Доминго проснулся от всепоглощающего ужаса, какого не испытывал с отроческих лет. От той отвратительной, заставляющей бешено колотиться сердце паники, что охватывает тебя, когда колокола уже отзвонили, а ты все еще дрожишь в своей постели, хотя должен был подняться час назад, чтобы начистить сапоги и пуговицы перед утренним смотром, ведь кадет, чей мундир не выглядит безупречно, вместо занятий по фехтованию проведет весь день за чисткой репы. По сведениям, полученным от друзей из академии, его нерадивый сын очистил столько корнеплодов, что ими можно было целый год кормить неимущих со всего города, тогда как сам Доминго за все время обучения не прикоснулся ни к одному. Но страх оставался с ним всегда, что уж кривить душой. Этот кошмар преследовал его всю жизнь: десятилетний кадет Азгаротийской военной академии в Леми лежит на койке и внемлет колокольному звону, звучащему, как роковой приговор…

Разница лишь в том, что тот дурной сон был гораздо лучше невероятной яви. Какой-то безумец, несомненно вознамерившийся умереть, дал сигнал к атаке, даже не потрудившись разбудить полковника. Горны трубили вдалеке, и, значит, солдаты оставили Доминго в лагере и выступили без своего командира! Голова трещала как с похмелья, и Доминго, разъяренный тем, что кто-то узурпировал его власть над полком, еще больше злился на самого себя, позволившего этому случиться. Он обязан был предвидеть такой поворот, но чьих рук это дело? Кто мог осмелиться? Конечно, не Ши, она слишком уважает армейскую дисциплину, а Уитли не хватило бы мозгов поднять мятеж…

Куда более слабый, жалкий рог запел ближе, чем горны, и Доминго откинулся на подушку, окончательно вернувшись в реальный мир, к своей боли и унижению. Он ранен, фактически искалечен, и он пленник в лагере кобальтовых. Он подвел всех, и себя в первую очередь, к тому же получил настолько тяжелую рану, что не способен даже подняться с постели; София собственноручно сняла с него кандалы – вот какой он теперь беззубый. Человек, которого король Калдруут назвал когда-то Кокспарским Львом, сначала потерял друга, затем сына и, наконец, честь и уподобился старой хромой кошке, настолько безобидной, что можно рядом оставить открытой клетку с певчими птицами.

Значит, какой-то имперский полк идет в атаку на кобальтовых. Должно быть, это Третий, потому что еще один ближайший боеспособный полк – Второй Мешуггский – должен находиться в двух неделях пути к западу отсюда, даже если он выступил одновременно с Таоанским… Но Третьим полком по-прежнему командует Ждун, а от нее хрен дождешься атаки с ходу на плохо изученного противника. Доминго потому и решил действовать до прихода таоанцев, что Ждун наверняка захотела бы дождаться прямых указаний из Диадемы, вместо того чтобы сокрушить кобальтовых на свой страх и риск… А теперь она вдруг ринулась в бой, не имея в тылу другого полка, способного в случае нужды прийти на помощь! Нет, это безумие.

Если только Ждун не получила уже приказ из Диадемы, и не обязательно от багряной королевы… В чем убеждения Доминго и Ждун сходятся, так это в безоговорочной поддержке Короны и презрении к Вороненой Цепи, но, учитывая, что сам он пошел на сделку с совестью, нет ничего странного и в сговоре Ждун с Черной Папессой. Вероятно, ее обманули, как и самого Доминго, и теперь еще один отравленный зельем цепистов полк направляется в долину, чтобы стать жертвой еще более страшного ритуала…

А может, в отличие от Доминго Ждун с возрастом поумнела. Узнав, что кобальтовые слабы после битвы с азгаротийцами, она решила вцепиться в низко висящий плод обеими руками. Пусть Третий полк и не так страшен в сражении, как Пятнадцатый, но недостаток боевой выучки таоанцы с лихвой искупают числом. Чем дольше Доминго обдумывал этот вариант, тем более правдоподобным он казался, и наконец полковник позволил себе глубокий вздох, хотя и понимал, что потревожит больные ребра. Иногда приходится делать то, что тебе неприятно.

Следовало отдать должное Ждун – впервые за все годы службы та предпочла самое разумное решение самому безопасному. Она, без сомнения, одолеет Кобальтовый отряд и примкнувших к нему Негодяев. Доминго на миг задумался о том, чтобы покончить с собой, прежде чем Ждун войдет в палатку и позлорадствует над его невольным освобождением. Но даже если бы он решился, ему не хватило бы сил на попытку сбежать от судьбы. Он по собственной глупости оказался на этой койке и останется на ней, пока более удачливый офицер не освободит его.

Самым странным во всем этом было чувство разочарования, с которым он внимал пению приближавшихся горнов. Ему не доставляло удовольствия пребывание в плену, не вдохновляла перспектива стать сообщником Софии и ее непорочной протеже; обеих он бы убил не раздумывая, разве что они бы понадобились живыми, чтобы выдать важные сведения. Спору нет, кобальтовые заслуживают расплаты за все свои преступления…

Но трудно найти солдата, у которого за душой нет темных дел. Доминго еще в бытность кадетом понял, что избежать большего зла можно, только примирившись с меньшим. Такая философия – единственный способ выжить для имперского офицера. Да, она стоила Доминго многих неприятностей, после того как он вступил в необдуманный союз с папессой И’Хомой, но она же заставляла полковника быть верным королеве Индсорит от первой гражданской войны с Вороненой Цепью до последней. Правда, при этом он принес Короне больше вреда, чем пользы, но никто не посмеет отрицать, что все эти двадцать лет только Пятнадцатый полк и его недостойный начальник удерживали империю от развала или хуже того – от мятежа цепистов.

Потому-то Хьортт и испытывал сейчас горькое разочарование, прекрасно понимая, что клерикальный переворот, которого он всегда так боялся, все же произошел и сам Доминго сыграл в его победе значительную роль. Накануне вечером генерал Чи Хён приходила к нему в палатку, чтобы попросить поддержки, утверждала, что королева Индсорит лишь номинально правит империей… И если даже известный своей преданностью багряной королеве азгаротийский полковник вступил за ее спиной в сговор с Черной Папессой, приходится признать, что в словах этого непорочного отродья есть определенный смысл. Как бы абсурдно это ни звучало, но синеволосая девчонка за несколько минут сказала больше правды, чем он услышал за всю свою военную карьеру. Цепь представляет серьезную угрозу, с этим согласны все здравомыслящие имперские офицеры, но никто не нашел в себе смелости даже помыслить о том, что этих полоумных фанатиков нужно либо истребить, либо раз и навсегда выгнать из страны. А генерал Чи Хён как раз этого и хочет – защитить Самот и другие провинции от чумы, что медленно и неуклонно распространяется по всей империи, чумы, к процветанию которой сам Доминго приложил руку.

Поначалу утверждения Чи Хён казались такой же нелепостью, как речи любого другого агитатора, но полковник повторял их снова и снова, после того как принцесса взяла с него слово помочь ей в этой войне и отправилась спасать уцелевших кавалеристов Пятнадцатого полка от мести Софии. Эти слова не давали ему уснуть до поздней ночи; без всякого сомнения, именно они стали причиной его странных снов. И в конце концов Чи Хён почти убедила его, хотя это, конечно, безумие. Генерал и ее помощники чертовски хорошо вели эту войну, имея под рукой лишь разношерстную толпу наемников и крестьян. К ней примкнуло несколько самых хитрых стратегов, с которыми Доминго когда-либо приходилось иметь дело. И казалось, кобальтовые успеют подготовиться к встрече с Третьим полком и его осторожным, нерешительным командиром. Доминго ненавидит Софию, но Черную Папессу он ненавидит еще сильнее. Он бы не задумываясь воспользовался прекрасной возможностью уничтожить одного врага руками другого. Если Холодный Кобальт и полковник Хьортт объединят свои усилия и окажут помощь генералу Чи Хён, эта война сокрушит Вороненую Цепь.

Во всяком случае, могла бы сокрушить, если бы полковник Ждун проявила обычную нерешительность, а не бросилась в атаку. Как знать, возможно, на переговорах авторитет Доминго сыграл бы свою роль и Ждун заключила бы союз с кобальтовыми против Цепи. Однако теперь она обладает явным превосходством, и даже столь плохо обученный полк, как ее Третий, способен испортить все дело. Генералу Чи Хён придется отказаться от своей мечты.

Прикрыв глаза и снова унесясь мыслью к трубящим горнам, Доминго признался себе, что это была прекрасная мечта, пусть и недолговечная.