откажемся их помнить, это море иссякнет.
Он вдруг ощутил острое желание хватать жизнь обеими руками, пока время не помчалось еще быстрее. Он не хотел больше мучиться жаждой, он хотел быть свободным и безбрежным, как море, полноводным и глубоким. Его обожгло тоской по друзьям. Ему захотелось любить. Вновь ощутить в себе Манон, почувствовать, как она колышется в нем бессонным прибоем, как она сливается с ним. Манон изменила его навсегда – к чему отрицать это? Благодаря ей он стал тем мужчиной, которому Катрин позволила приблизиться к себе.
Жан Эгаре вдруг отчетливо осознал, что Катрин никогда не займет место Манон.
Она заняла свое собственное место.
Не более и не менее почетное – просто другое.
Ему вдруг так захотелось показать Катрин все свое море!
Они молча смотрели, как Макс и Элайя поцеловались.
Жан знал, что они больше не будут говорить о своих обманах и иллюзиях. Все самое главное уже было сказано.
