ЭПИЛОГ

Я, как всегда, была права: Рольф Карле действительно оказался настоящим тормозом, по крайней мере в том, что касалось личной жизни. Он всегда мгновенно соображал, как заснять какое-то событие в нужный момент и в наилучшем ракурсе, но совершенно не мог разобраться в собственных чувствах. В свои тридцать с небольшим лет он по-прежнему был холостяком и, привыкнув к одинокому и вольному существованию, был готов защищать привычный образ жизни, занимая глухую оборону всякий раз, когда тетя Бургель начинала восхвалять семейные ценности. Может быть, именно поэтому ему понадобилось так много времени, чтобы понять, что в его жизни и в наших с ним отношениях нечто изменилось с того дня, как я рассказала ему очередную сказку, сидя у его ног на шелковых подушках.

Отсняв необходимый материал о побеге из тюрьмы Санта-Мария, Рольф отвез меня в колонию и поселил в доме своих родственников, а сам в тот же вечер вернулся в столицу, потому что не мог не быть в гуще событий; шум тогда действительно поднялся невероятный, особенно после того, как подпольная радиостанция партизан стала передавать записи коротких речей бежавших из тюрьмы герильерос, в которых они выкрикивали революционные лозунги и издевались над властями, проявившими полную беспомощность. Измученный, почти не спавший и практически ничего не евший, он четыре дня носился по столице, а затем и по стране, чтобы взять интервью у всех, кто хоть каким-то образом был связан с этим громким происшествием, в том числе у содержательницы борделя в Аква-Санте, у разжалованного начальника охраны и даже у самого команданте Рохелио; знаменитый предводитель повстанцев появился на телеэкранах секунд на двадцать — в черном берете со звездой и с платком, закрывавшим лицо. К сожалению, эта передача была прервана по техническим причинам, как сообщили телевизионщики. Заключенные бежали из тюрьмы в субботу, а в четверг на следующей неделе директор телевидения Аравена был вызван во дворец президента, где получил настоятельные рекомендации попридержать своих отмороженных репортеров, если, конечно, ему еще не надоело его служебное кресло. А этот ваш Карле, случайно, не иностранец? Нет, ваше превосходительство, он натурализовался в нашей стране абсолютно легально, все документы имеются. Ну хорошо, в любом случае предупредите его, чтобы он не совал свой нос в те дела, которые напрямую касаются внутренней безопасности, потому что такое любопытство может выйти ему боком. Директор вернулся на студию и тотчас же вызвал своего протеже; они заперлись в кабинете на пять минут, после чего Рольф в тот же день вернулся в колонию с четкими инструкциями сидеть там и не показываться в столице, пока страсти не улягутся и внимание властей к его персоне не ослабеет.

Он вошел в большой деревянный дом — практически пустой, потому что выходные еще не наступили и туристов не было, — громко, во весь голос поздоровался с родственниками, но не дал тетке запихнуть ему в рот пирожное, а также лишил собак удовольствия облизать его с ног до головы. Бросив сумку, он сразу же вышел на улицу и отправился искать меня; повод для этого у него был: вот уже несколько недель ему во сне являлся один и тот же призрак в желтой юбке; привидение мешало ему нормально спать, мучило, жгло, искушало и возносило к сияющим вершинам буквально за мгновение до того, как он уже на рассвете, после несколько часов погони, догонял эту таинственную тень и сжимал ее в своих объятиях. Вслед за этими прекрасными снами наступало горькое разочарование: он просыпался весь в поту, с неведомым ему именем на устах и — один. Пора было дать какое-то земное имя этому навязчивому наваждению. Он нашел меня в эвкалиптовой роще. Я сидела, прислонившись спиной к стволу дерева, и делала вид, будто пишу сценарий. На самом же деле я внимательно следила за Рольфом. Я постаралась сесть так, чтобы ветер шевелил мое платье, а вечернее солнце помогало создать образ задумчивой и умиротворенной женщины, ничуть не похожей на ту ненасытную самку, что мучила его по ночам. В течение нескольких минут он наблюдал за мной издали. Я не столько видела его, сколько чувствовала на себе его взгляд; наверное, он в конце концов решил, что хватит ходить вокруг да около и пора объясниться со мной начистоту, разумеется не выходя за рамки приличия. Он подошел ко мне стремительным шагом и начал целовать меня так, как это бывает в любовных романах, именно так, как мне того хотелось, причем хотелось уже давно, наверное лет сто, не меньше; вот так целовались буквально за несколько секунд до этого встретившиеся наконец друг с другом главные герои моего «Болеро». Я воспользовалась минутой близости, чтобы украдкой принюхаться к Рольфу и таким образом определить для себя аромат, которым можно будет наделить влюбленную парочку моих героев. Наконец я поняла, почему с первой секунды нашего знакомства у меня было ощущение, будто я знаю его уже давно. Отбросив пространные объяснения, можно свести все к одной простой мысли: я встретила его — своего мужчину, кого ждала столько лет и без устали искала всю сознательную жизнь. Похоже, ему в голову в тот момент пришла точно такая же мысль, и, быть может, он сделал для себя точно такие же выводы; впрочем, внешние проявления наших чувств никогда полностью не совпадали — сказывались свойственная Рольфу рациональность и другой, чем у меня, темперамент. Мы долго целовались и обнимались, нашептывая друг другу те слова, которые отваживаются произнести лишь люди, только что влюбившиеся; это право дано только им, потому что у них еще сохраняется иммунитет к пошлости и вульгарности.

Поцеловав нас на прощание последним соскользнувшим со ствола эвкалипта лучом, солнце ушло за горизонт; стало темнеть, и почти тотчас же похолодало, как всегда бывает в горах. Мы не пошли, а почти полетели, паря в воздухе, по направлению к дому. Нам не терпелось сообщить всему миру о нашей только что обретенной любви. Дядя Руперт сразу же известил о столь важном событии обеих дочерей и немедленно спустился в погреб, чтобы взять несколько бутылок старого, специально припасенного для подобных случаев вина; тетя Бургель разволновалась до такой степени, что ни с того ни с сего запела какую-то песню на родном языке; при этом она немедленно принялась строгать, резать и шинковать все необходимые ингредиенты для знаменитого блюда-афродизиака. Собаки устроили в вольере веселую возню, сопровождавшуюся радостным лаем; именно они первыми почувствовали пьянящую вибрацию нашего чувства. Стол накрыли с размахом, как для настоящего роскошного пира: на скатерть была выставлена праздничная посуда, мужья кузин — хозяева свечной фабрики — с радостью выпили за здоровье и счастье своего давнего соперника, сами же сестры, хихикая и перешептываясь, отправились взбивать перины и ставить свежие цветы в кувшины в лучшей гостевой комнате, той самой, где много лет назад они вместе с кузеном осваивали первые уроки восхитительных земных радостей. Когда семейный ужин подошел к концу, мы с Рольфом удалились в приготовленную для нас комнату. Я впервые оказалась в этом просторном помещении с камином, в котором уже горели сухие ветки боярышника, и с установленной на возвышении большой кроватью, накрытой невероятно мягкой, просто воздушной периной. Из-под потолка к кровати спускался балдахин — белоснежный, как фата невесты. И в ту, и в последующие ночи мы любили друг друга с такой страстью, что вся мебель и все деревянные конструкции в доме засверкали, будто заново отполированные и позолоченные.

А потом мы любили друг друга все спокойнее и спокойнее, пока наконец любовь совсем не обтрепалась и не протерлась до дыр.

А может быть, все было не так. Может, нам выпало счастье обрести особенную любовь, и мне уже не пришлось ничего придумывать; я лишь приодела ее в нарядное платье, чтобы она лучше сохранилась у меня в памяти; в конце концов, кто сказал, что нельзя построить свою жизнь и окружающий мир такими, какими ты сам хочешь их видеть. Да, я немного преувеличивала, когда писала, например, что наш медовый месяц был жарким до безумия, что мы заново пробудили интерес к жизни в этом опереточном городке, что все здесь стало по-другому, что все улицы и переулки наполнились горячим дыханием и жадным шепотом, что в часах с кукушкой свили гнезда голуби, что в одну прекрасную ночь на кладбище расцвел миндаль и что сезон любви у собак дяди Руперта начался в тот год гораздо раньше обычного. Лучше я напишу о том, как в этот замечательный месяц время словно остановилось, словно спряталось внутрь себя, свернулось, как платок в руках фокусника; я напишу, как Рольф Карле, от мрачности которого не осталось и следа, а все тщеславие рассыпалось в пыль, забыл о мучивших его кошмарах и вновь запел песни своего детства и отрочества, а я под его пение исполняла для него танец живота, которому научилась на кухне в доме Риада Халаби; а еще между смехом, улыбками и бокалами вина я рассказывала ему сказку за сказкой, и некоторые из них были даже со счастливым концом.