10. Собака в переулке, ребенок в небесах

Мы должны немедленно забрать Дункана из дома этой сумасшедшей бабы! – с порога выдохнул Гарп.

– Ну так пойди и забери, – ответила ему Хелен. – Раз уж это тебя так волнует.

– Жаль, ты не видела, как она водит машину! – сказал Гарп.

– Ну, вряд ли Дункан собирался кататься с нею на машине, – попыталась успокоить его Хелен.

– Но она может, например, взять мальчиков и повезти их куда-нибудь – например, в пиццерию, – предположил в отчаянии Гарп. – Я уверен: готовить она не умеет!

Хелен молча листала «Вечного мужа». Потом сказала:

– Довольно странная книга для подарка – от одной женщины мужу другой.

– Она мне ее не дарила, Хелен! Она этой книжкой в меня швырнула]

– Прелестно! – ядовито заметила Хелен.

– И она сказала, что это мерзкая книга! – с отчаянием продолжал Гарп. – Она, видите ли, считает, что Достоевский несправедлив по отношению к женщинам.

Хелен озадаченно на него посмотрела.

– По-моему, это давно уже не предмет для обсуждения, – сухо заметила она.

– Ну конечно! Я же сказал, она просто идиотка! Вот моей матери она бы непременно понравилась.

– Ах, бедная Дженни, – сказала Хелен. – Нечего на нее наговаривать.

– Доедай наконец свои макароны, Уолт! – напал Гарп на младшего сынишку.

– А ты держи выше свою базуку! – ответил Уолт.

– Здорово сказано, Уолт, – скорбно заметил Гарп, – но только никакой базуки у меня нет.

– Нет, есть! – заявил Уолт.

– Он не знает, что это такое, – вмешалась Хелен. – И я тоже не уверена, что знаю.

– Пять лет! – сокрушенно покачал головой Гарп. – А ты знаешь, Уолт, что говорить такие слова нехорошо?

– Он это наверняка у Дункана подцепил, – сказала Хелен.

– А Дункан – у Ральфа! – сказал Гарп. – А тот, несомненно, у своей мамочки, черт бы ее побрал!

– Ты сам-то попридержи язык, – сказала Хелен. – Уолт с тем же успехом мог подхватить это словечко и у тебя.

– Нет уж! – воскликнул Гарп. – Я и сам не уверен, что понимаю, что оно означает. Я этого слова и не употреблял никогда.

– Да ты часто даже не замечаешь, какие именно слова употребляешь дома, – сказала Хелен.

– Уолт, доедай наконец макароны! – рассердился Гарп.

– Успокойся, – сказала Хелен.

Гарп смотрел на остывшие макароны в тарелке Уолта как на личное оскорбление.

– И впрямь, чего мне беспокоиться? – сказал он горько. – Ведь ребенок все равно ничего не ест!

Ужин они закончили в полном молчании. Хелен знала, что Гарп придумывает какую-то историю, чтобы рассказать ее Уолту перед сном. Гарп, правда, делал это скорее для собственного успокоения, особенно если дети его чем-нибудь тревожили, – словно сам факт выдумывания интересной истории уже был залогом их будущей вечной безопасности.

Инстинкт отцовства проявлялся у Гарпа очень сильно; с детьми он неизменно бывал щедрым и любящим, поистине самым любящим из отцов, хотя Дункана и Уолта воспринимал совершенно по-разному. Но одинаково глубоко и нежно. И все же Хелен не сомневалась, что Гарп понятия не имеет, насколько его вечное беспокойство о Дункане и Уолте нервирует детей – среди сверстников они из-за этого кажутся напряженными и какими-то незрелыми. С одной стороны, он относился к ним очень серьезно, как к взрослым, а с другой – так о них пекся, что попросту не давал им взрослеть. Казалось, что Гарп просто не желает мириться с тем, что Дункану уже десять, а Уолту – пять; похоже, в его восприятии сыновья навсегда остались трехлетними.

Хелен, как всегда, с огромным интересом слушала историю, которую Гарп только что придумал для Уолта. Почти все такие истории, и эта тоже, начинались как типично детские, но кончались так, словно Гарп придумывал их для самого себя. Казалось бы, детям писателя дома должны читать больше всяких историй, чем другим детям, однако Гарп предпочитал, чтобы его дети слушали только его истории.

– Жил-был пес, – начал Гарп.

– Какой породы? – поинтересовался Уолт.

– Большая немецкая овчарка, – сказал Гарп.

– А как его звали? – спросил Уолт.

– У него не было имени, – сказал Гарп. – После войны он жил в одном большом немецком городе…

– Какой войны? – спросил Уолт.

– Второй мировой, – сказал Гарп.

– А, ну да! – сказал Уолт.

– Этот пес тоже был на войне, – продолжал Гарп, – а теперь стал сторожевым псом, потому что был очень умным и свирепым.

– Очень вредным. – заметил Уолт.

– Нет, – поправил Гарп, – он не был ни вредным, ни милым, хотя иногда мог быть и вредным, и милым. Он был таким, каким его хотел видеть хозяин, ведь его научили делать все, что велит хозяин.

– А откуда он знал, кто его хозяин? – спросил Уолт.

– Вот этого я не знаю, – ответил Гарп. – Но после войны у пса появился новый хозяин; он держал в центре города кафе, где можно было выпить кофе, или чаю, или лимонаду, или просто почитать газеты. По ночам хозяин гасил в помещении свет, оставляя включенным только один светильник, так что, заглянув в окно, можно было увидеть чисто вытертые столики, на них стулья ножками вверх, чисто вымытый пол и огромного пса, который бродил по этому чистому полу взад-вперед, как лев в зоопарке по своей клетке. Этот пес никогда не сидел спокойно. Иногда люди, заметив пса, нарочно стучали в окно, чтобы привлечь его внимание. Но пес только смотрел на них – он никогда не лаял и даже не рычал. Просто останавливался и очень внимательно смотрел на тех, кто постучал в окно, и эти люди сами поспешно уходили прочь. Им казалось, что, если остаться чуть дольше, он просто прыгнет, разбив окно, и вцепится в горло. Но пес никогда ни на кого не прыгал; он вообще держался спокойно и с большим достоинством, потому что никому и в голову не приходило вламываться ночью в кафе. Так что хозяину кафе было вполне достаточно просто оставлять там пса на ночь; псу и делать-то ничего не приходилось.

– Потому что этот пес выглядел очень злобным! – сказал Уолт.

– Ну вот, теперь ты себе его представил, – кивнул Гарп. – В общем, все ночи для этого пса были похожи одна на другую. А днем его привязывали в переулке возле кафе. Там он сидел на длинной цепи, прикрепленной к передней оси старого армейского грузовика, который когда-то загнали в переулок да там и бросили. У этого грузовика и колес никаких не было.

Ну, а что такое шлакоблоки, ты знаешь? Так вот, вместо колес под грузовик подложили шлакоблоки, и там вполне хватало места, чтобы пес мог спрятаться от солнца или от дождя. А длинная цепь позволяла ему дойти до конца переулка и посмотреть на людей, спешивших по тротуару, и на автомобили. Иногда пешеходы видели, как блестящий собачий нос что-то вынюхивает из темноты переулка, но дальше цепь его не пускала.

Псу можно было протянуть руку, и он начинал с интересом ее обнюхивать, но не любил, когда его гладили, и никогда протянутую руку не лизал, не в пример другим собакам. Если же ты все-таки пытался его приласкать, он тут же наклонял голову и пятился назад, в переулок. И оттуда смотрел на тебя так, что сразу становилось ясно: нечего и думать идти за ним к его логову или же пытаться приласкать его еще раз.

– Он бы тебя укусил! – сказал Уолт.

– Ну, как тебе сказать… – задумался Гарп. – Вообще-то он никогда никого не кусал. Я, например, никогда не слышал, чтобы он кого-нибудь укусил.

– А ты там был? – спросил Уолт.

– Да, – кивнул Гарп. Он понимал, что всякий рассказчик непременно «там был».

– Уолт! – окликнула сына Хелен. Гарпа всегда раздражало, что Хелен подслушивает, что он рассказывает мальчикам. – Вот что имеют в виду, когда говорят «собачья жизнь», – сказала Хелен.

Но Уолт и Гарп пропустили замечание Хелен мимо ушей. Уолт только поторопил отца:

– Давай дальше! И что же случилось с этим псом? Каждый раз, рассказывая детям историю, Гарп испытывал смутное ощущение огромной ответственности.

Интересно, какой инстинкт заставляет людей ждать, когда непременно что-нибудь случится! И неважно, о человеке ты рассказываешь или о собаке…

– Ну давай же! – нетерпеливо крикнул Уолт.

Гарп, задумавшись, угодил в тенета собственного искусства и, как часто бывало, совсем забыл о своем маленьком слушателе.

– Если же люди слишком часто протягивали к нему руки, – продолжал Гарп, – то пес возвращался в дальний конец переулка и забирался под грузовик. И оттуда часто торчал его черный нос. Обычно пес лежал либо под грузовиком, либо на тротуаре, но никогда не валялся посредине мостовой. У него были свои, вполне определенные привычки, и ничто не могло их изменить.

– Ничто? – спросил Уолт, то ли разочарованный, то ли встревоженный тем, что в истории так ничего и не случится.

– Ну, почти ничто, – сказал Гарп, и Уолт приободрился. – Кое-что все-таки его беспокоило. А точнее, только одно. Только это могло привести пса в ярость, заставить его даже залаять, буквально обезуметь.

– Ой, ну конечно же кошка! – воскликнул Уолт.

– Кот. О, это был ужасный кот! – сказал Гарп таким голосом, что Хелен отложила «Вечного мужа» и затаила дыхание. Бедный Уолт! – подумала она.

– А почему кот был такой ужасный? – спросил Уолт.

– Потому что он дразнил пса, – сказал Гарп. И Хелен испытала огромное облегчение, поняв, что в этом-то, очевидно, и заключается вся «ужасность» кота.

– Дразнить нехорошо! – со знанием дела сказал Уолт. Он частенько бывал жертвой Дункана, с удовольствием его дразнившего. Жаль, что Дункан не слышит этой истории, подумала Хелен. Урок о том, что дразнить нехорошо, будет преподан одному Уолту.

– Дразнить – отвратительно. – воскликнул Гарп. – Но кот и сам по себе был очень противный. Старый уличный кот, грязный и очень вредный.

– А как его звали? – спросил Уолт.

– У него не было имени, – сказал Гарп. – И хозяина не было; и он все время был голодный, потому и воровал еду. Впрочем, вряд ли его можно винить за это. И еще он вечно дрался с другими котами, что, в общем, тоже вполне естественно. В результате у него остался только один глаз; второй он потерял в драке так давно, что теперь даже шрама уже не было видно – совсем зарос шерстью. И ушей у этого кота тоже не было. Их он наверняка тоже потерял в боях с другими котами.

– Бедняжка! – воскликнула Хелен.

– Однако никому и в голову не приходило обвинять кота за его непрезентабельный вид, – продолжал Гарп, не обращая внимания на Хелен. – Но пса он действительно постоянно дразнил. И зря. Не стоило ему этого делать. Все понятно: ему вечно хотелось есть, приходилось быть вороватым и ловким, никто о нем не заботился, так что ему волей-неволей приходилось драться! Но дразнить пса все-таки не стоило.

– Дразнить нехорошо! – снова повторил Уолт. Совершенно определенно история для Дункана! – подумала Хелен.

– Каждый день, – продолжал Гарп, – кот вышагивал по тротуару, останавливался в дальнем конце переулка и принимался умываться. Заметив его, пес выскакивал из-под грузовика с такой скоростью, что цепь летела за ним в воздухе, извиваясь точно змея, – помнишь, как извивалась та змея, которая однажды переползла перед нами через дорогу?

– Ой, ну конечно! – воскликнул Уолт.

– И когда пес добегал до конца переулка, цепь натягивалась до отказа и с такой силой дергала его за шею, что он падал на тротуар и порой сильно ушибал голову, а иногда и вовсе вздохнуть не мог. А кот словно этого и не замечал. Сидел себе спокойненько, отлично зная, какой длины у пса цепь, и продолжал умываться, поглядывая на пса своим единственным глазом. Отдышавшись, пес начинал буквально сходить с ума. Лаял, клацал зубами, пытался освободиться от цепи, пока его хозяин, владелец кафе, не выходил наружу и не прогонял кота. И только тогда пес успокаивался и залезал под свой грузовик.

Но иногда кот почти сразу же возвращался, и в таких случаях пес терпеливо лежал под грузовиком, хотя терпения у него хватало ненадолго. Он молча лежал там, а кот на тротуаре тщательно вылизывал себе лапки, и вскоре пес начинал поскуливать и тоненько повизгивать, а кот только посматривал на него своим единственным глазом и продолжал умываться как ни в чем не бывало. И немного погодя из-под грузовика уже доносился вой, пес метался там, будто его облепили пчелы, а кот безмятежно мыл свою шерстку. И в конце концов пес снова вылетал из-под грузовика, волоча за собой цепь и прекрасно зная, что вскоре рывок цепи вновь швырнет его на землю и он почувствует обморочное удушье, а когда очнется, кот по-прежнему будет преспокойно сидеть в нескольких дюймах от него. И ему опять придется лаять до хрипоты, пока хозяин или кто-нибудь еще не шуганет проклятого кота… И пес просто ненавидел этого кота, – сказал, помолчав, Гарп.

– И я тоже его ненавижу! – сказал Уолт.

– И я тоже его ненавидел, – сказал Гарп.

Хелен эта история уже совершенно разонравилась – из нее следовал слишком очевидный вывод. Но она промолчала.

– Давай дальше! – потребовал Уолт. Важной частью истории, которую рассказываешь ребенку – и Гарп прекрасно это знал, – является наличие конечного вывода (в крайнем случае нужно притвориться, что он там есть).

– И вот однажды, – продолжал Гарп, – все решили, что пес совсем сошел с ума, потому что целый день он только и делал, что выскакивал из-под грузовика и летел в дальний конец переулка, пока рывок цепи не швырял его на землю; потом он поднимался, и все начиналось сызнова. Даже когда там никакого кота не было, пес продолжал совершать свои броски, натягивая цепь до отказа и падая на землю. Это очень удивляло и даже пугало некоторых прохожих, которые думали, что пес собирается напасть на них, и не знали, что он на цепи.

В ту ночь пес так устал, что не бродил, как обычно, по кафе, а просто лежал на полу, словно больной, и спал. И любой, наверное, мог бы забраться в кафе: вряд ли пес проснулся бы, до того он был вымотан. Но и все следующие дни он продолжал бросаться в конец переулка, хотя шея у него уже была изранена – он взвизгивал каждый раз, когда цепь валила его с ног. И ночью он спал в кафе буквально как убитый – словно его и впрямь убили на полу в кафе.

И тогда хозяин позвал ветеринара. И ветеринар сделал псу какие-то уколы – наверное, чтобы немного его успокоить. И в течение двух дней пес лежал не вставая – ночью в кафе на полу, а днем под грузовиком. Не вставал он, даже когда тот проклятый кот проходил мимо по тротуару или усаживался умываться в конце переулка. Бедный пес!

– Наверное, ему было плохо! – сказал Уолт.

– А как по-твоему, он был умный? – спросил Гарп. Уолт был озадачен, но, подумав, ответил:

– По-моему, да.

– Верно, – сказал Гарп, – потому что каждый раз, натягивая цепь, он немного сдвигал грузовик, к которому был привязан, – совсем чуть-чуть, но все же сдвигал. И несмотря на то, что грузовик стоял без движения уже много лет и прирос ржавчиной к подложенным под него шлакоблокам и скорее бы все дома вокруг состарились и рухнули, чем этот грузовик сдвинулся с места, – но, несмотря на это, пес заставил-таки его сдвинуться с места. Совсем немного, конечно… И, как ты думаешь, – спросил Гарп у Уолта, – он достаточно сдвинул грузовик?

– Я думаю, да! – с удовольствием сказал Уолт. Хелен тоже так думала.

– Ему нужно было преодолеть всего несколько дюймов, чтобы добраться до кота, – сказал Гарп, и Уолт кивнул.

Хелен, убежденная, что конец у истории будет кровавый, вновь углубилась в чтение «Вечного мужа».

– И вот однажды, – медленно начал Гарп, – кот снова явился, и сел на тротуар в конце переулка, и принялся вылизывать лапки. Он тер влажными лапами старые шрамы на тех местах, где у него когда-то были уши, и то место, где у него когда-то был второй глаз, и неустанно наблюдал за противоположным концом переулка, где под грузовиком лежал пес. Кот скучал, ведь пес теперь больше не вылезал из-под грузовика. Но пес вылез!

– Я думаю, грузовик сдвинулся вполне достаточно? – спросил Уолт.

– Пес помчался по переулку быстрее прежнего; цепь так и плясала, струясь за ним, а кот и не подумал уйти, не подозревая, что на сей раз пес уже может достать до него. Вот только… – сказал Гарп и помолчал немного, – цепь оказалась все же недостаточно длинной. – (Хелен застонала.) – Пес уже схватил кота за башку, но не смог закрыть пасть, потому что натянувшаяся цепь душила его; он дернулся, и его тут же отшвырнуло назад – как и прежде! Ну и кот, понимая, что ситуация переменилась, бросился прочь.

– Господи! – воскликнула Хелен.

– Ой, нет! – вырвалось у Уолта.

– Конечно, дважды подобным образом провести опытного старого кота невозможно, – продолжал Гарп. – У пса был один-единственный шанс, и он его упустил. Кот никогда больше не подпустит его так близко.

– Какая ужасная история! – снова воскликнула Хелен.

Уолт молчал, но, похоже, был с ней согласен.

– Однако случилось и еще кое-что, – сказал Гарп. Уолт тут же с готовностью вскинул на него глаза, а Хелен в сильнейшем волнении опять затаила дыхание. – Кот был так напуган, что сломя голову выбежал на улицу, не посмотрев по сторонам. Ты ведь не выбегаешь на улицу, не глядя по сторонам, верно, Уолт? – обратился Гарп к сыну.

– Нет, – твердо сказал Уолт.

– Даже если тебя вот-вот укусит собака, – сказал Гарп. – Даже в этом случае. Ты никогда не выбегаешь на улицу, не посмотрев по сторонам, верно?

– Ой, ну конечно! Я же знаю! – сказал Уолт. – А что случилось с котом?

Гарп так громко хлопнул в ладоши, что мальчик вздрогнул.

– Он погиб – вот так! – воскликнул Гарп. – Хлоп! И все кончено. Был раздавлен в лепешку. Пожалуй, если бы псу все-таки удалось сомкнуть челюсти, у кота и то было бы больше шансов выжить.

– Его сбила машина? – спросил Уолт.

– Грузовик, – ответил Гарп. – Прямо по голове ему проехал. И мозги вылетели наружу через те дырки, которые остались на месте ушей.

– Грузовик раздавил его? – спросил Уолт.

– В лепешку, – повторил Гарп и показал мальчику свою плоскую ладонь, даже подержал ее у него перед носом для пущей наглядности.

Господи, подумала Хелен, все-таки история-то была для Уолта! Никогда не выбегай на улицу, не посмотрев по сторонам!

– Конец, – сказал Гарп.

– Спокойной ночи, – сказал Уолт.

– Спокойной ночи, – ответил Гарп. И Хелен услышала, как они поцеловали друг друга.

– А почему все-таки у этого пса не было имени? – спросил Уолт.

– Не знаю, – сказал Гарп. – Не выбегай на улицу, не посмотрев по сторонам!

Когда Уолт заснул, Хелен и Гарп занялись сексом. Но Хелен никак не могла забыть рассказанную Гарпом историю – какое-то странное предчувствие овладело ею.

– А ведь пес никогда бы не смог сдвинуть грузовик, – сказала она. – Ни на один дюйм!

– Верно, – сказал Гарп. И Хелен поняла, что он и вправду был там.

– Ну и как же тебе удалось его сдвинуть? – спросила она.

– Я тоже не смог, – сказал Гарп. – Он врос в землю. Я просто срезал с собачьей цепи одно звено – ночью, когда он кафе сторожил, – и заказал у жестянщика несколько таких звеньев. И на следующую ночь добавил их к цепи пса – около шести дюймов.

– В общем, кот ни на какую улицу не выбегал? – спросила Хелен.

– Нет, это все для Уолта, – признался Гарп.

– Естественно, – сказала Хелен.

– Цепь оказалась достаточной длины, – сказал Гарп. – Кот убежать не смог.

– Пес убил кота? – спросила Хелен.

– Перекусил пополам, – сказал Гарп.

– И это случилось в одном немецком городе? – спросила Хелен.

– Нет, в австрийском, – сказал Гарп. – В Вене. Я в Германии никогда не жил.

– Но как же пес мог участвовать в войне? – удивилась Хелен. – Ведь в таком случае ему было бы не меньше двадцати лет к тому времени.

– А он и не участвовал в войне, – сказал Гарп. – Это был просто пес. В войне участвовал его хозяин – владелец кафе. Потому-то он и умел дрессировать собак. Он научил пса убивать любого, кто войдет в кафе после наступления темноты. Пока на улице было светло, в кафе мог кто хочешь зайти. А когда темнело, даже сам хозяин туда сунуться не решался.

– Ничего себе! – воскликнула Хелен. – А если бы там случился пожар? По-моему, весьма несовершенный метод дрессировки.

– По всей видимости, дрессура была боевая, – сказал Гарп.

– Ну что ж, – сказала Хелен. – Во всяком случае, это более правдоподобно, чем участие самого пса в войне.

– Ты правда так думаешь? – спросил Гарп. И ей показалось, он в первый раз за весь этот вечер заинтересовался по-настоящему. – Интересно… Тем более что я только что все это придумал.

– Насчет того, что хозяин собаки был на войне? – спросила Хелен.

– Как тебе сказать… не только, – признался Гарп.

– Так какую же часть истории ты выдумал? – спросила она.

– Всю целиком, – ответил он.

Они лежали в постели, и Хелен, прижавшись к нему, почти не дышала, понимая, что это один из самых щекотливых для него моментов.

– Или… почти всю, – прибавил он, помолчав. Гарпу никогда не надоедало играть в эту игру, хотя Хелен от нее уже порядком устала. Теперь он, конечно, подождет, когда она снова спросит: «И что же здесь правда, а что вымысел?» И он, конечно же, скажет, что это не имеет значения, пусть она лучше скажет, во что она не поверила. Тогда он эту часть переделает. Все, чему она верила, было истинным; все, чему она не верила, требовало доработки. Если же она верила всему рассказу, то и все целиком могло стать истиной. Как рассказчик он был совершенно безжалостен, и Хелен это знала. Если истина удовлетворяла его замыслу, он твердой рукой обнажал ее, но, если она представлялась ему неподходящей, он не задумываясь ее перекраивал.

– Когда ты вдоволь наиграешься с этим сюжетом, – сказала Хелен, – я бы все-таки хотела узнать, что же произошло на самом деле.

– Ну, на самом деле, – сказал Гарп, – это был бигль, а не овчарка.

– Бигль?

– Ну, если честно, то миттельшнауцер. И он действительно целыми днями сидел на привязи в дальнем конце переулка, но привязан был совсем не к армейскому грузовику.

– А к «фольсквагену»? – догадалась Хелен.

– К саням, на которых мусор вывозили, – сказал Гарп. – На этих санях зимой вывозили на улицу мусорные баки, но этот шнауцер, разумеется, был слишком мал и слаб, чтобы тащить такие тяжеленные сани в любое время года.

– А хозяин кафе? – спросила Хелен. – Он ведь на войне не был?

– Это была хозяйка, – сказал Гарп. – Вдова.

– И ее муж погиб на войне? – догадалась Хелен.

– Нет. Она овдовела совсем молодой, – сказал Гарп. – И ее муж погиб, переходя улицу. Она была очень привязана к этому псу, которого муж подарил ей на первую годовщину свадьбы. Но новая квартирная хозяйка не разрешала ей держать собаку дома, так что вдова на ночь оставляла пса в кафе, спустив его с поводка.

Когда в кафе становилось совсем пусто и мрачно, пес начинал очень нервничать, и его всю ночь разбирал понос от страха. А люди смотрели в окно и смеялись над тем, какие кучи наложил несчастный шнауцер. От этих насмешек собака еще больше нервничала, так что куч становилось все больше. А рано утром приходила вдова – чтобы успеть проветрить помещение и убрать собачье дерьмо. Потом она, бывало, отшлепает пса газетой, вытащит его, приседающего от страха, в переулок, и он там сидит весь день, привязанный к саням с мусорными баками.

– Значит, никакого кота тоже не было? – спросила Хелен.

– О, котов там было множество! – сказал Гарп. – Они приходили покопаться в мусорных баках возле кафе. Пес-то никогда бы мусор не тронул, потому что боялся вдовы, а еще он панически боялся котов, и как только в переулке появлялся какой-нибудь котяра, желавший проверить мусорные баки, пес заползал под сани и прятался там, пока кот не убирался восвояси.

– Господи! – сказала Хелен. – Значит, никто никого и не дразнил?

– Ну, дразнят-то всегда, – мрачным тоном возразил Гарп. – Была там одна противная девчонка, которая обычно останавливалась на тротуаре возле переулка и подманивала собаку к себе, вот только цепь собачья до тротуара не доставала, и собака только клацала зубами да тявкала, а девочка стояла на тротуаре и звала: «Ну давай, иди же! На-на-на!» – пока кто-нибудь не высунется из окна и не заорет, чтобы она оставила несчастную тварь в покое.

– Ты был там? – спросила Хелен.

– Да, мы там были, – сказал Гарп. – Каждый день моя мать сидела и писала в комнате, единственное окно которой выходило прямо в этот переулок. И собачье тявканье сводило ее с ума.

– Значит, Дженни передвинула сани с мусорными баками, – сказала Хелен, – и собака все-таки укусила ту противную девчонку, а ее родители пожаловались в полицию, и полицейские заставили собаку усыпить. Ну а ты, разумеется, стал утешением для печальной вдовы, все еще оплакивавшей своего мужа. Ей ведь, наверно, было чуть-чуть за сорок.

– Ей еще не было сорока! – сказал Гарп. – И случилось все совсем не так.

– А как? – спросила Хелен.

– Однажды ночью в кафе, – начал Гарп, – у пса случился удар. И подозреваемых, которые могли так испугать собаку, хватало с избытком. Наши соседи даже вроде как соревновались – кто сильней напугает пса.

Подкрадывались к кафе и ломились в окна и двери, визжа точно бродячие коты, – и приходили от собственных «шуточек» в полный восторг, а собаку, которая металась от страха, доводили до полуобморочного состояния.

– В общем, от испуга у собаки случился удар, и она умерла, – подытожила Хелен.

– Не совсем, – возразил Гарп. – От удара у пса парализовало задние конечности, так что он мог двигать только передними лапами и поворачивать голову. Но вдова цеплялась за жизнь этого песика не меньше, чем за память о своем усопшем муже, а у нее был любовник, плотник, и он смастерил для задней половины собаки маленькую тележку на колесиках. Собака переставляла передние лапы, а задняя, парализованная часть тела ехала на тележке.

– О господи! – только и сказала Хелен.

– Ты просто представить себе не можешь, какой звук издавали колеса этой тележки! – сказал Гарп.

– Видимо, не могу, – сказала Хелен.

– Мать говорила, что ей этого не вынести, – сказал Гарп. – Звук был поистине душераздирающий! Гораздо хуже тявканья пса, когда эта глупая девчонка его дразнила. Вдобавок пес не умел как следует поворачивать за угол без заноса. Он прыгал, а тележка отлетала в сторону быстрее, чем он успевал прыгнуть снова, и он оказывался на боку. А потом, естественно, самостоятельно встать не мог. Похоже, я был единственным, кто замечал эти его мучения, – во всяком случае, я единственный выходил в переулок и ставил пса на ноги. Как только он снова обретал вертикальное положение, то сразу же пытался меня укусить, – сказал Гарп, – но удрать от него ничего не стоило.

– Итак, однажды, – сказала Хелен, – ты отвязал этого шнауцера, и он выбежал на улицу, но не посмотрел по сторонам. Нет, извини: он выкатился на улицу, не посмотрев по сторонам. И все его неприятности сразу остались позади. А вдова и плотник поженились.

– Не так, – сказал Гарп.

– Я хочу знать правду, – сонно пробормотала Хелен. – Так что же случилось с этим проклятым шнауцером?

– Понятия не имею, – сказал Гарп. – Мы с матерью уехали из Вены и вернулись домой, а остальное ты знаешь.

Хелен, уже сдаваясь сну, понимала, что только ее молчание позволит Гарпу наконец открыться. Она знала, что и последняя история вполне может оказаться такой же выдумкой, как все прочие ее версии, а может быть, те версии как раз и были в значительной степени правдой. С Гарпом была возможна любая комбинация реального и воображаемого.

Хелен уже успела уснуть, когда Гарп вдруг спросил:

– А какая история нравится тебе больше других?

Однако Хелен устала и от секса, и от слишком длинных историй, и ей хотелось спать, а голос Гарпа звучал и звучал, не умолкая, и она все глубже погружалась в дремоту. Засыпать так она любила больше всего: после любовных утех, когда Гарп все говорит и говорит…

Зато сам Гарп испытывал разочарование. Когда приходило время ложиться спать, моторы его воображения были уже почти заглушены. Занятия любовью словно бы оживляли его и поднимали настроение, так что он принимался вести поистине марафонские разговоры, вставал, ходил есть, читал всю ночь, крадучись бродил по комнатам. В тот период он редко пытался писать, хотя иногда писал послания к самому себе – о том, что непременно напишет впоследствии.

Но в эту ночь Гарп откинул одеяло, посмотрел на спящую Хелен, заботливо укрыл ее и прошел в комнату Уолта. Он долго смотрел на младшего сына. Дункана дома не было, он ночевал в доме миссис Ральф. Гарп закрыл глаза и сразу увидел зарево над пригородами – пожар, причем горел тот самый дом, ужасный дом миссис Ральф!

Гарп снова открыл глаза, посмотрел на Уолта, и это немного его успокоило. Приятно, что он так хорошо знает своего малыша! Он прилег рядом с Уолтом, вдыхая его свежее дыхание и припоминая, в каком возрасте дыхание Дункана во сне стало кислым, как у взрослых. Гарп с неудовольствием обнаружил это, когда Дункану исполнилось шесть, – тогда он впервые почувствовал, что дыхание спящего Дункана становится несвежим и даже немного гнилостным. Это было как сигнал, что процесс медленного умирания организма уже начался. Так впервые Гарп осознал, что его сын смертен. Вместе с этим запахом у Дункана появились и первые темные пятна на зубах, до того абсолютно безупречных. Возможно, потому, что Дункан был его первенцем, Гарп всегда больше беспокоился о нем, чем об Уолте, – несмотря на то что его младший, пятилетний сынишка имел куда большую склонность (чем сынишка десятилетний) попадать в разные детские неприятности. А что значит «детские неприятности»? – подумал вдруг Гарп. Попасть под машину? Задохнуться, подавившись орехом? Быть похищенным каким-то незнакомым мерзавцем? А впрочем, рак тоже ведь своего рода незнакомец…

В общем, поводов для беспокойства хватало, особенно если беспокоишься о детях. А о детях Гарп беспокоился так сильно, особенно в периоды затяжной бессонницы, что начинал считать себя психологически непригодным для роли отца. Теперь уже эти мысли не давали ему покоя, и беспокойство за детей только усиливалось. А что, если их самый опасный враг – он сам, Гарп?

Вскоре он задремал рядом с Уолтом, однако сон у Гарпа всегда был недолгим и чутким. Он застонал и проснулся: отчего-то болело под мышкой. Оказалось, туда уперся кулачок Уолта. Уолт тоже постанывал во сне: похоже, ему снился тот же неприятный сон, что и самому Гарпу, – как если бы он передал сыну свой сон. Гарп распутал обвившие его ручонки малыша; но Уолт все равно вздрагивал и время от времени стонал: ему снился собственный и, видимо, не очень приятный сон.

Жаль, мне не пришло в голову, подумал Гарп, что назидательная история о старом боевом псе и о дразнившем его коте, а также о роковом грузовике-убийце могла показаться Уолту очень страшной. Однако во сне Уолт видел всего лишь огромный брошенный военный грузовик, размерами и формой скорее походивший на танк, весь утыканный стволами пушек и прочими боевыми приспособлениями весьма неприятного вида; щель в щитке была не шире щели в почтовом ящике. И страшный грузовик этот (или танк) был, разумеется, черным.

Собака, привязанная к этому грузовику, была размером с пони, хотя и не такая толстая и мохнатая, зато куда более свирепая. Она медленно, большими прыжками, бежала к выходу из переулка, а хрупкого вида цепь змеилась за ней по земле как живая. Уолту казалось, что эта цепь вряд ли удержит такого здоровенного пса. А в другом конце переулка, то и дело спотыкаясь на разъезжающихся ногах, безнадежно неуклюжий и неспособный убежать, бессмысленно кружил маленький Уолт и, похоже, никак не мог уйти оттуда, спрятаться от страшного пса. Цепь вдруг оборвалась, огромный грузовик дернулся вперед, словно кто-то его завел, и пес набросился на него, Уолта. Уолт вцепился собаке в шерсть, потную и колючую (это была подмышка отца), но пальцы его почему-то разжались, и пес хотел уже схватить его за горло, однако Уолт наконец побежал прочь, на улицу, где другие грузовики, похожие на тот брошенный, громыхали мимо него и их массивные задние колеса, выстроившись в ряд, напоминали огромные кольца с творогом или ватрушки. А поскольку вместо ветровых стекол у этих машин были узенькие щелки, водители, разумеется, не видели ничего вокруг, и маленького Уолта они тоже видеть не могли.

А потом вдруг он почувствовал, что отец целует его, и страшный сон куда-то ускользнул. И Уолт оказался в полной безопасности; он ощущал запах отца, его теплые руки и слышал, как отец успокаивает его, приговаривая: «Это же только сон, Уолт! Только сон!»

Гарпу снилось, что он и Дункан летят на самолете. Дункану понадобилось в туалет, и Гарп указал ему в конец прохода, где располагались крохотная кухонька, каюта пилота и уборная. Дункан хотел, чтобы его туда проводили и показали точно, какая именно дверь ведет в туалет, но Гарп был с ним суров.

– Тебе десять лет, Дункан, – сказал он. – Читать ты умеешь. Или спроси у стюардессы.

Дункан стиснул коленки и надулся. Тогда Гарп вывел его в проход между креслами и сказал:

– Пора взрослеть, Дункан. Это одна из тех дверей. Ступай.

Мальчик с мрачным видом двинулся по проходу к дверям. Стюардесса улыбнулась и ласково взъерошила Дункану волосы, когда он проходил мимо, но Дункан, разумеется, ничего у нее спрашивать не собирался. Он дошел до конца прохода и оттуда оглянулся на отца. Гарп нетерпеливо махнул ему рукой. Дункан лишь беспомощно пожал плечами: какая же из дверей?

Рассерженный Гарп встал.

– Попробуй хотя бы одну! – крикнул он Дункану, и пассажиры дружно уставились на мальчика. Дункан смутился и сразу же открыл ближайшую дверь. Потом быстро, с удивлением и растерянностью оглянулся на отца, и Гарпу показалось, что мальчика как бы втянуло в эту дверь, а потом она сама собой захлопнулась. Стюардесса пронзительно закричала. Самолет слегка качнулся, немного потеряв высоту, затем выправился. Все прильнули к иллюминаторам, кое-кто потерял сознание, кое-кого вырвало. Гарп бросился по проходу, но пилот и еще кто-то в летной форме преградили ему дорогу и не дали открыть ту дверцу.

– Она же всегда должна быть на замке, тупица, скотина! – орал пилот на рыдавшую стюардессу.

– Я думала, она заперта! – ныла стюардесса.

– Куда она ведет? – закричал Гарп. – Господи, куда ведет эта дверь? – И увидел, что ни на одной из дверей нет табличек

– Мне очень жаль, сэр, – сказал пилот. – Но сделать уже ничего нельзя.

Гарп рванулся мимо него, придавил какого-то типа в штатском к спинке кресла, отшвырнул стюардессу и открыл дверь. И увидел, что она выходит наружу – прямо в огромное небо! – и, не успев еще окликнуть Дункана, почувствовал, что его выносит в эту открытую дверь, в бескрайний простор, куда он бросился вслед за своим сыном.