Глава 3
ОРАКУЛ
Ни Леор, ни я не опустили оружия. В воздухе мерцали слабые, аморфные призраки, ласкавшие нашу броню бесплотными руками. Нерожденные демоны, жаждущие воплощения. Я чувствовал, как они жаждут пламени наших душ и желают, чтобы мы начали бой, даруя им жизнь посредством эмоций и кровопролития.
— Назови себя, — велел Леор стоящему трупу.
— Саргон, — раздался в воксе сухой шепот.
Скрипучий голос дрожал от усилия, а не от злого умысла. Существо произносило слова шепотом, выталкивая их из прогнивших легких, поскольку ни бронекостюм, ни холод лишенной солнца пустоты не смогли полностью уберечь тело от процесса разложения.
Прочие не обладали талантом к Искусству, однако я чувствовал психические нити, протянутые между движущимся трупом и разумом, который оживил кости создания. Стоявшая перед нами фигура сутулилась, мертвые мышцы обмякли — это была марионетка, движимая лишь волей находящегося поблизости кукловода. Я опустил топор и посмотрел на Несущего Слово.
— Саргон — это ты.
Бронзовый шлем пленника утвердительно качнулся, однако шипящий ответ пришел от стоящего мертвеца:
— Саргон Эрегеш, некогда из Семнадцатого легиона. Некогда из ордена Медной Головы. Некогда воин-жрец Слова.
— Некогда? — переспросил я.
Все группировки в разной степени верны бывшим легионам и вовлечены в их дела, но мне встречалось мало таких воинов Семнадцатого, кто бы отринул учение Лоргара.
— Я несу свет знания, однако это больше не Слово Лоргара.
Я оглянулся на Фалька в поисках разъяснения.
— Где ты его схватил?
Тот покачал головой:
— Я его вообще не хватал. Он пришел к нам после падения Луперкалиоса и сложил оружие. Оковы — это просто мера предосторожности.
И оскорбление. Даже сейчас в Фальке жила гордыня его примарха. Он мало интересовался чужими нуждами и особенностями. Я обратился к коленопреклоненному воину, а не к говорящей от его имени кукле:
— Почему ты не разговариваешь?
Несущий Слово поднял красную перчатку и коснулся горла кончиками пальцев. Слова снова произнес стоящий позади меня труп:
— Раны, полученные на Терранской войне. Один из сынов Сангвиния рассек мне горло. Его клинок лишил меня гортани и языка.
Я не чувствовал в нем лжи, но, по правде говоря, я вообще мало что чувствовал. Защита воина была сильна, причем не только за счет железной воли. Он не просто оживлял мертвеца как игрушку — его сущность разделилась между трупом и его собственным телом, и душа обитала одновременно в двух оболочках. Подобное требовало невероятного уровня контроля.
«Если тебя лишил дара речи вражеский меч, то почему ты не говоришь так, как я сейчас?»
Ответом мне было молчание. Ни Несущий Слово, ни труп никак не отреагировали. Я попытался еще раз:
«Ты не слышишь моих слов?»
Опять ничего. Гира рыскала по палубе под командным возвышением, наблюдая за нами голодными белыми глазами.
«Он не слышит нас, — передала она мне. — Я вижу пламя его души как огонь в клетке. Она жива, но скрыта. Здесь, но не здесь».
Ее замешательство и настороженность передавались мне по связывающему нас телепатическому каналу. Я вновь перевел взгляд на стоящего на коленях воина. Оказавшись рядом с любым — или почти любым — живым существом, я мог чувствовать фрагменты их эмоций и воспоминаний, словно хаотичную дымку, окутавшую сознание. Требовалось не более чем секундное усилие мысли, чтобы заглянуть в их жизни.
Аура же этого воина представляла собой дым. Просто… дым. Голоса внутри нее были слишком приглушенными, чтобы разобрать их слова. Цвета выглядели поблекшими, полностью утратившими жизнь.
Кто-то или что-то прижгло дух этого человека. Его отсекли от прочих живых существ, хотя большинство смертных никогда бы не заметили этой незримой стены. Как и сказала Гира, он был здесь, но не здесь.
— Кто это с тобой сделал?
— Я уже сказал тебе, — произнес стоящий труп, а Несущий Слово вновь коснулся своего горла. — Кровавый Ангел.
— Нет. Кто оградил стеной твою душу? Кто запер твою сущность таким образом?
Леор с Фальком глядели на меня так, будто я нес околесицу. Я не обращал на них внимания, ожидая ответа Несущего Слово.
— Я не могу сказать, — передал по воксу мертвец.
Я снова не почувствовал лжи в словах пленника, однако его ответ был столь неопределенным, что мог означать что угодно.
— Не можешь или не хочешь?
— Я не могу сказать.
— О чем ты говоришь, Хайон? — спросил Леор. — Кто и что с ним сделал?
— Его разум и душа ограждены так, как мне никогда не доводилось видеть. Я мог бы пересилить его волю, но все равно не узнал бы ни малейшей доли того, что он скрывает в своей памяти. Кто-то сделал это с ним, но я не могу представить, у кого есть подобные способности. Возможно, мой брат Ариман. Или же мой отец Магнус.
— Я не встречал ни того ни другого, — прохрипел труп в вокс.
— Волнующе, — прокомментировал Леор.
Его голос был полон скуки.
— Почему ты сдался Дурага-каль-Эсмежхак? — спросил я.
— Этого потребовала судьба, — отозвался мертвец.
— Я не верю в судьбу. Скажи мне правду.
— Колесо судьбы продолжает вращаться независимо от того, веришь ли ты в его движение или нет, Искандар Хайон. Его движение столь же неизбежно, как ход времени.
То, что ему было известно мое имя, не стало неожиданностью. Он мог узнать его сотней способов. Меня больше занимал фанатизм, который был различим даже в голосе мертвеца.
— Скажи мне правду, — повторил я.
— Я знаю, где спрятан «Дух мщения». Я несу это знание тем, кому оно нужно сильнее всего.
— Чрезвычайно сомнительная щедрость. Откуда тебе известно, где находится флагман Девяти легионов?
Разноцветные глазные линзы Несущего Слово уставились мне в глаза.
— Потому что я был на его борту.
Я повернулся к Фальку:
— Это ловушка. Это не может быть не чем иным, кроме как ловушкой.
Леор кивнул. Фальк — нет.
— Он лжет? — спросил легионер Сынов Хоруса. — Ты чувствуешь в его словах обман?
Я был вынужден признать, что нет.
— Но его разум огражден, и я понятия не имею, кто его закрыл.
Фальк не унимался — даже триумфальные нотки не могли скрыть отчаяния в его голосе.
— Но он говорит правду, так? Ты можешь сказать точно? Он знает, где находится «Дух мщения»?
— Брат, ты попросил меня странствовать неделями лишь для того, чтоб я поработал для тебя детектором лжи?
— Но это правда, Хайон?
Я вздохнул, чувствуя, что мне не победить.
— Да, твой пленник говорит правду. Какой бы ни была ее ценность.
— В лучшие ловушки кладут приманку, перед которой невозможно устоять, — заметил Леор.
Они углубились в беседу — или же в спор, я не следил за этим. Я продолжал наблюдать за Саргоном. Более всего в изолированном сознании жреца меня беспокоило то, что я ощущал его открытость во всех прочих отношениях. Он не пытался нас обмануть. Он буквально жаждал сотрудничать, столь же добровольно, как носил оковы на запястьях.
— Где «Дух мщения»? — спросил я его.
— На краю Лучезарных Миров, — произнес труп позади меня. — Я говорил об этом Фальку Кибре и теперь говорю тебе.
Я наконец отвел взгляд от Саргона.
— Фальк, если ему нужны мертвецы, чтобы разговаривать, как же он общается, когда поблизости нет трупов?
Легионер Сынов Хоруса покачал головой:
— Обычно он не общается. Несколько раз он пользовался боевыми жестами легиона. Впрочем, у нас на «Зловещем оке» нет недостатка в трупах, особенно после падения Монумента.
— И ты ему веришь? Веришь, что он может отвести нас к «Духу мщения»?
Я не видел лица Фалька, но чувствовал, как тщательно он взвешивает свой ответ.
— Хайон, дело не в вере. У меня и моих людей нет такой роскоши, как выбор. Мы покойники, если Третий легион выследит нас, и покойники, если мы остановимся и дадим бой. Быть может, их кузнецам плоти и кровавым кудесникам и потребуется целая вечность на клонирование примарха, если это вообще удастся, однако я нанесу удар раньше и лишу их такой возможности. Если Саргон лжет, мы можем умереть на окраине Ока. Это риск, на который я согласен пойти.
Теперь, когда факты предстали в столь жестком свете, я начал понимать, почему Фальк не видит иного пути.
— Я пойду, — вновь подтвердил я. — Я с тобой.
Я чувствовал приближение головной боли. Меня так и подмывало установить ментальный контакт и общаться без помощи слов, в безмолвном слиянии разумов. Однако я слишком долго пробыл рядом с бездумными сородичами-рубрикаторами, упражняясь в психическом контроле на тех, кто не имел права сопротивляться. Чтобы вести настоящий спор с другими людьми, требовалось больше терпения.
Этот разговор о пророчестве доставлял наслаждение Ашур-Каю. Он смотрел моими глазами, и концентрация его была остра, словно отточенный клинок. Он готов был ухватиться за любую мелочь, подтверждающую возможность прорицания. Меня куда меньше привлекало это ненадежное искусство — скорее, меня занимала защита, которая изменила разум Саргона, а холодная искренность Фалька только усугубила мою тревогу.
— Мы живем в самой преисподней, — сказал я. — На каждого из нас, кто сохранил рассудок, приходится тысяча призраков и безумцев. Я в долгу перед тобой, Фальк. Я не верю этому оракулу, но я пойду с тобой.
Леор так и не успел согласиться или высказать несогласие. Ему помешали наши враги.
Они вынырнули из шторма. Красно-фиолетовые волны вздулись и потемнели от всплывающей смертоносной громады первого боевого корабля, пробивающегося сквозь эфирные тучи бури. Он приближался, содрогаясь, рассекая взбухающие валы, пока не ворвался в спокойное сердце шторма. За зубчатыми шпилями и пылающими двигателями тянулись дымные султаны эссенции варпа.
В воксе раздался предостерегающий крик Анамнезис. Гира беззвучно зарычала в моем сознании. По всей нашей объединенной флотилии помощники вызывали своих повелителей и предводителей, чтобы предупредить о неизбежном нападении.
С мостика «Его избранного сына» я не мог увидеть вражеские корабли. Я видел их на оккулусе «Тлалока» — видел, поскольку их видел Ашур-Кай. Когда ведущий корабль ворвался в поле зрения, первое, что я узрел глазами моего брата, — имперскую пурпурную броню, которая выцвела от огня до призрачно-лилового оттенка. Мы поняли, кто это, еще до того, как нам об этом сообщили сканеры ауспиков «Тлалока».
— Дети Императора, — прозвучал лишенный интонации шепот Анамнезис.
— Возвращайся на корабль, — передал в то же мгновение по воксу Ашур-Кай.
Я практически чувствовал вкус его отвращения и ярости по каналу нашей психической связи.
Фальк поднял руку, приложив ее к боковой стороне шлема и прислушиваясь к неслышному для меня голосу. Вне всякого сомнения, он получал точно такое же предупреждение от командного экипажа «Зловещего ока». Затем он отдал именно тот приказ, которого я надеялся избежать, — Сыны Хоруса нацелили свои двуствольные болтеры, но не на меня и моих спутников, а на Леора и его воинов.
Что касается командира Пожирателей Миров, тот не предпринял никаких враждебных действий.
— Не угрожай мне, — произнес Леор, спокойный, как сама чернота между мирами. — Фальк, меня можно назвать кем угодно, но я не лжец. Я бы не учинил предательства на нейтральной территории.
— Больше никто не знал об этой встрече. — Теперь Фальк стоял перед бесстрастным Пожирателем Миров, держа в руке меч.
На Леоре был шлем, так что я чувствовал его улыбку, а не видел ее. Он с веселым безразличием наклонил голову, прикидывая, какой вариант дальнейших событий будет предпочтительнее.
— Братья… — прошипел восставший труп.
Саргон пытался угомонить их.
Но это я встал между ними, держа в левой руке массивный топор. Мы трое были примерно одного роста.
— Он нас не предавал. — Я пристально глядел в глазные линзы Фалька, на отражение моего собственного шлема с хельтарским гребнем, и игнорировал повторяющиеся требования Ашур-Кая возвращаться на корабль.
«Ты знаешь Леора. — Я проталкивал слова, словно копье, сквозь неподатливые стены твердых, как сталь, мыслей Фалька. — Зачем ему выдавать тебя псам из Третьего легиона? Он ненавидит их так же, как и ты. Даже сильнее, после Скалатракса. Опусти оружие, пока ты не превратил одного из последних союзников во врага».
Мне подумалось, что он может продолжать упорствовать. Чтобы возглавлять любую группировку, требовался свирепый нрав, и в его жилах текла ледяная тщеславная ярость. Однако Фальк развернулся к своим людям, передавая им по воксу распоряжение отступать. Хотя отделения Сынов и отходили в достойном восхищения порядке, это все равно было бегство. Никаких поводов для гордости, лишь голая необходимость. Отсутствие гравитации служило им подспорьем: они отталкивались от стен и неслись по коридорам, направляясь к ангарным палубам, где ждали их десантные корабли.
Саргон поднялся на ноги, не делая попыток скрыться. Пока колдун вставал, оживленный им труп синхронно оседал, теряя всякое подобие жизни и более не подчиняясь его воле. Я также остался на месте, хотя и не из гордости. Просто у меня был иной путь спасения.
— Идемте со мной, — сказал я Леору и Фальку. — Все вы. Берите своих людей. Ваши корабли уничтожат еще до того, как вы до них доберетесь. «Тлалок» находится на краю бури и готов к бегству.
— Ты можешь вытащить нас с этого корабля? — гортанно прорычал Леор.
— Да.
— У тебя есть телепортатор, способный зафиксировать координаты, несмотря на шторм?
— Нет.
Леор покачал головой:
— Тогда избавь меня от прихотей колдунов.
Он развернулся, оттолкнулся от пола и прыгнул в направлении широко открытых дверей, ведущих к хребтовой магистрали корабля. Его воины уже скрылись.
— Фальк, — начал было я.
— Удачи тебе, Хайон.
Сказав это, он с тяжеловесной ловкостью отступил вслед за своими людьми, волоча Саргона за наплечник.
Я наблюдал, как они уходят, беззвучно обзывая их глупцами. Ашур-Кай у меня в наушнике разразился иронической тирадой, словно нянька, отчитывающая нашкодившее дитя.
— Не понимаю, почему ты еще не на борту корабля, — ворчал он. — Сехандур, ты вообще понимаешь, что эти глупцы из Третьего легиона запускают абордажную технику? Уж об этом я мог бы тебе не напоминать.
Я услышал, как после этого сухого выговора он окликнул экипаж мостика «Тлалока», приказывая им готовить корабль к погружению обратно в шторм.
— Ты не мог бы поторопиться? — добавил он, вновь обращаясь ко мне. — Открывай канал.
Я не ответил. Пользуясь нашей психической связью, я смотрел его глазами на экран оккулуса. Наши корабли уже были в меньшинстве. Вражеский флот нарушил строй: им не терпелось приступить к резне, и они сокращали дистанцию, чтобы пустить в ход самые мощные орудия. Пыльную пустоту уже рассекли первые торпедные залпы. Оставляя за собой огненные полосы, они мчались к нашим кораблям.
За группами боеголовок, в нижнем квадранте экрана, мигали руны ауспика — индикаторы абордажной техники, спешившей прямиком к нам. Не только к нашим кораблям, но и к обездвиженному остову «Его избранного сына». Близились первые столкновения.
У нас было пять кораблей. Пять против семи. Флагман Фалька, «Зловещее око», был смертоносно прекрасным крейсером. В лучшие свои дни он мог выйти против сильнейших кораблей любого флота легионов, однако эти дни остались далеко позади. Его рассекали рубцы, полученные за годы нашего изгнания. «Королевское копье» — элегантный охотник, снайпер, действующий на дальней дистанции, — лучше всего подходил для одиночных рейдов в космосе. Едва ли он обладал вооружением или броней для затяжных флотских сражений, даже без учета ран, полученных им в изобилии. А «Восход трех светил», самый новый из боевых кораблей моего брата, выглядел так, словно погиб много месяцев назад, но почему-то все еще держался на плаву.
«Челюсти белой гончей», закованные в красную и бронзовую броню XII легиона, уже приближались к остову «Его избранного сына», чтобы забрать Леора и его воинов с мертвого крейсера. Если бы корабль Пожирателя Миров вступил в бой — на что я не хотел всерьез рассчитывать, — то смог бы вести поединок с одним из эсминцев или малых крейсеров, однако против флагманских судов он был практически бесполезен.
Пять против семи. Даже один на один они бы нас уничтожили.
Я уже поднимал топор, чтобы открыть канал, когда вокс-сеть взорвалась перекрикивающими друг друга голосами. Каждый из них вносил в этот гвалт свою долю проклятий. Глазами Ашур-Кая я видел причину происходящего. На краю шторма из-под прикрытия туч выходили громадные коварные силуэты, которые приближались со всех сторон.
Это было уже не пять против семи. Спасение оказалось иллюзией, и я не мог не восхититься хирургической аккуратностью засады. Кто бы ни желал нашей смерти, он организовал убийство безупречно.
Ведущий корабль был линкором. Его тупой нос украшала скульптура распятого золотого имперского орла с изломанными крыльями. Этот звездолет сам по себе мог бы разорвать всю пятерку наших кораблей на куски. То, что он вел за собой смертоносный флот, лишь добавляло оскорбление к позору. Они даже не держали атакующий строй. У них не было в этом нужды, ведь они знали, что вцепились нам в глотку.
Этот флот был слишком крупным для одного сражения. Несомненно, это была часть армады, разорившей Луперкалиос, а теперь задавшаяся целью выследить уцелевших Сынов Хоруса.
— Нас вызывают, — произнес Ашур-Кай. — Вернее, вызывают тебя.
Я наблюдал, как смерть приближается в обличье колоссального линкора, позади которого двигалась акулья стая его менее крупных сородичей.
— Принимай, — отозвался я.
Затрещавший в воксе голос был мне незнаком. Он также держал себя в рамках — я слышал в его тоне улыбку, скрытое торжество, однако говоривший воздерживался от прямого злорадства.
— Капитан Искандар Хайон с «Тлалока»…
Он произнес «капитан» как куа тхаруаквей, «предводитель душ», на безупречном тизканском наречии Просперо. Я всегда думал, что меня убьет обезумевший от крови дикарь с Фенриса, здесь же меня вот-вот должен был прикончить ученый.
— Я Хайон. Хотя уже какое-то время не называл себя капитаном.
— Времена меняются, не правда ли? Говорю ли я также с командиром «Челюстей белой гончей», центурионом Леорвином Укрисом, известным под именем Огненный Кулак?
— Не называй меня Огненным Кулаком, — тут же отозвался в воксе Леор.
Его голос не звучал ни оскорбленно, ни рассерженно, хотя я знал, что он почти наверняка испытывал оба этих чувства. На фоне его ответа мне было слышно приглушенное стрекотание сочленений доспеха во время бега по кораблю.
— Я Кадал из Третьего легиона, и мое звание — сардар Шестнадцатой, Сороковой и Пятьдесят Первой рот. Как вам, возможно, уже сообщили экипажи ваших мостиков, мой флот не стреляет по вашим кораблям, только по крейсерам в цветах Сынов Хоруса. В связи с этим у меня есть для вас предложение: ваши жизни. У меня нет раздора с Тысячей Сынов или Пожирателями Миров. Возвращайтесь на свои корабли, и вам позволят уйти обратно в шторм целыми и невредимыми.
— Сардар Кадал, — ответил я. — Полагаю, что ты нам лжешь.
Треск вокса совершенно не скрыл его басовитого, понимающего смешка.
— Хайон, просто дай мне взять Фалька и его людей. Меня не интересуют ни твои мелкие фокусы, ни этот глупец Огненный Кулак. Говорю еще раз, возвращайтесь на свои корабли и оставьте Сынов Хоруса мне. Даю слово, что сохраню вам жизнь, и можете отправляться обратно в свои крепости с вестью о моем милосердии.
— Что заставляет тебя столь упорно охотиться за Фальком? — спросил я.
— Он один из них, — произнес Кадал.
Один из них. Легионер Сынов Хоруса. Легиона, который оставил нас на гибель под огнем вновь вспыхнувших злобой имперских орудий. Так легко скрыться от возмездия, но невозможно избежать позора.
— Сардар, странно, что ты занимаешь позицию морального превосходства, хотя твой легион в Терранской Войне вряд ли принес много пользы. Чем вы занимались, пока остальные из нас растрачивали свою кровь и жизни под стенами дворца?
— Я сделал вам предложение, — повторил сардар, не собираясь глотать приманку, — хотя я и был уверен, что улыбка его угасла.
Я оглянулся на своих спутников. Мехари и Джедхор молчаливо и неподвижно наблюдали. Гира бродила вокруг контрольных кресел и по-прежнему занимавших иссохших ее трупов. Я не мог прочесть в ее нечеловеческом сознании ничего, кроме угрюмого недовольства.
Глазами Ашур-Кая я наблюдал, как на экране рунические символы нескольких штурмовых ботов приближаются к верхним палубам «Его избранного сына». У нас оставалось меньше минуты до момента, когда первые абордажные шлюпки врежутся в борт.
— Кадал, боюсь, я вынужден отказаться. Я ценю предложение, однако не поверил бы тебе на слово, утверждай ты, что горишь, даже если бы самолично тебя поджег. Твое слово значит для меня меньше дерьма, сын Фулгрима.
Тот рассмеялся, справедливо уверенный в своей победе вне зависимости от того, предадим мы Фалька или нет.
— Жаль, Хайон. А как насчет тебя, Огненный Кулак?
— Я с тизканцем. — Я услышал, как армированные бронзой зубы Леора лязгнули, когда он ухмыльнулся. — Но если ты сдашься сейчас, возможно, я буду милосерден.
— Это у вас в легионе считается упорством, Леорвин?
— Нет, это считается юмором. — Зубы Леора снова лязгнули.
Канал вокс-связи с Кадалом отключился, заполнившись помехами.
«Я открываю канал», — передал я Ашур-Каю.
В ответ я почувствовал молчаливый укол раздражения: мой брат был явно недоволен тем, что я провозился столько времени.
Удерживать связь с чужим сознанием — нелегкое дело, даже при столь сильных психических узах, какие были между мной и Ашур-Каем. Я не мог открыть канал и сохранить телепатическую связь с братом, так что я приготовился к предстоящему резкому разрыву.
Я поднял топор и почувствовал, как Ашур-Кай поднимает свой меч. Нас разделяли сотни километров, однако я ощущал единство движения и то, как мы оба замерли в одну и ту же секунду, высоко занеся клинки.
«Готов», — передал я.
«Готов», — в тот же миг отозвался он.
«Мехари. Джедхор. Ко мне».
Мои мертвые братья подошли ко мне, держа болтеры на изготовку. Гира кружила вокруг нас троих. Ее беззвучный рык разносился в моем сознании.
Резко, как при ударе хлыста, мои чувства отдернулись от чувств Ашур-Кая. С помощью своего топора я пробил рану в теле реальности.
Как и надлежит любому оружию, у моего топора было собственное имя. Он назывался Саэрн, «Истина» в диалектах нескольких кланов Фенриса, из которых наиболее заслуживает упоминания племя дейнлиров.
Я владел Саэрном со времен сожжения Просперо, где вынул оружие из мертвых пальцев воина, который почти что сумел меня убить. Тогда я не знал о том бойце почти ничего — лишь то, что в его глазах была ненависть, а в руках — смерть.
Многие из ритуалов и обычаев легионов отражали брутальную простоту самых древних культур: племенных обществ Каменной Эры человечества или же воинских цивилизаций Бронзовой и Железной Эр. Брать трофеи у вражеских легионов не просто принято, это столь же вошло в традицию, как петушиная схватка соперничающих командиров — демонстрация картинных поз и обмен оскорблениями.
Многие из орденов Адептус Астартес, рожденных, когда армии Великого крестового похода рассыпались без вожака, полагают себя выше подобного поведения — однако мы, бойцы Девяти легионов, редко отказываем себе в удовольствии перекинуться парочкой выразительных угроз. В конце концов, большая часть уважения, которым боевая ватага пользуется среди своих сородичей, основана на репутации ее военачальника. Его воины будут кричать врагам о его триумфах и поражениях их врагов.
Так что присвоение оружия и доспехов павших — не редкость. И все же пусть я более никак не связан с Тысячей Сынов и не предан им, у меня по коже ползут мурашки, когда я представляю, сколько реликвий Волки унесли с останков Просперо. Во мне просыпается ярость при мысли о том, что они сочли наши сокровища малефикарумом, «порчеными» и почти наверняка уничтожили, вместо того чтобы носить в бою.
По крайней мере, используя оружие побежденного врага, ты выказываешь ему уважение. Я хранил Саэрн столько лет после Просперо не потому, что питал мелкую злобу к его создателям, а потому, что это был красивый и надежный клинок. Обрекать подобные реликвии на уничтожение — куда более суровое оскорбление.
Рукоять Саэрна, длиной с мою руку, была выкована из серого адамантия и украшена вытравленными кислотой рунами на фенрисийском диалекте тхарка. Символы повествовали о том, как первый владелец возвысился до своего титула чемпиона Волков. Вьющиеся по спирали руны говорили о десятках побед над ксеносами, предателями и мятежниками в ходе Великого крестового похода. Я завершил эту историю, когда забрал топор из его мертвых рук.
В последующие годы я переделал рукоять, начинив ее осколками психически заряженного черного кристалла с одной из внутренних планет Ока. Они тянулись по всей длине оружия от навершия до клинка, словно вены. Хотя в основном осколки предназначались для превращения оружия в концентратор психического заряда, они также крайне «недружелюбно» встречали чужую руку.
Сам топор представлял собой массивную секиру с одним лезвием, которое изгибалось, словно полумесяц. Золотая волчья голова скалила зубы в направлении смертоносной кромки. Когда топор активировался, по свирепой морде пробегали сверкающие молнии — от этого казалось, будто зверь жив и щерится.
У меня было и другое оружие — болтеры, пистолеты, клинки, даже копье, отобранное у эльдарской ведьмы-духовидицы, — однако ничем из этого я не дорожил так, как Саэрном.
Когда я распорол клинком пустоту сверху вниз, черные кристаллы вспыхнули, зазвенев от проснувшейся энергии. Клинок разорвал и реальность, и небытие. В воздухе ничего не появилось — никаких прорех буйной энергии и вопящих душ. Однако разрез существовал, и я ощущал далеких существ с другой стороны. Их настойчивый голод. Их яростные желания. Они безмолвствовали, почуяв шанс вырваться на свободу.
Я потянулся к незримому разрезу, напрягая чувства, будто скрюченные пальцы, и растянул края раны. По ту сторону прорехи была абсолютная чернота — чернота, присущая не пустоте, а слепоте. Смертные не сумели бы осознать то, что таилось за завесой. Я ощущал, как далекий голод становится ближе.
Где-то на другой стороне ждал Ашур-Кай. Он ждал с мечом в руке, возле точно такой же раны в реальности, которую проделал на борту «Тлалока».
Нерожденные хлынули через оба разрыва в один и тот же миг. Я и мой брат одновременно вступили в бой.
