Чи Хён чувствовала себя голой, когда шла по лагерю без шлема и без шевелюры, под которой можно было бы спрятать опухшее лицо. Помятый шлем она небрежно покачивала на ходу, держа за клыки оставшимися пальцами. Мохнокрылка вылечила почти все раны и переломы, но левая рука оставалась слабой, поэтому упражнения были не лишними. Свои синие локоны Чи Хён последний раз видела на крыше палатки, совомыши свили из них гнездо. Она задумчиво почесала взлохмаченную поросль пепельного цвета. Наверняка новые волосы выглядели ужасно, но Чи Хён сама отослала из лагеря единственного человека, которому доверила бы свою прическу, даже если больше ничего не могла ему доверить.

При одной только мысли о Гын Джу ей стало тошно, и она оглянулась на пологие холмы, куда он ушел вместе с Мрачным. Конечно, зря она тоскует по нему, зря на себя злится за то, что спровадила его. Да, они очень недолго побыли вместе после его неожиданного возвращения. Но когда Чхве попросила позволения вместе с Мрачным, Пурной и Дигглби отправиться на поиски Марото, Чи Хён решила, что нельзя упускать такую прекрасную возможность побольней уязвить Гын Джу, пылко уверявшего, что готов любой ценой искупить свое хвабунское предательство. Она не собиралась прощать Гын Джу по той лишь причине, что он спас ее от стаи монстров-опоссумов, и опальный страж куда лучше докажет свою верность, помогая Мрачному, а не болтаясь в лагере. Чи Хён объяснила ситуацию Чхве и попросила ее остаться, не желая лишиться сразу двоих друзей и советников, и дикорожденная согласилась, но похвала хитроумному плану из ее уст прозвучала натянуто. Нельзя сказать, что решение послать Гын Джу вместо Чхве было подсказано злостью, вдобавок принцессе не хотелось подвергать приближенных риску ради сбежавшего старого Негодяя. Но все же она гордилась своей находчивостью.

По крайней мере, Чи Хён устранила две главные помехи, не позволявшие ей сосредоточиться на командовании кобальтовым отрядом, а к возвращению экспедиции принцесса, возможно, успеет разобраться со своим душевным хаосом.

Чи Хён снова коснулась волос и подумала, что Гын Джу будет потрясен ее решением, зато Мрачного оно должно обрадовать…

Это решение несказанно удивило ее второго отца сегодняшним утром: даже после всех обманов и предательств он не мог поверить, что она отрежет свои волосы. Он ведь не участвовал в первой битве у Языка Жаворонка и не видел, как дочку бросили на землю, дернув за нелепые длинные кудри. Не видел, как превратившийся в монстра солдат зубами выдрал у нее клок волос. Она производила незабываемое впечатление в своем сверкающем доспехе, но София верно сказала: это металлическое дамское белье, а не настоящая защита. Надо было избавиться и от него, и от других глупых атрибутов – длинные локоны в бою так же обременительны, как и шлем, сужающий обзор.

– Генерал, – поприветствовал Улвер, когда Чи Хён зашла под навес его пышущей жаром мастерской.

Дикорожденный кузнец не приподнялся с табурета, на котором с трудом уместилось его мощное тело. Перед ним на наковальне был разложен скудный крестьянский завтрак: сушеные абрикосы, серый хлеб и кусок оранжевого сыра с источенной клещами коркой. Но, увидев, с чем пришла Чи Хён, он поднялся во весь рост; очевидно, мастерство оружейника внушало ему большее уважение, чем женщина, носившая шлем в бою.

– Да, недурная работа. Зачем вы хотите испортить такую хорошую вещь?

– Мне нужно что-нибудь более практичное, – ответила она, чувствуя на сердце камень, такой же тяжелый, как и шлем, который положила на заваленный инструментами верстак. – Что-то в стиле Непорочных островов, как я уже объясняла.

– Без забрала? – недоверчиво спросил Улвер, проведя грязным ногтем по лицевому щитку.

– Сам попробуй сражаться с умелым противником, когда у тебя на голове такое ведро, – проворчала она и ткнула пальцем в кольца и слитки, разбросанные по столу. – Как продвигается работа над клинком?

– Медленно. Сплав отлит и прокован, теперь идет узорная сварка, а это дело долгое. И я не всю крицу с прахом старика израсходовал. Если хотите, можно добавить эту сталь в шлем.

– Нет, совсем не хочу, – отказалась Чи Хён, вообразив, как Безжалостный будет что-то нашептывать ей каждый раз, когда она наденет шлем. Не то чтобы она действительно верила в призраков, но сам обычай добавлять прах умершего в оружие казался жутким, даже если другие считали это вполне обычным делом. – На наконечник копья хватит? Нужен широкий, как у варваров в Кремнеземье. Не для метания, а для фехтования.

– Ммм… – протянул кузнец, задумчиво посасывая вислый ус. – Да, хватит. Только нарисуйте его, как мы делали с клинком. И прихватите с собой вот эту вещицу, от женщины, про которую я вам говорил.

Подойдя к верстаку, отделявшему мастерскую от входа в палатку, он взял обтянутый кожей короткий и узкий прямоугольник с двумя медными кольцами, прикрепленными сбоку. Эта работа была доверена другому мастеру – Улвер заявил, что не справится даже с обычным украшением, не говоря уже о чем-то настолько сложном; впрочем, он помог с эскизом. Чи Хён просунула пальцы в кольца и рассекла рукой душный воздух кузни, пытаясь ощутить вес невидимого клинка. Да, придется привыкать к новому оружию, даже с учетом поправок в весе и конструкции, но когда Улвер выполнит заказ, у нее снова будут два меча, хотя и не совсем одинаковых. Мрачный и Гын Джу, договариваясь с кузнецом, не вспомнили, что у нее не хватает пальцев на руке.

– Можешь прикрепить рукоятку к какой-нибудь тупой железке? – спросила Чи Хён, неловко вытаскивая пальцы из колец. – Мне бы потренироваться.

– Разумеется, генерал, тренируйтесь сколько угодно, все время Звезды – ваше, – проворчал Ульвер, недвусмысленно поглядывая на оставленный завтрак. – Как только вещь будет готова, моя помощница отнесет ее в вашу палатку.

– Годится, – улыбнулась в ответ Чи Хён. – Я не планировала никому надрать задницу в ближайшее время.

– Постараюсь управиться поскорее, – пообещал Улвер, возвращаясь к еде. – Планы часто меняются, верно?

– Так и есть, – согласилась Чи Хён, поглядев на свой старый шлем, столько раз спасавший ей жизнь, затем на сделанную по особой мерке рукоять, которую скоро прикрепят к клинку, выкованному из металла с прахом деда Мрачного, и наконец на свежие шрамы, оставшиеся на месте пальцев. – Так и есть.

София никогда не чувствовала себя уверенно в двойной игре, даже если эта игра была неизбежной, даже если противник пять раз переходил на чужую сторону… А Канг Хо так поступал раз пятьдесят, это если предположить, что у него когда-то была своя сторона. Мордолиз вел хозяйку по лагерю, с самым беззаботным видом виляя хвостом, и София уже не впервые позавидовала отсутствию у него всякого беспокойства. Или угрызений совести, смотря по обстоятельствам. Забавно, за последний год она не единожды была готова придушить пса собственными руками, а теперь с теплотой и облегчением отметила, что его вялость исчезла, как снег по весне, а плешивая, покрытая волдырями кожа покрылась густым мехом. Это показалось бы жутковатым тому, кто мало знаком с такими сущностями, кто не знает, как они любят поля сражений, бордели и другие злачные места, разогревающие кровь смертных и подпитывающие демонов некой незримой субстанцией. София же увидела знак, что не все потеряно. Если у Мордолиза остались силы для борьбы, значит найдутся и у нее.

Конечно, при условии, что Мордолиз не подстроил какую-то грандиозную западню. Что София, доверяя старому демону, не совершает самую большую ошибку в своей жизни. Что тысячи различных переменных не сойдутся вдруг, вместо того чтобы разбежаться в разные стороны. Что ненависти и жажды мести хватит, чтобы на этот раз одержать верх, хотя все, чем она располагает на сей момент, – это разукрашенная синяками физиономия, потрепанный демон и несколько трупов за плечами.

– Скажи честно, Мордик, – попросила София, ведомая все дальше и дальше по затопленному талой водой лагерю, – это просто глупая надежда, которая многим будет стоить жизни, да?

Мордолиз обернулся и оскалил зубы; усмешка вышла почти человеческой. А затем с сопением побежал дальше.

– Знать бы еще, почему ты так стараешься помочь, – проворчала София, оскальзываясь в грязи.

То, что они с демоном наконец-то нашли общий язык, не предвещает Звезде ничего хорошего. Но это означает, что они слеплены из одного теста – хотя и принадлежат разным мирам. У них одни и те же таланты, вот бы еще знать, к чему эти таланты можно приложить с наибольшей пользой.

В молодые годы она вытворяла такое – даже демон не стал бы этим гордиться. Но потом ей довелось страдать от голода вместе со сторонниками и ежедневно рисковать жизнью, и в ее груди разгорелось пламя, которое отчаянно стремилось вырваться наружу и сжечь дотла продажную империю. Это пламя, долгое время сдерживаемое, забушевало снова, когда Эфрайн Хьортт отнял у нее Лейба и остальных… Но даже самый яркий и жаркий огонь слабеет, если его не подпитывать. Долгий поход Софии за возмездием пока дает лишь одно разочарование за другим.

В ту мерзкую ночь, сидя за частоколом в лагере кобальтовых, София могла бы и впрямь превратиться в чудовище, каким ее считали всегда. Она ощущала, как затухает последняя искра в груди. Но тут появилась Сингх и заботливо раздула угли. Потом засранцы-охранники попытались убить давнюю обидчицу, но только разворошили костер. А когда Мордолиз принес сломанную корону, огонь снова заплясал, хотя София давно не подкармливала его и даже не знала, какое топливо ему нужно.

Она узнала, когда загнала тех монстров вместе с их матерью обратно во Врата. Это все равно что галлон ворвани в паре с ураганным ветром. Удовлетворение от победы над сильным врагом, умноженное на уверенность в том, что ты действовала во благо всего живого. Именно эту страсть София зажгла в себе четверть века назад, решив, что может быть холодной и смертоносной, как демон, но если сумеет справиться с собой, то применит свои способности с куда большей пользой. И вот теперь, спустя две недели после пробуждения, этот огонь запылал в ней с небывалой силой, и она невольно представила, как скованный льдом лагерь оттаивает от одного лишь появления Софии Холодный Кобальт.

Наконец Мордолиз остановился возле полузасыпанной снегом палатки, грязный полотняный полог которой едва выглядывал из сугроба. Узел на нем был покрыт толстым слоем льда. Оглядевшись и убедившись, что в этом отдаленном уголке лагеря не слоняется без дела ни единый солдат, София откашлялась и крикнула в темноту:

– Выходи! Я знаю, что ты здесь.

Тишина. Стоявший возле входа Мордолиз заскулил и посмотрел на нее прозрачными глазами. Можно подумать, она морила беднягу голодом.

– Даю последний шанс, приятель, а потом позволю своему демону вытащить тебя наружу.

Угроза подействовала.

– Хорошо, будь по-вашему, – послышался изнутри мужской голос, а затем из щели высунулся кинжал и принялся пилить мерзлую растяжку полога. Бечева лопнула, и половина образовавшегося наверху сугроба рухнула внутрь палатки под громкие проклятия ее обитателя. Он выполз наружу на четвереньках, не выпуская кинжал из обмотанной тряпкой руки. Зловонный пар, поднимавшийся над этим человеком, подтверждал, что он не покидал своего логова уже несколько дней, но, судя по объемистому мешку за спиной, София подоспела вовремя.

– Вот и все, значит. Это у вас такая привычка, да? Продержать меня в неизвестности как можно дольше, чтобы родилась надежда, а потом прийти и разбить ее вдребезги?

– Ты Борис? – спросила София, отступая от грязного пленника. – Это имя ты назвал часовым, когда вместе с боевой монахиней приехал в лагерь?

– Можете звать меня Еретиком, – ответил изможденный молодой мужчина, облизывая растрескавшуюся в кровь губу, пока Мордолиз обнюхивал его пах. Трудно было поверить, но он выглядел даже хуже, чем в тот день накануне битвы, когда София впервые увидела его, хоронившего сестру Портолес. – Не могли бы вы унять своего демона, пока я не обоссался?

– Перестань, Мордик! – София похлопала пса по холке. – Иль не видишь, этот милый мальчик и сам охотно поможет нам, без всяких уговоров.

– Ага, буду ужасно рад, – кивнул Еретик, держа кинжал с таким отчаявшимся видом, словно собирался перерезать горло то ли себе, то ли своему противнику.

Мордолиз фыркнул, но подчинился и принялся что-то вынюхивать внутри грязной палатки.

– Рада встрече, – сказала София. – Боялась, что ты давно свалил.

– Да, я в самом деле уходил, – признался Еретик, наконец вложив кинжал в ножны. – Но, как видите, вернулся.

– Чтобы помочь нам?

– Чтобы выиграть у смерти еще несколько дней, – ответил молодой человек, утирая нос задубевшим от мороза рукавом. – Снег валил без остановки, и я понял, что скоро сдохну, если не окажусь в тепле. Потому и вернулся, хотя едва не заблудился в потемках. Просто чудо, что отыскал лагерь. Хотя чудес не бывает, наша судьба предопределена, и доказательством этому служит факт, что вы разыскали меня именно в тот момент, когда я снова намеревался сбежать.

– Поразительно, с какой ловкостью ты проскальзываешь мимо часовых, что туда, что обратно, – заметила София.

– О да, я скользкий тип. – Еретик почесал запястье, на котором виднелся слабый след наручника. – Мне дадут что-нибудь поесть, прежде чем самого отправят на корм червям? Думаю, им будет приятней, если в моем желудке найдется хоть маковая росинка. Помнится, вы боролись за то, чтобы бедняки не умирали от голода. Или я ошибаюсь?

– Слышь, приятель, хочу сказать тебе кое-что, чего не сказала бы никому другому, – начала София, глядя прямо в налитые кровью глаза бледного и грязного оборванца. – В то утро, когда ты хоронил Портолес и встретил меня, ты был прав.

– Прав?

Похоже, Еретика не обрадовало это признание.

– Да, прав. Я много наобещала в свое время, но мало исполнила. Непростительно мало.

Пока неплохо, ничего такого, чего она не повторяла себе тысячу раз бессонными ночами, но дальше будет труднее…

– И ты верно сказал, мне не следовало нападать на страннорожденную монахиню в палатке генерала. Я должна была выслушать ее, а не выносить приговор сгоряча. Моя ошибка стоила ей жизни. Должно быть, ей нелегко было добраться сюда, и она не заслуживала такой судьбы. Мне очень жаль.

По крайней мере, Еретику хватило такта сделать удивленное лицо, а Мордолиз, должно быть, и впрямь старался поддержать хозяйку – он не стал иронически фыркать или скулить, а выскочил из полуобвалившейся палатки и лизнул ей руку.

– Значит, вы пришли сюда, чтобы… извиниться? – с неуверенным видом переспросил Еретик.

– Разумеется, – ответила София, но поспешила добавить, чтобы не дарить наивному юнцу ложную надежду: – Извиниться и попросить о помощи. Происходит нечто чертовски странное, грозящее большой бедой всем жителям Звезды, независимо от их убеждений. Сказанное тобой на другое утро убедило меня в том, что ты твердо стоишь на стороне добра.

– Госпожа, вам достался неправильный еретик. – Его смех получился настолько фальшивым, что София поморщилась. – Я всего лишь белка, ищу себе орешки.

– Чепуха! – оборвала его София. – Ты уверовал однажды, Еретик, и кажется мне, что хотел бы уверовать снова. Я и есть то чудо, о котором ты говорил. Поверженная Королева вернулась, чтобы выслушать тебя. Я готова вместе с тобой восстановить порядок в Диадеме и во всей империи, но сначала нужно избавиться от общего врага, от единственной силы в этом мире, что пострашнее любых демонов. Те, кто нам противостоит, – смертны, но они служат Изначальной Тьме, они стремятся ввергнуть нас в ее бездну. Я говорю о Вороненой Цепи. Поможешь с ней бороться или нет?

– Хорошо… – Еретик посмотрел за спину Софии, на синее небо и белую долину – там, точно ранние крокусы, торчали палатки кобальтовых. – Я сделаю все, что в моих силах, ваше величество, но, боюсь, пользы от меня будет немного. Что я могу предложить такого, на что не способны ваша армия и ваш демон?

– Диадема, – пояснила София. – Ты родился там, правильно? Знаешь этот город как никто другой. Наверняка в нем остались друзья, люди, разделяющие твои убеждения. Те, кто поможет кобальтовым вернуть Драгоценность Самота.

– Чертовски мило. – Еретик посмотрел на Софию другими глазами, по крайней мере с большим интересом. – Признаться, я ждал от вас другого. Но почему я должен помогать? Потому что иначе вы меня убьете?

– Потому что ты знаешь: какой бы хаос мы ни устроили, это пустяк в сравнении с тем, что будет, если позволим Черной Папессе столкнуть Диадему и всю остальную Багряную империю в ад, который сама же Вороненая Цепь и разбудила. Каков будет твой ответ, Еретик? Поможешь мне вернуться в Диадему?

– Хм… – Еретик улыбнулся чуть испуганно и как будто через силу. – Хорошо, ваше величество, помогу. Но только потому, что мне никогда бы не поверили без доказательств, что я видел живую Кобальтовую Королеву.

– Я постараюсь вести себя так, как поется в песнях обо мне, – пообещала София и протянула руку, которую он пожал своей, обмотанной грязной тряпкой. – Всегда к твоим услугам, Еретик.

– Как и я всегда к вашим, – кивнул он. – Но у меня есть условие.

– О котором ты помалкивал, пока мы не пожали друг другу руки, – усмехнулась София. – Да будет тебе известно, я не так уж и упряма, особенно когда просят вежливо. Так что за условие?

– Вы поможете мне сбросить Портолес во Врата, открывшиеся в долине, – проговорил он, не глядя Софии в глаза. – Однажды она рассказала, что с ней сделали в детстве. Лекари цепистов отрезали… некоторые части тела, а потом заставили ее и других своих питомцев отправиться к Вратам Диадемы и бросить туда отрезанное. Можете себе представить, чтобы так поступили с детьми, чья вина только в том, что родились с необычными ушами, пальцами или чем-нибудь еще? Вот почему я согласился помочь вам – не потому, что поверил вашим словам, а потому, что это нужно прекратить. Так что первым делом мы отнесем сестру к Вратам, и пусть она вернет себе то, что утратила еще ребенком.

– Это достойное дело, – признала София, решив после секундного размышления не говорить, что такой сентиментальный поступок не кажется ей еретическим. Честная игра не потребовала от нее больших усилий, и это означало, что она изменилась к лучшему или, по крайней мере, стояла на пути к такому изменению. – Но земля совсем промерзла, до весны невозможно извлечь труп из могилы.

– Хм… Вообще-то, она уже не в могиле… – Еретик смущенно оглянулся на поваленную палатку.

– Ты хочешь сказать… – София сморщила нос – и вдруг сообразила, что Еретик воняет подозрительно сильно для человека, безвылазно просидевшего несколько дней в неотапливаемой палатке.

– Да, я потратил на это целую неделю. Добыл сломанные инструменты и незадолго до рассвета откопал ее. – Еретик показал содранные в кровь руки. – Похоже, еще и обморозился.

– Понятно, – вздохнула София, делая вид, что тронута такой преданностью.

– Украл сани, собирался отвезти ее сегодня вечером, когда дорога будет свободна. Но раз уж со мной Кобальтовая София, полагаю, мы можем начать прямо сейчас.

– Сначала нужно получить разрешение у нашего генерала, но не думаю, что с этим возникнут проблемы. – София решила, что чем больше бессмысленной почтительности к Чи Хён она проявит, тем будет лучше. – А потом отвезем монахиню, даю слово.

– Рад это слышать. И я передумал, зовите меня Борисом.

Приятно было, что благодаря ей человек снова во что-то поверил. Но прежде чем София успела себя с этим поздравить, он добавил:

– Из чьих-то других уст это звучало бы странно, но только не из ваших. Я принесу вам немало пользы, ваше величество, могу утверждать это прямо сейчас. Возможно, Портолес и была безумна, но она дала мне хорошую встряску. Надеюсь, вы покажете себя так же хорошо, как и она.

София вспыхнула: что она должна показать этому недомерку? Что она не хуже той боевой монахини, устроившей резню в Курске? Чтобы не совершить ничего такого, о чем придется пожалеть, София закрыла глаза, глубоко вздохнула и напомнила себе, с какой целью сюда пришла. Да и присутствует в словах этого умника определенный смысл: если она не покажет себя лучше, чем Портолес, у нее не будет права утверждать, что она оказалась на высоте.

Не то чтобы такие детали рельефа когда-то останавливали ее. Так ли уж важно, где находятся твои ноги, если ты выстоял в битве?

– Борис, думаю, боевая монахиня может подождать. Тебе нужно поесть и вымыться, а потом займемся делами. Не стоит показываться на глаза генералу в таком непрезентабельном виде. Ведь нам нужно, чтобы она официально объявила о том, что прощает тебя.

– Прощает? – Борис снова облизал грязные губы. – По-вашему, она захочет это сделать, после того как я привел сюда Портолес?

– У нас не возникнет проблем с Чи Хён, – с усмешкой повторила София. – Раз уж она простила меня, то простит и любого другого.

Все молчали, пока Чи Хён читала письмо, не без труда разбирая фразы: она никогда не была сильна в высоком непорочновском языке. Очевидно, им плохо владел и ее второй отец, отчего понять смысл послания было еще сложней. Чи Хён, убедившись, что написано именно то, на что она рассчитывала, со вздохом облегчения отложила письмо, оглянулась на Феннека, Чхве, Сингх и Софию и, не в силах сдержать усмешку, чуть дрожащим голосом сообщила новость:

– София, он предупреждает, что вы замыслили измену.

– Или просто отказался от предложения, держа в уме лучший вариант, – вставил Феннек, напомнив о том, каким циничным он бывает порой.

Цинизм и практичность хорошо уживаются друг с другом, мог бы возразить он, но это было не важно, потому что впервые за долгое время второй отец не подвел Чи Хён. Казалось бы, мелочь, он всего лишь отказался войти в сговор со своими старыми друзьями и продать ее императрице Рюки. Но Чи Хён, пусть даже на одно мгновение, снова ощутила тепло и спокойствие, как однажды в детстве, когда на Хвабун обрушился ураган и ее семья нашла убежище в пещере, расположенной в глубине острова, и сидела там возле огня, потрескивающего в древнем очаге.

Это ощущение казалось таким неуместным в заснеженном лагере, окруженном Таоанским полком, как Хвабун – штормовым морем. Ведь теперь не было никакой надежды на то, что опасность пройдет стороной, что южный ветер унесет ее прочь и очистится горизонт. Но пока оно не исчезло, Чи Хён наслаждалась.