42

Ален уселся рядом с Лорин на светлый каменный парапет, ограждавший со стороны реки подъезд к «Бар Табак»; прежде частенько случалось, что водители не справлялись с управлением, не могли удержать машины на покатой улице, пролетали вниз до самого порта и даже срывались в воду. Потому и был выстроен массивный парапет из песчаника, призванный задержать соскальзывавшие по склону машины.

Лорин устремила взгляд на Кердрюк.

— Тоска по родине? — тихо спросил Ален.

Она кивнула.

Он проследил за ее взглядом и тоже стал смотреть на противоположный берег реки.

Алену казалось, что порт, где он был нежеланным гостем, существует лишь для того, чтобы напоминать ему о его несчастье. Но сегодня эта гавань предстала какой-то другой, в ней явно что-то происходило.

Она завлекала. Она словно вибрировала. В мягком голубоватом вечернем воздухе словно танцевали искры, хотя на самом деле это были всего лишь красные фонарики, раскачивающиеся повсюду. Между ними играли быстрые, проворные тени, собирающиеся на праздник ночи.

Внезапно Ален заметил красную тень, и этот оттенок цвета он знал как никакой иной. Ален вытащил из нагрудного кармана бинокль, в который столько ночей следил за противоположным берегом, надеясь уловить хотя бы одно движение, хотя бы промельк, проблеск Женевьев.

— Геновева… — прошептал он. На ней было то же платье, что и в день помолвки, когда они полюбили друг друга, платье-знамя, под которым их страсть отправилась на войну и потерпела поражение.

Это был знак, который он ждал тридцать пять лет? Или это была всего лишь насмешка: «Смотри, Ален, я сумела забыть тебя. И себя саму, какой была в пору любви к тебе»?

Лорин наблюдала за своим новым шефом: он хорошо к ней относился, не отличался чрезмерной строгостью и был неглуп, но сейчас, когда он глядел в маленький бинокль на противоположный берег, на его лице появилось какое-то новое выражение, которое она могла постичь только интуицией любящей женщины. Алену Пуатье тоже нечего было делать на этом берегу Авена. Она взяла его за руку. Непонятно было, кто за кого держится: Ален за Лорин или Лорин за Алена.

Его место, как и место Лорин, было в Кердрюке, где в этот миг одновременно происходило два события: по наклонному съезду в гавань прикатили микроавтобус, из которого вышли четыре монахини и священник, и такси, из которого выбрался человек в сером костюме и огляделся с недоверчивой миной, словно и сам не мог взять в толк, как это его занесло в такую дыру на краю света.

— Меня тошнит, это что, нормально? — Марианна с искаженным мукой лицом переводила взгляд с местного оркестрика, специализирующегося на гавотах, на Грету и обратно.

— Это называется «синдром публичных выступлений». Совершенно нормально. Такое бывает со всеми, даже с Андре Рьё. — Грета рассмеялась кудахчущим смехом. — Да перестаньте, Марианна. У вас в легком не растет кувшинка, от которой перехватывает дыхание. Дышите чаще; кстати, это всем полезно.

Они сидели в зале гостиницы. Руководитель оркестра подозвал ее к себе. С трудом держась на ногах, она перечислила ему пьесы, которые хотела исполнить. Тут в зал влетела стайка монахинь.

— Сестра Клара! — восхищенно воскликнула Марианна и сейчас же заметила и сестру Доминик, и отца Баллака. В своих развевающихся рясах они бросились к Марианне и окружили ее плотным кольцом. Они прибыли в Кердрюк, чтобы поблагодарить ее за спасение сестры Доминик, и специально выбрали для своей поездки этот праздничный вечер.

— Я так рада! — тихо сказала сестра Клара, обнимая Марианну. — Так рада, что у вашего странствия оказался счастливый конец.

Ален не знал, что делать. Другой берег реки пульсировал необычайной, таинственной энергией; он напоминал уже не просто заурядную бретонскую гавань, в которой отмечают обычный праздник, а Священную рощу.

Теперь за противоположным берегом Авена в бинокль наблюдала Лорин; Ален сходил за своей курткой и накинул ей на плечи.

— Вот мадам Женевьев, она принесла краны, чтобы открыть винные бочки… А вот Падриг ей помогает… А вот… — она помедлила и откашлялась, — мсье Поль, как он нарядился на праздник!.. А вот Клодин, батюшки, какой у нее живот, она на днях родит! Ах! Они показывают на Марианну! — восторженно воскликнула Лорин. — Она сегодня такая красивая!..

— А Жанреми ты видишь? — спросил Ален.

— Я не хочу его видеть, — отрезала Лорин и передала Алену бинокль.

Ален поднес его к глазам и увидел, как по ступенькам гостиницы поднимается Женевьев, а следом за ней — человек в сером костюме.

Когда тот вписал свою фамилию в бланк для прибывающих постояльцев и протянул его мадам Женевьев, та вздрогнула. Перечитала его фамилию еще раз.

Он так расфуфырился, что она его не узнала, да и жесткие вертикальные складки, сбегавшие от уголков рта к подбородку, ничем не напоминали того несчастного мужа, что несколько недель тому назад выступал по французскому телевидению, разыскивая свою исчезнувшую жену, — Лотара Мессмана.

— Где моя жена? — осведомился он на французском или, по крайней мере, на том, что считал таковым языком. Тогда Женевьев Эколлье впервые в жизни прибегла к обычной тактике французов: демонстративно не понимать никого, кто говорит не по-французски.

— Пардон? — надменно произнесла она.

«Маленький серенький зайчик, больше всего мне хочется бросить тебя в реку. Но ты вписал в бланк свою собственную фамилию, а не девичью фамилию Марианны, вот я, дура, поначалу ничего и не заметила».

— Моя жена. Марианна Мессман, — уже громче сказал он.

Женевьев пожала плечами и обогнула стойку регистрации, чтобы проводить Лотара в номер; при этом она повела его длинным путем, в обход, чтобы не пришлось идти через бальный зал.

«Эти французы, — думал Лотар, — заносчивые дряни». На всем пути сюда, в этот богом забытый уголок Бретани, эти мерзавцы отказывались его понимать. В ресторанах ему приходилось есть блюда, которые он не заказывал; когда он ехал на автобусе из Ренна в Кемпер, двое беззубых стариков плюнули на его бундесверовский значок, и он это стерпел; когда он искал остановку такси в Кемпере, его то и дело посылали не в том направлении, он поневоле выходил у одного и того же книжного магазинчика, торговавшего по преимуществу детективами, и продавщица стала с подозрением за ним наблюдать. Он вспомнил полученное десять дней тому назад письмо учительницы Аделы Бреливе. На весьма напыщенном школьном немецком, четким почерком — она сообщала, что считает своим «гражданским долгом» откликнуться на прозвучавший по телевидению призыв и сказать, что она подобрала означенную Марианну Мессман на шоссе возле Кердрюка и довезла до Конкарно, когда та путешествовала автостопом. Она обратила внимание, что эта дама назвалась чужим именем, но Адела, несомненно, ее узнала, а мсье Мессман пусть наведается в Кердрюк, в ресторан «Ар Мор», где, по слухам, наняли кухарку-иностранку.

Интересно, почему Марианна выбрала жизнь без него? Неужели она не могла больше выносить его общество?

О! А как же его взбесило, что эта женщина в вызывающем красном платье не хочет сказать ему, где Марианна! Наверняка ведь на этом празднике. Где наверняка пиво не подают, а только шампанское с лягушачьими лапками.

Лотара Мессмана тошнило от этой страны. Ну, хоть номер ему достался приличный. Из его окна открывался вид прямо на оживленную набережную.

Краем глаза Лотар заметил женщину в синем платье, с золотисто-каштановыми волосами до плеч, окруженную стайкой монахинь. Не может быть, чтобы это была Марианна. Марианна ниже ростом и… не такая привлекательная.

Лотар сходил за светлым бретонским пивом, которое подал ему через внешнюю стойку мрачный молодой человек, черноволосый, в красной бандане.

Мол с импровизированной танцплощадкой был переполнен: кругом возбужденно переговаривались женщины, смеялись мужчины, вертелись подростки; дети ловили друг друга под столами, поставленными вокруг танцевального настила.

Лотар стал протискиваться сквозь толпу, стараясь не замечать взглядов, которые бретонцы бросали на его элегантный костюм с шестью золотыми пуговицами. Он шел следом за женщиной в синем платье, цвет которого словно постоянно менялся, отражая лучи звезд и волны смеха. Когда она обернулась вполоборота на приветственный возглас изящно одетой дамы, державшей мундштук с сигаретой в обтянутой черной перчаткой руке, и махнула ей, у Лотара исчезли последние сомнения: женщина в синем платье — это все-таки Марианна.

Она показалась ему… выше ростом. Красивее. Неприступнее. Он отпил большой глоток пива. Отвлекшись на миг, чтобы поставить бокал, он потерял жену из виду. Вместо этого у него перед глазами выросла фаланга черных спин. Опять эти монахини.

Женевьев, слегка приподняв кончиками пальцев красное платье, элегантно поднялась по ступенькам на сцену. Один из оркестрантов галантно помог Марианне сесть на табурет, где ей предстояло играть. Женевьев объявила в микрофон: «Начнем fest-noz!»

«В тональности ми-бемоль мажор», — прошептала Марианна музыкантам. Она окинула взглядом толпу и рядом с Жанреми заметила Янна с блокнотом в руках. А возле него — Грету; та показывала ей два больших пальца. Рядом с Гретой — Симона; впрочем, он смотрел больше на Грету, чем на сцену.

Поль с Розенн вышли в центр танцплощадки, словно музыканты играли для них одних. Монахини, подняв головы, смотрели на Марианну с неподдельной благожелательностью. Отец Баллак добродушно усмехался, показывая кривые неровные зубы. Марианна ощутила, как постепенно расслабляется под сочувственными взглядами слушателей: она заметила, как засияли глаза Женевьев, как преисполнился желания взор Янна, как прижались друг к другу Паскаль и Эмиль, а Эмиль сложил ладони, точно молясь, чтобы этот бронтозавр-аккордеон издал приличный звук, как Колетт взяла за руки внучек Поля, — и возблагодарила богинь давно ушедших времен за этот миг и за то, что ее приняли так тепло.

Барабанщик задал настойчивый, завораживающий ритм. Потом Марианна закрыла глаза, представила себе, что она сейчас у моря, и взяла первые аккорды «Либертанго». Контрабасист подхватил мелодию, и Марианна открыла глаза; барабанщик ускорил темп, и вот уже самое знаменитое танго Пьяццолы делалось все более сильным и полнозвучным, как волны, вздымающиеся все выше и выше, как пламя, перекидывающееся от одного сердца к другому и охватывающее одно сердце за другим.

Вот уже на танцплощадке тесно стало от кружащихся пар, и когда вступила скрипка, волны поглотили и тех, кто сидели за столиками, лакомились мидиями и запивали их вином; они стали раскачиваться в такт музыке, когда бандонеон завоевал страстные акценты и синкопы.

Поль и Розенн абсолютно синхронной поступью, как положено в танго, пересекли зал, высоко подняв головы. Пальцы Марианны с легкостью и точностью летали по клавишам, а перед нею бушевало море.

Море тел, не было ни одного, которое осталось бы неподвижным, а в свете красных фонарей казалось, будто танцуют феи и кобольды, празднующие свое отплытие на Авалон. Все напоминало шумящий поток, даже Клодин мечтательно покачивалась, обняв свой огромный живот. Все танцевали и наслаждались тем, что живы, что видят друг друга и радуются друг другу.

Все, кроме одного человека, который не мог сдвинуться с места.