Глава 14
ВИДЕНИЕ
Было бы весьма приятно утверждать, будто мы, Черный Легион, просто следуем пророчеству — и оно дарит нам убеждение, что все будет хорошо, что наш путь предначертан, а победа неизбежна.
Несомненно, это было бы чрезвычайно приятно. А еще это было бы ложью.
Я всегда относился к пророчествам с большой неприязнью. Они были мне отвратительны, когда я впервые ступил на палубы «Духа мщения» вместе с Телемахоном и Леором. Сейчас я ненавижу их еще более страстно — вечность, проведенная в обществе Ашур-Кая, Саргона, Зарафистона и Морианы, отнюдь не раздула искру почтения к этому искусству в моей душе. Нет больших лицемеров, чем те, кто верит, будто смотрит в будущее.
Самое пылкое отвращение я берегу для Морианы. Многие из помощников Абаддона грозили расправиться с его противоречивой провидицей. Нескольких казнили за попытку претворить угрозу в жизнь. Однажды я сам держал смертоносное копье и забрал жизнь брата по приказу магистра войны. Как же жгуче мне хотелось обратить клинок против Морианы, которая наблюдала с улыбкой, стоя возле Эзекиля. Я так и не простил ее за тот день. И никогда не прощу.
Магистр войны не глуп. Он зачастую ставит своих провидцев и прорицателей выше других подчиненных, однако редко связывает судьбу Черного Легиона с их пророчествами. Лишь безумцу посулы Четырех богов могут показаться чем-то большим, нежели манящей возможностью. Лучший способ выжить, обитая в Оке Ужаса, — понять варп. Лучший способ преуспеть — подчинить его. Самый быстрый способ умереть — довериться ему.
Так что мы не претендуем на то, что наши завоевания направляются неким всеохватывающим видением. Провидение — всего лишь еще одно орудие в арсенале магистра войны.
В ночь, когда на «Духе мщения», спрятанном внутри коры затерянного во времени мира, мы встретили Абаддона, магистр войны отвел нас из музея своего паломничества к Саргону, молившемуся среди безмолвного покоя нижних палуб. Чем дальше мы шли, тем сильнее становился запах — висевшая на этих палубах острая вонь последних стадий гниения, источник которой невозможно было установить. Я чувствовал, как смрад бойни проникает под кожу.
Несущий Слово ждал нас в глубинах мрака, медитируя в скромной одиночной комнате, где стояла лишь холодная металлическая койка для сна. Он все еще был в багряном облачении своего легиона, и керамит все так же покрывали ряды колхидских рун. И, как и прежде, его разум был практически непроницаем для моего психического зондирования.
Вид его лица сам по себе оказался откровением. По наружности большинства воинов Девяти легионов — как и наших кузенов с разбавленной кровью из раздробленных орденов Космического Десанта Империума — нельзя определить возраст. Обычно наши гены сохраняют нас на пике физической и боевой формы, из-за чего мы похожи на аугментированных мужчин между тридцатью и сорока годами. Под шлемом Саргона я ожидал обнаружить лицо закаленного ветерана, жреца-воителя, который с гордостью носит свои годы и шрамы.
Чего я не ожидал, так это увидеть бледного юнца, по чертам которого казалось, будто он едва достиг совершеннолетия. Саргон выглядел так, словно его недавно взяли на службу из резервных рот легиона и за плечами у него не более двух десятков лет жизни. Страшные рубцы ожогов тянулись от подбородка вниз по шее и уходили под ворот. Плазменный ожог. Эта рана и лишила его голоса. Ему повезло, что она не отделила его голову от тела.
— Мой пророк, — поприветствовал его Абаддон. — Эти люди хотят получить ответы.
Саргон поднялся с коленей и поприветствовал нас знакомым жестом из набора боевых сигналов Легионес Астартес. Кулак лег поверх сердца, а затем кисть разжалась, и он протянул ее в нашу сторону — традиционное приветствие среди верных братьев, демонстрирующее, что в руке нет никакого оружия. К моему удивлению, Телемахон ответил тем же. Леор просто кивнул.
— Саргон, — сказал я, — должен ли я поблагодарить тебя за спасение Фалька и его братьев?
У него были зеленые глаза — редкость в пустынных кланах Колхиды, представители которых почти поголовно имели столь же смуглую кожу, как тизканцы, и такие же темные радужки. Он ответил на мой вопрос кивком и слабой, кривой улыбкой. Среди боевых знаков легионов не было обозначения для слова «колдовство», но он достаточно хорошо передал его смысл сочетанием нескольких других жестов.
Еще одна загадка разрешилась. Я не стал упоминать, что Фальк и его воины страдают в муках одержимости. Пока что мне хотелось получать ответы, а не давать их.
В завершение своего объяснения Саргон посмотрел на Абаддона и постучал большим пальцем под глазом.
— Да, — сказал бывший Первый капитан. — Покажи им.
Саргон прикрыл свои яркие глаза и развел руки в стороны в подражание распятому божеству катериков. Я почувствовал нарастание напряжения, совсем как при электризации воздуха перед началом бури. Какой бы психический контроль он ни устанавливал, я поднял собственную защиту.
— Перестань, — мягко произнес я.
Когда он не послушался, я вскинул руку в его сторону и толкнул посредством телекинеза. Саргон отшатнулся на три шага и резко распахнул глаза. На его молодом лице читалось удивление.
— Что-то не так, Хайон? — поинтересовался Абаддон, у которого мое сопротивление вызвало сухое веселье.
— Я видел будущее, как его наблюдает Ашур-Кай: предсказанное по внутренностям мертвых и брызгам крови умирающих. Вглядывался в гадальные пруды вместе с моим братом Ариманом и слушал бормотание богов, призраков и демонов. Мне нет дела до прорицания и его бесконечно ненадежных путей. Что бы из будущего ты ни хотел мне показать, оно не представит для меня никакого интереса, а пользы в нем будет и того меньше.
Саргон снова улыбнулся — все то же едва уловимое выражение лица — и сделал рубящее движение, означающее «нет».
— Ты не намереваешься показывать нам будущее, пророк?
Опять тот же жест. Нет.
— Тогда что?
Вместо безмолвного провидца ответил Абаддон:
— Хайон, будущее не написано, поскольку мы еще его не написали. Я не для того тащил вас через все Великое Око, чтобы подкупать посулами варпа о сомнительных перспективах.
— Тогда зачем ты нас сюда заманил?
— Потому что я тебя выбрал, глупец. — Улыбка хорошо вскрыла раздраженную вспышку, однако в интонацию Абаддона впервые закрался привкус гнева. — Я выбрал всех вас.
— И почему же нас? — поинтересовался я. — Ради какой цели?
Абаддон снова кивнул Саргону:
— Именно это он и пытается тебе показать.
Мы — дети, обладающие амбициями взрослых и знанием о просвещении, смотрим на Город Света глазами, еще не видевшими войны. Стоит жаркая ночь. Ярко светят звезды. Ветер, когда он удосуживается подуть, остужает пот у нас на коже.
— А если они нас отвергнут? — спрашивает меня второй мальчик.
— Тогда я буду исследователем, — говорю я ему. — Отправлюсь в Дикие Земли и стану первым основателем нового города на Просперо.
Его это не убеждает.
— Искандар, есть только легион. Стать кем-то еще — подвести наш народ.
Я призываю в руку стакан воды с другого конца стола, немного разлив по пути. Мехари приходится тянуться за своим, перегибаясь через стол. Я никак это не комментирую. Я чувствую его зависть, но ничего не говорю и по этому поводу.
Мы…
…уже не дети. Мы — мужчины, руки дергаются от пистолетной отдачи, мечи ревут, и наш долг — поставить мир на колени.
Наш отец — существо такой силы, что на него больно смотреть, — шагает через наши ряды. Он направляет меч на каменные стены чужого города.
— Просветите их!
Мехари стоит рядом со мной в боевом строю. Мы шагаем вместе, надевая шлемы в один и тот же миг. Алый Король требует, чтобы к закату город пал. Мы сделаем это. Мы…
…собираемся в зале размером с Колизей и слушаем, как Хорус Луперкаль в деталях описывает будущее падение Терры. Тактическая аналитика закончена. Сейчас мы уже углубились в разговоры.
Величайший дар магистра войны, проявлявшийся при общении с собратьями-воинами, отчасти ослабел. Когда-то он поощрял словесные баталии своих бойцов, предоставляя нам возможность улучшать планы сражений и высказывать свою точку зрения. В эту ночь такого взаимодействия на равных почти нет. Хорус много говорит и слишком мало слушает — сознает ли он еще, что все мы собрались здесь по разным причинам? Что эта война имеет для каждого из нас совершенно различное значение? Под его кожей бурлит ненависть, и он полагает, будто все мы разделяем его обиды. Он ошибается.
Мехари стоит возле меня, а Ашур-Кай — за моим плечом. Джедхор несет ротное знамя, держа его высоко среди множества прочих.
Хорус Луперкаль говорит голосом бога и с божественной уверенностью. Он говорит о триумфе, о надежде, о том, как вечные стены обрушатся в прах.
Я оборачиваюсь к…
— …Ариман!
Я выкрикивал его имя уже полдюжины раз. Он либо не слышит, либо отказывается слушать. Он поднимает руки к заполненному призраками небу, ликующе крича. Трое из нашего внутреннего круга вспыхнули яростными столпами пламени варпа, не сумев выстоять против призываемых сил. Двое распались, разваливаясь на мельчайшие частицы. Их смертные тела разрушил безответственный психический зов Аримана. Стоять рядом с ним здесь — все равно что кричать в ураган.
Вокруг поют имена — сотни и сотни имен, но даже остальные уже прерывают мантры и начинают переглядываться.
Я не могу рисковать, призывая губительное пламя на вершину пирамиды. При такой связи эфирной энергии оно убьет всех нас. Сила, которая скапливается вокруг нас под окутанными ореолом небесами, начинает хлестать злыми сверкающими дугами. Я уже пытался застрелить его, но ревущий ветер выхватывает болты из воздуха.
Его ритуал, его Рубрика терпит неудачу. Я подготовился к этому.
Саэрн рассекает воздух справа от меня, пропарывая рану в теле мироздания. Первым проходит Мехари, его болтер нацелен на Аримана. За ним следует Джедхор. Затем Ворос, Тохен и Риохан.
— Прекрати это безумие, — окликает Мехари нашего командира, перекрикивая ветер.
Бьющаяся дуга неуправляемой силы эфира, словно кнут, с треском хлещет по боку пирамиды, сотрясая платформу у нас под ногами. Один из колдунов, все еще державшихся на ногах, ослеплен. Другого швырнуло на колени.
— Убейте его! — кричу я своим людям.
С каждым ударом сердца по каналу прибывают все новые.
— Убейте Аримана!
Их болтеры, словно хор драконов, изрыгают огонь. Ни одного попадания. Ни один не находит цель.
Ариман кричит в небо. Мехари тянется к нему — еще сантиметр, и пальцы перчатки сомкнутся на горле нашего командующего — когда Рубрика вырывается на свободу. Из ауры Аримана бьют копья энергии, и за ними следует его скорбный вопль, когда наконец-то он осознает, что утратил контроль.
А затем Мехари умирает. Они все умирают.
Все мои воины на верхней платформе пирамиды, под незнакомыми звездами неба Сорциариуса, внезапно застывают. Мехари стоит молча, его протянутая рука бессильно падает. Я вижу, что он стоит передо мной, но больше не чувствую его там. Как будто смотрюсь в зеркало и не узнаю человека, который глядит на меня оттуда. Там что-то есть, но все совершенно не так.
Мои воины падают наземь грудами брони. Хельтарские гребни на шлемах бьются о стеклянный пол, и от них расходятся паутины трещин. Т-образный визор Мехари продолжает светиться, его голова наклонена ко мне.
Я шагаю к Ариману с секирой в руке.
Откуда-то доносится чей-то зов…
— …Хайон.
В горящем городе не осталось надежных убежищ. Я прячусь от убийц, как могу, и крадусь, повернувшись спиной к обломкам стены уничтоженной звездной обсерватории. Пылающее рядом пламя лижет тепловые датчики в углу моего ретинального дисплея. Единственное оружие в моих руках — боевой нож, который втыкают в сочленения доспеха. Я потерял цепной меч какое-то время назад. Опустошенный и бесполезный болтер остается в магнитном захвате у меня на бедре. Тот же обзорный экран, что отслеживает температуру снаружи, сообщает мне, что уже три минуты и сорок секунд у меня нет боеприпасов.
Переводя дыхание, я чувствую холодок тревоги. В этом нет смысла. Это Просперо, мой родной мир, в день своей гибели от клыков и когтей Волков. Это случилось до провалившейся Рубрики Аримана. До того, как мы стояли на военном совете Хоруса. Все прочие воспоминания следовали в хронологическом порядке, но это выпало из ряда. Я оборачиваюсь и вдруг вижу, почему.
Абаддон со мной. Он стоит неподалеку, наблюдая с терпеливостью командующего. Это он произнес мое имя — воин-скиталец, которого я встретил на борту «Духа мщения» вместе с Телемахоном и Леором, а не солдат-принц из исторической хроники.
Разномастная броня тускло блестит, отражая свет пламени. При нем нет оружия, однако он не кажется безоружным. Вокруг него витает угроза, хотя чем конкретно он может грозить мне, я не совсем понимаю. У него опасная душа. Это видно по его улыбке и в его золотистых глазах.
— Почему ты здесь? — спрашиваю я его, понизив голос на тот случай, если мои слова привлекут Волков.
— Я все время был рядом с тобой, — отвечает он. — Я был свидетелем твоего детства, проведенного с Мехари, и тех лет, которые ты пробыл легионером Тысячи Сынов. Просто ты видишь меня только сейчас.
— Почему?
— Потому что это воспоминание важно. — Он подходит и приседает рядом со мной.
Я замечаю, что падающая дождем пыль не оседает на его доспехе, как на моем.
— Это воспоминание определяет тебя в большей степени, чем любой другой миг твоей жизни, Хайон.
Не нужно быть пророком, чтобы знать это. Здесь погиб мой родной мир. Здесь Гира впервые приняла облик волка. Здесь я забрал Саэрн из подергивающихся пальцев чемпиона VI легиона. Здесь предательство вынудило Тысячу Сынов выступить вместе с мятежниками и безумцами против невежества и обмана. Здесь меня отделяли от смерти считаные часы, пока Леор не нашел меня среди пепельных руин.
Утверждение, что этот день определяет меня сильнее, чем какой-либо другой, едва ли можно назвать откровением.
Возможно, мне должно быть неуютно от присутствия Абаддона в моем сознании. На самом деле верно обратное: его общество успокаивает, а слабое любопытство заразительно.
Мой хранитель исчез — погиб или пропал, мне этого не узнать. Мы, Тысяча Сынов, держим этих бесплотных духов в качестве фамильяров. Каждый из них был призван из наиболее спокойных волн варпа и не питал к нам никакой враждебности. Они просто парили неподалеку, наблюдали и безмолвно давали советы. Разумеется, так было принято в ту эпоху, когда мы еще не знали, что в действительности представляют собой демоны.
Мой хранитель называет себя Гирой. Он был лишенным пола созданием, которое состояло из фрактальных узоров, видимых лишь на закате, и говорило музыкой ветра, когда вообще соизволяло заговорить. Я не видел его уже несколько часов с тех пор, как небо вспыхнуло от десантных капсул Космических Волков.
— Ты постоянно смотришь на запад, — замечает Абаддон. — Город там горит точно так же, как и везде.
— Там пропал мой хранитель.
— А-а-а, твой фамильяр.
— Нет. Не здесь и не сейчас. До того, как Просперо сгорел, мы называли их хранителями. Мы не знали, кто они на самом деле.
Какое-то время я молчу, вновь осматривая свои многочисленные раны.
— Почему у тебя золотистые глаза? — спрашиваю я Абаддона.
Он на мгновение опускает веки и прикасается к ним кончиками пальцев.
— Я долго, очень долго вглядывался в Астрономикон, слушая его стихи и хоры. Это сделал со мной Свет Императора.
— Больно?
Его ответный кивок скорее скрывает правду, чем выдает ее.
— Слегка. Никто еще не утверждал, что просвещение далось ему бесплатно, Хайон.
Я оглядываюсь на пылающую улицу, где город ученых гибнет от секир и огня варваров. Катастрофа, которая со временем преподаст урок обоим легионам. Как же уместны слова Абаддона.
— Я слышу Волков, — произносит он.
Я тоже их слышу. Сапоги стучат по белому проспекту, кроша мраморную дорогу. Я крепче сжимаю нож и жду, жду.
— Скольких ты убил в тот день? — спрашивает меня Абаддон.
Пусть Волки и не могут его услышать, но я молчу. Меня они услышат наверняка.
Я слышу, как они приближаются, ведя погоню и нюхая воздух. И вот тогда я прихожу в движение, поднимаюсь с земли под рычание сервоприводов доспеха и покрытого пылью керамита. Мой нож входит первому из Волков под подбородок, пробивая горло и погружаясь в череп. Какое счастье, что VI легион отправляется на войну, не надевая шлемов.
Остальные уже надвигаются. Визжат цепные мечи, болтеры с хрустом бьют в наплечники. Из уст невежественных глупцов исходят варварские угрозы. Клятвы отмщения. Первобытные обеты.
— Вы не понимаете, — обращаюсь я к ним.
Они бросаются на меня в тот же миг, как я отшвыриваю тело их брата в сторону. Это-то их и губит. Я больше не пытаюсь контролировать дыхание варпа, придавая ему форму точно прилагаемой психической силы. Теперь я просто позволяю ему течь сквозь меня, действуя по собственной воле. Ближайший из членов стаи падает на землю, лишившись костей и разлагаясь внутри доспеха. Прикосновение варпа за один удар сердца состарило его на тысячу лет. Второй вспыхивает топазовым пламенем, которое пожирает плоть до костей, даже не оставляя следов на керамите.
Последний из них менее горяч. Он целится в меня из болтера. Я хочу сказать ему, что он глупец, что это он и его легион во всем виноваты. Хочу сказать, что мы не грешники и что те силы, которые мы призываем, — силы, за использование которых нас судили и приговорили, — мы применяем сейчас в борьбе за выживание. Разоряя Просперо, Космические Волки не оставили нам иного выбора, кроме как совершить то самое преступление, за которое они нас карают.
Он стреляет прежде, чем я успеваю заговорить. Смертельный снаряд не убивает — его отбивает в сторону от моей головы инстинктивная вспышка телекинеза. Этого мало. Волк валит меня наземь, и вдруг утрачивает значение все, кроме ножей у нас в руках. Мой врезается ему в подмышку, крепко застревая в сервоприводах и мышечной ткани. Я уверен, что его оружие прошло мимо цели, пока не ощущаю, как на живот будто давит вес титана. Когда клинок погружается в твою плоть, нет никакой раздирающей боли. Это удар молота, и не важно, насколько хорошо ты натренирован не обращать на него внимания и восстанавливаться. На мгновение я скалю зубы под лицевым щитком, расшатывая воткнутый ему в руку нож в надежде рассечь мускулы и лишить его сил.
Дыхание, исходящее из его улыбающегося грязного рта, затуманивает мои глазные линзы. Он злобно смотрит на меня сверху вниз: волчий взгляд и человеческая ухмылка. Предупреждения на ретинальном дисплее вопят о повреждениях, которые его нож наносит моим внутренностям. Раны в животе ужасны. Из разрезанных кишок будут сочиться яд и всякая дрянь. В конечном счете они настолько загрязнят здоровую плоть и кровь, что наша генетически усовершенствованная физиология уже не сможет восстановить организм.
— Предатель, — выдыхает Волк, обращаясь ко мне. — Грязный. Предатель.
Первая порция крови поднимается по горлу, льется с губ, стекает по щекам и скапливается внутри шлема. Это лишает меня возможности отвечать иначе как натужным бульканьем.
Абаддон все еще стоит рядом. Я чувствую его, хотя и не вижу. Какое-то мгновение в кровавом отчаянии я раздумываю, не потребовать ли от него помощи. При одной мысли об этом мои булькающие проклятия сменяются ухмылкой.
Я не удосуживаюсь вытащить нож. Моя рука бьет Волка в висок — не для того, чтобы пробить череп, но я захватываю целую пригоршню его длинных сальных волос. Те отделяются со звуком рвущейся бумаги. Он рычит, забрызгивая мои глазные линзы свежей слюной, но его вес продолжает давить на меня с сокрушительной силой. Удар кулаком в голову ничего не дает. И еще один. И еще.
На четвертом я стискиваю его череп сбоку и погружаю большой палец ему в левый глаз. Влажный хруст — самый приятный звук из всех, что мне доводилось слышать. Волк не кричит и никак не демонстрирует, что ему больно, только свирепая гримаса стекленеет.
Его череп тихо трещит, а затем более громко хрустит. Я рукой разламываю его голову на части, а он отказывается даже признавать это, совсем как бешеная собака, сомкнувшая челюсти на добыче. Он вспарывает меня от паха до грудины, еще больше крови хлещет из горла и течет изо рта. Боль — словно от кислоты, молнии и огня, но это ничто в сравнении с ужасным, болезненным позором беспомощности.
Зрение мутится, в глазах краснеет от крови. Одноглазый смеющийся Волк продолжает резать. В мой шлем натекает все больше крови. Она плещет на лицо, горячая, словно кипящая вода. Меня окутывает тошнотворный покров усталости, рука разжимается и падает обратно в пыль.
Костяшки моих пальцев с лязгом бьются об его упавший болтер, брошенный среди пепла.
Мне требуется три попытки, прежде чем я достаточно уверенно сжимаю рукоять и трясущимися пальцами запихиваю Волку в рот ствол его собственного оружия. Оно ломает ему зубы по пути внутрь и вышибает затылок, выходя наружу.
Теперь на меня навалился мертвец. Я спихиваю с себя труп, вытаскиваю клинок из своего живота и стаскиваю шлем, чтобы с плеском слить кровь на мрамор проспекта подо мной. Боль проходит по моему телу в такт биению сердец.
— Как долго ты оставался на земле? — интересуется Абаддон.
— Недолго. — Я уже пробую двигаться, доверив генам легионера справиться с распоровшей кишки раной.
Импульс психической стимуляции запускает процесс в ускоренном темпе, заставляя плоть рубцеваться и срастаться быстрее.
— Разве ты не сражался с чемпионом Шестого легиона в этот день? — спрашивает Абаддон.
Он следует за мной по проспекту. Золотистые глаза лучатся весельем при виде моей ковыляющей походки.
Я киваю.
— Аярик Рожденный-из-Огня. Он скоро меня найдет. Очень скоро.
— И как же ты победил его с такими ранами?
Рассеянность и боль не дают мне ответить. Чтобы затянуть раны, необходима концентрация.
Не знаю, сколько времени проходит до того, как раздается крик. От него моя кровь стынет сейчас точно так же, как в тот далекий день. Никаких слов, никаких угроз, никаких обещаний. Только воющий вопль, исторгаемый глоткой воина, который требует от врагов поединка.
Я медленно оборачиваюсь. Теперь все мое тело состоит из боли и ран, которые однажды станут шрамами. Передо мной стоит боец с топором: воин, исполненный низменного благородства и закутанный в плащ из белого меха, потемневший от дыма.
Рядом с ним шагает пегий волк, шкура которого вразнобой делится на бурые и серые участки. Пасть покрыта розоватой пеной. С клыков капает красная жидкость. Тварь размером с жеребца. Даже отсюда я чую, что ее дыхание смердит кровью. Знакомой кровью. Кровью моих братьев и невинных жителей Тизки.
По непонятной мне причине я просто произношу: «Изыди». Думаю, это лучшее, на что способен мой изможденный разум. Рана в живот — не первое полученное мной за сегодня ранение, лишь самое серьезное. Я сомневаюсь, что в моем теле осталось достаточно крови, чтобы наполнить череп, из каких пьет VI легион.
Волчий лорд подходит ближе. Нет, он крадется столь же плавно и свирепо, как зверь рядом с ним. Топор в его руках — по-настоящему прекрасная реликвия. Какое-то томительное, очень томительное мгновение я думаю, что есть смерти и хуже, чем та, которую несет этот клинок.
А затем он совершает ошибку, которая стоит ему жизни.
— Я — Аярик Рожденный-из-Огня, — произносит он. — Моя секира жаждет крови предателей.
Искалеченный или нет, но я выпрямляюсь. Языку фенрисийца плохо дается готик, но это не уменьшает значимость слов, а добавляет им мрачной поэтичности. Мне всегда нравилось их наречие. Слышать, как говорит фенрисиец, — все равно что слышать, как исполняющий саги поэт угрожает перерезать тебе горло.
— Я — Искандар Хайон, рожденный на планете, которую вы убиваете. И я не предатель.
— Прибереги свою ложь для черных духов, что внемлют ей, колдун.
Он приближается, чуя мою слабость. Это будет казнь, а не поединок.
Небо над нами задыхается от черного дыма пылающего города. Вдалеке звучит нескончаемое стаккато болтеров. Пирамиды, горделиво стоявшие тысячелетиями, разрушены и повергнуты самодовольными варварами. И вот теперь ко мне является этот военачальник, изрыгающий безумные заблуждения под видом справедливого правосудия.
— Я. Не. Предатель.
— Далеко разносятся слова Всеотца. Они громче, чем предсмертная мольба предателя.
Восхитительный топор поднимается. Я не призываю пламя из-за пелены и не прошу духов помочь мне. Я смотрю на воина, который намеревается стать моим палачом, прокладываю канал между нашими мыслями и позволяю своей ожесточенности литься из моего разума в его. Моя ярость беспомощного, загнанного в угол и избитого пса пускает корни в его сердце. Сам варп струится по связи между нами, разливаясь в его крови и костях, разрушая на незримом уровне частиц и атомных структур.
Он не просто умирает на месте. Я уничтожаю его, разрывая на части до основания. Он распадается внутри доспеха, плоть обращается в прах так быстро, что его тень даже не осознает, что тело мертво. Призрак вцепляется в меня, растворяясь в ветрах варпа. Когда я в последний раз вижу его дух, на призрачном лице читается непонимание. Последний звук, который он издает, — душераздирающий вопль в тот момент, когда он начинает гореть в Море Душ.
А затем его больше нет. Доспех заваливается вперед и падает на проспект. Мрамор рассекает дюжина новых трещин.
Я поднимаю его топор, чтобы использовать в качестве костыля. Судя по рунам, нанесенным по всей длине оружия, оно называется Саэрн. Я владею несколькими диалектами Фенриса. Саэрн означает «истина».
Я слышу, как Абаддон смеется, хлопая ладонями в перчатках.
— Какой героизм! — с улыбкой поддразнивает он меня.
Любое ощущение победы скоротечно. Громадный волк бросается на меня, и я падаю наземь из-за ран и слабости в конечностях. У меня нет шансов защититься. Челюсти, которые могли бы целиком проглотить мою голову, смыкаются на нагруднике и наплечнике. Клыки проходят сквозь керамит, как железные ножи сквозь шелк. Тяжесть твари на мне — словно вес транспортера «Носорог». Броня отделяется с ужасающим треском, и вместе с ней отрывается окровавленная плоть. Мне слишком холодно и больно, чтобы воспринимать эту новую муку.
А потом волк останавливается. Просто останавливается и стоит надо мной, а с его зубов стекает моя кровь. Плоть создания под грязным от дыма мехом колышется рябью. Расползаются раны, обнажающие мускулы, кости, органы.
Мои глаза широко распахиваются, когда зверь взрывается надо мной и во все стороны разлетается кровавый ливень. Внутренности жалят мое лицо и обжигают язык, словно соленая, кипящая морская вода. Давление на мою грудь пропадает. От меня, будто призрак, отдаляется какая-то тень, но несколько секунд я в состоянии лишь смотреть в небо. Мне нужно время, чтобы собраться с силами и встать.
Волк стоит в нескольких метрах от меня — серо-белый мех стал черным, а во взгляде, где прежде была лишь звериная хитрость, читается хищный ум.
Я знаю этот взгляд, хотя никогда не видел его прежде. Мне известен разум, находящийся по другую его сторону. Известен дух, который оживляет наполовину облекшийся плотью призрак мертвого волка.
— Гира?
Волчица, крадучись, приближается, послушно приветствуя меня. Она — и это в первый раз, когда я отчетливо и безусловно воспринимаю Гиру в женском роде, — издает волчье повизгивание. Слов фрактального существа, состоявших из музыки ветра, больше нет, но этот позаимствованный облик слишком нов для нее, чтобы она могла общаться безмолвной речью. Я чувствую исходящую от нее вспышку бессловесной верности, сердце волка придает окраску холодной геометрии духа демона. Отныне и впредь она будет не волчицей и не демоном, а неким производным от них обоих.
— Верное создание, — произносит Абаддон, который наблюдает, находясь неподалеку.
Над головой с визгом проносятся три «Громовых ястреба», их хищные тени мелькают на нашей броне.
— Оно спасло тебе жизнь.
— Она, — говорю я ему, проводя окровавленными перчатками по черному меху Гиры. — Не «оно». Она.
