Ребенок принцессы

Вероятно, вы гадаете, почему я сократил только первую главу. Разгадка проста: мне больше не дали. Нижеследующий комментарий – история довольно-таки личная, и простите, что я все это на вас вываливаю. Кое-что – и даже больше, многое – оказалось болезненно, и больно мне до сих пор. Сам я зачастую выступаю отнюдь не красавцем, но тут уж ничего не поделаешь. Моргенштерн всегда был честен с читателями. По-моему, я обязан вам не меньшим…

Невзгоды мои начались двадцать пять лет назад со сцены воссоединения.

Ну, вы помните – в сокращенной версии «Принцессы-невесты», где Лютик и Уэстли снова встречаются, прямо перед Огненным болотом, я вставил свои два словечка: дескать, по моему мнению, Моргенштерн жестоко надул читателей, не описав встречу влюбленных, и я вот сочинил свою, пришлите письмецо, если хотите почитать. (С. 214 настоящего издания.)

Мой покойный великий редактор Хирам Хайдн счел, что это я зря, – раз уж сокращаешь, нечего лезть со своими вставками. Но мне ужасно нравилась моя сцена воссоединения. И чтобы меня не обижать, Хирам разрешил мне оставить в книжке примечание про то, что сцену можно запросить.

Никто – умоляю, поверьте мне, – никто не предполагал, что хоть одна живая душа захочет ее прочесть. Однако в «Харкорт», который издал книжку в твердом переплете, потоком хлынули письма, а «Бэллентайну», который выпустил ее в мягкой обложке, досталось еще больше. Я был счастлив. Издатели тратятся! Мою сцену воссоединения уже собрались рассылать – но ни одна не покинула издательства.

Ниже следует моя объяснительная – ее-то и отправляли десяткам тысяч читателей, которые много лет слали письма и просили сцену воссоединения.

Дорогой читатель!

Спасибо, что написали, и нет, это не сцена воссоединения, в чем виноват некий шлагбаум по имени Кермит Шог.

Как только подготовили печатное издание, позвонил мой адвокат Чарли (вы, вероятно, уже забыли, но Чарли – это тот, кому я звонил из Калифорнии, чтобы он в пургу поехал к букинисту за «Принцессой-невестой»). Короче, обыкновенно он начинает с талмудических притч и мудрых анекдотов, а на сей раз только и говорит:

– Билл, тебе не помешало бы приехать, – и, не дав мне вставить «зачем?», прибавляет: – И лучше поскорее.

Я в панике лечу к нему, гадая, кто помер, неужто я прошляпил налоговую проверку, что вообще такое? Его секретарша впускает меня в кабинет, и Чарли говорит:

– Познакомься, Билл, это мистер Шог.

И я вижу мистера Шога – сидит в углу, сложив руки на портфеле, один в один Питер Лорре, только приторный. Так и ждешь, что он сейчас скажет: «Давайте сюда Сокола, вы долшны, а инаше полушите пулю».

– Мистер Шог – поверенный, – продолжает Чарли. И затем, с нажимом: – Он представляет фонд Моргенштерна.

Кто ж знал? Кому в голову могло прийти, что на свете есть такой фонд – распорядители человека, умершего с миллион лет назад и никому у нас не известного?

– Пошалуй, вы сейшас дадите мне Сокола, – сказал мистер Шог. Неправда. На самом деле он сказал: – Пожалуй, вы сейчас хотите переговорить с клиентом наедине, – и Чарли кивнул, а мистер Шог вышел, и когда он вышел, я сказал:

– Чарли, господи боже, я и не подозревал… – а Чарли сказал:

– А «Харкорт»? – и я сказал:

– Они не обмолвились, – а он сказал:

– Уй-й, – все адвокаты стонут так, сообразив, что пашут на неудачника.

– Чего ему надо? – спросил я.

– Встретиться с мистером Джовановичем, – ответил Чарли…

Выяснилось, что Кермит Шог хотел не просто встретиться с умницей Уильямом Джовановичем, который заправлял делами в издательстве. Еще Кермит Шог хотел поразительную денежную выплату, а еще – чтобы полную версию «Принцессы-невесты» напечатали гигантским первым тиражом (100 000), и, разумеется, мой скромный планчик рассылать читателям сцену воссоединения скопытился в тот день навек.

Но начались судебные иски. За прошедшие годы их подали в общей сложности тринадцать, – впрочем, лишь одиннадцать непосредственно касались меня. Это был кошмар, но нашлись и плюсы: авторские права Моргенштерна истекали в 1978-м. И всем, кто запрашивал сцену воссоединения, я сообщал, что мы их записали, список храним, и едва настанет 1978-й – вуаля… но я снова облажался. Привожу фрагмент следующей моей объяснительной:

Мне жутко неудобно, но вот знаете историю, где в конце говорится: «Телеграмму не читайте, подробности письмом»? Короче, не читайте про то, что авторские права Моргенштерна истекают в 1978 году. Ошибочка вышла, но поскольку мистер Шог флоринец, естественно, наша система счисления порой ставит его в тупик. Авторские права истекают в 1987-м, а не в 1978-м.

И хуже того: он скончался. В смысле, мистер Шог. (Не спрашивайте, как мы узнали. Проще простого. В одно прекрасное утро он перестал потеть – тут-то мы и сообразили.) Что еще хуже, все дела перешли к его отпрыску по имени – готовьтесь – Мандрагор Шог. А Мандрагор прыток и энергичен, как ящерица, которую на бережку хватил солнечный удар.

В этом бедламе случилось и кое-что хорошее: мне наконец выпал шанс полистать «Ребенка принцессы». В Колумбийском университете полагают, что сатирическим зарядом он, безусловно, превосходит «Принцессу-невесту». Лично я к нему особых чувств не питаю, но история, бесспорно, зашибенская.

Вспоминаю сейчас и сам удивляюсь, но в то время «Ребенок принцессы» не интересовал меня ни капельки.

По многим причинам, и вот одна из них: я тогда сам писал романы. Чтоб вы поняли, стоит, пожалуй, объяснить, как я поступал с «Принцессой-невестой». Я знаю, что на обложке значится просто «сокращено мной», и да, я скакал по «интересным кускам». Но отнюдь не только.

«Принцесса-невеста» Моргенштерна – рукопись в тысячу страниц. Я сократил ее до трехсот. И я не просто вырезал сатирические интерлюдии. Там сплошь сокращения. Я выкинул кучу всего, в том числе прекрасные фрагменты. Например: тяжелое детство Уэстли и историю о том, как он пошел батрачить. Например: историю о том, как король с королевой пришли к Магическому Максу, догадавшись, что у них почему-то родилось чудовище (Хампердинк), и не мог бы Макс как-нибудь это исправить? Максу не удалось, что и привело к его увольнению, каковое, в свою очередь, спровоцировало его комплекс неполноценности. (Об этом упоминает его жена Валери, обращаясь к Иньиго: «Он… боится, что ему крышка, что чудеса уплыли из его некогда царственных рук», с. 320 настоящего издания).

По большей части все это трогательно и волнующе, но, решил я, только запутывает сюжет. Я ограничился настоящей любовью и необычайными приключениями, – по-моему, это был верный выбор. И по-моему, жизнь его оправдала. Моргенштерна никогда никто не читал – только во Флорине. Я же подарил эту книжку всему миру, и, когда вышел фильм, аудитория только выросла. А так – ну да, я книжку сократил.

Но вы уж меня извините, я ее вылепил. И я вернул ее к жизни. Не знаю, назовите как хотите, но поработал я неплохо.

И поэтому «Ребенок принцессы» меня тогда попросту не занимал. Начать с того, что там вагон работы. Вкалывать пришлось бы многие тысячи часов. Но и это ничто в сравнении с неослабными нападками Шогов. То один ужасный иск, то другой, и всякий раз надо защищаться, давать показания, и прямо тошнило, поскольку все это означало, что под вопросом моя порядочность.

Только нового Моргенштерна мне тогда и не хватало.

И «Ребенка принцессы» я даже толком не прочел. Как-то днем забежал в Колумбийский университет – я передал туда весь свой архив, – и ко мне заглянул один флоринский парнишка, подсунул черновик перевода на поглядеть. Целиком эта книга называется так: «С. Моргенштерн. Ребенок принцессы: превосходное сказание об отваге пред лицом гибели сердца». Отличная первая страница, прямо душа в пятки, но это примерно все, что я запомнил. Тогда это была просто очередная книжка, понимаете? В сердце еще не застряла.

До поры.

Отчего же все изменилось?

Сказать вам правду – можно и сказать, – жизнь моя в последние лет десять была, как бы точнее выразиться… какой антоним у слова «захватывающий»? Нет, я написал кучу сценариев и кое-какую публицистику, но не сочинил ни одного романа, и вы, пожалуйста, не забывайте, что это моя больная мозоль, ибо вот я кто в глубине души – я романист, романист, который по случаю пишет сценарии. (Ненавижу, когда знакомишься с людьми, а они такие: «Ну, когда следующая книга?» – и я всякий раз улыбаюсь и вру, что уже на финишной прямой.) А все мои фильмы – не считая «Мизери» – принесли свою долю разочарований.

Я живу один в Нью-Йорке, в приятной гостинице, круглосуточное обслуживание в номерах, и все это прекрасно, однако подчас мне кажется, что, может, когда-то я и писал нечто толковое, – но, короче, возможно, этих дней уже не вернуть.

Тем не менее плохое разбавлено хорошим – у меня всегда есть сын Джейсон.

Вы же помните, как в десять лет он был размером с дирижабль, без крупицы юмора и ковылял? Так вот, это он еще был худой. И мы с Хелен вечно из-за него пикировались.

К пятнадцати он стал тушей за триста фунтов. Я рано пришел с работы, заорал, что я дома, направился к винному шкафу и тут услышал нечто душераздирающее…

…рыдания…

…из детской. Я вдохнул поглубже, подошел к двери, постучал. Мы тогда с Джейсоном не очень-то дружили. Говоря по правде, он меня особо не любил. Почти меня не замечал, кино мое чморил, ни одной книжки и не подумал открыть. Это меня, конечно, убивало, но я не подавал виду.

– Джейсон? – позвал я из-за двери.

Душераздирающие рыдания продолжались.

– Что случилось?

– Ты ничем не поможешь – никто не поможет – ничто не поможет… – И такое безнадежное «уа-а-а»…

Я понимал, что вот только меня ему сейчас и недоставало. Но я должен был войти.

– Я никому не скажу, честное слово.

Он выкатился ко мне в объятия – лицо красное, перекошенное.

– Я урод, пап, со мной никто не дружит, а девчонки смеются и издеваются, потому что я жирный.

Я заморгал, отгоняя слезы, – понимаете, оно ведь так все и было. Я оказался в ловушке. Непонятно, хочет ли он услышать от меня правду. Но в конце концов пришлось это сказать:

– Кого волнует? А я тебя люблю.

И он так в меня вцепился.

– Папуля, – выдавил он. – Папуля. – Он впервые меня так назвал, благодарение небесам, и его слезы обжигали мне кожу.

С того дня у нас все переменилось.

Вот уже двадцать лет у меня не сын, а мечта. Более того, Джейсон – мой лучший в мире друг. Но поворотный момент случился назавтра.

Я повел его в книжный магазин «Стрэнд» на углу Бродвея и 12-й улицы – сам туда часто хожу, в основном когда готовлюсь писать, – и мы уже собрались войти, но тут Джейсон остановился перед фотографией в витрине, обложкой фотоальбома.

– А это, интересно, кто? – спросил он, прилипнув к ней взглядом.

– Австрийский культурист, хочет пробиться в кино. Мы знакомы – виделись, когда я тут недавно в Лос-Анджелес летал. Он хочет сыграть Феззика, если снимут «Принцессу-невесту». – (Надо понимать, случилось это в конце 1970-х, двадцать лет назад. Шварценеггер был никем, а когда все же начались съемки «Принцессы-невесты», он стал звездой такой величины, что у нас не хватило на него бюджета.) – Он мне понравился. Очень умный парень.

Джейсон глаз не мог отвести от портрета.

И тогда я произнес волшебные, пожалуй, слова:

– Раньше он тоже был пухлый.

Джейсон уставился на меня:

– Вот уж не думаю.

Я тоже не думал, но сказать не помешает.

– В разговоре всплыло, – объяснил я. – Он говорил, что уже, наверное, исчерпал культуризм. А занимался потому, что ему не нравилось, как он выглядел в юности.

Кстати, про Арнольда; наверняка вы не знали, что он дружил с Гигантом Андре. (Надо полагать, все силачи между собой знакомы.) Ниже история, которую Арнольд мне рассказал. Я вставил ее в некролог, когда Андре, увы, умер.

Как-то раз Андре пригласил Шварценеггера на свой бой в Мексике, где выступал перед 25 000 вопящих фанатов; завалив противника, Андре поманил Шварценеггера на ринг.

В диком гвалте Шварценеггер взбирается на ринг. Андре говорит:

– Снимай рубашку, они как с ума посходили, все хотят, чтоб ты снял рубашку, я по-испански понимаю.

Ну, Шварценеггер смущается, но делает, что говорят. Снимает пиджак, потом рубашку, потом майку и давай всякие борцовские позы принимать. Потом Андре уходит в раздевалку, а Шварценеггер возвращается к своим друзьям.

И все это был розыгрыш. Бог его знает, что орала толпа, но она вовсе не требовала, чтобы Шварценеггер разоблачался и играл мускулами.

– Да им насрать было, сниму ли я рубашку, а я повелся. Андре так умел.

– Интересно, сколько стоит альбом? – сказал Джейсон. (Мы, как вы помните, торчим перед «Стрэндом»; мы еще не знаем, но Земля повернулась.)

Книжку я ему купил – вы же не удивились?

Вот что случилось с Джейсоном за следующие два года: он похудел с 308 до 230. И вырос с пяти футов шести с половиной дюймов до шести футов и трех дюймов. В Долтонской школе он всегда был самым высоким в классе, а теперь рванул вверх, расцвел и стал к тому же популярным.

Вот что случилось с Джейсоном впоследствии. Колледж, медицинский факультет, решил стать психотерапевтом, как мама. (Только он специализируется на сексуальной терапии.) Журнал «Нью-Йорк» объявил Джейсона лучшим в городе, а еще Джейсон познакомился с очаровательной дамой с Уолл-стрит, Пегги Хендерсон, и они счастливо поженились.

И – и – и родили сына.

Едва он родился, я примчался в палату.

– Мы его назвали Арнольд, – сообщила Пегги, укачивая ребенка.

– Красота, – сказал я.

Конечно, говоря по правде, я отчего-то надеялся, что они и про меня не забудут. Но что уж теперь-то.

– Вот-вот, – сказал Джейсон. – Уильям Арнольд. – Забрал Уилли у жены и вручил мне.

Высший взлет моей жизни.

Тем из вас, кто еще в бешенстве не отшвырнул книжку в дальний угол, хочу сказать, что все это непосредственно касается истории о том, почему только первая глава «Ребенка принцессы». Честное слово, скоро дойдем, оглянуться не успеете.

Короче. Малыш Уилли. Джейсон и Пегги живут через два квартала, я стараюсь не сводить их с ума, но у меня прежде не бывало внука. От моих когтей не спаслась ни единая игрушка в «Зитомере». Ни одна медицинская энциклопедия не укрылась от моего взора, когда я не спал ночами, потому что Уилли кашлянул.

Ясное дело, я ни в чем не мог ему отказать.

И оттого мой поступок в парке очень странен. Прекрасный весенний день, Пегги и Джейсон за ручку идут впереди, мы с семилетним Уилли на шаг позади, перекидываемся бейсбольным мячиком. По выходным мы уже ходим на матчи «Никсов». (У меня сезонные абонементы с тех пор, как на землю послали смерть мою в обличье Хьюби Брауна.)

– У нас просьба. – Так Джейсон запустил процесс.

– Угадай, что мы вчера дочитали? – продолжила Пегги. – «Принцессу-невесту». Читали вслух по очереди.

Непринужденный, как я не знаю что, я спросил мелкого, как ему это понравилось.

– Хорошая, – ответил Уилли, – кроме конца.

– Мне конец тоже не очень, – сказал я. – Но тут господин Моргенштерн виноват.

– Нет-нет, – уточнила Пегги. – Не в смысле, ему не понравился конец. Ему не понравилось, что она закончилась.

Пауза. Некоторое время мы шли молча.

– Я ему сказал, что есть продолжение, папуль, – снова заговорил Джейсон.

Пегги кивнула:

– Он ужасно обрадовался.

И тогда мой Уилли произнес эти слова:

– Почитаешь мне?

Я понял, что все пропало. Отчетливо помню свой ужас: вдруг на сей раз мне не удастся ее оживить? Вдруг мне грозит неудача? И я подведу нас обоих?

– Пожалуйста, папуль. Уилли хочет, чтоб ты почитал ему «Ребенка принцессы». Мы все хотим.

– Что ж, тогда «нам» не повезло, – чересчур громко заговорил я. – И уж как жалко, что «нам» всех звезд не собрать. Привыкайте к разочарованию. – И затем я, пока не натворил чего похуже, глянул на часы, махнул рукой – дескать, мне пора, – сбежал, пошел домой, засел там, не подходил к телефону, пораньше заказал ужин у китайцев из «Свиного рая», запил, к полуночи вырубился.

А до зари очнулся от ослепительно-яркого сна; я вышел на балкон и стал бродить туда-сюда, все разбирался в этом сне и, мало того, пожалуй, в своей жизни тоже, и как это я ее так прощелкал.

Снилось мне воспоминание о второй пневмонии, и Хелен читала киносценарий – но на сей раз она была молода, прекрасна и вдобавок плакала.

И на балконе я сообразил почему – все мы авторы наших снов: она была мной, она была мной и оплакивала меня, которым я стал. А потом я вспомнил, что читала она не «Принцессу-невесту», а про Феззика и безумца на горé, начало «Ребенка принцессы», и понял, что дважды чуть не умер и дважды Моргенштерн меня спасал, а теперь он опять рядом, опять меня спасает, потому что, с балкона глядя на рассветный город, я понял: я снова буду настоящим писателем, а не просто занудой с ундервудом, каким в Большом Мире до сих пор воображают сценариста.

Я сомневался, что с места разгонюсь до шестидесяти, начну роман с нуля. Я вряд ли смог бы насочинять всякого, как тридцать лет сочинял для романов.

Давайте я объясню, к чему был не готов.

Возьмем, к примеру, Зелла, нацистского стоматолога из «Марафонца» (в кино его сыграл Лоренс Оливье – прекрасен, скажите? Помните сцену со стоматологическими инструментами, где он такой: «Оно в безопасности»?). В общем, на Манхэттене есть 47-я улица, между Пятой и Шестой авеню, и как-то раз, много десятилетий назад, я куда-то шел, не помню, не важно, но, словом, там есть один квартал, называется «алмазный район». В каждой лавке торгуют алмазами, владельцы в основном евреи, и у многих до сих пор видны концлагерные номера. И я подумал, что отличная вышла бы сцена, если бы по этой улице шел нацист.

Какой именно нацист, я не знал, но, видимо, стал почитывать то и се, людей расспрашивать и в конце концов наткнулся на самого гениального, Менгеле, двойного доктора, науки и медицины, который, как тогда считалось, жил в Аргентине, – тот самый мужик, что безжалостно экспериментировал на близнецах.

Ладно, красота, нациста нашли – но зачем он с риском для жизни потащился на 47-ю улицу? Ясно одно: уж явно не погулять завернул. Если его все как один повсюду ищут, причина нужна железобетонная.

Идут годы, Менгеле застрял у меня в голове, постепенно вырисовывается Малец – этот самый марафонец. Потом мне повезло: я прочел об одном хирурге, который изобрел рукав для кардиохирургии, не помню где, в Кливленде, что ли, но можно перенести в Нью-Йорк.

Ага-а-а! Менгеле приезжает в Америку, в Нью-Йорк, потому что выхода нет, его жизнь в опасности.

Блеск.

Самая сложная загвоздка преодолена, некоторое время я летаю как на крыльях, а потом до меня доходит – вот болван! – что это за хрупкий такой злодей, которому нужна операция на сердце? Да если за ним охотятся, он у меня от одной беготни коньки отбросит.

Как вы понимаете, спустя пару лет я кое-что придумал, и написал книгу, и написал сценарий, и по сей день лучшая сцена в фильме – помимо этой, с инструментами, – та, где Зелл бродит среди евреев.

В то утро на балконе я понял, что к такому странствию не готов. А вот вылепить «Ребенка принцессы» – идеальный срединный путь. Я оживлю эту книжку, как в свое время «Принцессу-невесту», – и возвратится уверенность, и я вновь стану прежним.

Короче, я сокращаю продолжение «Принцессы-невесты», потом сажусь за свой роман, а потом отчаливаю на закат, спасибо пребольшое. Едва с утра пооткрывались конторы, я звякнул Чарли (по-прежнему моему адвокату) и сказал, что больше всего на белом свете хочу сократить продолжение, и как он думает, нельзя ли добиться от фонда Моргенштерна прекращения боевых действий.

В ответ он сказал нечто удивительное:

– Они сами позвонили сегодня мне. Шоги. Дочь Кермита. Молодая адвокатесса, тоже с ними работает, по голосу умная и приятная, и сказала, цитирую: «Мы хотим заключить мир с вашим мистером Голдманом».

Точнее всех выразился Теннесси: «Как быстро внял Господь… бывает же».

С Карлофф Шог я встретился наутро за завтраком в ресторане отеля «Карлайл» – красивей не найти во всем Нью-Йорке. Чарли договорился о встрече, а сам решил не ходить, какой смысл, это же «смотрины» – поточим друг о друга свое обаяние, поглядим, сможем ли вести дела.

Ну, я сидел, ждал. Решил, что, раз ее зовут Карлофф Шог, она усатая – к гадалке не ходи, а про подмышки лучше и не думать. (На случай если вы не знаете – а вы не знаете, таких вещей никто не знает, – Карлофф во Флорине – самое популярное женское имя. Понимайте как хотите.)

И в ресторан входит мечта поэта. Лет тридцати пяти, одета роскошно, длинные светлые волосы распущены, красотка. Подходит ко мне и протягивает руку:

– Привет, я Карли Шог, так рада познакомиться, вы в точности как на портретах в книгах, только, если позволите, моложе.

– Позволю, говорите это хоть во весь голос и ежеминутно.

Перед обворожительными молодыми особами у меня обычно слегка заплетается язык – тут я вывернулся довольно изящно. Но вот ведь какое безумие – в тот миг, когда мы и знакомы-то были секунд десять, я решил, что она меня хочет. «Хочет» в смысле «вожделеет». А если вы хоть чуточку соображаете, кто я есть, вы понимаете, что такой человек убежден: его никто никогда не хочет. Уж точно не в смысле «вожделеет».

– Что вас привело в Америку? – спрашиваю.

– У нас тут теперь много контрактов. Я только что переехала. – Затем пауза. – Слава богу. – Она глянула на меня. – Вы, наверное, не бывали во Флорине. – (Я сказал, что не бывал.) – Он немножко чересчур семейственный. Там, если выйдешь за двоюродного, считай, тебе повезло. – Снова пауза. – Пошутить хотела. Простите.

С тех пор как десять лет назад ушла Хелен, мне встречались чудесные женщины. Но вот эта, эта голубоглазая адвокатесса, в которой прекрасны и тело, и ум, была особенной по любым меркам. Она потянулась через стол, взяла меня за руку…

Давайте я еще разок повторю: она взяла за руку меня!

И поглядела мне в глаза и сказала:

– Я так рада, что наш конфликт исчерпан.

– Это был кошмар, – согласился я. – До того на меня всего однажды подавали в суд. – (Это правда.) – И тогда это был актер, так что не считается.

Надо ли говорить, что смех ее звенел колокольчиком? Затем она еще повысила себе кредитный рейтинг:

– Вы не поверите, но я прочла все ваши романы. И Гарри Лонгабо тоже. – (Первый раз «С дамой так не поступают» вышла под псевдонимом Гарри Лонгабо – это настоящее имя Малыша Сандэнса.)

Я уже так влюблен, что это попросту нелепо.

– А иски – вы их отзовете?

– Ну конечно. Все тринадцать. Мы вам – отзыв исков, а вы нам – только добрую волю.

– Добрую волю? – Будь у меня при себе кольцо, я бы тотчас предложил ей руку и сердце.

– Да. Нам так важно опубликовать «Ребенка принцессы». Здесь, в Америке.

Я махнул официанту, и тот налил нам кофе. Мы повозились с обезжиренным молоком, подсластителем и прочими яствами, какими нынче бомбардируем свои желудки. Молча отхлебнули. Поглядели друг на друга. Тут я сказал немыслимое:

– Сколько вам лет, Карли?

– А вы бы как хотели? Я все о вас знаю. Я знаю, что вы родились в Чикаго, в больнице Майкла Риза, двенадцатого августа тридцать первого года. Близко?

Я кивнул.

Она раскрыла сумочку.

– А вам, Билл, нужно знать вот что. Уезжая из Флоринбурга, я порвала со своим парнем. И ему было пятьдесят пять. У меня слабость… – она помолчала, сладко улыбнулась, – к энергичным мужчинам в летах.

Марку Антонию и не снилось так втюриться.

Она извлекла листок из сумочки, протянула мне:

– Это просто типовая бумага. Покажите своему адвокату, подпишите и отправьте мне по почте.

– Что за бумага?

– Называется «мирное урегулирование». Мы соглашаемся отозвать все иски. Вы соглашаетесь, что мы не сделали ничего дурного, и желаете нам всяческих успехов во всех грядущих проектах.

– Я не просто желаю вам успехов. Я умру, но сделаю «Ребенка принцессы».

– Ну да, разумеется, я бы не удивилась, – ответила она, и знаете ли вы, каковы главные семь слов за последние тридцать лет Мировой Культуры? А я вам скажу. Их произнес Питер Бенчли, гуляя по пляжу, и слова эти были таковы: «А вдруг акулы станут защищать свою территорию?» Потому что из этого получился роман «Челюсти», а затем фильм «Челюсти», и все переменилось безвозвратно.

Семь слов Карли Шог были не настолько важны. Разве что для меня. Не успела она их вымолвить, я спросил:

– Почему вы сказали «я бы не удивилась»? Вы хотели сказать «я не удивлюсь». «Ребенка принцессы» делаю я.

В тот миг, ожидая ответа, глядя в бледно-голубые глаза этой великолепной женщины, я, помнится, уловил, что творится нечто странное, даже страшное. Но никакая паранойя в ночном кошмаре не нашептала бы мне следующую реплику Карли Шог:

– Мы договорились, что роман сократит Стивен Кинг.

Вот чего я не ответил: «Смеяться можно?» А также: «Я сейчас умру». Или: «Да он вас на смех подымет». А то, скажем: «Ах ты, сволочная гнида». Пока я деловито помалкивал, Карли живо продолжала:

– Когда вы подпишете эту бумагу, мы получим гарантии. Понимаете, с точки зрения продаж вам до Кинга как до неба – до него всем как до неба, тут и говорить не о чем. Но многие связывают вас с Моргенштерном, поскольку вышло кино, а мы не хотим, чтобы люди недоумевали, отчего это вы не взялись за продолжение. Добрая воля тут необходима позарез – нам ни к чему, чтобы вы на каждом углу кричали, будто вам воткнули нож в спину. Я там все написала. По-моему, вас это должно устроить.

А написала она так: «Я счастлив, что проектом займется Стивен Кинг. Честно говоря, от работы над господином Моргенштерном я подустал. Я всем желаю успехов. И не знаю, как вам, а мне не терпится прочесть „Ребенка принцессы“».

Я выдержал паузу, поглядел на Карли Шог. Теперь она смахивала на Белу Лугоши.

– Он не возьмется. Кинг. Мы немножко знакомы, и вам никакими пряниками его не заманить.

– Стив не считает, будто его «заманивают». Он искренне доволен. Мы беседуем каждый день. И продолжим, пока не утрясем все детали.

– Я вам не верю. Не знаю, чего вы добиваетесь, но поищите другого лоха. – Я встал.

– Его не всю жизнь звали Кингом, – сказала на это Карли. – В незапамятные времена его предки жили во Флоринбурге. Он до сих пор ездит туда летом.

Я снова сел.

– А про меня он знает?

– Ну конечно, Билл. И я сказала ему то же, что написано в бумаге, – что вы совсем вымотались. Вполне похоже на правду. Да вы за десять с лишним лет ни одного романа не написали.

Теперь она отчетливо напоминала Кожаное Лицо из «Техасской резни бензопилой».

– Увидимся в суде, – сказал я, бросил на стол какие-то деньги, вышел прочь.

Дурацкая, пустопорожняя финальная фраза. Карли может и дальше давить меня исками. У нее все козыри на руках, это без вопросов.

Все, кроме одного.

Назавтра ближе к полудню я сидел в аэропорту Бангора, штат Мэн. В основном я был знаком с Кингом по «Мизери» – я писал сценарий по одному из лучших и любимейших его романов. Пару раз я наезжал в Бангор – базовая подготовка, мы болтали, на несколько вопросов я хотел получить ответ лично, а не по телефону. Фильм закончили, Кингу устроили предпросмотр, и мы с режиссером Робом Райнером, пока шло кино, метались по фойе, надеясь, что Кингу понравится. Очень хотелось его порадовать. Карьера Роба взаправду раскочегарилась на «Останься со мной», тоже по Кингу (по его повести «Тело»).

Увидев, как он выходит из зала, мы тотчас поняли: он доволен тем, что мы сотворили с его детищем. Особенно ему понравилась Кэти Бейтс. (И он не одинок; она получила «Оскар» за главную роль.) Забавно, что я отчетливее помню даже не это, а момент перед началом, когда Кинг пошел к креслу: у него такая надежда читалась в лице. Сущий ребенок. Я сказал об этом Робу, а тот ответил:

– По-моему, он и сейчас такой же ранимый, как в первые годы, – потому и умудрился остаться Стивеном Кингом.

Мне кажется, не все понимают масштабы этого явления – «Стивен Кинг». Это же не просто сотни миллионов тиражей – он пробыл самым, пожалуй, востребованным писателем в мире очень долго. «Кэрри» вышла в 1974-м – четверть века он сидит у самого огня.

Сейчас я увидел его в окно. Джинсы, клетчатая рубаха, шаркает. Кинг гораздо крупнее, чем вы думаете. И замечательно скромен.

Мы сели в уединенном углу зала ожидания; после вчерашней судьбоносной трапезы в обществе Флоринской Фурии у меня ни крошки во рту не было. И я полночи не спал, готовился, обдумывал, как бы изложить все рационально, поговорить как писатель с писателем, рассказчик с рассказчиком, и в голове у меня все складывалось так, что я и до половины не успевал дойти, а Кинг уже отвечал: «Билл, эта сука мне наврала, она сказала, вы не хотите этим заниматься. Я согласился только потому, что она окрутила кучу моих тамошних родственников, а они давай компостировать мозг мне, но я с самого начала прямо чувствовал, как она меня подло заманивает пряниками».

Молчание затягивалось. Кинг смотрел на меня. Ждал. Я знал, что он нервничает – я же сижу и молчу, – но не понимал, как начать. Понимал только, что не хочу его смутить. И тем более унизиться самому.

Наконец он спросил:

– Как там Кэти? В «Титанике» она была хороша.

Он тебе дает лазейку, сказал я себе. Поговори про Кэти Бейтс. У тебя же есть отличная история про Кэти Бейтс – расскажи ему.

– Я ее редко вижу, но я вам рассказывал, как она получила роль в «Мизери»? Прекрасная история.

Кинг покачал головой.

– Я писал роль для нее. Годами видел ее на сцене – одна из величайших актрис, а на экран так и не прорвалась, – и еще до начала работы мы говорили с Робом, и я сказал: «Я пишу Энни Уилкс под Кэти Бейтс». А Роб сказал: «Вот и отлично. Она прекрасная. Мы ее возьмем».

– А потом что? – спросил Кинг.

– Потом все. Самая желанная женская роль того года – и досталась безвестной актрисе. Я рад, что был к этому причастен. Изменил чью-то жизнь.

– Да, прекрасная история, – с напускным воодушевлением сказал Кинг.

Но я видел, что ему не покатило.

– Нет! – сказал я, нечаянно повысив голос (я был нехорош собой, вы наверняка заметили). – Нет, – повторил я уже беспечнее. – История не об этом. Прекрасная история вот о чем.

Кинг ждал.

– Вот. Короче, Роб ее приглашает. Они сидят вдвоем, а ей ни разу и близко не светило главной роли в кино, и Роб такой выдает: «Роль ваша». Кэти сидит, молчит, потом говорит так: «Роль. Моя». Роб кивает, повторяет свою весть: «Роль ваша». Опять пауза, потом Кэти говорит так: «Энни. Энни Уилкс. Эта роль?» Роб опять кивает: «Энни Уилкс. Главная роль». Тут Кэти чуть быстрее говорит: «И я ее получила, и все уже решено». – «Все решено», – говорит Роб. Она подается к нему: «Дайте-ка я уточню. Я играю Энни Уилкс, главную роль, в „Мизери“?» – «Ага», – говорит Райнер. Кэти его спрашивает: «И все решено окончательно, я точно играю Энни, все уговорено, ошибки быть не может?» Роб ей говорит: «Вы не поверите, до чего окончательно все решено». Повисает пауза. И тут Кэти говорит: «Можно маме рассказать?»

Кингу ужасно понравилось. (Мне тоже нравится. Это у меня одна из любимейших добрых голливудских баек всех времен.) Он засмеялся, разулыбался, вопросительно посмотрел на меня, а я поднял правую руку и сказал:

– Чистая правда, честью клянусь, – и меня наконец-то отпустило. Я понял, что смогу – смогу поговорить с ним, убедить его не браться за продолжение, потому что я, в конце концов, делал «Принцессу-невесту», и даже на этой земле справедливость временами есть справедливость, и он сказал:

– Мне очень понравился фильм, – а я сказал:

– Мне тоже, и не только Кэти, – а Джимми Кан вам как? – и тут он сказал:

– Да нет – «Принцесса-невеста».

– Спасибо. И мне. – И я уже хотел было продолжить, но тут до меня дошло. Ужасное. Он не упомянул роман – только фильм. Но боже мой, ему ведь не мог не понравиться роман, у меня просто паранойя.

– Жалко, что я не могу сказать то же самое о романе, – прибавил он, и я видел, как больно ему это говорить.

Самый популярный рассказчик столетия говорит тебе, что рассказчик из тебя паршивый. Я рад бы доложить, что отнесся к этому зрело. Увы – ответил я как последний придурок, а именно:

– Да? Вот спасибо-то – а куче народу очень понравилось.

И вдруг он подался ко мне:

– Билл, вы неплохо уловили его стиль, но, честно говоря, мне не очень близок ваш подход к сокращению. Возьмем четвертую главу – вы вырезали семьдесят страниц про учебу Лютика. Ну как так можно? Там ведь фантастические штуки есть. Вы же наверняка видели Королевскую школу. Одно из великолепнейших зданий во всей Европе. Программа обучения у Лютика изумительная. Как вы могли все это выкинуть?

– Меня-то в основном занимали приключения – ну, сюжет. – И тут я выдал: – Я там никогда не бывал. Во Флорине. Это что – важно?

– Важно? Вы же мчались сюда, если надо было что-то для экранизации уточнить.

Я промолчал; я чуял, как надвигается ураган, и знал, что меня того и гляди унесет.

– Вот поэтому «Ребенка принцессы» хочу делать я, – сказал он. – Чтоб на сей раз все вышло как надо.

Я потерпел крушение. Встал, поблагодарил за встречу, шагнул к дверям; я был убит.

– Пожалуйста, простите, – сказал он.

Я выдавил улыбку. Не самая простая была задача, но Кинг мне нравился, и я не хотел, чтобы вот этот человек увидел, как я распадаюсь на куски.

Он меня окликнул:

– Билл… погодите… у меня идея. Слушайте – давайте я сокращу, а вы напишете сценарий. Я буду настаивать, иначе договор не подпишу.

Кинг хотел помочь, я это понимал, но прямо тут же, в аэропорту, я рассказал ему все: папа мне читал, Джейсону книжка не понравилась, я понял, что мне всегда читали только интересные куски, Джейсон теперь – это я, а у него сын, Уилли, чудесный ребенок, которого назвали в честь меня, Уилли хочет, чтоб я ему почитал, никаких сокращений и не было бы, не начни я в свое время сокращать, как бы он сам жил, если бы все растерял, весь талант, все рассказчицкое мастерство, вроде меня, как бы ему понравилось до конца дней своих писать положительные роли для положительных чудовищ, которые на текущей неделе числятся в кинозвездах, с таким-то даром…

…и со мной случилось то, чего я сильнее всего страшился, – унижение, и я бросил Кинга в аэропорту, заставил себя не мчаться к дверям бегом, ушел…

Самолет до Нью-Йорка – через три часа, и я поймал такси, до отлета спрятался в Бангоре, на такси вернулся в аэропорт.

Рейс отложили. С погодой не задалось.

В аэропорту я поудобнее сел на скамейку, закрыл глаза, а потом Кинг спросил:

– Вы нарочно приперлись в Мэн, чтоб закатить тут нервный припадок? – Он сидел рядом. – Вы сказали одну разумную вещь, и я тщательно ее обдумал: не было бы вовсе никаких сокращений, если б ваш отец не пропускал куски. Так что в известной мере вы правы – это ваше детище, вы его зачали.

Пауза.

А потом он это сказал:

– Возьмите первую главу.

В моем лице он прочел, что я понял его не вполне. Я, наверное, был как Кэти перед Робом.

– Ну смотрите. Сейчас двадцать пятая годовщина «Принцессы-невесты», так? Вашей версии. – (Так.) – Ваши издатели, вероятно, захотят что-нибудь учинить – переиздать в твердом переплете, например. – (Я кивнул. Мы с издательством это уже обсуждали.) – Вот и сократите первую главу «Ребенка принцессы». Если угодно, включите в переиздание. Наверное, не помешает предисловие – объясните, почему не работаете над всем романом. Я позвоню Шогам и все скажу. Они не обрадуются, но проглотят. Они уж который год мечтают со мной дружить. А через пару лет максимум истекают флоринские права на мои тексты.

На миг он замялся, и я заподозрил, что он сейчас передумает. Я подождал, молясь, чтобы нет. Он тряхнул головой, и, кажется, гримаса его говорила: «Я что, больной? Зачем я это делаю?» А потом – чудесные слова:

– Билл, я надеюсь, на сей раз вы взаправду постараетесь.

– Я наизнанку вывернусь, но все изучу, – пообещал я. (И уж как я выворачивался.) – Но я опубликую главу – а потом что?

– Не будем спешить, – ответил он. – Вы сделаете, я прочту, поклонники Моргенштерна тоже прочтут. Разошлю ее по своим флоринским родичам – посмотрим, что скажут они. – Он поднялся, взглянул на меня. – Главное-то здесь – Моргенштерн, правда? Он был мастер, хорошо бы нам порадовать его.

– Ничего лучше и быть не может, – сказал я; святая истина.

Мы пожали друг другу руки, попрощались, он зашагал прочь, оглянулся.

– Вы ведь еще не читали «Ребенка принцессы»?

– Пока нет.

– Совершенно изумительная история.

– Вы что хотите сказать? Что ее не испортить даже мне?

– Правда ваша, – ответил Стивен Кинг и улыбнулся…

Я незамедлительно рванул во Флорин. (Как вы понимаете, незамедлительно я туда не попал – спасибо гениям, составляющим расписание «Флоринских авиалиний». Ночным рейсом «Эр Франс» до Брюсселя, там пересадка на «ИнтерИталию», высадиться в Гульдене, а оттуда до Флоринбурга рукой подать.) Я подготовил список достопримечательностей. Королевская школа, конечно, раз ее так превозносил Кинг, Утесы Безумия – я позвонил заранее и забронировал, там теперь от туристов не продохнуть, – лес, где случилась Древесная битва, и так далее и тому подобное. Кинг дал мне координаты полезных друзей и всяких ученых. У одной его чудесной родственницы – лучший во Флорине ресторан, и это поистине благословение, потому что Флорин, как вы, быть может, знаете, – корнеплодная столица Европы; для местных крестьян это плюс, однако флоринское национальное блюдо – брюква, а от нее стремительно плохеет, если поблизости не нашлось умелого повара.

В первые дни это было странно – воочию видеть все то, что в детстве я считал выдумкой. Я боялся, обстановка не оправдает моих фантазий. (Кое-что не оправдало, но по большей части – вполне.)

Воровской квартал, где Феззик вновь повстречался с Иньиго, – я видел его, а также комнату, где Иньиго наконец-то, наконец-то убил графа Рюгена, – туда водят на экскурсиях по замку. Ферму Лютика сохранили почти первозданной, но сказать тут особо нечего – ферма и ферма. И разумеется, Огненное болото не растеряло смертоносности, внутрь никого не пускают, но неподалеку я видел то место, где, по оценкам флоринских ученых, Лютик и Уэстли обнялись, после того как она его столкнула. (Там разворачивается сцена воссоединения – должен сказать, когда я стоял и глядел на этот клочок земли, было мне очень странно.)

На остров Одного Дерева по сей день не добраться по морю – он же внутри водоворота, – и я арендовал вертолет, вволю там побродил. (Одно Дерево – это куда они отправились выздоравливать.) Там Лютик и Уэстли впервые занимались любовью, там родилась бедняжка Уэверли. Я, видимо, зря зову ее «бедняжкой», одно время ей чудесно жилось – родители ее любили, величайший фехтовальщик на свете ее сторожил, величайший силач мира с нею нянчился. Большего, пожалуй, и желать нельзя.

Конечно, с похищением все переменилось, но я лучше прикушу язык, незачем опережать события…