Автобусы ходили редко и были забиты, будто утром. Лариса не сумела втиснуться в двадцать третий – экспресс, потом в «трешку». В «трешку», наверное, смогла бы, все-таки «икарус»-гармошка, а меха гармошки, согласно законам физики, должны растягиваться: если налечь плечом и воткнуть ногу так, чтобы каблук стал на вторую ступеньку, плотная масса колыхнется и продвинется чуть вглубь. Но не хотелось налегать, к тому же от костлявого мужичка, заскочившего на подножку перед самым носом, ядрено пахнуло перекисшим потом и табаком, аж голова закружилась. Она с утра кружилась, так что лучше ее в тесную вонищу не совать, добра не будет – Лариса со своей головой жила давно и хорошо изучила ее повадки. Жаль, поздновато.

Лариса отступила на тротуар, подождала, посмотрела на часики, охнула и пошла пешком, в хорошем темпе. Не домой, а в «Продукты» через дорогу от дома – в обед Надя из УРСа шепнула, что вечером перед самым закрытием будет завоз курятины и мяса. А Надя ошибалась редко и почти не обманывала.

И в этот раз не подвела. В магазине вдоль всегдашних клетей с минералкой уже наросла очередь из дам Ларисиного возраста и типа – коллективная Надя строго подбирала круг общения. Одна дама была даже в джинсовом сарафане, как у Ларисы. В других обстоятельствах этому можно было бы огорчиться, учитывая, что сарафан Вадик урвал где-то в командировке на дружественное прибалтийское предприятие и даже угадал с размером – вернее, почти угадал, но это уже было делом техники и нитки с иголкой. Однако дама вписалась в очередь сильно позже Ларисы, что позволяло мрачно радоваться. Впрочем, не оставалось особо времени ни для радостей, ни для огорчений. Умудриться бы издали рассмотреть серовато-розовые куски и синеватые тушки, вываленные под бликующую витрину и на картонные листы за спиной утомленной продавщицы (то и дело почти негромко указывавшей, что без довеска товар не отпускается и что не она ж эти жилы будет есть за свои деньги), высчитать, хватает ли денег и талонов, отпроситься на полминуты из очереди к прилавку, чтобы сбегать занять очередь к кассе, по возвращении отогнать пару особо ушлых теток, как между прочим пытавшихся втереться плечиком на неположенное место, выследить в кучах куски и тушки чуть похуже, потому что тех, что получше, нам явно не хватит, – и все-таки ухватить лучшую курицу, пусть недощипанную, зато ногастую и мясистую, и пару не слишком жирных свиных брусков, смириться с тем, что продавщица молча плюхнет на весы кусок кости с щетинистой шкурой, дождаться, пока так же молча щелкнет счетами и выпишет огрызком карандаша суммы на клочках оберточной бумаги, рвануть с этими клочками наперевес к кассе, где уже подошла очередь, быстренько расплатиться, вернуться к прилавку, триумфально протянуть чеки поверх недовольного плеча в таком же, как у Ларисы, джинсовом сарафане, поймать веские пакеты в заранее извлеченную из сумки авоську – и счастливо ковылять домой, отмахиваясь от вопросов: «Женщина, там еще много осталось, есть смысл занимать?» – и собственной легкой озабоченности по поводу того, что до аванса еще неделя, а в кошельке пусто и дома в «стенке» всего-то десятка. Крупных трат не ожидается, все одеты-обуты, в кухонном «пенале» по полному пакету риса, гречки и макарон-соломки, проездной куплен, и Артурику на обеды деньги выданы.

Устала вот, это да. Эстафета после работы да на голодные ноги слегка выматывает, даже если бегаешь пятнадцать лет подряд. Вернее, первые пятнадцать лет как раз было легко, а сейчас все потяжелело. И сумки, и жизнь, и сама Лариса, к сожалению.

Раньше продукты выкидывали с утра и можно было отпроситься на обед пораньше и ухватить кусок пожирней. Но работяги – кажется, тетки с агрегатного завода – написали в партком кляузу насчет того, что они-то сбегать с производства не могут, а к вечеру в магазинах не остается ни мяса, ни колбасы, одни кости со шкурами да дорогущая ветчина, к тому же магазины в шесть закрываются. В парткоме хмыкнули и позвонили в райисполком, оттуда дали команду в управление торговли – и магазины стали работать до восьми, дав старт вечерним гонкам.

Наверное, так справедливей, думала Лариса с досадой, давя желание отловить какую-нибудь авторшу кляузы и спросить ее доверительно: «Ну что, мать, легче тебе стало? Все равно ведь с завода к магазину успеваешь в лучшем случае в восьмом часу, когда на прилавках одни копыта да срезки. И тебе не легче, и нам тяжелее».

Зато справедливость. Она часто такая, когда всем только хуже, и почти всегда «зато». Хотя за что, не очень понятно.

Но есть и хорошее «зато». Зато стало поменьше рейдов ДНД и БКД. По весне невозможно было выйти из конторы, сразу набегала парочка с красными повязками и вопросом: «Почему не на работе?»

И зато дом теперь рядом с магазином. Спуститься по ступенькам, пройти по тропинке через диковатый газон, перейти дорогу, пересечь полупустырь – и вот он двор, уже привычный, вот она, жужжащая трансформаторная будка, и вот он голос, родной и истошный. Будто режут его – не голос, конечно, а Артурика ненаглядного. Вопит так, что горло того и гляди лопнет, олух.

– За костыли не отвечаю!

Какие еще костыли, обеспокоенно подумала Лариса и поспешно пошла к будке, из-за которой и вылетали крики – Артурика и еще десятка мальчишек, один другого громче.

За будкой была асфальтовая площадка, сейчас расчерченная мелом. На самом ее краю, спиной к жужжанию и вплотную к кирпичной стенке, незнакомый толстый мальчик растопырился в позе хоккейного вратаря над белым пластиковым флаконом из-под шампуня «Ак каен», время от времени вопя:

– На три метра, как от ветра!

В руках он держал, как клюшку, длинную бежевую палку с полустертой надписью «ЭФСИ». А впрочем, это и была клюшка с отпиленным пером.

Такими же палками вооружились топтавшиеся у противоположного края площадки, а то и на лысом газоне мальчишки, человек семь, в том числе Ларисин ненаглядный сыночек. Палки они держали не как клюшки, а как копья или городошные биты и явно собирались их метать. В толстого мальчика.

– Так, – вполголоса сказала Лариса, переложила тяжеленную авоську в другую руку и крикнула: – Артур! Иди-ка сюда.

Мальчишки разом посмотрели на нее – без особого интереса и страха. Раньше такой окрик действовал сильнее. Так они все выше меня, чего им тетку с авоськой бояться, подумала Лариса с некоторой растерянностью, рассердилась на себя, на наглых акселератов и на Артурика, который, предусмотрительно отдав палку одному из приятелей, без особой спешки шагал к матери. Ладно хоть переоделся – а то пара его дружков так в школьной форме и примчалась палками махать, пионерские галстуки только сняли – ну или выросли уже из них. Ох, и Артурик ведь тоже.

– Привет, мам, – сказал сын без особой охоты.

– Привет-привет. Что это такое?

– Где? А, ну, играем.

– Что это еще за игра такая?

– Палки.

– Что?!

– Ну, банки. Или палки, по-разному… В общем, один стоит там, банку защищает, остальные должны сшибить.

– Мальчика?

Артур хмыкнул и повел плечом.

– Руки-ноги переломаете, без глаз останетесь, – продолжила Лариса сердито. – Или стекла вон выбьете.

– Ага, это самое страшное. Мам, ну мы специально здесь играем, чтобы ничего не разбить и все такое.

Артурик развернулся и для убедительности повел рукой. Пацаны тоже закивали и принялись жестикулировать вразнобой. Так-то лучше, подумала Лариса, но суровости не убавила:

– Кто вообще вас этому научил? Это здесь так играют?

– Это везде так играют, – оскорбленно сообщил Артурик. – Мы, между прочим, и в семнадцатом, и в лагере играли, а если ты не видела…

– А нельзя в нормальное что-нибудь поиграть? – оборвала его Лариса. – Городки там…

Она запнулась, пытаясь вспомнить игру, безоговорочно соответствующую критериям нормальности в рамках воспитательной беседы. Вспоминались только «резинки» и «пристенок», но их предлагать Лариса резонно не рискнула – хоть резоны и были довольно разными.

– В лапту, ага, – с готовностью подхватил Артурик. – Или в это, в чижа. Ты сама-то в это играла?

Лариса с готовностью соскочила со скользкой темы:

– Я же не мальчишка тебе была.

– А кому ты была мальчишка?

– Артур, не начинай.

– Мам, ну че сама-то. Ну нормально играем, сто лет, мы ж не мелкие, блин. Мяча-то у нас нет, в квадрат играть.

– А просто в футбол?

– Бли-ин. Мам, ну чего ты как эта. Ну нет мяча, говорю же. Потом, стекла выбьем, сама же первая будешь… А поля тут нет, коробку еще не построили, в школу нас не пускают, на детскую площадку не пускают…

– Зачем вам детская площадка?

– В магнитик играть, – сказал Артурик, чуть помедлив, и воровато зыркнул на заржавших мальчишек – они, впрочем, тут же принялись шикать друг на друга и перепинываться.

– Ну а без… палок вообще нельзя?

– Можно. В «жопу к стенке», но это…

– Я тебе дам сейчас «жопу к стенке».

– Мам, давай потом, а? – нетерпеливо сказал Артурик, оглядываясь на мальчишек. – Я пойду, а?

– В палки играть? – устало уточнила Лариса, перехватывая авоську правой рукой.

– Ну мам, я майор уже, мне до полковника два броска осталось.

– А уроки ты сделал?

– Блин, ну вечером сделаю. Мам, ну я побегу, а? Что мы тормозим-то всех?

– Мог бы помочь матери-то, – отметила Лариса, тяжело шевельнув авоськой, которая тихонько пыталась прорезать ладонь до кости.

– Мам, ну нас уже щас всех домой загонят. Я потом помогу, ладно?

– Ну да, я еще раз выйду с сумкой на бис, и ты поможешь. Ладно, беги. В восемь чтоб дома был.

– Ага, – сказал Артурик и умчался навстречу воплям и стуку клюшками по асфальту.

Лариса побрела к подъезду. Ей стало тоскливо – как было тоскливо в тихом левом уголке души последние лет семь, с того самого дня, как она впервые продела бельевую резинку в дырку квартирного ключа, повесила эту резинку на шею сыну и выпустила его гулять – одного, вместе с такими же пацанами с ключами на резинке. Такие у наших детей крестики, сказала однажды Ларисе соседка Вера. Лариса и не поняла, пока Вера не выдернула из-под кофточки собственный нательный крестик, золотой и маленький. У самой Ларисы крестика, конечно, сроду не водилось, она с детства привыкла к тому, что их только бабушки носят – ну и цыгане, которых она видала на базаре.

А у детей, значит, вот такие теперь.

Сама на сына ключик повесила – и сама его выпустила в эти идиотские игры, к чужим пацанам, к бутылкам с карбидом, ферроцериевым бомбочкам и стройкам с залитыми водой глинистыми котлованами, с торчащей арматурой, с черными катакомбами нижних этажей и вскрытыми лестницами верхотуры, к декорациям, в которых творились ужасы, то и дело превращавшие скучные заседания комиссии по делам несовершеннолетних в какой-то заграничный кошмарный фильм, каких в кино даже после шестнадцати не показывают.

Самые дикие дворовые игры на фоне этих декораций и впрямь были совсем не страшными, прав Артурик. Главное – что тут он, под боком, из окна не увидишь, так со второго крика выдернешь, чтобы встал, как лист перед травой. И сразу на сердце спокойней.

Лариса иногда вспоминала, как в детстве моталась до соседнего поселка в магазин или в кино, и с запоздалой оторопью ставила себя на место собственной матери. Убила бы ведь. Сразу и быстро.

Времена другие были, напомнила себе Лариса, вваливаясь в душную, напеченную за день квартиру. Попроще и победней. Зато одной курицей вся семья неделю питалась, а тут трем человекам на день вряд ли хватит, придется сразу и картошку с курицей тушить, и гуляш ставить.

И вот вам здрасте, милая Лариса Юрьна, а картошки-то и нету. Несколько скукоженных клубеньков растопырились белыми ростками в шкафчике под кухонной раковиной, будто скелеты морских мин, а иных запасов дома не было.

Можно, конечно, сгонять в овощной, пока не поздно, самой или Артурика отправить – хоть какая-то польза будет от человека сегодня. Но это ж скандал и обида, да и поздновато уже – не в смысле темнеет, до этого еще далеко, – а в смысле не успеет к закрытию. Да и резона нет: за день всю сколь-нибудь приличную картошку выгребли наверняка, в бункере одна гниль осталась.

Значит, будет Артурику задание на завтра. А сегодня исходим из того, что не было бы счастья. Сделаем все по-умному и по-экономному, как невольный кум города велел. Курочку мы располовиним, одну половину спрячем в морозилку, а из второй сварганим супчик – супчиков давно не было, а Вадику они нужны. На супчик картошки хватит, лук с морковкой есть и вермишель-паутинка на заправку. Вадик, правда, бурчать будет, что не татарская лапша, но ее заводить – это ведь мороки на полтора часа, и все равно нарезать так тонко, как свекровь умеет, не получится, так что и в этом случае Вадик бурчать будет. Из двух бурчаний мужа надо выбирать то, что связано с меньшими трудозатратами.

Вадик не стал бурчать вообще. Он явился, как только дошел бульон, нетерпеливо поглядывая на клокочущую кастрюлю, объяснил, что буквально на полчаса, а потом до ночи.

Ты прости, Лорик, бормотал он, хлюпая супом, запуск штука такая, зато запустим серию – и жить нормально начнем, по графику, и телик цветной купим, и на море съездим, и премия наверняка, и все прочее – как к запуску главного конвейера, ну ты помнишь, я тогда одних партвзносов рублей сто заплатил.

Вадик выхлебал две тарелки, обглодал курице шею и спину, от ножки отказался – сказал, Турику.

– Да он не будет.

– А ты вели. Пацан растет, ему надо.

– Велишь ему. Вадик, еще второе будет, – напомнила Лариса.

Вадик повел носом и кивнул, но почему-то спросил:

– А мяса не было?

– Нет, только свинина, – сказала Лариса чуть виновато.

Почему виновато, она и сама толком не понимала. Вадик прекрасно ел свинину, со студенческих лет, даже сало иногда, и родители у него свинину ели, хоть и не слишком часто, сами ели и Вадиковой бабушке подсовывали, а она ругалась и выбрасывала оскверненные ножи и вилки на помойку, Вадик сам про это с хохотом рассказывал. Но иногда вдруг включалось в нем что-то – как сегодня. И тут лучше было не скрывать, что чувствуешь вину, и не копаться, в чем эта вина состоит. Лариса и не копалась – привыкла, что просто виновата, всегда и перед всеми.

От второго Вадик отказался, громко отгрузил тарелку с косточками в раковину и убежал мыть руки в ванную, как всегда, чтобы оттуда прокричать:

– Лорик, колбаса у нас есть? А сыр? Ну сделай что-нибудь Юре, бутербродов пару или просто порежь, он внизу сидит, тоже без обеда сегодня. Как? Да не поднимается, балбес, я три раза просил. Скромный, зараза.

Лариса вздохнула и принялась намазывать хлеб маслом.

– Вот, один с колбасой, один с сыром, больше нет просто, хватит ему? – сказала она, когда Вадик вернулся и воссел нетерпеливо ожидать чаю.

– Нормально, хватит. Чай в дежурке сделает. Столовка уже закрыта просто. Давай уже, наливай. Ага, спасибо. Ларис, имей в виду, нас Федоров в гости пригласил.

– Кто?

– Ну Петр Степаныч, с ответным визитом.

– Ой, – сказала Лариса.

– Вот те и ой. Гайками накормит, сделает котлеты, и одна счастливая, – предположил Вадик, хохотнув.

Лариса отмахнулась. Ей до сих пор было неловко. Подумала и спросила:

– Вадик, а это ведь… Хорошо?

Вадик хлюпнул обжигающим чаем, шумно задышал и сразу потек всем лицом. Принял от жены вафельное полотенце и сказал, отираясь:

– Да бог его знает. Наверное, да – приближает к себе, а он фигура, рядом с ним и мы в фигуры, получается… Нет, ну понятно, зачем ему это: новый человек, хочет корни поскорее пустить и чтобы было с кем поговорить, рюмочку хряпнуть и так дальше.

– Значит, хорошо, – констатировал Лариса и неуверенно посмотрела на мужа.

Тот повел плечом, точно как Артурик:

– Ну хорошо, что он Петр Степанович, а не Ильдар Ахметович, это точно. Хотя бы с этой стороны подляны не будет.

Лариса не поняла:

– Почему? Он же тоже татарин, разве нет?

– Кряшен, – поправил Вадик и ухмыльнулся непонятно чему.

– Крещеный, в смысле?

– Ну да. Но не в этом дело. По паспорту он, может, и татарин, а имя-фамилия-то русские. Тоже по паспорту. Это, Лорик, важно. Все по счету ведь. Генерал не может быть татарином, зам может, но только если один из нескольких, а если он все-таки один, то ниже его вообще татар быть не должно. Двух Вазыхов на высокой должности никто терпеть не будет, это сразу слухи пойдут, стук: кумовство, национализм, татарское засилье, своих тащат и так далее. Поэтому, пока в УГЭ Шайхуллин был, у меня никаких шансов не было.

Лариса смотрела на Вадика потрясенно.

– Я тебе не объяснял разве? Ну вот так все устроено, Лор. Здесь, по крайней мере. И я поэтому толком народ набрать не могу – энергоинститут сейчас колхозные выпуски гонит, из местных кадров, там татары сплошные, а мне никого из них приближать нельзя. Обвинения-то я переживу, но он же, татарин этот, меня и сожрет, чтобы единственным оказаться. И будет прав. Глубоко продумано все, поняла?

– А если…

– А если один Петр, другой Вазых, все чики-брики. А что там в пятой графе, никто, скорее всего, смотреть не будет. Кому надо глубоко копать, если и так понятно, что не еврей.

– А что еврей? Это хуже?

– Когда как. Иногда хуже, иногда лучше, там свои сложности. Но тут вообще копать не будут: имя русское, рожа примерно такая же, вопрос закрыт. На таких смотрят только по существу: насколько толковый, насколько удобный, насколько молодой, такие вот вещи.

– А ты… – начала Лариса и умолкла, да поздно.

– Что я?

– Ты бы тоже сменил имя-фамилию, стал бы Вадим…

– Вафлин, что ли?

– Не злись. Ну, Вавин, например. И тоже смотрели бы по существу, да? И таких вот ситуаций меньше стало, и мне бы…

– Что тебе?

– Ничего, – сказала Лариса и торопливо добавила: – Почему не поменять, если от этого всем проще?

– Потому что нельзя. Это не проще, а… ну как не понимаешь, хуже это. Тут папа с мамой позаботиться должны были, а лучше дедушка или там раньше еще. А самому нельзя. Получится, что ты чего-то стесняешься или даже скрываешь. А это еще хуже, понимаешь?

Лариса понимала. И поэтому опять не удержалась:

– Но если папа с мамой должны были… То почему мы с тобой Артурика так назвали?

– А как надо было?

– Ну… Артемом, например. То есть мне Артур очень нравится, в смысле, но оно же…

– Вышла бы за русского, назвала бы Артемом.

– А почему тогда не Айдаром? – пугаясь саму себя, спросила Лариса.

Вадик посмотрел на нее суженными глазами, собрал губы так, будто плюнуть хотел, но не плюнул, а просто сказал:

– Ладно. Пошел я.

– Вадик. Вадик, ну прости, я глупость сказала, сама не знаю, что несу.

– Знаешь ты все, – ответил Вадик с тоской и пробормотал что-то по-татарски.

– Ч-что? – растерянно прошептала Лариса.

Вадик посмотрел на нее, улыбнулся и повторил – видимо, то же самое.

Лариса виновато улыбнулась, помотала головой и сказала:

– Вадик, ну я же… Я же тебя не понимаю.

– А я тебя понимаю, – сказал Вадик. – Вот так и живем. Давай, побежал я, Юнус там истомился весь. Сегодня поздно буду.