4. К стенке
Федоровы жили в длиннющей девятиэтажке в двадцатом комплексе: облицовка багровой плиткой, девять этажей, двадцать семь подъездов, улучшенный проект. Сильных улучшений Лариса не заметила: метраж федоровской трешки был, конечно, побольше, чем у вафинской, но в первую очередь благодаря бестолковостям типа большой «темнушки» и широкого коридорчика. Комнаты казались просторней в основном из-за нехватки мебели. На кухне, например, если не считать немолодого холодильника, только обшарпанный стол, табуретки и бормочущий радиоприемник. Посреди зала растопырился стол-книжка, обставленный разнобойными стульями, и больше ничего – ни люстры, ни «стенки» с хрусталем, ни ковров, ни чеканки на стенках, ни даже телевизора, – так что из углов то и дело вываливалось страшненькое эхо.
Насколько поняла Лариса, Федоров выдернул семью из Тольятти месяц назад, едва дождавшись, пока камазовскую квартиру освободит переселившаяся в новостройку семья с тремя детьми. И видимо, велел брать мебели по минимуму. Вот Федоровы месяц и жили на коробках. Картонные архипелаги и горные массивы забивали почти половину спальни, другую половину занимала двуспальная кровать из старенького, гэдээровского кажется, гарнитура – правда, под обалденно стильным покрывалом. В детской коробок было поменьше, а мебели побольше – кушетка, маленький столик с табуреткой, телефонный аппарат на полу и импортный, наверное японский, кассетный магнитофон на стопках книг и кассет. И плакаты на стенах, блестящие и страшные, с патлатыми гитаристами в непристойных позах и с огненными языкастыми буквами поперек. Лариса смущенно покосилась на сына. Сын осмотрел стены одобрительно и обменялся понимающими взглядами с Андрюхой. Ну ладно хоть так.
Идти в гости Артурик отказывался наотрез. Мрачно говорил, что не хочет позорить фамилию Вафиных и ударять в грязь лицом перед героем Андрюхой. Видимо, отца цитировал: накануне Вадик не удержался и выступил с поучением сыну. Артурик запомнил и обиделся. Он в последнее время вообще слишком хорошо все запоминал и с готовностью обижался. Переходный возраст как есть.
Лариса еле-еле смогла уговорить сына не откалываться все-таки от семьи. До двадцатого комплекса он шел закостеневший, молча и глядя в сторону, отпустил только пару ироничных реплик по поводу формы и цвета дома, поздоровался с хозяевами чуть слышно и Андрюхе руку пожал без особой охоты. Андрюха был уже взрослый мальчик – пониже и поуже Артурика, но все равно очевидно старше. Он двигался свободней, держался уверенней, говорил четче и был коротко, но элегантно подстрижен. Артурик, плечистый, локтистый и кудлатый, на его фоне выглядел щенком-переростком. Это смотрелось даже мило, но сын явно считал иначе: рядом с раскованным Андрюхой он совсем заковался. А вот при виде плакатов почему-то оттаял. Странно. Раньше Лариса не замечала за сыном особой симпатии к патлатым гитаристам и вообще к эстраде. Ну и слава богу.
– А вот здесь у нас балкон – единственное порядочное место, – сказала Людмила Васильевна воинственно. – Петр Степанович благоустроил, постарался, потому что курит здесь.
На балконе стояли табурет и тумбочка с тяжелой чугунной пепельницей на стопке разноразмерных журналов, от «Роман-газеты» до «Человека и закона».
Порядок у них, подумала Лариса, я бы в такой дом приглашать постыдилась, а они бардак гостям гордо показывают. Подумала и немедленно устыдилась недостойных мыслей. А Людмила Васильевна, «ой, ну что вы в самом деле, просто Люда», пожаловалась:
– Вы уж простите, что встречаем совсем по-махновски. Как я просила: не зови никого, пока мебель не купим. А он говорит: а я купил!
– А я купил! – радостно подтвердил Федоров, растирая залысину. – Югославская, шесть секций, восемьсот рублей, как с куста.
– И где она? – осведомилась Людмила-Васильевна-просто-Люда, боевито поддергивая рукава черного костюма-кимоно.
Костюм был очень интересный. Хозяйка тоже – красивая, строгая, лощеная и с утомленными складками у губ, похожая на партийного или профсоюзного босса, а никак не на инженера управления капстроительства.
– Везут. Все везут-везут-везут, а, Артур?
Артурик поморщился и брызнул глазами по сторонам, явно выискивая повод смотаться поскорей, а Федоров уже хохотал на тему «Зато к стенке не поставят», и Вадик ему вторил – с удовольствием и невнятными дополнениями из Райкина: «К теплой! Я еще оч-чень многое!»
Андрюха, похоже, заметил томления Артурика и деловито сказал:
– Ма, мы у меня пока, ага?
– А поесть? – осведомилась Людмила Васильевна.
– И поедим, – сказал Андрюха и широко улыбнулся, весьма обаятельно кстати. – Ты же не оставишь подростков голодными.
– Вас оставишь, пожалуй. Идите, только чтобы пулей по первому зову, никаких там «мам, ну щас уже!».
Андрюха лихо козырнул, одновременно шлепнув левой рукой по лбу, кивнул Артурику – и ребята скоренько смылись. В детской немедленно с визгами забумкала иностранная музыка.
Явились парни и впрямь по первому зову. Ларисе, выносившей из кухни тарелки с огненным харчо, вредно было отвлекаться, но она все равно тревожно осмотрела сына и обрадовалась: Артурик больше не бычился и почти сиял. Андрюша хороший мальчик, подумала она умиленно и побежала на кухню за следующей тарелкой.
Харчо был хорош до слез. Правда, мальчишки все равно вдарили преимущественно по нарезанному карбонату. Вадик раздобыл две палки в начале сентября, одну к Артурову дню рождения, вторую Вафины заморозили было на Новый год, но теперь торжественно приволокли сюда вместе с огородными огурцами-помидорами – как Лариса ни объясняла, что это неудобно и что так не принято. Ладно хоть не уточнила: «в городе». Оскорбила бы мужа, который любил кичиться деревенским происхождением самостоятельно, но посторонних тычков в происхождение не переносил. Вадик оказался прав: карбонат пошел на ура, как и овощная нарезка, – ребята в момент убрали всю тарелку, пришлось дорезать. Да и Вадик с Петром Степановичем закусывали вдумчиво, но с размахом. Харчо также не осталось обиженным, и голубцы, и Люда, понятно. Очень хорошая женщина, в самом деле, подумала Лариса размягченно на третьем бокале – они с Людой пили хванчкару, довольно торжественно представленную Федоровым, пили неспешно, сильно отставая от мужчин, но все равно обе заметно поплыли.
– Мам, мы ко мне, – сказал Андрюха, отодвигая тарелку с истерзанной капустой.
– Мог бы все доесть, – заметила Люда, нестрого хмурясь.
Лариса умиленно посмотрела на пустую тарелку Артурика. Артурик был герой – и, кажется, почти не страдалец, хотя капусту искренне ненавидел.
– Индейцы не едят капусту, – гордо сообщил Андрюха.
– А ковбойцы? – вполголоса поинтересовался Артурик.
Андрюха авторитетно заверил:
– Не, только мустанги.
Петр Степанович и Вадик, сосредоточенно обсуждавшие предстоящие матчи с греками и поляками, одновременно вздрогнули, посмотрели на Андрюху и переглянулись. Федоров переспросил:
– Что «только мустанги»?
– Еще, может, Гойко Митич, – тихо подсказал Артурик.
Вадик посмотрел на него зверем и зверски же уточнил:
– Какой Гойко?
Все замерли. Лариса поняла, что еще пара реплик в таком тоне неминуемо приведет к скандалу, успокоить который будет непросто – как и всякий скандал, возникший на пустом месте. Она поспешно сказала:
– Вадик, это актер югославский, «Братья по крови», помнишь?
Вадик явно хотел спросить, какие братья, Петр Степанович тоже имел что сказать невпопад, но Люда, которая тоже была не первый год замужем, скомандовала:
– Ребята, тарелки на кухню уносим быстренько.
Ребята с готовностью собрали тарелки из-под голубцов и поскорее уползли, кивая в ответ на женское «чай с тортом будет, позовем» и мужское «вы там роками своими окна не вынес… не побейте». Значит, успокоились мужики – понять бы еще, чего взвились так. Нет уж, не надо нам лишних пониманий. Лишь бы Люда не встряла с расспросами.
Люда, конечно, не встряла. Она вынесла еще нарезок, овощных и мясных, и застолье покатилось по уютной колее. Музыка из детской теперь грохотала заметно громче, но и разговор за столом, как положено, поднялся по градусу, так что звукоряд выстроился вполне гармонично.
– Я как услышал, что талоны вводят, думаю, ну все, хвостик котенку. Куда я семью везу, елки…
– Да не, наоборот. Нас сперва с московского обеспечения сняли, потом уральскую надбавку отменили – и совсем в магазинах ничего не осталось.
– Как будто сейчас есть.
– А в том-то и дело. По талонам есть. Ну, кое-что в заказах – сервелат там, конфеты, в магазинах-то только «дунькина радость». А в других городах еще хуже – шаром покати, пустые прилавки, только березовый сок, такие… батареи до потолка, ну или килька в томате. Кроме Москвы, конечно, но там очереди. Я оттуда апельсины с шоколадом вожу, если постоять успеваю, все равно почти каждый месяц мотаюсь – ну, не сейчас, в нормальное время.
– Это понятно, это все так. А на рынке?
– Хе. Я не столько получаю, чтобы на рынок ходить.
– Почему же, – вмешалась Люда. – Мы с Петром Степановичем всегда на рынок ходим, и в Тольятти, и в Горьком ходили, – он, правда, закрытый, поэтому там рынок не очень по сравнению с магазинами…
– А у нас открытый и всё не очень, – с хохотом сообщил Вадик. – Но и без рынка… Вот, показываю.
Он принялся тыкать в стол, перечисляя:
– Это по талонам, это по талонам, это из заказа, да?.. Это из Москвы привезено, по талонам, ну, это с нашего огорода, это тоже, это по талонам…
– А что без талонов тогда? – спросил Петр Степанович с почти спортивным интересом.
– Хлеб, молоко, «Шифалы су». Минералка, в смысле. Водка, конечно.
– Вот на нее я бы талоны ввел.
– Смысл? Делать просто, да и полно ее.
– Вот потому и ввел бы. Спивается же народ.
– Да ладно, он тыщу лет спивается, все не сопьется никак.
– Веселие Руси питие есть?
– Чего?
– Так, вспомнил, – сказал Федоров и чему-то ухмыльнулся.
Вадик моргнул и не без труда поймал ускользнувшую мысль:
– И что интересно: магазины пустые, зато холодильники полные. Причем у всех.
– Да ладно, у всех. Люди по-разному живут.
– А ты слышал, чтобы кто-то от голода умер?
– А как бы я это услышал? В газетах написали бы или по телевизору сказали?
Вадик захлопал глазами, Лариса быстро огляделась и испуганно спросила:
– А что это щелкает?
– А? – сказала Люда с недоумением и сообразила: – А. Это телефон в прихожей, Андрейка звонит по параллельному, а этот щелкает. Мальчики, а давайте добавки, а?
Мальчики медленно подняли туговатые взоры.
– А может, чаю уже, а? – подсказала Лариса.
– Да, с тортиком! – подхватила Люда.
– По телевизору да… – начал было Вадик, но Петр Степанович, закивав, постановил:
– С тортиком. Это будет очень… Правильно. Пошли курить, Вазых.
Они застряли на балконе надолго, уже мальчишки сели за стол и прожигали торт алчными взорами, уже чай был налит, уже Люда дважды ходила парламентером к балкону и вернулась, чтобы со вздохом сообщить:
– Начинаем без них – там что-то серьезный рабочий разговор.
Мальчишки мгновенно втянули в себя по куску торта и захлюпали чаем. Люда принялась докладывать им новые куски. Лариса незаметно покосилась на балкон, убедилась, что разговор, судя по позам и жестикуляции, носит хоть и эмоциональный, но вполне конструктивный характер, и тоже взялась за тортик – ореховый, свежий и очень вкусный.
– Еще? – предложила Люда.
– Ой нет, спасибо. И так расползлась, как эта самая…
– Да что ты, Лорик. Ты совершенно…
– Мам, а можно мы гулять? – спросил Андрюха.
Люда посмотрела на них слегка растерянно, посмотрела на Ларису, встретила такой же растерянный взгляд и уточнила:
– Куда?
– Да тут, во дворе, ну и к ребятам там заглянем. Они нормальные, Лариса Юрьевна, – уточнил Андрюха с очень ответственным видом.
Артурик чуть кивнул. Как он все-таки легко подпадает под влияние, подумала Лариса и неуверенно спросила:
– А отцы что скажут?
Люда с явным облегчением отправилась в очередной вояж к балкону. Мальчики следили с нетерпением, Лариса с тревогой. Мужчины на балконе выслушали Люду, обменялись репликами, потом Федоров обнял супругу за плечи, вместе с нею высунулся в дверной проем и деловито уточнил:
– Парни, вы надолго вообще?
– Да не, па, час-два, не больше.
– Так это мы ведь уже… – неловко начала Лариса.
Андрюха поспешно сказал:
– А я потом Артура до дома провожу, все нормально.
Артурик снова чуть кивнул, отчаянно глядя то на Ларису, то на Вадика.
– Ну и ладно! – сказал Вадик, всунувший голову в комнату, махнул сигаретой и строго сказал: – Смотрите не курите!
Андрюха снова козырнул с двух рук, а Артурик неожиданно рявкнул:
– Аб-бизатильна посмотрим!
И оба угрохотали в прихожую, затопали, обуваясь, и через несколько секунд хлопнули дверью.
Женщины обменялись взглядом, и Люда печально сказала:
– Вот так. Давай еще винца?
– А давай, – легко согласилась Лариса, отогнав от себя разные осторожные мысли. Раз в жизни можно. Вадика идея была, Вадик до дома и дотащит, если что, – не все ж мне его таскать. – Напьюся-а.
– Ой хорошее все-таки, – сказала Люда, сладко прижмурив левый глаз, – и сразу видно стало, что совсем она не молодая: чуть ли не до уха брызнул сноп морщинок. – Да, Лор, приятное? За мальчишек не бойся, у Андрейки тут и друзья уже, и девочки знакомые. Мы его в английскую школу отдали, это через три, что ли, микрорайона, комплекса то есть, да. Так он теперь и со всем двором в дружках, и с одноклассниками, а это полгорода. Быстро сходится, в отца весь.
– А мой вот…
Лариса вздохнула, закручинилась и быстренько всосала остатки вина. Люда махнула рукой, чуть не сбила бутылку, перехватила ее и решительно разлила остатки.
– Лорик, не-бес-по-кой-ся. Твой красавчик, сильный, умный, ему это и не надо – все само придет. Девки вешаться будут.
– А ему-то что с этого?
Люда хихикнула и уточнила:
– На Артура вешаться. Может, прямо сегодня. Думаешь, они куда пошли?
– Куда?
– Да к девчонкам наверняка. Андрейка же звонил кому-то – будет он ребятам звонить, как же. Ой, задергалась. Не бойся, он с шалавами не крутит, там если и есть кто, то порядочные девочки, не обидят ни твоего, ни моего.
Лариса кивнула, но, видимо, не слишком убедительно. Люда сказала:
– Так, мать, стоп. Никаких девок. Ребята просто гулять пошли. Видишь, погоды какие стоят – теплынь, красота, бабье лето на всю осень. Я бы и сама хоть гулять, хоть на дачу, если уж с отпуском опять не получилось.
– А чего не получилось-то, Люд?
– Да третий год уже, то новую линию сдает, то новую модель принимает, то вот сюда перевели. Петя говорил: езжайте, мол, – а как я его брошу. Он же сгинет, он на работе вояка и зверь, а так-то дите малое.
– Да все они, – сказала Лариса, радостно изумляясь, что не одна она такая, значит.
– Да, мать, что бы они без нас. Ай. Чего жаловаться, сами выбрали. Главное – чтобы не догадывались, так? В общем, Андрейка летом по лагерям, а у меня ни лета, ни отпуска. Сплошная бабья осень без конца и просвета.
У меня тоже, подумала Лариса, но вслух, конечно, не сказала.
Балконная дверь грянула, чуть не расставшись со стеклами, и Петр Степанович заявил:
– Да я тебе говорю, вот такой парень, как раз как тебе нужен. Сейчас. Сейчас я ему позвоню.
Он решительно потопал через зал к прихожей. Вадик, аккуратно ступив с балкона через порог, попытался с усмешкой сказать что-то, но Федоров цыкнул – видимо, по-татарски, – тормознул перед женщинами, чтобы грозно сообщить: «Пьянству – бой! До победыного. До дына-а, я сыказал», – дождался, пока Люда с Ларисой продемонстрируют опустошенные бокалы, на мощном табачно-спиртовом выхлопе выдавился в прихожую и заскрежетал диском телефона.
– Помощника мне нашел, – все так же посмеиваясь и не слишком прислушиваясь к мучительным попыткам Федорова правильно набрать номер, пояснил Вадик от балкона. – Не глядя. И что показательно…
Он замолк, потому что Федоров, кажется, все-таки дозвонился – во всяком случае, напористо заговорил совершенно трезвым голосом:
– Виталий, добрый вечер. Да, Федоров. Нет-нет, все нормально. Вы сегодня во сколько заканчиваете? Ага. Ну, очень хорошо…
– Петь, чуть потише, – пробормотала Люда, вроде бы совсем себе под нос, но Федоров тут же убавил звук до неслышного из зала.
Лариса молча восхитилась и позавидовала – первый раз за сегодня, между прочим. Вадик подплыл к столу и попытался продолжить объяснения, Люда попыталась предложить ему еще чаю с тортиком, оба пару раз перебили друг друга, смущенно замолкая и принимаясь извиняться наперекор собеседнику, – в итоге захихикали, а Ларису совсем в хохот бросило.
Пока успокоились, уже и Федоров из прихожей выплыл. Он оглядел всех с веселым недоумением и торжественно показал крупный указательный палец. Люда истерически захохотала, как по сигналу, а может, это и был сигнал – и не только для нее, но и для Вафиных, которым, впрочем, уже и любой сигнал годился бы, на взыгравшие-то смеховые дрожжи.
Вадик с трудом всмотрелся в часы, прорыдал, что уже пора, к сожалению, отказался от чая с тортиком и попытался галантно помочь Ларисе выбраться из-за стола. Стол не перевернулся, зато чуть не перевернулись все участники застолья, каждый в свою сторону.
– Я щас умру, – простонала Люда, и Лариса в который раз молча согласилась с нею.
От смеха было уже больно в висках, груди и животе, и тушь, наверное, растеклась не хуже, чем у Люды, – ладно хоть мужикам собственные слезы взор застилали. Лариса решительно ухватила Люду за локоток и утащила в ванную – небольшую и голую, с узеньким зеркалом, зато с очень приличным кафелем, удивительно ровно уложенным строителями. Там они, шепча, вскрикивая, повисая друг на друге и подсказывая, где потекло, а где размазалось, привели себя в порядок и вышли, почти не прыская.
Мужики к тому времени тоже успокоились и неожиданно уехали в скользкую тему политики, талонов и всеобщего маразма. Мы-то ладно, бурчал Федоров, мы всякого насмотрелись, от разрухи до кукурузы, а молодых жалко, невезунчики, ни черта же не увидят, ни повоевать им, как нам, ни отдохнуть. Да ладно, возражал Вадик, они уже больше нас с тобой повидали и узнали. Ты в их возрасте про джинсы и кассеты мог хоть мечтать? Да что джинсы и кассеты, тоскливо сказал Федоров, тряпки да коробки, к тому же заграничные. С одной стороны кассеты, с другой – ракеты, не то прилетит, так это. Поэт, похвалил Вадик, а Федоров, покивав, сказал: нас учили про революционную ситуацию, а получилась, наоборот, контрреволюционная. Силы реакции, жандармерия и больше трех не собираться. Да ладно, возразил Вадик, хихикнув, нас куда больше трех. И вот как собрались здорово все мы здесь. Федоров, к счастью, тоже рассмеялся. Мужчины благополучно свернули неприятный разговор и принялись торжественно готовиться к тому, чтобы накатить – похоже, на посошок. Вот и славно.
Федоровы безоговорочно вызвались провожать – к некоторому облегчению Ларисы, которой членство в комиссии позволило узнать о вечернем Брежневе сильно больше, чем она когда-либо хотела. За дворы пока можно было не беспокоиться, а вот между дворами возникали непонятные границы, охранявшиеся с недетской жестокостью.
Артурика с Андрюхой во дворе не было – во всяком случае, женщины не сумели их разглядеть среди подростков, носившихся по детской площадке с грубоватыми воплями, а Петр Степанович – высвистеть издалека. Правда, свист сразу не получился, а когда стал нарастать, его быстро урезонила Люда.
– Да ладно, здоровые лбы, не потеряются, – сказал Вадик, и они неторопливо отправились вдоль Ленинского к проспекту Вахитова. Лариса с Людой чуть впереди, мужчины сзади, то похохатывающим, то бормочущим про пики и лимиты конвоем.
Женщины тоже не молчали, понятно, – Люда интересовалась окрестностями и полезностями, а Лариса старалась толково отвечать. Погода и впрямь была чудная, тепло и свежо, машины ширкали мимо редко-редко, а автобусов не было почти совсем – воскресенье, вечер, все правильно. Они так увлеклись разговором, что перешли дорогу и дошагали до сорок шестого, хотя на лестнице договорились распроститься у сорок седьмого, на полпути. Лариса решительно остановилась и сказала, мягко пожимая Людины ладошки:
– Ну все, вот уже наш дом, дальше мы сами, а то вам возвращаться.
Люда оглянулась на мужчин. Мужчины никак не могли наговориться. Лариса окликнула Вадика, он посмотрел на нее нетерпеливо, но тут же опомнился, огляделся и сказал:
– О. Да мы почти пришли. Может, к нам?
Боже мой, простонала про себя Лариса, широко улыбнувшись, но Люда, улыбаясь еще шире, крутнула головой, а Федоров, исказив лицо ужасом, вскинул руки и просипел:
– Не могу больше, ни-ма-гу!
Посмеялись, полюбезничали, но все-таки распрощались: Лариса тепло – и искренне ведь – поручкалась с Петром Степановичем, клюнула Люду в холодную щеку, подивившись неожиданной упругости приобнятого Людиного плеча, дождалась, пока Вадик завершит свою часть ритуала и выбьет из Федоровых клятву в неизбежности ответного визита. Раскланялись, развернулись и пошли. Вадик вскинул растопыренную пятерню и в такт шагам болтал ею с полминуты – под затихающий серебристый смех Люды.
Лариса тоже смеялась. Вадик крепко обнимал ее, время от времени молча бодая висок горячим твердым лбом, – запас слов на сегодня он, кажется, исчерпал насухо. В голове тепло гудело вино, телу было хорошо, и даже ноги стоптаться не успели.
И завтрашнего дня Лариса почти не боялась.
