Меж Эдинбургом и Данди есть города
У меня есть глиняная грелка. Я заворачиваю ее в старый свитер и по ночам прижимаю к себе в тщетной попытке согреться. Очень трудно спать, когда тьма столь всеобъемлюща — ее лишь изредка пронзает крупица звездного света или слабый лунный луч.
Я вспоминаю бесчисленные ночи своего детства, когда Нора оставляла меня одну и шла в какой-нибудь очередной паб или отель, куда ее взяли работать на сезон. Я прямо вижу ее тогдашнюю и чую запах ее дешевого одеколона «Ландыш». Она целует меня на ночь: буйные волосы уложены высоко, как мороженое в рожке, что продается на курортной набережной, а фигура подчеркнута откровенным нарядом барменши или, наоборот, скрыта суровым одеянием официантки. Помню как сейчас — она склоняется ко мне и шепчет на ухо, просит быть хорошей девочкой: не вылезать из кровати, не играть со спичками, не давиться конфетами и поднимать крик, если на меня вдруг нападет страшный незнакомец, маньяк-душитель или насильник, влезший через окно спальни. Нора всегда боялась худшего.
— По опыту, — мрачно говорит она.
Мы дрейфовали вдоль побережья — прилив приносил нас и уносил, словно плáвник, и все наше время делилось на приезды и отъезды (или отъезды и приезды, смотря как посмотреть). Я с детства разбиралась в пляжных павильонах, зимних садах и мини-полях для гольфа. Может, мне и не так уж хорошо давалось спряжение иностранных глаголов и тонкости из жизни дробей, зато я всегда назубок знала таблицу приливов. Таланты Норы (пианино, французский язык, шотландские народные танцы) не годились для серьезной работы, зато она всегда могла устроиться в очередной паб «Отдых моряка» или кафе «Орлиное гнездо».
Нора обычно жила там же, где работала, поэтому «домом» был какой-нибудь холодный чердак гостиницы или щелястая комнатка над баром, где в наш сон просачивались запахи общепита и прогорклого пива, смешиваясь с ароматом мокрого (стиранного вручную) белья, сохнущего в опасной близости к бойлеру. Мы перебивались чужими объедками — солеными орешками, оливками и коктейльными вишнями из рюмочных и баров, — и остатками ресторанной еды, вроде ошметков свадебного трайфла со дна посудины и заветренных канапе, оставшихся после ужинов с танцами. И бесконечная рыба с жареной картошкой, в уксусном аромате спешки, когда Нора торопилась на работу.
Неудивительно, что, куда бы мы ни приехали, я искала подруг из более обширных семей с более традиционным составом. Эти девочки жили в обычных домах (полуотдельных, постройки тридцатых годов, с участком приличных размеров). Их матери не работали, а сидели дома, как положено искони. Их отцы (бухгалтер, бакалейщик) были на месте. Еще у них были по меньшей мере одна сестра или брат, бабушка, пес, одна-две тети. Жизнь этих семей проходила за кипячением чайников, спусканием воды в унитазах, ответами на телефонные звонки (ad infinitum, ad nauseam).
Но вечно повторялось одно и то же — стоило лишь очередной семье привыкнуть к моему постоянному приветливому, угодливому присутствию, как Нора вновь срывалась с места. И вот мы уже трясемся в автобусе, переезжая в очередной приморский городок — с виду копия предыдущего. Можно подумать, что мы от кого-то убегали. Разумеется, так оно и было.
Я просыпаюсь среди ночи с ощущением, что не помню, кто я. Нормально ли это? Почти наверняка нет. Дикие сиамские кошки дают кошачий концерт, — должно быть, от их маниакальных завываний бегут мурашки по хребту у всех позвоночных на острове, живых и мертвых. Может быть, кошки заняты приумножением своего кровосмесительного стада.
— Дьяволово отродье, — бодро говорит Нора наутро, мешая водянистую овсянку для завтрака древней деревянной палкой-мешалкой. Затем, вываливая порцию каши в стоящую передо мной миску: — Ну давай дальше. Что было потом?
Едва слышный вызывающий вопль «Иисус спасет вас!» еще летел нам в спину, а мы вяло плелись по Нижней улице. Пронизывающий ветер тащил по улице мусор, песок и изредка — розовое пятнышко листовки. Мелкий дождь шотландских нагорий — словно облако водяной пыли из опрыскивателя для растений — падал не в той метеорологической зоне, для которой был предназначен.
Терри хотела зайти в аптеку в «Моргановской башне» за бутылкой коллис-брауновской микстуры, намереваясь выпарить ее на плите (заляпав при этом все кругом) и повергнуть себя в еще более глубокую летаргию. Я же собиралась в университетский книжный магазин за методическим пособием к «Мидлмарчу».
В этот момент на тротуаре через дорогу внезапно образовалась собака (они это умеют!). Заметив, что мы на нее смотрим, она изобразила на морде дружелюбие и потрусила к нам, словно через поле, а не через проезжую часть. В этот самый миг «форд-кортина» 1963 года вылетел (насколько «форд-кортина» способен вылететь, конечно) из-за угла, неотвратимо направляясь именно туда, где находилась собака. Увидев это, Терри рванулась на дорогу, чтобы спасти пса.
В этот момент нарративное предопределение (страшная сила) взяло управление на себя. Сценарий «машина — собака — девушка» (бегущая трусцой собака, стремительная машина, глупая девушка) мог кончиться только слезами; «кортина» вильнула в последний момент, огибая Терри, но не могла объехать собаку. Я закрыла глаза…
…и когда открыла их снова, машина стояла, а Терри сидела на краю тротуара, и голова собаки лежала у нее на коленях. Терри была в целом не слишком привязана к роду человеческому, но, как ни странно, любила животных, особенно собак: ее практически вырастил семейный пес (большой доберман по кличке Макс).
Пес, который сейчас недвижно покоился у нее в объятиях, — большая желтая дворняга — цветом шкуры напоминал старого затрепанного плюшевого медведя или полудохлого верблюда. Человек, готовый сбить собаку, чтобы спасти женщину, вылез из машины и потопал к этой кинологической «Пьете», на ходу оглядев бампер. Он оказался мужчиной плотного сложения — вроде вышибалы на дешевой дискотеке. Тыльные стороны его рук покрывала густая шерсть: казалось, что под мятым костюмом у него надет другой, маскарадный костюм шимпанзе. Водитель неловко наклонился, чтобы поближе разглядеть собаку, и штанины задрались, обнажив чудовищно волосатые лодыжки. Дешевая материя костюма — цвета молочного шоколада — туго обтянула мясистые бедра.
— У меня нет времени! — произнес он. — Чертова собака! Смотреть надо, куда бежишь! — И добавил чрезвычайно раздраженно: — Я опаздываю! Уже опоздал!
Собака тем временем не реагировала на внешние раздражители — она лежала так неподвижно и безжизненно, что вполне могла бы быть искусно сделанным чучелом, выставленным на потеху толпе, которая уже начала собираться. Терри стала делать псу искусственное дыхание, с необычным для нее упорством вдувая жизнь ему в пасть, явно унаследованную от овчарки.
— О боже… — сказал у меня за спиной дрожащий голос. — Могу я чем-нибудь помочь?
Голос принадлежал профессору Кузенсу, который размахивал большим зонтиком с ручкой в форме утиной головы. Этому человеку явно грозило стать карикатурой на самого себя.
Скрипя суставами, он наклонился к собаке и стал как мог способствовать ее оживлению, почесывая ей пузо, покрытое жесткой шерстью и розовое, как сахарная глазурь на торте. Зеваки перешептывались, серьезно обсуждая наилучшие способы воскрешения дохлого пса. Их рекомендации варьировались от «дать ему вкусняшку» до «дать ему взбучку».
Однако вампирское дыхание Терри, попав в легкие собаки, по-видимому, сотворило чудеса. Желтый пес медленно возвращался к жизни, начиная с дальнего конца, то есть с хвоста, похожего на хвост гигантской крысы. Хвост начал медленно и тяжело биться об асфальт. Затем пес вытянул задние ноги, сгибая и разгибая ненормально длинные пальцы, оканчивающиеся большими, как у ящера, когтями. Наконец пес тихо вздохнул, открыл глаза, поднял голову и огляделся. Кажется, его приятно удивило количество прохожих, заинтересованных его самочувствием. Он энергичней заколотил хвостом, и зрители разом зааплодировали такому Лазареву воскрешению. Пес поднялся на ноги — нетвердо, как новорожденный теленок антилопы гну. Мне показалось, что он сейчас поклонится публике, но я ошиблась.
Терри глядела на пса подозрительно.
— У него, наверно, шок, — сказала она. Маленькое бледное личико осунулось от беспокойства. — Все равно надо отвезти его к ветеринару.
— Шутишь! — воскликнул водитель «кортины». — Я уже полчаса как должен быть в другом месте.
Терри зашипела, как злобный чайник, обнажив острые зубки. Пес — скорее в удивлении, чем в шоке, — терпеливо ждал, пока противоборствующие стороны решат его судьбу. Наконец сдался водитель «кортины»:
— Ладно, садитесь, только быстро, я очень сильно опаздываю.
Он принялся торопливо запихивать нас всех в машину.
Машина, которая явно не видывала лучших дней, была ржаво-белая (больше ржавчины, чем белизны). Я влезла на заднее сиденье, за мной последовали Терри и пес, который кое-как забрался в салон и настоял, чтобы его посадили между нами. Профессор Кузенс бодро уселся впереди; похоже было, что машина для него — чрезвычайно новое и интересное изобретение.
— Поедем кататься! Как весело! — воскликнул он и протянул руку водителю. — Профессор Кузенс, рад встрече. А вы?
Водитель «кортины» ответил неохотно, словно все, что он говорил, могло быть впоследствии использовано против него:
— Чик. Чик Петри.
— Зовите меня Гавриилом, — заулыбался и закивал профессор Кузенс.
— Но ведь вас вовсе не так зовут?
Меня очень удивила внезапная мутация имен профессора, которого обычно звали Эдвард Невилл. Но он только бодро улыбнулся и сказал:
— Почему бы и нет?
Чик подхватил:
— Да, что в имени тебе моем и все такое, а, проф?
— Совершенно верно! — просиял улыбкой профессор. — Вижу, мы с вами понимаем друг друга.
— Профессор, э? Мое-то детство прошло в людях. Жизнь — вот мои университеты.
— И я уверен, что это был весьма разносторонний и глубокий курс обучения! — воскликнул профессор Кузенс.
— Да уж, я кой на чем собаку съел, — мрачно заметил Чик.
Терри зажала псу уши ладошками. Чик завел мотор, и салон машины тут же стал наполняться странным запахом — сладковатым, но тухлым, вроде гниющей клубники и разлагающейся дохлой крысы. Но не успели мы прокомментировать эту атаку на наши обонятельные органы, как Чик съехал с тротуара, тряхнув нас всех, и влился в поток не глядя — какофония автомобильных гудков полетела нам вслед по Нижней улице.
Профессор сказал, что ветеринар есть в верхнем конце Южной Тей-стрит, и неопределенно махнул рукой себе за спину, но не успел он произнести эти слова, как мы уже проехали поворот и все быстрей неслись по круговой развязке, что на Ангус-роуд. Ощущение было как на аттракционе «Автодром». Несколько секунд — и мы уже с ревом приближаемся к автомобильному мосту. Терри закричала, что мы едем не в ту сторону, и Чик крикнул в ответ:
— Для вас, может, и не в ту, а я еду, куда мне надо!
Он не остановился даже, чтобы заплатить за проезд по мосту, — с привычной сноровкой притормозил у будки, на ходу сунул деньги сборщику и вылетел на длинный прямой отрезок моста. Я подумала, что мы попали в руки маньяка. Терри наклонилась вперед и ткнула Чика острым пальцем в шею.
— А к ветеринару?
— С этой псиной все в порядке, — буркнул Чик, взглянув на пса в зеркало заднего вида.
И правда, пес, теперь само здоровье и бодрость, сидел между нами и живо интересовался происходящим, как заправский «водитель с заднего сиденья». Но запах в машине усилился — зловоние росло с каждой минутой, что мы проводили в пути.
— Что это? — спросил профессор Кузенс.
— Что «это»?
— Чем это пахнет?
Чик втянул полную грудь воздуха, будто наслаждаясь озоном на морском берегу.
— Виндалу, — сказал он. Подумал пару секунд и добавил: — И кошка.
— Кошка? — с тревогой отозвалась я.
— Без паники, — сказал Чик, — она дохлая.
— Мы не хотим с вами ехать, — мрачно заявила ему Терри.
— Похищение? — весело воскликнул профессор Кузенс. — Как интересно! Потом будет что рассказать.
Терри вцепилась всей пятерней в грязно-желтую шерсть. Лицо у нее мало-помалу зеленело.
— Это преступление, знаете ли, — не отставала она. — Захватывать людей против их воли. За это сажают.
Чик презрительно фыркнул и сказал, что по-настоящему серьезные преступники, которые кого-нибудь убили, покалечили и так далее, не в тюрьме сидят, а гуляют на свободе — в Бразилии, Аргентине «…или даже в Файфе». В его словах звучала горечь — видимо, что-то личное.
— Это меня не интересует, — не отставала Терри. — Выпустите нас.
— Как хочешь, — пожал плечами Чик, — валяй.
С этими словами он просунул руку назад и открыл заднюю дверцу, при этом временно потеряв управление машиной.
— Маньяк чокнутый! — огрызнулась Терри и укусила его за руку. (Именно так происходят аварии.)
Казалось, Чика это нисколько не задело — у него был вид человека, привычного к частым словесным и физическим оскорблениям. Он только снова прибавил скорость и ласково похлопал по приборной панели:
— Старая добрая «единичка», стандартная комплектация, тысяча двести кубиков. Делает до семидесяти шести миль в час.
Мы доехали до конца моста.
— Королевство Файфское! — провозгласил профессор, словно мы въезжали в некую волшебную страну.
— Царство хюхтер-тюхтеров, — фыркнул Чик.
— Сент-Эндрюсский университет, моя альма-матер! — мечтательно произнес профессор.
— А мне казалось, вы говорили, что учились в Кембридже, — удивилась я.
Лишь несколько часов назад он с упоением рассказывал мне про майские балы, плоскодонки, привратников и прочие приметы быта учащейся молодежи, неслыханные в Данди.
— Говорил? — переспросил он.
— Мы не едем в университет, — торопливо встрял Чик. — Я вам не такси. И я, черт побери, опаздываю.
— Куда? — спросила я.
— На наружку. — Последнее слово прозвучало с отчетливой неприязнью.
— Наружку? — повторила я.
— Да, наружное наблюдение. За людьми.
— Я знаю, что значит «наружка». Просто вы как-то не похожи на человека, который за кем-то следит.
Он вытащил из внутреннего кармана визитную карточку и протянул мне. Плохо напечатанная засаленная карточка гласила: «Бюро частных расследований „Премьер“! Выполним любые задания, не спрашивая лишнего». Надо же, кто бы мог подумать! Оказывается, Чик — частный детектив.
— Частный сыщик, — задумчиво произнес профессор Кузенс.
Чик не обратил на него внимания и нервно поглядел на часы:
— Я ее упущу, блин.
— За кем же вы наблюдаете? — спросил профессор.
— За одной бабой. Ревнивый муж, все дела. — Он закурил сигарету (устрашающее зрелище на скорости, с которой мы неслись). — Муж, конечно, псих. Как обычно.
— Значит, вам не зазорно делать такую работу? — спросил профессор. — Я имею в виду — с этической точки зрения.
— Зазорно? — эхом отозвался Чик.
Профессор засмеялся:
— Чем больше повторяешь слово, тем странней оно звучит, правда? «Зазорно» — однокоренное с «позор», что в старину означало просто «зрелище». Например, «невежества губительный позор».
— Потрясающе, Гавриил, — сказал Чик настолько невыразительным тоном, что я не могла понять, сарказм это или он говорит серьезно.
Я подалась вперед, чтобы обратиться к Чику с вопросом, и окунулась в аромат тела мужчины средних лет — «Олд спайс», пот и выдохшееся крепкое пиво. Я не могла не отметить, что от профессора Кузенса едва заметно пахнет розовым маслом.
— Вы за мной следите? — спросила я у Чика.
Он удивленно поднял брови, уподобив свой лоб резиновой гармошке, и презрительно сказал:
— С какой стати я буду за тобой следить?
— Бедная девочка думает, что за ней следят, — услужливо разъяснил профессор Кузенс.
Чик окинул меня оценивающим взглядом в зеркало заднего вида и спросил:
— В самом деле?
— Нет, я это просто придумала, — сказала я, потому что мне очень не хотелось верить в обратное.
— Бедный Кристофер — доктор Пайк — тоже думал, что за ним следят, — вздохнул профессор Кузенс. — И вот видите, что с ним случилось.
— А что с ним случилось? — спросил Чик чуть погодя, когда стало ясно, что профессор не собирается продолжать.
— Несчастный случай, совсем как с нашим общим другом. — Профессор указал на пса, который навострил ухо, показывая, что знает: мы говорим о нем.
— И вы подозреваете, что это был не случай? — спросил Чик.
Профессор засмеялся:
— О, в этом я не сомневаюсь! Сотрудники моей кафедры известны своей предрасположенностью к несчастным случаям. Какой день ни возьми, половина их окажется в больнице. Скоро в университете вообще никого не останется.
— Профессор Кузенс думает, что его хотят убить, — сказала я Чику.
— Вы просто отличная парочка, — саркастически заметил Чик. — Один думает, что его хотят убить, а другая — что за ней следят. А уж принцесса-несмеяна на заднем сиденье… Вы ведь знаете эту присказку?
Последние слова были обращены к профессору.
— Нет, какую?
— Даже если вы параноик — это не значит, что за вами не охотятся.
— Частный сыщик, — задумчиво произнес профессор Кузенс. — «Жил в Данди один частный сыщик, / Твердил он: „Смотри на часы, Чик“…»
— А это далеко? — спросила себе под нос Терри. — То место, куда мы едем?
— Да уж неблизко, — загадочно отозвался Чик.
Наконец мы прибыли на место — может быть, в Купар, но я не обращала внимания на дорожные указатели. Во всяком случае, это место было очень похоже на Купар. В Файфе светились окна домов — жители жгли драгоценное электричество в лампах дневного света, пытаясь разогнать зимний послеобеденный Сумрак. Чик остановил машину на приятной улочке, обсаженной деревьями и застроенной отдельными и полуотдельными пригородными виллами. Он заглушил мотор, откинулся на сиденье и закурил очередную сигарету.
— Так что, Чик, — профессор Кузенс потер руки в предвкушении, — это засада? Что теперь? Вы просто будете сидеть тут и следить за дверью, а если эта женщина выйдет, то поедете за ней?
— Что-то вроде этого.
— А откуда вы знаете, что не упустили ее? — спросила Терри. Поскольку мы уже не ехали, она немного ожила.
— Ниоткуда, — буркнул Чик.
— А разве вам не полагается термос с горячим бульоном? — спросила я. — И кроссворды, и записи классической музыки?
— А фотоаппарат? — живо спросил профессор Кузенс. — А бинокль? А блокнот? А газета, чтобы за ней спрятаться?
Чик извлек из кармана «Беговые новости» и помахал перед носом у профессора:
— Знаете, Гавриил, все совсем не так. Это вы кино пересмотрели.
— Напротив, Чик, — печально возразил профессор, — я слишком мало в своей жизни смотрел кино.
Прошло несколько минут созерцательного молчания, и Чик сказал:
— Вообще-то, я всяких странностей навидался на этой работе, Гавриил. Хоть роман пиши.
— Я уверен, что вы могли бы написать роман, — отозвался профессор Кузенс с (совершенно излишним, на мой взгляд) энтузиазмом.
— Говорят, у каждого человека внутри сидит роман, а? — сказал Чик, слегка оттаяв.
— Вот и пусть себе сидит там, внутри, — огрызнулась Терри.
Чик в ответ сказал что-то нелестное про студентов. Выходило, что он не для того платит налоги, чтобы мы могли дни напролет бездельничать, вступая в беспорядочные половые связи и употребляя наркотики.
— Не думайте, что я вам не благодарна, — отрезала Терри, и Чик отрезал в ответ:
— Ну и пойди засунь голову в шкаф!
В машине было слишком тесно для ссор — из присутствующих это понимал по крайней мере пес: он вдруг испустил гигантский моржовый вздох скуки, покрутился на месте в тщетной попытке расчистить пространство между мной и Терри, тяжело плюхнулся на сиденье и закрыл глаза.
— Он, случайно, не умер? — спросила Терри с беспокойством и осторожно потыкала пса пальцем.
Пес открыл один глаз и задумчиво взглянул на нее.
— Сидите уже тихо! — раздраженно сказал Чик. — Вы привлекаете внимание.
— Чик, вы женаты? — спросил профессор через некоторое время, желая поддержать разговор.
— А вам какое дело? — оскалился Чик.
— Я просто спросил.
— Я свободен как ветер, — небрежно сказал Чик.
— О, как и все мы, — засмеялся профессор.
После паузы Чик произнес:
— Чертова баба, чертова Мойра, чертова стерва! Все забрала — дом, мебель, детей. Хотя их-то не жалко, сраных сопляков.
Мне вспомнился доктор Херр — его бывшую жену тоже звали Мойра. Уроженка Абердина, ученый-химик с нечеловеческой выдержкой. Она как-то умудрилась пробудить в себе толику человеческих чувств — ровно столько, чтобы хватило подать на развод. Это наверняка единственное, что могло быть общего между Чиком и Херром.
Чик с выразительным вздохом отложил «Беговые новости», потушил сигарету, откинулся назад и закрыл глаза со словами: «Не давайте мне заснуть».
Он мне кого-то напоминал, и я пыталась понять, кого же.
— Ты смотришь на меня, — сказал он, не открывая глаз.
— Я просто пытаюсь понять, кого вы мне напоминаете.
— Я один такой, — сказал он. — Господь разбил форму, в которой меня отливали.
Пошел дождь. Тяжелые капли барабанили по крыше машины.
— Боже, какая погода! Хороший хозяин собаку на улицу не выгонит, — прокомментировал профессор.
Пес заинтересованно повел ушами, но не удосужился проснуться. Интересно, как подобные погодные явления влияли на экономику Тара-Зантии?
Струи бежали по ветровому стеклу, и мы уже не видели улицу. Терри спросила Чика, почему он не включит дворники. Почти не меняя позы, Чик подался вперед и нажал на кнопку. Дворники заскрипели и ожили. Они медленно поползли по стеклу, издавая чудовищный звук — словно кто-то скреб ногтями по грифельной доске.
— Вот поэтому, — сказал Чик, выключил дворники и снова закрыл глаза. — А теперь как насчет держать рот на замке и глядеть на дом, не отрывая глаз?
— Какая ужасная мысль, — пробормотал профессор Кузенс.
Воздух в машине был влажный и плохо сочетался как с запахом псины, так и с исходной ядовитой вонью, которая к этому времени трансформировалась в аромат гниющей шерсти, плесени и грибов. Я подумала — хорошо, что у Чика машина не отапливается, а то в ней непременно зародились бы новые формы жизни. Но все же было дико холодно, и я радовалась соседству большой, теплой, вонючей собачьей туши.
— У тебя, часом, нету смешного покурить? — вдруг спросил меня Чик.
— Нет, извините.
— Жаль.
— Можно поиграть, — с надеждой предложил профессор Кузенс.
— Поиграть? — подозрительно повторил Чик. — Как?
— А как нет? — ответил профессор, неожиданно демонстрируя знание местных языковых оборотов.
— В покер, что ли?
— Нет, Чик, я думал скорее об игре в слова. Например, в пары — когда берешь одно слово и делаешь из него другое. Превращаешь «слона» в «муху».
Все непонимающе смотрели на него.
— Ну вот, например, можно превратить «миг» в «час»: миг — маг — май — чай — час. Видите? Теперь вы попробуйте — «пса» в «кота».
Пес испуганно поднял голову. Терри стала гладить его, чтобы он опять заснул. Профессора Кузенса очень удивило, что мы не можем понять сути игры в пары.
— Эту игру, между прочим, изобрел Льюис Кэрролл, — сказал он с заметной грустью.
— Это ведь он был любитель маленьких девочек? — спросил Чик.
— Я поеду в Алит афишировать антисанитарный алкоголизм, — сказал профессор.
Чик с опаской взглянул на него:
— Мы не едем в Алит.
Профессор засмеялся:
— Нет-нет, это еще одна игра. Нужно назвать город, куда едешь, и то, что там будешь делать, — все на одну и ту же букву алфавита. Например: «Я поеду в Блэргаури брить блеющих баранов».
Профессор сделал еще одну попытку:
— Я поеду в Купар квасить кочанную капусту.
— А давайте лучше мы все поедем в Данди, — пробормотала Терри.
— И что мы там будем делать? — Профессор улыбнулся, ожидая ответа.
Тут все — кроме профессора и пса — утратили выдержку, и ситуация вышла из-под контроля, особенно когда Чик предложил Терри поехать в Вестеркерк и сделать там нечто непечатное с высушенной выдрой.
Воцарилась тишина, но минут через десять Терри сказала:
— Я есть хочу.
— А я бы не отказался посетить комнатку для мальчиков, — подхватил профессор Кузенс.
— Мальчиков? — повторил Чик, искоса взглянув на него.
— И еще здесь ужасно неудобно сидеть, — пожаловалась Терри.
Мне пришло в голову, что, наверно, я сейчас испытываю полную гамму ощущений, характерных для семейной вылазки на машине. Судя по всему, мимо меня прошло очень много аспектов жизни нормальной семьи. Только вместо нормальной семьи — матери, отца, сестры, бабушки и золотистого ретривера в «воксхолл-викторе» — мне подсунули эту странную пеструю компанию, которую не роднит ни кровь, ни любовь.
— Здесь нет ничего съестного? — с надеждой спросил профессор, открыл бардачок и стал вытаскивать оттуда разнообразные предметы: колоду потрепанных игральных карт, на которых красовались крупные женщины разной степени раздетости («Потрясающе интересно», — пробормотал профессор), пару наручников, бумажный пакет сплюснутых пирожных — «папоротниковых корзиночек» из пекарни Гудфеллоу и Стивена, моток бельевой веревки, большой кухонный нож и полицейское удостоверение с фотографией, на которой был Чик — только менее мясистый и менее лысый.
— Только не спрашивайте, как мне удалось его заначить, — сказал Чик.
— Как вам удалось его заначить? — немедленно спросила Терри.
— Иди нафиг. — Чик запихал все обратно в бардачок, кроме пирожных, которые разделил между сидящими в машине.
— Так, значит, Чик, вы служили в полиции? — спросил профессор Кузенс, а затем обернулся к нам, ухмыльнулся и сказал: — «Легавый», верно? — будто мы нуждались в переводе.
По словам Чика, не самого надежного из рассказчиков, он был детективом-инспектором до некоего недоразумения, которое случилось на отпуске в Лансароте и из-за которого он попал в беду.
— Если бы стерва не разевала пасть, все бы обошлось, — сказал Чик.
«Стерва», как выяснилось, жила сейчас в Эрроле, в новом доме — этот дом служил любовным гнездышком ей и ее новому «хахалю», который, как утверждал Чик, находился у нее на содержании, а с девяти до пяти оценивал потери для страховой компании. Чик злобно отрапортовал, что у содержанца густая шевелюра и новенький ярко-желтый «Форд-капри 3000» и он считает себя пупом земли. Стерва, содержанец и сраные сопляки вступили в заговор с целью погубить и разорить его, Чика.
— Собачья жизнь у вас, Чик, — сказал профессор Кузенс и сочувственно похлопал Чика по волосатой руке.
Чик отдернул руку и невнятно буркнул что-то про голубеньких. Я не могла не заметить, что у Чика брови почти срослись на переносице — верный признак волка-оборотня. Во всяком случае, так говорила мне Нора.
— Толкните меня, если глаз за что-нибудь зацепится, — сказал Чик.
Профессора передернуло, а Чик, кажется, тут же уснул. Скоро и сам профессор захрапел на переднем сиденье. Взглянув на Терри, я увидела, что она впала в свою обычную нарколепсию. Я развлекалась, наблюдая за чинной пригородной жизнью — матери толкали коляски, старушки подметали дорожки перед домом. Через полчаса из дома, за которым мы должны были следить, вышла женщина. В ней не было ничего от блудницы Иезавели, — наоборот, она выглядела, если можно так выразиться, замечательно обыкновенной. Лет тридцати, с короткими каштановыми волосами, в неприметном плаще. В руке она держала обычную сумку, с какими ходят в магазин. Казалось, она собирается по хозяйственным делам, а вовсе не к любовнику на тайную встречу. Она поздоровалась с другой женщиной, выгуливающей лабрадора, а потом села в «хиллмен-имп», припаркованный у бордюра, и уехала. Я не стала будить Чика. Решила, что эта женщина имеет право ездить куда надо без помех со стороны совершенно незнакомых людей. (Впрочем, разве бывают частично незнакомые люди?)
Чик вдруг хрюкнул, посмотрел на часы и сказал:
— Ну хватит. Пора ужинать. Фиш-энд-чипс, а?
И тут я поняла, кого он мне напоминает. Как Призрак Грядущего Рождества, Чик был вылитый Боб — каким он будет в этом возрасте.
Чик завел мотор, и Терри приняла неловкую позу манекена для аварийных испытаний. Мы остановились у первой же лавочки, где продавали рыбу с жареной картошкой, и профессор сказал:
— Позвольте мне заплатить! Я так прекрасно провел время!
— Очень любезно с вашей стороны, Гавриил, — сказал Чик, преисполнясь дружелюбия при виде чужого бумажника. — В таком случае возьмите мне двойную рыбу.
— Это в противоположность… очень одинокой рыбе? — туманно переспросил профессор.
— Ха, ха, ха, блин, — сказал Чик и засунул в рот маринованное яйцо целиком.
Я думала, что мы теперь поедем домой, но Чик, не доезжая моста, вдруг свернул в Ньюпорт-на-Тее и остановился на какой-то улице напротив подъездной дорожки к дому. Дорожка изгибалась и скрывалась в лавровых зарослях. Через некоторое время с нее выехала машина — тот же самый «хиллмен-имп», с той же непримечательной женщиной за рулем. Может быть, Чик задействовал нечто вроде шестого чувства, вместо того чтобы просто следовать за объектом. Женщина уехала в направлении Уормита, а на дорожке появилась из-за кустов еще одна машина — медленно движущийся катафалк, нагруженный гробом. За ним ехала одинокая легковушка. При виде катафалка Терри заметно повеселела.
— Кто-нибудь знакомый? — сочувственно спросил профессор Кузенс, кивнув на катафалк.
— Не близко, — равнодушно ответил Чик.
Мы двинулись прочь — медленно, будто следуя за катафалком, — и я заметила вывеску у самого начала дорожки: «Якорная стоянка. Дом вдали от дома. Резиденция для пожилых людей».
Я сообщила профессору Кузенсу, что здесь живет мать Арчи Маккью.
— Правда? Вот уж не подумал бы, что у него есть мать, — отозвался он.
Перед круговой развязкой у въезда на мост я увидела на обочине голосующую фигуру в капюшоне.
— У нас нет места, — запротестовала Терри, когда Чик притормозил.
Автостопщик, скрытый капюшоном, подбежал к задней двери «кортины». Он был похож на зловещую фигуру из городских баек — однажды водитель подобрал автостопщика, а тот убил всех, кто был в машине, а потом поехал дальше с полным багажником трупов, а потом подобрал красивую девушку, которая голосовала на дороге, потому что ее бросил парень, а ей надо было добраться до дому, и т. д. и т. п. Меня удивило, что из Чика так неожиданно забил фонтан «молока сердечных чувств», но, может быть, он узнал юную и невинную версию себя, ибо это оказался не кто иной, как…
— Боб! — воскликнула я.
— Засуньте его в багажник, — торопливо сказала Терри, но было поздно.
Боб уже втискивался рядом со мной — к особенному возмущению пса, который понимал, что в «кортину» столько народу не влезет. Когда мы наконец расселись, пес оказался у Терри на коленях, — возможно, лучше было бы наоборот, так как он несколько превосходил ее размерами.
— Что ты тут вообще делаешь? — спросила я у Боба.
— Я у тебя то же самое могу спросить, — неинформативно ответил он.
Оказалось, что он ехал в Балниддри поотвисать с Робином, сел не на тот автобус и вместо Балниддри оказался в неведомых дебрях Файфа.
— Сбой транспортера, — объяснил он, ныряя глубоко в карман пальто и извлекая оттуда шоколадный батончик.
Мы уже почти пересекли мост. Под нами текла река Тей цвета мокрого грифеля. Данди все приближался. Профессор Кузенс удовлетворенно вздохнул и сказал:
— Вот это денек выдался.
— Он еще не кончился, — поправил Чик.
Катафалк оказался на месте гораздо раньше нас, так как Чик явно не знал понятия «кратчайший путь» и по прибытии в Данди отклонялся от курса еще несколько раз. Он заезжал в лавчонки букмекеров, в «Золотую сковороду» за пиццей, жаренной во фритюре, и так далее. Наконец «кортина» остановилась, въехав двумя колесами на тротуар, у бара «Феникс», недалеко от того места, где сбила пса. Профессор Кузенс взглянул на вывеску, гласящую «Испей, чтобы преодолеть ума смятенье» (очень маловероятная перспектива, на мой взгляд), и задумчиво сказал Чику на своем странном шотландском:
— Пойдем изопьем расстанную, а?
Но Чик уже выскочил из машины, перебежал Нижнюю улицу и взлетел по ступенькам к дверям католической церкви.
— Куда он делся? — пробормотал профессор, вглядываясь в залитое дождем стекло.
— В церковь. Кажется, он пошел в церковь, — осмелилась предположить я.
— А я бы его не принял за верующего, — вслух размышлял профессор, — хотя он весьма склонен к философии, а?
У церкви стоял катафалк. Конечно, они все с виду одинаковые, но мне показалось — тот самый, от «Якорной стоянки».
— Похоже, он пошел на похороны, — сказала я.
Через десять минут Терри произнесла:
— Как ты думаешь, может, с ним что-нибудь случилось? Не то чтобы меня это волновало, но все же.
— Кто он такой вообще? — спросил Боб; как обычно, его любопытство сработало с большим замедлением.
— Филер, — со смаком произнес профессор.
— А?
— Частный сыщик, — объяснила я.
— Ух ты.
Далее вышел несвязный разговор, в ходе которого Боб случайно проболтался, что изучает английский в университете (до определенной степени). Профессор Кузенс очень удивился, так как никогда раньше не встречал Боба.
— Ну, я вроде как… подпольно учусь, — сказал Боб, но это ничего не прояснило.
Прошло еще десять минут, и мы с Терри решили пойти посмотреть, куда делся Чик.
Церковь напоминала ТАРДИС — внутри она была гораздо больше, чем снаружи. Ее наполняли шумы, идущие неизвестно откуда, — отдающиеся эхом шаги и тихий кашель, словно по всему зданию за перегородками и в криптах прятались люди. Гроб виднелся в другом конце прохода размером со взлетную полосу аэропорта. Скорбящих было мало — они стратегически рассредоточились по океану скамей и все повернулись посмотреть на нас, когда мы вошли. Мы сели поближе к выходу, и Терри слегка подтолкнула меня локтем, выражая восторг по поводу того, что мы попали в такое замечательное место.
Электричества не дали, и церковь освещалась множеством свеч. Покойницу отпевал старый и грузный священник — черная ряса в пятнах обтягивала большой живот, откормленный трудами экономки. Заупокойная служба была сложной, загадочной и имела как-то мало отношения к собственно покойнице, которую, как выяснилось, звали Сенга.
Я заметила на женской стороне церкви Дженис Рэнд. Она была с подругой из христианского общества — непривлекательной девушкой с зачатками алопеции и в очках с толстой оправой. По виду подруги сразу становилось ясно, что она провела всю юность в молодежном кружке при церкви, играя в настольный теннис и бренча благочестивые песни на акустической гитаре. Дженис держала в руках дамскую сумку, похоже принадлежавшую еще ее матери, с полуоблупившейся наклейкой, изображающей спасательную шлюпку.
Впереди, ближе к алтарю, сидели кучкой старухи — вероятно, подруги Сенги. Некоторые сжимали в руках хозяйственные сумки, словно забежали в церковь между делом по дороге из магазина.
В воздухе висело ощутимое мрачное облако, — казалось, оно исходит от гроба. Может быть, когда умирают несчастливые люди, они испускают некое подобие депрессивной ауры, вроде болотного газа? Интересно, подумала я, что происходит с молекулами, составляющими тела мертвецов. Может, они сидят в засаде и ждут, пока их вдохнет какой-нибудь прохожий? Я закрыла рот и нос рукой, наподобие хирургической маски, чтобы не вдохнуть часть Сенги.
Отпевание как-то само собой сошло на нет, и скорбящие с шорохом и шарканьем выбрались с мест, оставив гроб на произвол судьбы. Дженис Рэнд прошла мимо, никак не показывая, что мы знакомы. Тут включили электричество. В резком свете ламп церковь выглядела не так красиво.
— Что вы здесь делаете? — воскликнул Чик, увидев нас, а потом посмотрел на часы и сказал: — Черт! Неужто уже столько времени!
Он тут же возвел очи горé и испросил прощения за сквернословие. Торопливо перекрестился и ринулся вон из церкви.
Удивленные таким внезапным бегством, мы пошли за ним не сразу. Оказавшись наконец снаружи, мы увидели, что Боб и профессор Кузенс извергнуты из «кортины», а сама она уже отчаливает от тротуара, нахально втираясь меж других машин. Сонная морда пса мелькнула за задним стеклом. Я была почти уверена, что он сейчас прощально помашет лапой, но вместо этого он зевнул, разверзнув огромную пасть с удивительно волчьими зубами.
— Я пошел, — сказал Боб и исчез, прежде чем я успела сказать, что пойду с ним.
— Я тоже, — сказала Терри и торопливо направилась в ту сторону, где исчезла «кортина» с четвероногим заложником превратностей фортуны.
Мы с профессором остались на тротуаре. Стояли, как люди, выгнанные с вечеринки и не знающие, куда себя деть.
— Ну что ж, я полагаю, веселье на сегодня кончилось, — сказал профессор с явной печалью.
Я пошла с ним до университета. Он шел по тропинке, ведущей к Башне, — сутулый, кривоногий, — а я провожала его взглядом. Он был таким хрупким и древним, что мне казалось: ему не под силу совладать с ураганами, вечно буйствующими у подножия Башни. Он никак не мог открыть огромную дверь, пока наконец университетский дворник, сжалившись над ним, не распахнул ее мощным рывком.
Я поплелась домой — ледяной ветер из глубин космоса дул мне в спину, а за моим плечом всю дорогу тащилась тень. («Мы ведаем, что нас ищут, и верим, что нас обрящут», — изрек однажды Арчи. Цитата звучала по-библейски, но Оливия сказала, что это на самом деле из романа Сола Беллоу «Между небом и землей».)
