Часть четвертая
Начало
16
Призван к ответу
Шрамы
«Я боюсь неудачи»
Ормонд Бракстон негодовал. Его заставили топтаться в томительном ожидании у золотых дверей в личные покои примарха. Он и предположить не мог, что у примарха Детей Императора настолько плохие манеры, что тот способен держать у дверей высокопоставленного эмиссара Администратума Терры. Бракстон прибыл на борт «Гордости Императора» три дня назад и считал допустимыми подобные проволочки лишь со своей стороны — это должно было продемонстрировать его высокое положение.
Наконец прошение об аудиенции было удовлетворено, рабы тщательно вымыли аристократа, а потом явились слуги Фулгрима, чтобы умастить визитера ароматическим маслом. Запах масла оказался довольно приятным, хотя и слишком сильным для аскетического вкуса Ормонда Бракстона. Пот, выступая на лысой макушке, смешивался с маслом и превращался в едкие капельки, от которых щипало глаза и першило в горле.
Перед золотыми дверями в покои примарха стояли воины в причудливо украшенных доспехах, а изнутри доносился оглушительный гул, который Бракстон определил как музыку, хотя в его ушах он отдавался лишь ритмичным грохотом. По обе стороны от часовых стояли скульптуры самых невероятных форм, но что они должны были изображать, оказалось недоступным пониманию Бракстона.
Бракстон поправил мантию на плечах, а затем обратил взор на многочисленные картины, украшавшие огромный зал от потолка до мозаичного пола. Золоченые рамы были вычурны до карикатурности, а кричаще-яркие краски полотен никак не удовлетворяли его эстетическому вкусу, хотя Ормонд признавал свой дилетантизм в области живописи.
Ормонд Бракстон был представителем Терры на различных переговорах с приведенными к Согласию мирами. Он слушал лекции итераторов и был хорошо знаком с Эвандером Тобиасом и Кириллом Зиндерманном. Благодаря исключительным способностям переговорщика и безупречному послужному списку Бракстон был призван для исполнения новой миссии, требующей немалого такта и деликатности. Только такой высокопоставленный чиновник мог обратиться к примарху, особенно с такой необычной просьбой.
Наконец двери апартаментов Фулгрима распахнулись, и оглушительная «музыка» заполнила зал перед личными покоями. Часовые вытянулись по стойке «смирно», а Бракстон, готовясь предстать перед примархом Детей Императора, приосанился.
Он ожидал какого-нибудь сигнала, позволяющего войти, но никто не встретил его в дверях, и Бракстон нерешительно шагнул вперед. Часовые не сделали попытки его остановить, и чиновник прошел дальше. Двери за спиной захлопнулись без посторонней помощи, и смущение администратора только возросло.
Странная «музыка» оглушала. На стенах висели десятки фонотрансляторов, и каждый воспроизводил, как показалось Бракстону, отдельную мелодию. На стенах висели картины разной степени вульгарности: одни изображали дикие, варварские сцены сражений, другие отличались неистовым сладострастием, граничащим с непристойностью. Из центральной комнаты послышались голоса двух спорящих людей, и Бракстон не на шутку встревожился.
— Лорд Фулгрим? — воскликнул он. — Вы здесь? Это администратор Ормонд Бракстон. Я пришел к вам по поручению Совета Терры.
Голоса резко оборвались, и фонопроекторы мгновенно замолчали.
Бракстон огляделся по сторонам и убедился, что все еще пребывает в одиночестве. Насколько он мог видеть, ни в одном из остальных помещений не было ни души.
— Ты можешь войти! — раздался сильный мелодичный голос.
Бракстон осторожно пошел на звук, справедливо полагая, что увидит примарха и одного из его верных капитанов, хотя непримиримый тон спорящих сильно его озадачил.
Он дошел до центрального зала апартаментов примарха и при виде открывшейся сцены буквально остолбенел.
Фулгрим, поскольку столь внушительная фигура могла принадлежать только примарху, расхаживал по комнате в одной только пурпурной набедренной повязке и размахивал сверкающим серебряным мечом. Его бледное тело казалось высеченным из мрамора, пронизанного темными прожилками вен, а на лице застыло пугающее выражение — как у человека, подвергшегося действию сильнейших химических стимуляторов. В самой комнате царил ужасный беспорядок — повсюду валялись обломки мрамора, а на стенах красовались мазки и брызги красок. У дальней стены стоял огромный мольберт с полотном, но картина была повернута под таким углом, что Бракстон не мог видеть, что на ней изображено.
В воздухе стоял сильный запах немытого тела, и даже ароматические масла не могли скрыть вони разлагающейся плоти.
— Эмиссар Бракстон! — закричал Фулгрим. — Я рад тебя видеть.
Бракстон проглотил свое удивление и почтительно склонил голову:
— Для меня большая честь видеть вас, господин.
— Чепуха! — воскликнул Фулгрим. — Я допустил непростительную грубость, заставив тебя ждать, но после того, как мы покинули Аномалию Пардас, я неделями пропадал на военном совете.
Примарх возвышался над ним, и Бракстон почти физически ощущал исходящую от него опасность, но, призвав все запасы самообладания, он вновь обрел способность говорить:
— Я привез новости с Терры и хотел бы их вам передать, мой господин.
— Конечно-конечно, — произнес Фулгрим. — Но сначала, мой дорогой Бракстон, не окажешь ли ты мне одну услугу?
— Я польщен возможностью вам услужить, — ответил Бракстон.
Он заметил, что руки Фулгрима были покрыты шрамами от ожогов. Интересно, какой огонь мог оставить следы на коже примарха?
— Какого рода услуги вы от меня ожидаете?
Фулгрим крутанул меч, положил свободную руку на плечо эмиссара и провел его в дальний конец комнаты, к стоящей там картине. Шаги Фулгрима вынудили Бракстона припустить почти бегом, хотя его дородное тело было совершенно не приспособлено к подобным упражнениям. Фулгрим остановился у мольберта, и Бракстон вытер лоб надушенным платком.
— Ну, что ты об этом думаешь? — горделиво спросил примарх. — Не правда ли, удивительное сходство?
Бракстон, в ужасе открыв рот, замер перед покрытым толстым слоем красок полотном. Это было поистине отвратительное изображение воина в боевых доспехах, написанное грубыми мазками тошнотворных красок, от которого, ко всему прочему, омерзительно воняло. Значительность образа только усиливала ужас. Портрет изображал самого примарха Детей Императора, но был выполнен настолько мерзко, что его можно было счесть за оскорбительный шарж на внушающего благоговейный страх воина.
Бракстон отнюдь не считал себя искусствоведом, но и ему было ясно, что это вульгарное произведение могло лишь оскорбить изображенную на портрете личность. Он посмотрел на Фулгрима, надеясь, что примарх всего лишь шутит, но лицо сына Императора светилось непоколебимым восторгом.
— Похоже, у тебя отнялся язык, — произнес Фулгрим. — Я не удивлен. В конце концов, это же работа Серены д'Анжело, совсем недавно законченная. Тебе выпала честь видеть портрет до его публичного представления перед премьерой «Маравильи» Бекьи Кински в обновленном театре «Ла Фениче». Обещаю, это будет незабываемый вечер!
Бракстон кивнул, опасаясь открыть рот, — даже он так врать не умел. При взгляде на ужасную картину рябило в глазах, а от невыносимого запаха к горлу подступала тошнота. Он отошел от мольберта, не отрывая от носа и рта надушенного платка, а Фулгрим, лениво поигрывая мечом, шагал сзади.
— Мой господин, вы позволите? — заговорил Бракстон.
— Что? А, да, конечно, — рассеянно ответил Фулгрим, словно прислушиваясь к чему-то слышному только ему. — Ты что-то говорил насчет новостей с Терры, не так ли?
Бракстон немного воспрянул духом:
— Да, мой господин, из уст самого Сигиллайта.
— И что наплел тебе старина Малкадор? — спросил Фулгрим, шокируя Бракстона употреблением неофициального имени и отсутствием уважения к регенту Терры.
— Во-первых, я привез известия о лорде Магнусе с Просперо. До Императора, возлюбленного всеми, дошли сведения, что лорд Магнус, несмотря на постановление Никейского совета, продолжает свои исследования тайн имматериума.
Фулгрим кивнул и снова зашагал по комнате.
— Я знал, что так и будет, остальные оказались слишком наивны, чтобы это понять. Я подозревал, что даже под надзором капелланов Магнус не откажется от своих убеждений. Он слишком любит все загадочное.
— Совершенно верно, — поддакнул Бракстон. — Сигиллайт послал на Просперо Волков Фенриса, чтобы сопроводить лорда Магнуса обратно на Терру, где ему предстоит ожидать решения Императора.
Фулгрим остановился, повернулся лицом к своему ужасному портрету и покачал головой, словно не соглашаясь с собеседником.
— Значит, Магнус… Что? Обвинен в преступлении? — возмущенно спросил Фулгрим, словно его гнев мог каким-то образом повлиять на факты.
— Я больше ничего не знаю, мой господин, — ответил Бракстон. — Только то, что ему предписано вернуться на Терру вместе с Леманом Руссом и Космическими Волками.
Фулгрим кивнул, всем своим видом выражая недовольство:
— Ты сказал «во-первых». Какие еще новости ты привез?
Бракстон понимал, что надо очень осторожно подбирать слова, поскольку следующее известие примарху придется явно не по нраву.
— Я привез известие, касающееся поведения воинов Легиона вашего брата.
Фулгрим остановился и с неожиданным интересом взглянул на эмиссара:
— Ты о Легионе Сынов Хоруса?
Бракстон кивнул, скрывая свое раздражение:
— Верно. Так вы уже слышали об этом?
Фулгрим покачал головой:
— Нет, просто догадался. Продолжай, расскажи, что тебе известно, но не забывай, что Хорус — мой брат, и я не потерплю никакого к нему неуважения.
— Конечно-конечно, — согласился Бракстон. — В настоящее время Шестьдесят третья экспедиция ведет войну против цивилизации, называющей себя Аурейской Технократией. Хорус пришел с предложением мира, но обманутый…
— Воитель, — поправил его Фулгрим.
Бракстон мысленно выругал себя за столь элементарную ошибку. Астартес не переносили, когда смертные пренебрегали их титулами.
— Прошу меня извинить, — быстро вставил Бракстон. — Правители той планеты попытались убить Воителя, и тогда он объявил полномасштабную войну, чтобы привести мир к Согласию. В этом ему помогал лорд Ангрон и Седьмой Легион.
Фулгрим рассмеялся:
— Тогда не стоит надеяться, что от Технократии останется хоть самая малость.
— Конечно, — кивнул Бракстон. — Некоторая… несдержанность лорда Ангрона не осталась в стороне от внимания Совета Терры. Но полученные нами донесения отправлены лордом-командующим Гектором Варварусом, возглавляющим армейские подразделения Шестьдесят третьей экспедиции.
— О чем эти донесения? — нетерпеливо спросил Фулгрим.
От недавней рассеянности примарха не осталось и следа, и Бракстон занервничал еще сильнее.
— Донесения о резне, учиненной Астартес среди имперских подданных, мой господин.
— Чепуха, — бросил Фулгрим. — Ангрон способен на многое, но резать имперских подданных?! Ему это и в голову не придет.
— Донесения о действиях лорда Ангрона действительно относятся к военным действиям, — сказал Бракстон. — Но я сейчас говорю не о нем.
— Хорус? — внезапно охрипшим голосом спросил Фулгрим, и Бракстону показалось, что в темных глазах примарха мелькнула тень, которая у смертных называлась бы страхом. — Что произошло?
Бракстон немного помедлил. Он заметил, что в отношении Хоруса Фулгрим не стал сразу отметать обвинения, как сделал это в отношении Ангрона.
— Так случилось, что Воитель был опасно ранен на планете под названием Давин, и некоторые из его воинов, что называется, переусердствовали, когда транспортировали его на борт «Духа мщения».
— Переусердствовали?! — рявкнул Фулгрим. — Говори яснее, смертный. Что это означает?
— На посадочной палубе флагманского корабля Воителя собралось значительное количество народа, и Астартес, вернувшись на корабль, буквально смяли людей, спеша добраться до медицинской палубы. Около двадцати человек погибло, и многие тяжело ранены.
— И ты обвиняешь в этом Воителя?
— Не мое дело предъявлять кому-то обвинения, мой господин, — ответил Бракстон. — Я просто передаю вам факты.
Фулгрим неожиданно подскочил к нему. При виде неистово горящих глаз примарха и сверкающего меча, готового рассечь его шею, Бракстон почувствовал, что его мочевой пузырь не выдержал и по ногам потекли теплые струйки.
— Факты?! — фыркнул Фулгрим. — Что канцелярская крыса вроде тебя может знать о фактах, касающихся войны? Война груба и жестока. Хорусу это известно, он воюет. Если люди настолько глупы, чтобы стоять у него на пути, обвинять можно только их собственную тупоголовость.
Ормонду Бракстону за годы службы в Администратуме приходилось сталкиваться с разными точками зрения, но никогда он не встречал столь откровенного пренебрежения по отношению к человеческой жизни.
— Мой господин, — вздохнул Бракстон, — люди мертвы, их убили Астартес. Такие факты не могут оставаться без последствий. Проявившие жестокость должны быть призваны к ответу, иначе идеи Великого Крестового Похода ничего не значат.
Фулгрим опустил свой меч, словно только что осознав, что держит его у горла эмиссара Терры. Он покачал головой и усмехнулся, гнев растаял.
— Конечно, мой дорогой Бракстон, ты прав. Я прошу прощения за свою вспыльчивость. Боль от ран, полученных в схватке с чудовищем-ксеносом в последней кампании, меня совсем измотала, и в результате характер совсем испортился.
— Не стоит извиняться, мой господин, — медленно произнес Бракстон. — Я не могу не принимать во внимание узы братства, связывающие вас с Воителем, и это одна из причин моего к вам визита. Совет Терры просит вас отправиться на Ауреус, встретиться с Воителем и убедиться, что идеи Великого Крестового Похода не оставлены без внимания.
Фулгрим насмешливо фыркнул и отвернулся.
— То есть теперь нам придется драться только под присмотром? Нам уже не доверяют вести войну? Вы, гражданские, хотите новых завоеваний, но вас не заботит, какой ценой они достаются, не так ли? Война — это жестокость, и чем более жестоки схватки, тем быстрее заканчивается война. Но вам это не нравится? По-вашему, война должна вестись по кодексу, разработанному теми, кто ни разу не слышал выстрелов, не проливал свою кровь рядом со своими братьями. Пойми, Бракстон, чем больше ограничений накладывается гражданскими чиновниками на наши методы, тем чаще гибнут мои воины!
Горечь в словах Фулгрима поразила Бракстона, но он скрыл свое изумление.
— Какой ответ я должен передать Совету Терры, мой господин?
Гнев Фулгрима, казалось, снова отступил перед доводами логики, и могучий примарх невесело рассмеялся:
— Скажи им, мастер Бракстон, что я со своими воинами отправлюсь на встречу с Шестьдесят третьей экспедицией и узнаю, как ведет войну мой брат, и немедленно извещу тебя о результатах.
Речь примарха буквально сочилась сарказмом, но Бракстон предпочел не обращать на это внимания и поклонился:
— Тогда, мой господин, вы позволите мне удалиться?
Фулгрим рассеянно махнул рукой и кивнул:
— Да, иди. Возвращайся к своим придворным и чиновникам и скажи, что лорд Фулгрим выполнит их просьбу.
Бракстон снова поклонился и попятился от почти обнаженного примарха. Отойдя на приличное расстояние, он развернулся и пошел к золотым дверям, выводящим в нормальную жизнь.
Позади него снова послышались голоса спорщиков, и он рискнул оглянуться через плечо, чтобы узнать, с кем разговаривает примарх. Но Фулгрим по-прежнему был один, и по спине Бракстона пробежала дрожь.
Примарх разговаривал со своим кошмарным портретом.
— Что ты делаешь? — раздался за ее спиной голос, и Серена замерла.
Она прижала нож к груди, и ее мысли лихорадочно заметались. В своих горячечных мечтах она вообразила, что это снова пришел Остиан, чтобы ее спасти, но вопрос повторился, и нож выпал из руки. Голос принадлежал Люцию.
Серена посмотрела на пол, где рядом с незаконченным портретом Астартес лежало мертвое тело, и едва не задохнулась от неистового биения сердца. Она даже не могла вспомнить имя несчастного. Какой скандал для гильдии летописцев! Совсем недавно он был талантливым молодым композитором, а теперь стал лишь расходным материалом для ее работы, и кровь еще толчками вытекала из разрезанного горла.
Металлический запах крови ударил в ноздри, затем чья-то сильная рука схватила ее за плечо и развернула. Серена взглянула в мальчишеское лицо Люция. Его красота была нарушена неправильной линией носа, очевидно сломанного во время какого-то сражения. Она подняла окровавленную руку, чтобы дотронуться до его лица, и глаза воина спокойно проследили за пальцами, оставившими на его щеке красные полосы.
— Что здесь произошло? — спросил Люций, кивнув на труп. — Этот человек мертв.
— Да, — прошептала Серена, тяжело опускаясь на пол. — Я его убила.
— Почему? — задал он следующий вопрос.
Даже пребывая в шоковом состоянии, Серена отметила любопытство Люция, неожиданное в столь однозначной ситуации. Часть мозга, еще способная рационально мыслить, тотчас взвесила все шансы, и Серена, закрыв лицо ладонями, судорожно зарыдала, надеясь потоком слез пробудить мужское сочувствие.
Люций молча слушал ее плач.
— Он пытался меня изнасиловать! — выкрикнула Серена.
— Что?! — воскликнул Люций. — Изнасиловать?
— Он пытался мной овладеть, и я убила его… Я боролась, но он оказался слишком сильным… Он меня ударил, и я протянула руку, чтобы схватить какой-нибудь предмет и использовать как оружие… Наверное, мне попался нож, и…
— И ты его убила, — закончил Люций.
Серена, не услышав в его голосе осуждения, подняла голову:
— Да, я убила его.
— Значит, этот ублюдок получил по заслугам, — сказал Люций и поднял Серену. — Он пытался взять тебя силой, а ты защищалась, верно?
Она кивнула. То, что она солгала воину, способному движением пальцев сломать ей шею, вызвало у нее прилив возбуждения, и все тело наполнилось приятным теплом.
— Я встретила его в «Ла Фениче», и он сказал, что хотел бы посмотреть мои работы, — прерывисто рассказывала она, уже зная, что Люций не намерен ее арестовывать или как-то поиному наказывать за убийство. — Это было глупо, я понимаю, но он казался искренне заинтересованным… А когда мы вошли в студию…
— Он на тебя набросился.
— Да, — кивнула Серена. — И вот он мертв. О Люций, что же мне теперь делать?
— Не беспокойся, — сказал Люций. — Об этом никто больше не узнает. Я пришлю пару сервиторов убрать останки, и обо всем этом можно будет забыть.
Серена благодарно приникла к Люцию и позволила слезам снова покатиться по щекам. Сейчас она не чувствовала к нему ничего, кроме презрения. Разве можно было бы забыть такую драму, случись она на самом деле?
Отстранившись от его доспехов, она наклонилась и подняла нож. Лезвие еще было влажным от крови, и холодная сталь заманчиво поблескивала в свете ламп. Совершенно бессознательно Серена подняла руку и провела лезвием по щеке. На бледной коже показалась тонкая полоска крови.
Люций бесстрастно наблюдал за ее действиями.
— Зачем ты это сделала? — спросил он.
— Чтобы никогда не забывать того, что случилось, — ответила она, протянула ему нож и закатала рукава, показывая множество шрамов и свежих порезов. — С помощью боли я запоминаю обо всем, что произошло. Если я испытываю боль, значит, я никогда ничего не забуду.
Люций кивнул и медленно провел пальцами по своему искривленному носу. Серена видела, что мысль о нарушенном совершенстве лица вызвала в душе Люция гнев и задела его гордость. Странное чувство охватило ее — как будто ее слова наполнились новыми смыслами, как будто в них таилась необъяснимая власть. Это ощущение переполняло ее, просачивалось в воздух и заполняло все пространство между ними непонятным напряжением.
— Что случилось с твоим лицом? — спросила Серена, страшась утратить новое ощущение.
— Сын шлюхи, варвар по имени Локен сломал мне нос, обманув в честном поединке.
— Он ранил тебя? — спросила она, и звуки медом протекли в его уши. — Я хотела сказать, не только физически.
— Да, — глухо ответил Люций. — Он разрушил мое совершенство.
— И ты жаждешь ему отомстить, правда?
— Я скоро убью его, — поклялся Люций.
Серена улыбнулась, поднялась на цыпочки и положила руки на его нагрудник.
— Да, я знаю, так и будет.
Он взял у нее нож, и Серена направила его руку к лицу.
— Да, — кивнула она. — Твое совершенное лицо уже погибло. Сделай это.
Он кивнул в ответ и быстрым движением запястья глубоко разрезал щеку. Вздрогнув от боли, Люций снова поднял нож с каплями своей крови и провел такую же линию на второй щеке.
— Теперь ты никогда не забудешь Локена, — сказала Серена.
Фулгрим бродил по своим покоям, переходил из одной комнаты в другую и не переставал размышлять над словами эмиссара Бракстона. Он пытался скрыть тревогу, когда выслушивал принесенные известия, но подозревал, что этот человек догадался о его состоянии. Фулгрим описал мечом сверкающую дугу, и лезвие рассекло воздух, издав звук рвущейся ткани.
Сколько он ни пытался забыть слова эльдарского прорицателя, они вновь и вновь возвращались к нему. Как ни старался отделаться от лживых предсказаний ксеноса, они не оставляли его в покое. Известия Бракстона и поручение Совета Терры проверить деятельность Хоруса и Ангрона подтверждали правоту прорицателя.
— Этого не может быть! — крикнул Фулгрим. — Хорус никогда не предаст Императора!
Ты уверен?
Раздавшийся голос вызвал очередной укол тревоги.
Он больше не мог обманывать себя и считать голос проявлением своего собственного подсознания, это было что-то совершенно иное. С тех пор как портрет был доставлен в его каюту, беспристрастный советчик из его головы каким-то образом перебрался в пастозные краски полотна, и картина менялась в соответствии с его высказываниями.
Такая способность приспосабливаться поразила Фулгрима, но каждый раз, когда ужасные подозрения закрадывались в его мозг, восхищение и радость от созерцания картины заставляли сомнения таять, словно снег под жаркими лучами солнца.
Он повернулся к грандиозному холсту, созданному гениальной кистью Серены д'Анжело; великолепие портрета не уступало изумлению от того, во что превратилась картина за несколько дней после ее пребывания в апартаментах.
Фулгрим перешагнул через валявшиеся на полу обломки и пристально всмотрелся в свое лицо, запечатленное на холсте. С портрета на него смотрел гигант в пурпурных доспехах, с изысканным и величественным лицом, точным отражением его собственного. Глаза искрились, словно он вспомнил давно забытую шутку, изгиб губ выдавал некоторое лицемерие, а сдвинутые брови свидетельствовали о роящихся в голове грандиозных замыслах.
Не успел Фулгрим отвести взгляд от картины, как полотно сморщилось и губы зашевелились:
А вдруг он говорил правду? Если Хорус действительно отрекся от Императора, на чью сторону встанешь ты?
Ужасные способности портрета вызывали на обнаженном теле Фулгрима холодную испарину, и все же он жаждал снова услышать этот голос, обладающий волшебной притягательностью, как голоса сирен. Не раз он собирался рассечь полотно мечом, но страх увидеть уничтоженной такую красоту всякий раз его останавливал.
Рот на портрете снова искривился от усилий, и снова послышались слова:
Он же лучший из вас. Если Хорус отвернется от Императора, куда пойдешь ты?
— Этот вопрос не имеет смысла, — откликнулся Фулгрим. — Такая ситуация никогда не возникнет.
Ты так думаешь? — Портрет засмеялся. — Хорус уже сейчас выращивает семена мятежа.
Фулгрим скрипнул зубами и направил меч на собственное изображение.
— Я тебе не верю! — закричал он. — Ты не можешь этого знать.
Но я знаю.
— Откуда? — спросил Фулгрим. — Ты не часть меня, ты не можешь быть мной.
Нет, — согласился его двойник. — Я не ты. Называй меня… духом совершенства, который ведет тебя к будущему.
— Хорус стремится к войне с Императором? — спросил Фулгрим, как ни противно ему было произносить кощунственные слова.
Он не стремится, но его к этому подталкивают. Император намерен всех вас покинуть, Фулгрим. Его совершенство не больше чем простое притворство! Он использовал вас, чтобы завоевать Галактику для себя, и теперь, на пролитой вами крови, он жаждет подняться до высот божественности.
— Нет! — крикнул Фулгрим. — Я не стану этому верить. Император — это разум человечества, вознесшийся над пороками и несовершенством, постигший все существующие истины.
Не важно, во что ты веришь. Это уже началось. Грандиозный процесс скрыт от слабых людей. То, что способны видеть даже глупцы, не в моей компетенции. Если цель видит Хорус, то почему же ее не видишь ты, самый совершенный из примархов?
— Потому что ты лжешь! — проревел Фулгрим и обрушил кулак на один из столбов зеленого мрамора, поддерживающих купол над его покоями.
Из колонны вылетел фонтан раздробленного камня, а затем столб осел грудой мелких обломков.
Ты напрасно тратишь время на сопротивление, Фулгрим. Ты уже вступил на путь, ведущий тебя вслед за братом.
— Я готов поддерживать Хоруса во всем, — выдохнул Фулгрим. — Но пойти против Императора — это слишком.
Ты никогда не узнаешь, что такое «слишком» пока не достигнешь этого. Я тебя знаю, Фулгрим, я изучил запретные желания, скрытые в самых дальних и темных уголках твоей души. Лучше убить младенца в колыбели, чем сожалеть о несделанном.
— Нет, — сказал Фулгрим, прижимая к виску окровавленную руку. — Я не буду тебя слушать.
Признайся в своих самых страшных страхах, Фулгрим. После этого страх не будет иметь над тобой силы, а страх перед свободой исчезнет полностью. Ты станешь свободным.
— Свободным? — повторил Фулгрим. — Предательство — это не свобода, а проклятие.
Проклятие? Нет! Это освобождение и безграничная возможность исследовать то, что есть, и то, что может быть! Хорус проник сквозь пелену смертной плоти, которую вы называете жизнью, и узнал правду о вашем создании. Он приобщился к секретам Древних, и только он способен помочь тебе достигнуть совершенства.
— Совершенства? — прошептал Фулгрим.
Да, совершенства. Император несовершенен, поскольку, если бы он был совершенен, ничего бы не произошло. Совершенство — это медленная смерть. Яйцо феникса, перерождение, из которого ты встанешь обновленным, изменившимся, свободным! Спроси себя: чего я боюсь?
Фулгрим не отрываясь смотрел в глаза на портрете, которые счел бы своими, если бы не читавшееся в них ужасное знание. Полное понимание дало ему ответ на вопрос, заданный отражением.
— Я боюсь неудачи, — сказал Фулгрим.
Холодные яркие лампы апотекариона недобро смотрели на обнаженного Мария, лежащего на операционном столе. Блестящие стальные зажимы и химические ингибиторы предотвращали любое движение рук и ног. Чувствовать свою уязвимость было крайне неприятно, но он поклялся подчиняться примарху абсолютно во всем, а лорд-командир Эйдолон заверил Мария, что таково желание лорда Фулгрима.
— Ты готов? — спросил Фабий.
Хирург апотекариона нависал над ним, окруженный сверкающими серебром манипуляторами машины, похожий на гигантского паука.
Марий попытался кивнуть, но мышцы ему уже не подчинялись.
— Готов, — с трудом произнес он.
— Отлично, — кивнул Фабий.
Он внимательно рассматривал Мария своими темными продолговатыми глазами, словно мясник, выбирающий лучший кусок туши, или скульптор, оценивающий девственный камень.
— Лорд-командир Эйдолон сказал, что ты сделаешь меня лучше, чем прежде.
— Значит, я так и сделаю, капитан Вайросеан, — усмехнулся Фабий. — Ты не поверишь, как много я могу сделать.
