8
Самый важный вопрос
Воитель
Прогресс
Два примарха не стали попусту тратить время и созвали в Гелиополисе совет старших офицеров, чтобы обсудить стратегию уничтожения Диаспорекса. Все мраморные скамьи, стоящие ближе к темному мраморному полу, заполнились пурпурно-золотыми доспехами Детей Императора и черно-белыми фигурами Железных Рук. Военный совет проходил отнюдь не гладко, и Юлий видел, как разгорелся гнев Ферруса Мануса, когда Фулгрим объявил его предложение неприемлемым.
— А что можешь предложить ты, брат? У меня больше нет никаких стратегических планов, — сказал примарх Железных Рук. — Как только мы хорошенько им пригрозим, они уйдут.
Фулгрим повернулся лицом к Феррусу Манусу.
— Не прими мои слова за критику, брат, — заговорил он. — Я просто высказал свое мнение по поводу причины, по которой ты не мог заставить Диаспорекс драться.
— И какова же эта причина?
— Твои слишком прямолинейные действия.
— Слишком прямолинейные? — переспросил Феррус Манус, но Фулгрим, подняв руку, предотвратил предсказуемый взрыв:
— Брат, я хорошо тебя знаю и понимаю военную методику твоего Легиона, но иногда гоняться за хвостом кометы — не лучший способ ее поймать.
— Ты хочешь, чтобы я засел в этом секторе и ждал, пока они на меня наткнутся? Железные Руки на это не способны!
Фулгрим покачал головой:
— Не думай, что мне незнакома простая радость прямого и открытого столкновения с врагом, но мы должны быть готовы к тому, чтобы принять и другие пути, если они быстрее ведут к намеченной цели.
Фулгрим, не переставая говорить, обошел Гелиополис по кругу, адресуя свои слова не только брату-примарху, но и окружавшим его воинам. Свет падал на лицо Фулгрима, и его глаза, подобно темным зеркалам, отразили серебристый свет глаз Ферруса Мануса.
— Ты слишком зациклился на уничтожении Диаспорекса, Феррус, и это правильно, исходя из принципов наших отношений с мерзкими ксеносами, но ты не задал себе главный вопрос относительно своего противника.
Феррус Манус скрестил руки на груди.
— Какой вопрос?
Фулгрим улыбнулся:
— Почему они остаются здесь?
— Ты хочешь втянуть меня в философские дебаты? — огрызнулся Феррус Манус. — Лучше обратись к итераторам, уверен, они дадут тебе не такой прямолинейный ответ, как я.
Фулгрим повернулся к воинам обоих Легионов.
— Тогда задайте этот же вопрос себе, — предложил он. — Если могущественная флотилия военных кораблей охотится за вами и жаждет уничтожить, почему бы просто не покинуть этот сектор? Почему не перебраться в более спокойное место?
— Я не знаю, брат, — признал Феррус Манус. — Почему?
Юлий ощутил на себе взгляд своего примарха, но напряженная тяжесть ожидания придавила его к скамье. Если на вопрос не в состоянии ответить примарх, какие могут быть шансы у него? Он поднял голову, встретился взглядом с Фулгримом, и ответ пришел сам собой.
Юлий вскочил.
— Они не могут уйти, — сказал он. — Они заперты в этой системе.
— Заперты? — с противоположного конца зала переспросил Сантар. — Каким образом?
— Не знаю, — сказал Юлий. — Может быть, у них нет навигатора.
— Нет, — вмешался Фулгрим. — Дело не в этом. Если бы у них не было навигатора, Пятьдесят вторая экспедиция давно бы переловила их корабли. Должно быть что-то другое. Что?
Юлий смотрел, как офицеры обдумывают вопрос, хотя знал, что его примарху ответ уже известен. Мысль только начала оформляться в его мозгу, как со своего места поднялся Габриэль Сантар.
— Топливо, — произнес он. — Их флотилии требуется топливо.
Юлий понимал, что ведет себя глупо, но его опередил воин другого Легиона, ответив на вопрос его примарха. Он не мог удержаться от ревности и метнул сердитый взгляд на морщинистое лицо Первого капитана Железных Рук.
— Верно! — воскликнул Фулгрим. — Топливо. Такой большой флот, как Диаспорекс, ежедневно потребляет неимоверное количество горючего, а для совершения любого прыжка им требуется еще больше. Командиры флотов из приведенных к Согласию миров в этом секторе не жаловались на сколько-нибудь значительные потери танкеров, так что мы можем предположить, что Диаспорекс получает горючее из другого источника.
— Звезда Кароллис, — предположил Юлий. — Где-то на окраинах солнечной короны у них, вероятно, спрятаны энергетические коллекторы, и они ждут, пока накопится достаточное количество энергии, чтобы отправиться дальше.
Фулгрим снова повернулся к центру зала:
— Вот мы и нашли способ втянуть Диаспорекс в открытую войну. Мы должны отыскать эти коллекторы, и тогда сражение пройдет на наших условиях. А затем мы все уничтожим.
Позже, когда военный совет был закончен, Фулгрим и Феррус Манус удалились в личные покои примарха на борту «Гордости Императора». Комнатам Фулгрима могла бы позавидовать любая антикварная галерея Терры; все стены были завешаны элегантно обрамленными пейзажами различных миров или необычными пиктами Астартес и летописцев, участвующих в Великом Крестовом Походе.
Приемная, заставленная мраморными бюстами и военными трофеями, вела в центральный зал, и там повсюду взгляд встречал прекрасные произведения искусства. Только дальняя стена оставалась пустой, но пространство перед ней занимали частично обработанные глыбы мрамора и мольберты с незаконченными картинами.
Фулгрим, сбросив доспехи и облачившись в простую кремовую с пурпуром тогу, улегся в шезлонг. Он отпил вина из хрустального кубка и протянул руку к столику, на котором лежал меч с серебряной рукоятью, взятый из храма на Лаэране. Меч был поистине великолепен. Он уступал Разящему Огню в размере, но не в изысканности. Баланс оружия оказался безукоризненным, словно клинок был изготовлен специально для руки примарха, а острое лезвие могло с легкостью рассечь керамит.
Пурпурная гемма в навершии рукояти была довольно грубой работы, хотя ей нельзя было отказать в примитивном очаровании, что совершенно не сочеталось с тщательностью обработки клинка и изысканной строгостью самой рукояти. Фулгрим уже прикидывал, не сменить ли камень на что-либо более подходящее по стилю.
Но он тотчас отказался от этой мысли, ему показалось, что замена стала бы актом грубейшего вандализма. Тряхнув головой, Фулгрим выбросил раздумья о мече из головы и провел рукой по распущенным белоснежным волосам. Феррус Манус, словно пойманный лев, безостановочно шагал по комнате. Хотя корабли-разведчики уже приступили к поиску коллекторов, он все еще не мог смириться с необходимостью этой навязанной ему операции.
— Феррус, присядь, пожалуйста, — заговорил Фулгрим. — Иначе ты протопчешь в мраморе глубокий ров. Выпей вина.
— Фулгрим, порой мне кажется, что это больше не военный корабль, а летающая галерея, — сказал Феррус Манус, осматривая висящие на стенах картины. — Хотя, должен признать, эти пикты очень хороши. Кто их сделал?
— Летописец по имени Эуфратия Киилер. Мне говорили, что она путешествует с Шестьдесят третьей экспедицией.
— У нее хороший глаз, — заметил Феррус. — Отличные пикты.
— Да, — согласился Фулгрим. — Я подозреваю, что вскоре ее имя будет известно во всех флотилиях.
— А вот насчет этих картин я не уверен, — продолжал Феррус, указывая на серию абстрактных произведений, выполненных размашистыми мазками невыносимо ярких акриловых красок.
— Ты не оценил лучшие полотна, братец, — вздохнул Фулгрим. — Это работы Серены д'Анжело. Аристократы Терры платят за каждую такую картину небольшое состояние.
— В самом деле? — удивился Феррус и наклонил голову набок. — И что же они представляют?
— Это… — протянул Фулгрим, стараясь облечь в слова ощущения и чувства, пробуждаемые цветами и образами картины. Затем он пристально всмотрелся в изображение и усмехнулся. — Это сотворение реальности, построенной согласно метафизическим представлениям самой художницы, — неожиданно для себя самого сказал он. — Автор создает эти аспекты реальности, представляющие собой истинную природу человека. Понять это — значит понять всю Галактику. Кстати, госпожа д'Анжело находится на борту «Гордости Императора». Я могу вас познакомить.
Феррус что-то недовольно проворчал.
— Почему ты хочешь, чтобы все это находилось здесь? — спросил он. — Эти безделушки отвлекают нас от выполнения долга перед Императором и Хорусом.
Фулгрим покачал головой:
— Эти работы станут завершающим вкладом Детей Императора в приведение к Согласию Галактики. Да, еще остались миры, которые предстоит покорить, и враги, которых надо уничтожить, но что это будет за Галактика, если никто не оценит наших завоеваний? Если отказаться от музыки, живописи и поэзии, если будет некому всем этим наслаждаться, Империум станет пустым местом. Искусство и красота в этот безбожный век заменяют нам религию. Люди в своей короткой жизни должны создавать бессмертные творения, это обеспечит вечное величие Империума.
— А я все-таки думаю, что это мешает воевать, — настаивал Феррус Манус.
— Совсем нет, Феррус, основой Империума являются искусства и науки. Если их задушить или растоптать, Империум прекратит свое существование. Как сказано, империи следуют за искусством, а не наоборот, как могут подумать некоторые прозаически настроенные люди, и я предпочел бы неделями обходиться без пищи и воды, чем без искусства.
По лицу Ферруса было понятно, что слова брата его не убедили. Он махнул в дальний угол комнаты, где стояли незавершенные работы:
— Так это тоже предметы искусства? Они выглядят не слишком красиво. Что они собой представляют?
Фулгрим ощутил приступ гнева, но не показал виду.
— Я потакал творческой стороне своей натуры, но там нет ничего серьезного, — ответил он, до глубины души задетый тем пренебрежением, с которым Феррус отнесся к его работам.
Феррус Манус уселся на высокий деревянный стул и налил в кубок вино из серебряной амфоры.
— Как хорошо снова оказаться среди друзей, — сказал он, поднимая кубок.
— Согласен с тобой, — кивнул Фулгрим. — Теперь, когда Император вернулся на Терру, мы так редко видим друг друга.
— И забрал с собой Кулаки, — добавил Феррус.
— Я слышал, — сказал Фулгрим. — Неужели Дорн чем-то разочаровал нашего отца?
Феррус Манус отрицательно покачал головой:
— Я не слышал ничего подобного, но кто знает? Возможно, Хорусу об этом известно больше.
— Тебе следует привыкать называть его Воителем, — поправил его Фулгрим.
— Знаю, знаю, — ответил Феррус. — Но я еще не привык так о нем думать. Ты меня понимаешь?
— Я-то понимаю, но таков порядок вещей, братец, — настаивал Фулгрим. — Хорус стал Воителем, а мы — его генералы. Воитель Хорус командует, а мы подчиняемся.
— Ты прав, конечно. И должен признать, он это заслужил, — сказал Феррус и снова поднял бокал. — Никто не одержал столько славных побед, как его Лунные Волки. Хорус заслужил нашу верность.
— Ты говоришь как его истинный последователь, — усмехнулся Фулгрим, поддавшись искушению подразнить своего брата-примарха.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего, — сказал Фулгрим, махнув рукой. — Ну же, признайся, разве ты не надеялся, что сам окажешься на его месте? Разве не хотел всем своим сердцем, чтобы Император назвал регентом тебя?
Феррус энергично потряс головой:
— Нет.
— Нет?
— Я честно могу сказать, что ни на что подобное не надеялся, — заверил его Феррус, после чего осушил кубок и снова наполнил. — Ты представляешь себе бремя ответственности? Мы так далеко зашли во главе с Императором, и я даже не могу представить себе, какое должно быть самолюбие, чтобы стать предводителем Великого Крестового Похода по завоеванию Галактики.
— И ты считаешь, что Хорус для этого не подходит? — спросил Фулгрим.
— Ничуть, — усмехнулся Феррус. — И не вздумай договаривать за меня, братец. Я не желаю прослыть предателем за то, что не поддерживаю Хоруса. Если кто-то из нас и способен стать Воителем, я думаю, это только Хорус.
— Не все так считают.
— Ты разговаривал с Пертурабо и Ангроном, не так ли?
— И с другими, — признался Фулгрим. — Они выразили свое… беспокойство по поводу решения Императора.
— Они бы выступили против любого, кто бы ни был избран, — заметил Феррус.
— Возможно, — согласился Фулгрим. — Но я рад, что выбран Хорус. Он способен на великие дела.
— Выпьем за это, — предложил Феррус, осушая кубок.
Он подхалим и легко поддается влиянию…
Голос, раздавшийся в голове Фулгрима, прозвучал столь отчетливо, что он удивленно моргнул.
По окончании военных действий на Лаэране, когда в апотекарионах иссяк постоянный поток раненых и умирающих, Фабий получил возможность больше времени посвящать своим исследованиям. Для обеспечения требуемой секретности экспериментов он перебрался в малоиспользуемое отделение на борту «Андрония», боевого крейсера, находившегося в ведении лорда-командира Эйдолона. Сначала в его распоряжении был только базовый комплект, но с благословения Эйдолона он постепенно создал впечатляюще оборудованную лабораторию.
Эйдолон лично вызвался проводить его в новое отделение. Через длинную Галерею Мечей они попали в носовую часть корабля, где по правому борту располагался апотекарион, сверкающий стерильными стальными стенами. Эйдолон, не задерживаясь, провел Фабия через круглый зал центральной лаборатории, и через выложенный плиткой коридор они попали в позолоченный вестибюль, откуда направо и налево расходились два перехода. Стена, стоящая между ними, оставалась пустой, хотя были заметны свидетельства того, что на ней собираются установить мозаику или барельефы.
— Зачем мы сюда пришли? — спросил Фабий.
— Сейчас увидишь.
Эйдолон поднял руку и нажал на край стены. Целая секция плавно поднялась вверх, открывая освещенный проход с винтовой лестницей. Лорд-командир и апотекарий спустились в исследовательскую лабораторию. Покрытые белыми простынями хирургические столы и инкубационные капсулы были пусты и, казалось, дремали.
— Вот здесь ты и будешь работать, — объявил Эйдолон. — Примарх поручил тебе нелегкое задание, апотекарий. Смотри, не подведи его.
— Не подведу, — кивнул Фабий. — Но скажи мне, лорд-командир, почему мои изыскания так тебя заинтересовали?
Эйдолон прищурился и долго не сводил с лица Фабия испытующего взгляда:
— Я должен взять «Гордое сердце» и с миротворческой миссией отправиться к Поясу Сатира Ланкса.
— Не слишком почетная, но необходимая обязанность — убедиться, что имперские наместники исправно проводят в жизнь законы Императора, — произнес Фабий, хотя и знал, что Эйдолон видит в этом задании нечто иное.
— Это оскорбительно! — бросил Эйдолон. — Это напрасная трата моих сил и способностей, это настоящая ссылка!
— Возможно, но что ты хочешь от меня? — спросил Фабий. — Ты бы не стал лично провожать меня сюда без особой причины.
— Правильно, апотекарий. — Лорд-командир положил руку на наплечник Фабия и подтолкнул его к центру секретной лаборатории. — Фулгрим рассказал мне о масштабах твоих изысканий, и хотя я не одобряю твоих методов, но во всем подчиняюсь своему примарху.
— Даже в проведении миротворческой миссии? — спросил Фабий.
— Даже в этом, — подтвердил Эйдолон. — Но я больше не допущу подобной ситуации и не стану терпеть унижения. Твоя работа направлена на улучшение физиологии Астартес, не так ли?
— Я уверен, что это так. Я только начал раскрывать тайны геносемени, но, когда открою… я узнаю все его секреты.
— Тогда после моего возвращения во флотилию ты начнешь с меня, — заявил Эйдолон. — Я буду твоим самым большим успехом, буду быстрее, сильнее и опаснее, чем прежде, и стану незаменимой правой рукой нашего примарха. Начинай свою работу, апотекарий, а я позабочусь, чтобы тебе было предоставлено все необходимое.
Апотекарий с улыбкой вспомнил этот разговор. Он знал, что Эйдолон, вернувшись в состав основной флотилии, будет доволен достигнутыми результатами.
Фабий, в забрызганном кровью хирургическом балахоне, с портативным операционным набором, пристегнутым к сервопоясу, наклонился над трупом Астартес. Стальные руки, словно металлические пауки, с лязгом поднялись над его плечами; каждая из них несла шприц, скальпель или пилу для разрезания костей, необходимые для рассечения тела и извлечения органов. В ноздри ударил запах свернувшейся крови и обгоревшего мяса, но Фабия это не беспокоило — запах напоминал ему о захватывающих исследованиях и путешествии в неизвестные глубины запретного знания.
Холодный свет апотекариона обесцвечивал кожу трупа и отражался от инкубационных капсул, где извлеченное геносемя подвергалось химической стимуляции, генетическим манипуляциям или контролируемому облучению.
Воин, лежащий на столе, в момент доставки в апотекарион был еще жив и страдал, но смерть его была блаженной — Фабий вскрыл череп и воспользовался возможностью поработать над мягкой серой массой, чтобы лучше понять, как функционирует мозг живого Астартес. В процессе он случайно понял метод соединения нервных окончаний с центрами мозга, отвечающими за наслаждение, и, обрезая их один за другим, вызвал ощущение беспредельной радости.
Возможно, это открытие пока не имело значения для его работы, но оно стало еще одной восхитительной частицей информации, которая могла бы пригодиться для дальнейших экспериментов.
До сих пор успехи Фабия чередовались с неудачами, но, по мере того как война на Лаэране поставляла для экспериментов все новые источники геносемени, баланс постепенно склонялся в положительную сторону. Кремационная печь апотекариона горела день и ночь, уничтожая остатки неудачных опытов, но для достижения совершенства всех Детей Императора отрицательные результаты тоже были необходимы.
Он сознавал, что кое-кто в Легионе с отвращением отшатнулся бы, узнав о его работе, но им недоставало воображения, и они не могли разглядеть грандиозных замыслов. Чтобы достичь совершенства, приходится терпеть неизбежное зло.
После следующего шага в эволюционном развитии Астартес Легиона Фулгрима станут величайшими воинами Имперской Армии, а имя Фабия — главного архитектора этого подъема — станут прославлять от края до края Империума.
В инкубационных капсулах уже сейчас зреют плоды его экспериментов — крошечные развивающиеся органы, плавающие в обогащенной питательными веществами суспензии. Фрагменты тканей были взяты у Астартес, павших на Лаэране, и Фабий ожидал, что после его улучшений их эффективность удвоится. Уже сейчас он выращивает супержелезу оссмодулу, которая усилит скорость срастания и отвердевания элементов скелета воинов, тогда они не будут страдать от переломов костей. Следующим после улучшенной оссмодулы будет пробный орган, включающий в себя гормоны лаэров, способный изменить строение голосовых связок. Это позволит Астартес воспроизводить боевой клич лаэров, но с гораздо большей мощностью.
Работа по усовершенствованию других органов только начинается, но Фабий питал большие надежды на результаты улучшения бископеи, что привело бы к грандиозному развитию мышц, и тогда все Астартес станут сильными, как терминаторы, способные голыми руками пробить танковую броню. Мультиспектральные глаза лаэров снабдили его массой информации, которая, как он рассчитывал, пригодится при экспериментах с железой оккулоба. В стерильных боксах перед ним, словно бабочки, были наколоты десятки глазных яблок; введенные в них химические стимуляторы должны улучшить возможности оптических нервных узлов.
После некоторых изменений Фабий надеялся создать новый орган зрения, который с равной результативностью будет работать и в темноте, и при ярком сете, и в условиях стробоскопического эффекта. Такое зрение исключит для Астартес опасность заблудиться или потерять ориентацию.
Первый успех Фабия заключался в тысячах флаконов голубой жидкости, стоявших перед ним на стальных полках. Это снадобье он синтезировал из генетического соединения железы лаэров, аналогичной щитовидной железе людей, и бископеи.
При испытании транквилизатора на смертельно раненных воинах Фабий убедился, что перед гибелью в их телах значительно ускорился метаболизм и возросла физическая сила. После некоторой доработки снадобье контролировало изменения таким образом, чтобы защитить сердце от перегрузки, и теперь все было готово, чтобы распространить его в Легионе.
Фулгрим одобрил применение препарата, и через несколько дней средство будет циркулировать в крови каждого воина, который пожелает им воспользоваться.
Фабий выпрямился над распростертым перед ним телом и усмехнулся при мысли о подвластных ему чудесах. Теперь он наверняка получит свободу действий и улучшит физическое состояние Детей Императора.
— Да, — прошипел он, и темные глаза сверкнули в предвкушении раскрытия секретов работы Императора. — Я обязательно узнаю твои тайны.
Краски на палитре кружились перед глазами Серены, но их тусклость приводила художницу в ярость. Большую часть утра она провела в поисках красного цвета для изображения заката над Лаэраном, но разбросанные вокруг пустые тюбики и сломанные кисти без слов свидетельствовали о постигшей неудаче. На полотне нетерпеливыми карандашными штрихами уже вырисовывался контур картины, которая, по мнению Серены, должна стать ее величайшей работой… Если только удастся подобрать нужный тон красного цвета!
— Проклятие! — закричала она и швырнула палитру в стену с такой силой, что деревянная дощечка разлетелась в щепки.
От разочарования перехватило горло, и дыхание вырывалось короткими болезненными толчками. Серена опустила голову на руки, и вслед за разрывающими грудь рыданиями хлынули слезы.
Очередная неудача вызвала яростный приступ гнева, и она схватила обломок кисти и вдавила зазубренный край в мягкую кожу предплечья. Вспыхнула сильная боль, но, по крайней мере, она ее чувствовала. Кожа лопнула, по расщепленной деревяшке заструилась кровь и немного успокоила ее. Только боль оставалась реальной, и Серена глубже вонзила обломок в тело, наблюдая, как ручеек крови сбегает по бледным полоскам старых шрамов.
Длинные темные волосы слипшимися прядями свисали до пояса и пестрели пятнами засохшей краски, а кожа Серены приобрела нездоровую бледность, как у человека, не спавшего несколько дней. Покрасневшие глаза слезились, а под обломанными ногтями чернела грязь.
После возвращения Серены с поверхности Лаэрана студия приобрела такой вид, будто ее громили какие-то вандалы, но виной тому была безумная жажда творчества, из-за которой недавно аккуратная комната стала похожей на поле битвы.
Желание рисовать вспыхнуло с такой силой, что Серена не могла ему противиться. Жажда творчества была всепоглощающей и немного пугающей… Ее обуяло желание создать произведение, отражавшее страсть и чувственность. Серена заполнила три полотна яркими красками и светом, она работала словно одержимая до полного изнеможения, пока сон не свалил художницу прямо в разгромленной студии.
Проснувшись, она критическим взглядом окинула созданные картины, но увидела лишь грубые мазки и примитивные цвета, не имевшие ничего общего с жизненной силой, запомнившейся после посещения храма. В беспорядке студии Серена разыскала пикты с изображениями храма, величественного кораллового города, его великолепных стройных башен и удивительно ярких небес и океана.
Несколько дней она пыталась воспроизвести восторженные чувства, охватившие ее на Лаэране, но независимо от пропорций смешиваемых красок так и не сумела добиться желаемых оттенков.
Серена мысленно вернулась на Лаэран, вспомнила огорчение, охватившее ее после того, как Остиану отказали в праве подняться на борт катера, а потом виновато призналась самой себе, что печаль исчезла, как только «Громовой ястреб» прорвал пелену облаков и перед ней открылась безбрежная синь Лаэрана.
Такой великолепной, сияющей синевы она никогда не видела и первый десяток пиктов сделала еще до того, как корабль начал спускаться на лаэрский атолл. Полет над парящим городом пробудил в ней чувства, о существовании которых Серена и не подозревала, и ей до боли захотелось скорее вступить в этот чуждый мир.
После приземления летописцев проводили через развалины разрушенного города, и каждый из них с открытым ртом вбирал его удивительные особенности. Капитан Юлий объяснил, что высокие ракушечные башни в течение всей войны испускали пронзительные вопли, но замолчали после того, как были разбиты снарядами и взрывами. Осталось лишь несколько неповрежденных башен, их протяжные крики показались Серене невероятно далекими, пронзительно одинокими и бесконечно печальными.
По пути через груды развалин, оставленных после боев, Серена делала пикт за пиктом, и даже вид растерзанных тел лаэрских солдат не уменьшал страстного желания посетить город, парящий над океаном. Картины чужого мира оказались настолько живыми и энергичными, что чувства Серены не могли воспринять их полностью и ее эмоциональное восприятие было на грани пресыщения.
А потом она увидела храм.
Капитан Юлий и итераторы повели летописцев к входу, и по пути из головы Серены вылетели все мысли, оставив лишь непреодолимое желание войти в это удивительное сооружение. Странное, неудержимое нетерпение овладело всеми, и летописцы с необъяснимой поспешностью устремились вперед.
Пробираясь через завалы обломков, она ощутила странный смолистый аромат и поначалу приняла его за запах ладана, используемый солдатами армии для маскировки зловония запекшейся крови и смерти. Но затем Серена увидела тонкие струйки дыма, которые просачивались из пористых стен храма, и поняла, что запах принадлежит чужеродному миру. На мгновение она слегка испугалась, но, сделав еще несколько вдохов, нашла аромат приятным и успокоилась.
Над подобным устью пещеры входом горели яркие дуговые лампы, освещавшие невиданные цвета и настенные фрески, настолько правдоподобные и живые, что захватывало дух. Пришедшие вместе с Сереной художники попытались оценить масштабы росписей, и повсюду послышались изумленные возгласы и щелчки аппаратов документалистов, снимавших панорамные сцены.
До слуха Серены откуда-то из глубины храма донеслась музыка и мгновенно вонзилась в ее сердце, словно заноза. Она отвела взгляд от фресок и последовала за голубыми волосами Бекьи Кински, а музыка звучала все громче и увлекала их обеих все дальше.
Внезапно злость на Бекью вспыхнула с новой силой, и Серена ощутила, как ее верхняя губа приподнимается в злобной усмешке. Она шагнула вслед за Бекьей, и чем дальше углублялась в храм, тем сильнее нарастала в ее душе музыка. Серена не забывала, что повсюду вокруг нее находятся люди, но не обращала на них ни малейшего внимания, всецело отдавшись поглотившим ее эмоциям. Она ощущала музыку, свет и краски и даже протянула руку, чтобы сохранить равновесие, грозившее покинуть ее под натиском нахлынувших ощущений.
Серена обогнула угол и оказалась в центральной части храма. Непередаваемая красота и удивительная энергетика заставили ее упасть на колени.
Бекья Кински стояла в центре просторного зала, подняв вверх руки с зажатыми вокс-зондами, и музыка струилась над ее головой.
Серена поняла, что за всю жизнь не видела ничего более прекрасного.
Ее глаза жгло разноцветье красок, и она с трудом сдерживалась, чтобы не зарыдать при виде их совершенства.
Теперь, в студии, она безуспешно тратила все свои силы, чтобы воспроизвести этот сияющий момент удивительного совершенства. Серена выпрямилась, вытерла рукавом слезы, отыскала в беспорядочно разбросанных инструментах следующую палитру и принялась смешивать краски, снова пытаясь достичь идеала.
Она соединила красный кадмий с пурпурным хинакридином, добавила в красный немного коричнево-малиновой пасты, но сразу поняла, что не добилась искомого цвета и ничуть не приблизилась к цели.
В ней снова вспыхнула ярость, и в этот момент капля крови упала с руки на палитру… Вот оно! Возник удивительный цвет, и Серена поняла, что нужно сделать.
Она подняла небольшой ножик, используемый для затачивания карандашей, и провела лезвием по коже, разрезав руку чуть выше локтя.
Из раны вытекла струйка крови, и она подставила палитру, с улыбкой наблюдая, как образуется нужный оттенок.
Теперь она могла писать картину.
Соломон наклонился, увертываясь от косого удара, и вовремя поднял оружие, чтобы отбить возвращающееся лезвие, нацеленное в грудь. Столкновение металла отозвалось по всей руке, едва излечившиеся кости запротестовали, и он сжал зубы. Соломон попятился от Мария, но капитан Третьей роты уже оказался рядом и опять нацелил меч ему в грудь.
— Ты опаздываешь, Соломон, — произнес Марий.
Соломон резко опустил меч, отбивая очередную атаку, развернулся, намереваясь нанести противнику смертельный удар, но не успел закончить поворот, как клинок Мария уже пробил его оборону. Соломон изогнулся, но теперь все тело, словно разрываясь на части, отозвалось болью.
— Я успеваю увидеть, как ты подходишь, Марий, — засмеялся Соломон, хоть и понимал, что победа Мария в поединке только вопрос времени.
— Обманываешь, — сказал Марий и бросил свой меч на мат.
Он попятился до самой стены тренировочного зала, где на стеллажах было разложено самое разнообразное оружие, и выбрал «солнце и луну» — пару копьевидных кинжалов. В реальных схватках двусторонние ножи были бесполезны, но в тренировочных боях оказывались мощным оружием. Соломон тоже швырнул в сторону свой меч и схватил пару колец «огонь и ветер».
Как и оружие его противника, эти средства — круглые лезвия в текстурированном зажиме с рукояткой и изогнутыми шипами по краям — тоже считались почти декоративными, но в учебных боях Соломон любил применять оружие, неиспользуемое в обычных сражениях. Он встал перед Марием, вытянув вперед левую руку, а правую, согнув, прижал к боку.
— Может, обманываю, а может, и нет, — усмехнулся Соломон. — Проверить можно только одним способом.
Марий кивнул и устремился в атаку, кинжалы мелькали перед ним, образуя в воздухе сверкающую металлическую паутину. Соломон блокировал первый выпад, потом второй, но каждый звенящий удар заставлял его все дальше пятиться к стене.
Он качнулся вбок от размашистого рубящего удара сверху и послал свое оружие по длинной дуге в ноги Марию. Марий бросил на пол один из своих кинжалов, и его кончик, пройдя сквозь центр круга, приколол его к земле. Соломон, оставив пойманное лезвие, отскочил назад; ему срочно пришлось уворачиваться от второго кинжала.
— Ты слышал новости? — задыхаясь, бросил Соломон в надежде отвлечь Мария и выиграть немного времени.
— Какие новости? — спросил Марий.
— Что нам в качестве эксперимента введут новый химический стимулятор?
— Да, слышал, — кивнул Марий. — Примарх уверен, что средство сделает нас еще сильнее и быстрее, чем прежде.
Соломон нахмурился. Его друг словно продекламировал выученный наизусть ответ, но сам не верил своим словам. Он замедлил отступление.
— А тебя не интересует, откуда оно взялось?
— Средство одобрено примархом, — ответил Марий, замахиваясь кинжалом.
— Нет, я хотел спросить о происхождении средства. Насколько мне известно, оно не было прислано с Терры, — сказал Соломон. — Более того, я думаю, что оно изготовлено здесь, на флотилии. Апотекарий Фабий рассказывал о нем до того, как перебрался на «Андроний».
— Какая разница, откуда взялось снадобье? — спросил Марий. — Примарх одобрил его применение для каждого, кто пожелает.
— А я сомневаюсь, — признался Соломон, поворачиваясь вслед Марию. — Возможно, зря, но мне не по нраву мысль о новых вводимых химикатах, если я ничего не знаю об их происхождении.
Марий рассмеялся:
— В лаборатории твое тело подверглось генетическим улучшениям, а теперь ты беспокоишься о порции химического лекарства?
— Марий, это совсем не одно и то же. Мы были созданы по образу и подобию Императора, чтобы стать его идеальными воинами, так зачем добавлять что-то еще?
Марий пожал плечами и сделал еще один выпад. Соломон отвел удар кинжала и тотчас застонал от боли — казалось, внутри что-то оборвалось. Поединок был окончен.
Решив, что его разум не выдержит бездействия, Соломон не стал дожидаться полного исцеления и покинул апотекарион, вернувшись в расположение своей роты. Гай Кафен с радостью встретил своего командира, но Соломон не мог не отметить, что его заместителю понравилось командовать, и теперь предстояло подумать над тем, чтобы поручить Кафену его собственную роту.
День проходил за днем, Диаспорекс себя никак не обнаруживал, и Соломон напряженно тренировался, чтобы вернуть прежнюю силу. Он взял за правило каждый день посещать Мария и устраивать суровые тренировочные бои, но выиграть хоть один из них у него пока не хватало сил.
— Фулгрим сказал, что это надо сделать, — сказал Марий таким тоном, словно это все решало.
— Да, сказал, и все же мне это не нравится, — вздохнул Соломон. — Я никак не могу понять, зачем все это нужно.
— Понимаешь ты или нет, это к делу не относится, — заявил Марий. — Приказ был дан, и наш долг — повиноваться. Наш идеал чистоты и совершенства исходит от Фулгрима и через лордов-командиров передается нам, капитанам рот, а наше дело — передавать волю примарха остальным воинам.
— Все это мне известно, вот только что-то кажется неправильным, — сказал Соломон, тяжело дыша и опустив оружие к самому полу. — На сегодня хватит, я вымотался. Ты победил.
Марий кивнул.
— Ты с каждым днем становишься все сильнее, Соломон, — сказал он.
— Пока я еще не слишком силен, — возразил Соломон и в изнеможении рухнул на тренировочный мат.
— Это только пока, но скоро силы к тебе вернутся, и ты сможешь стать мне достойным противником, — ответил Марий, усаживаясь рядом.
— О, об этом не беспокойся! — воскликнул Соломон. — Очень скоро я тебя одолею.
— Ни за что, — совершенно серьезно возразил Марий. — Я тренирую свою роту напряженнее, чем когда бы то ни было. И мои воины, и я находимся в наилучшей форме, а после введения этого нового средства мы станем еще быстрее и сильнее.
Соломон заглянул в глаза своему другу и увидел страстное желание реабилитироваться после неудачи на атолле. Он поднял руку и дотронулся до плеча Мария:
— Послушай, я понимаю, что ты и сам это знаешь, но все равно хочу тебе сказать…
— Не надо, — прервал его Марий, качая головой. — Не стоит. Третья рота опозорилась, и, пытаясь нас оправдать, ты только сделаешь еще хуже.
— Это произошло не по вашей вине, — настаивал Соломон.
— По нашей, — сказал Марий. — А если ты этого не понимаешь, то тебе повезло, что ваш корабль был сбит на подходе к планете.
Соломон внезапно рассердился:
— Повезло?! Да я чуть не погиб!
— Мне было бы легче, если бы я умер, — прошептал Марий.
— Ты ведь так не думаешь.
— Возможно, но факт остается фактом. Третья рота не выполнила полученного задания, и, пока мы не искупим свою вину, я прослежу, чтобы мои воины беспрекословно выполняли все приказы примарха.
— Какими бы они ни были? — спросил Соломон.
— Разумеется, — ответил Марий. — Какими бы они ни были.
